Друзья Навсегда

Я уже с трудом помню нотки твоего хриплого мягкого голоса, звонкий смех, что колокольчиками разносился по темному просторному залу Большого Театра, твою улыбку, которая заставляла всех окружающих улыбаться тебе в ответ. Когда люди видели её все обиды и невзгоды забывались, оставляя после себя лишь частичку крохотного трепетного счастья, того самого, что приносил ты. Твое имя болезненно бьет о стенки грудной клетки, разрывая изнутри гулко бьющееся разорванное сердце. Кровь разгоняется по жилам, набирая сумасшедшую скорость, пульсация участилась до пределов.
Боль разбила мою душу так же, как этот мир разбил твою. Хрупкую, непоколебимую, сильную. Всегда я твердил, что такая искренняя и светлая доброта не доведет до хорошего, тебе не хватит сердца на всех. Но ты не слушал и упрямо шел по смертельной тропе, с каждым шагом слабея все больше, шатаясь и огибая булыжники у себя на пути, пока она не привела тебя к покореженной прогнившей табличке с надписью «Смерть». Она забрала тебя, друг. Забрала, ты понимаешь? У всего мира и у меня.
Для моей черной сущности ты был единственным спасением. Тростинкой, за которую хватается тонущий в бездне отчаяния и гнева, в надежде на жизнь и всепрощение. Ты стал моим прощением. Именно ты в тот момент ухватился своей худой ладонью за мою крепкую руку и вытянул меня на поверхность. Юноша, в чьих глазах до последнего вздоха сияли огоньки жизнелюбия и чудовищного оптимизма, радовался каждой прожитой на этом сером мутном мире секунде. Ты любил жизнь.
Я навсегда оставил в памяти твои чёткие, почти женские черты лица, пухленькие щеки с ямочкой справа, точеная худая фигура с выпирающими ребрами, длинные изящные запястья со стертыми в кровь костяшками, родинка на бледной шее. Я запомнил всё. Даже твои безумные пылающие цветом вишни волосы, что топорщились при малейшем движении. Ты постоянно ворчал в тщетных попытках зачесать назад непослушные локоны. Сколько же расчесок ты на них перевел. Последней твоей расческой стал обычный деревянный гребешок, пахнущий опилками. Купил его за месяц и толком ещё не использовал. Не успел.
Разбитая в осколки душа плачет горьким тягучим ядом. Я любил тебя так, как любят брата. Родного человека, которого я мог обнять, когда плохо, выплакать обиды в жилетку. Но эта жилетка была уже слишком истерзана чужими когтями, перемазана в обидах незнакомых мне людей. Ты утешал всех и каждого, давая советы, перенимая себе их горе. Но ведь у каждой емкости есть свой объем. Объем твоей был безграничен, бездонен, как черная дыра она засасывала туда боль других людей, храня в твоем теплом солнечном сердце осколки, что впивались в тугую плоть острыми ножами, заливая грудь кровавыми слезами.
Сейчас я сижу на том металлическом столе в концертном зале, на сцене. Мы любили там сидеть, помнишь? Наше место и только наше. После репетиции мы всегда оставались посидеть там часок-другой, чтобы привести в порядок дыхание в затюканных беготней легких, поболтать о жизни, будущем, да и просто помечтать. После тихих посиделок мы шли перекусить в нашу любимую кофейню на соседней улице. Маленькое кафе на набережной, в стиле ретро. Кажется, его название «Libretto», точно не помню. Перед входом в керамических горшках росли твои любимые белые лилии, а кирпичные стены над навесом обвивали причудливые узоры кустовой дикой розы. Ты очень любил сюда ходить. Нас знали все официанты, у нас даже был свой любимый столик в уголке, у окна. Ты всегда заказывал одно и то же: капучино с толстым слоем молочной пенки и стаканчик сливочного мороженого. Ягоды с него ты всегда отдавал мне, естественно, кроме вишни. Её ты любил. Уже и не сосчитать, сколько раз я ругал тебя, вытирая перепачкавшиеся щеки салфеткой. Ты краснел и, отпираясь, хихикал. Каждый твой жест всегда был полон радости и какой-то призрачной детской наивности, кой не осталось ни у кого из нас, взрослых.
От тебя всегда пахло шампунем, свежими красками и грифелем карандаша. Спесь этих ароматов давала невероятный результат, но я уже никогда не смогу его почувствовать. Ты очень любил рисовать. Каждый раз, приходя к тебе в гости, или же садясь вместе в перерыв между репетициями, я заставал тебя с акварельным альбомом и затертым острым карандашом. Ты не пользовался точилками, а затачивал их вручную. В твоей небольшой спортивной сумке-мешке всегда лежали листы, карандаш с ластиком и неизменный перочинный ножик. Кажется, это я тебе его подарил. Казалось маленькая бесполезная вещица, а тебе она принесла столько радости.
Каждый момент с тобой ностальгией ударял в голову, колотя память кулаками, в надежде вернуть ушедшее изображение. Я часто вижу смутный сгусток перед моими глазами, он напоминает тебя. Улыбка, отточенные движения карандаша, что поскрипывает по бумаге, оставляя после себя серые полосы. Но стоит протянуть руку, видение исчезает, словно тень. Так близко и так далеко.
Я хватаю себя за спутанные клоки волос, сжимая пряди. Корю себя за то, что оказался таким плохим другом. Ты нуждался в помощи, которую я не дал тебе вовремя. Я не видел или не хотел видеть происходящего. Ладони холодели, сковывая движения, когда я пару раз замечал капли слез на твоих глубоких, словно море темно-синих больших глазах. Ресницы предательски слипались от жидкости, оставляющей мокрые дорожки на лице, стекая на рубашку. Завидев меня или же просто другого человека, ты поспешно вытирал застилающие глаза слезы, натягивая счастливую маску. Как тебе хватило терпения – узнать не дано. Ты все так же весело шутил. Твои шутки всегда были необычными, порой с неприкрытым сарказмом, ехидством, но оставались такими чистыми, как вода. Никто не заметил горечи в голосе. Даже я…
Я даже не заметил, как часто ты стал менять свою одежду. Твои любимые яркие майки сменялись душными толстовками с длинными рукавами и набухшими карманами, хотя на улице тепло. Хлопковые шорты вмиг стали джинсами. Когда кто – то спрашивал, ты отмахивался, мол, мёрзнешь. Но я - то знаю, что ты не склонен к этому. А помнишь, коллега заметил красное пятно на твоём плече? Запах напоминал металл. Ты тогда подскочил как ошпаренный и, схватив сумку, унесся куда-то. Тебя долго не было, и я стал волноваться. Такие побеги вошли в привычку. Ты стал пропускать репетиции, которые так любил, тебе давали все меньше ролей.
А вот однажды ты пропал совсем. Тебя не было день, два, три… дни стали превращаться в недели и это никого не оставило равнодушным. Я сходил с ума. Названивал тебе на домашний телефон, потом на мобильник, но ты не отвечал. В трубке раздавались лишь короткие гудки и глухой электронный голос автоответчика. После очередного спектакля, поздно ночью я не выдержал и решил навестить тебя дома.
Я никогда не забуду ужас охвативший меня. Ты сидел на полу, перепачканный в кровавой жидкости, что текла по полу, смешиваясь со слезами, разбавляя это месиво. Вены вскрыты. Грудь часто вздымалась, дыхание рваное, прерывистое. Скорая пребыла слишком поздно. Я сжимал в руках твое ослабевшее хрупкое тело и все попытки достучаться до тебя, были тщетны. Ты ушел. Умер.
Гроб заколотили и опустили в Землю с месяц назад. Горевали многие, в основном коллеги. Родственников у тебя не было, ты вырос в приюте и об этом знал только я, ведь я был единственным другом. И остаюсь им до сих пор.
Что случилось с тобой, что заставило тебя решиться на такой шаг – я не знаю. Возможно, все обиды и боль минувших дней вырвалась на свободу, окутывая тебя в темноту, скверну. Твою жизнь нельзя назвать счастливой, хотя ты всегда говорил, что это так. Сейчас остается только гадать. Пройдут месяцы, годы, десятилетия и все наши забудут про те два метра сырой почвы, где ты сейчас мирно спишь. Но я не забуду. Каждый день на могильной плите будут появляться новые цветы, я буду ухаживать за ней, чистить. Обещаю. И даже если появится семья – я все равно буду приходить сюда и говорить с тобой. Я знаю, ты слушаешь меня. Откуда-то сверху, но слушаешь, утешаешь. Все проблемы уходят, стоит мне присесть напротив каменного памятника. И когда-нибудь, возможно, уже скоро я поднимусь туда к тебе, мы снова сядем вместе на каком-нибудь перистом облаке и тогда я спрошу, что же случилось тогда, в тот день, когда ты ушел.
А сейчас мне пора идти. Репетиция закончилась ещё два часа назад и меня уже ждет та самая ретро-кофейня. Да, я хоть и пойду один, но твое присутствие ощущать буду.

Мы же друзья.

Навсегда.

Навечно.