Дела хованские

…Хо­ван­ское клад­би­ще за МКА­Дом…

Здесь по­гре­бён по­эт и пе­ре­вод­чик Ни­ко­лай Ко­тен­ко, ко­то­ро­му я обя­зан тем, что ос­тал­ся в Моск­ве. Луч­ше бы­ло не ос­та­вать­ся, чтоб не ви­деть бес­ко­неч­ный, все­лен­ский по­хо­рон­ный мос­ков­ский по­ток, на­по­ми­на­ю­щий здесь обыч­ный кон­вей­ер. Тут же на днях по­хо­ро­ни­ли и его сы­на – Ан­д­рея, опуб­ли­ко­вав­ше­го ког­да-то в «Мос­ков­ском ве­ст­ни­ке» по­эму «Ма­рок­ко»... Их же­на и мать Ва­лен­ти­на… скром­ный биб­ли­о­те­карь в зна­ме­ни­той «Щу­ке». Му­за. Вы­би­ра­ет ве­нок для сы­на…

По­ми­рать на­клад­но… жить то­же.

Слу­чай­но в эти чёр­ные дни она встре­ти­ла в цен­т­ре Моск­вы Ва­лен­ти­на Рас­пу­ти­на, близ­ко­го се­мье Ко­тен­ко. Сам по­те­ряв­ший не так дав­но дочь в авиа­ка­та­с­т­ро­фе, от­ре­шён­ный, ушед­ший в се­бя Рас­пу­тин не на­шёл в се­бе сил для уте­ши­тель­ных слов. По­нять мож­но… Каж­дый дол­жен ис­пить свою ча­шу стра­да­ний.

Зно­бит…

Не мо­гу я ви­деть жен­ские слё­зы… Не мо-о-гу… Впро­чем, она все слё­зы дав­но вы­пла­ка­ла.

Ви­жу кра­ем гла­за, как в кас­се Хо­ван­ско­го клад­би­ща у неё от­ни­ма­ют, мо­жет быть, по­след­ние ал­туш­ки…

А в моз­гу, как мо­гиль­ный стук ло­пат: «Все там бу­дем… все там бу­дем…»

По­ра­жа­ют во­об­ра­же­ние це­ны за ри­ту­аль­ные ус­лу­ги. Це­лая ин­ду­с­т­рия… Что ж, по­хо­ро­ны у нас лю­бят; всё луч­шее – по­кой­ни­кам. То и де­ло тер­за­ют слух: пять ты­сяч руб­лей, де­сять ты­сяч, двад­цать ты­сяч, трид­цать… Шур­шат ше­ве­люш­ки… Не слу­чай­но все служ­бы пре­ду­пре­ди­тель­но-вни­ма­тель­ны и веж­ли­во-об­хо­ди­тель­ны, скорб­но-уча­ст­ли­вы… За та­кие баб­ло­сы мож­но… Со­труд­ни­ки сы­тые, хо­лё­ные и, ес­те­ст­вен­но, улыб­чи­во-при­вет­ли­вые. А в гла­зах пол­ное рав­но­ду­шие. А как ина­че? – ина­че чок­нешь­ся… Ци­низм не­из­бе­жен. Это дей­ст­ву­ет как те­ра­пия. Всё про­ду­ма­но от и до. Пе­ре­дви­га­ют­ся слу­жа­щие клад­би­ща на джи­па­рях по бес­край­не­му го­ро­ду-по­го­с­ту сре­ди на­дол­бов над­гро­бий, плит, чуть ли не на ру­ках со­про­вож­дая го­ре каж­до­го скор­бя­ще­го…

По­не­во­ле вспом­нил по­след­нюю свою по­езд­ку на ро­ди­ну в При­дне­с­т­ро­вье, где по тра­ди­ции от­пра­вил­ся на по­гост по­мя­нуть род­ных. На­про­тив ста­ро­го клад­би­ща – но­вое, че­рез до­ро­гу... На­ря­ду с ком­мер­че­с­ки­ми ларь­ка­ми и ино­мар­ка­ми но­вое клад­би­ще – при­ме­та вре­ме­ни. На ста­ром не­где уж ко­пать. Мно­го све­жих мо­гил в ша­ла­ши­ках из сло­жен­ных вен­ков. Нын­че вре­мя – толь­ко по­ми­рать. Си­жу на ла­воч­ке у мо­гил, за­ду­мы­ва­юсь над про­шед­шим, но ни­че­го не на­хо­жу в ду­ше, что мог­ло бы дать на­деж­ду. Од­на и та же ко­неч­ная мысль, от­ме­ня­ю­щая все дру­гие, свер­лит го­ло­ву: все там бу­дем... И за­чем при­ро­де не­об­хо­ди­мо в жиз­ни веч­ное не­ра­вен­ст­во умов, душ, су­деб, на­ко­нец, еже­ли пе­ред смер­тью все рав­ны? Уж не при­знак ли это су­ще­ст­во­ва­ния за­гроб­ной жиз­ни, в ко­то­рой, мо­жет быть, смыс­ла не боль­ше, чем в жиз­ни зем­ной.

Жизнь – чре­да ра­зо­ча­ро­ва­ний, но, ког­да уже не в чем ра­зо­ча­ро­вы­вать­ся, мы на­чи­на­ем це­нить то, чем ра­нее пре­не­бре­га­ли. Это при­хо­дит са­мо, к ко­му рань­ше, к ко­му поз­же. Для иных это са­мо­об­ман, но не мно­гие спо­соб­ны про­ти­во­сто­ять ему, ибо даль­ше – смерть, ес­ли не в пря­мом, то в пе­ре­нос­ном смыс­ле. А смерть – это рас­пла­та за удо­воль­ст­вие жить; а мо­жет, и так: жизнь – на­ка­за­ние за сча­с­тье уй­ти в не­бы­тие. Жал­кое со­сто­я­ние ду­ши, ло­вуш­ка при­ро­ды, бес­смыс­ли­ца ми­ра. Од­на­ко встре­ча­ют­ся лю­ди, уп­ря­мо ве­ру­ю­щие в не­кий выс­ший по­ря­док ве­щей, яко­бы оп­рав­ды­ва­ю­щий на­ше су­ще­ст­во­ва­ние. А, по-мо­е­му, ни­че­го не су­ще­ст­ву­ет. Это ста­но­вит­ся осо­бен­но яс­но, ког­да ви­дишь, как в мо­ги­лу опу­с­ка­ют гроб, не прав­да ли?..

Все там бу­дем…

Воз­вра­ща­ясь из это­го са­мо­го ти­хо­го ме­с­та на зем­ле в жи­вую, су­мас­шед­шую Моск­ву, по­ды­с­ки­вал сло­ва. Ка­кие най­ти сло­ва?.. А-а-а-а… вот: «Пе­чаль моя свет­ла…»