Пастушенок

               
                Внуку  Саше  из далёких военных лет

                Пастушенок
               
 
                Над  посёлком на далёкой окраине большого, дымного сибирского города гремела июльская ночная гроза. В ветхом бревенчатом домике на железной койке, на которой вместо матраца и перины были положены доски и был соломенный тюфяк, спал тамошний оголец Гошка. Если бы его сон не был по детски крепким и он бы выглянул в окошко, то при резких вспышках молний, мог бы увидеть разномастные, покосившиеся домики и домишки расположившиеся вразброд вдоль широкой, немощёной улицы с деревянными дырявыми заборами и раскидистыми тополями и берёзами, которые по своей прихоти расположились. прижимаясь к тополям и будто понимая, что берёзам в грязном городе не место.
Неокрепшая, детская душа десятилетнего Гошки, уже познавшая трудности и горести, хвативших на десяток взрослых мужиков безмятежно пребывала во сне и мнилось ему что это не гроза, а раскаты грома далёкой войны, о которой он уже знал и на которой уже погиб его двоюродный брат, немногим старший его, лётчик Толька Падусов.
Во сне он, хотя и была макушка лета, спасаясь от зябкой сибирской прохлады, натягивал на себя старенькое с дырками байковое одеяльце, под которым, надо думать, он спал ещё младенцем.
В тумане детского сна виделось ему что он на лугу, на берегу широкой быстрой реки и около него пасутся коровы, телята и овцы и он как заправский пастух с длинным ремённым кнутом по хозяйски покрикивает на них и в том числе на огромного, красивого и важного быка Миньку, которого он, признаться, побаивался. Но бык Минька проявлял к нему снисходительное дружелюбие, и в то же время показывл, что в стаде хозяин он бык Минька, а не щуплый но с налитыми не по детски мускулами и голодным брюхом поселковый пацан Гошка.
Светало, проходила гроза, и его уже за плечо осторожно теребила рука матери.
"Вставай, вставай – пора выгонять!"
Приоткрылись щелочки глаз и из под одеяла показался светлорусый всклоченный вихор. Ох,  как не хотелось вставать!  Много бы он отдал чтобы ещё поспать или просто поваляться под ветхим одеяльцам на жестком  тюфяке. Много бы отдал, но не корочку хлеба и стакан молока, которые для него приготовила мать.  Журчало в пустом животе. Он был худ от жестокой военной голодухи, ростом пониже сверстников, но от постоянной работы лопатой, вилами, а то и топором у него уже были крепкие руки, крутоватые плечи и очень крепкие быстрые ноги
Встал потягиваясь, натянул единственные  штаны и рубашку, сунул ноги в ботинки на 2-3 размера больше чем нужно, уже ношенные взрослым человеком, плеснул в лицо холодноватой сибирской водицей.
Выглянул в окошко. До восхода солнца ещё далековато, а по улице уже тянулись коровы, овцы и козы,  выдворяемые за ворота крикливыми, невообразимо одетыми  хозяйками. Потом, уже во взрослой жизни, Гошка нигде не видел чтобы что бы в одном стаде паслась  разномастная скотина.
В ворота палкой постучал  Гошкин начальник - пастух  Федот Андреевич, лохматый, невыспавшийся тоже, как и Гошка. Он был известен аборигенам, как выпивоха и дебошир. На какай то войне ему уже отстрелили часть ладони, но в оставшихся пальцах он крепко сжимал свою вечную палку наподобие пастушьего посоха.
- "Гошка – кричал  Федот – вставай, а то поспишь царствие небесное!"
А Гошка, шлепая большими ботинками, засовывая на бегу в карман завернутую в тряпочку тощую краюшку хлеба и схватив с гвоздя свой пастуший кнут, уже мчался к воротам.
Это был замечательный кнут. На отполированной до блеска мальчишьеми руками кнутовище, крепился, сплетённый, наподобие девченочьей косы из нексольких тонких ремешков  длиной метра четыре, сам кнут.  Мальчишки умели им громко щелкать  искустно  выбрасывая его   вперед и резко одёргивая. Это очень не нравилось подопечным в стаде. И особенно неодобрительно к этому относился бык Минька.
А он уже вышагивал впереди стада, кося на Гошку  круглым черно-лиловым глазом.
Сложные у быка с Гошкой были отношения, как у двух уважающих. и в то же время слегка опасающихся друг друга мужиков.. Гошка иногда хулиганил, исподтишка прищелкнув  быка под брюхо кнутом  да погромче. Бык не показывал вида что ему больно, а сам иногда угрожающе склонял крутые рога в Гошкину сторону и копал землю ногой. Но это было не очень страшно. А однажды, когда около стада невесть откуда появились голодные, по военной поре, собаки с явным намерением напасть на постушонка, бык осверепел. двинулся на собак в атаку при этом хвост у него слался вдоль земли, ноги копали землю так что комья земли  с травой летели во все стороны и издавал такой могучий низкий рёв, что наверное даже лев бы испугался. Псы убежали.
Федот встретил Гошку широко  улыбаясь ртом, в котором насчитывалось 2 или 3 зуба. 
Стадо вышло  за околицу на берег реки.
Солнце уже поднялось, весело щебетали птицы, а спать Гошке хотелось  всё сильнее. Присев на траву он сквозь пелену сна слышал как стрекочут кузнечики, резко кричат над водой чайки и откуда то доносится негромкий мелодичный звук колокольчика. Сквозь дрёму он догадывался что это звонит старинный колоколец с медалями и ликом царя на блестящих боках, который бдительная хозяйка  повесила на шею  бородатому козлу, чтобы не сбежал далеко.
Федот покрикивал на Гошку чтобы  "держал" стадо. А  "держать" было чего:  овцы подались в одну сторону, козы в другую, а коровы во все стороны. Пришлось вставать, щелкать  кнутом наводя порядок.
Вот и вечер. Гошка  неторопливо  возвращается домой, подгоняя стадо. Он совсем не устал, только голоден.
Завтра понедельник, значит ему на смену на неделю придёт  другой пастушонок долговязый  закадычный друг   эстонец  Эдька Тооль.
А Гошка целую неделю будет свободен как  чайка над рекой.
Впрочем свободен от работы, он не когда не был. Нужно было прополоть  просо и гречиху, окучить картошку, вычистить хлев где содержались овцы, накормить кур. Много было занятий, но это завтра, а сегодня можно было с пацанами поиграть в лапту мячиком скатанным их овечьей шерсти, с азартом поиграть с пацанами монетами в пристен или зоску.


.