Легенда госпожи Зимы

Я полушутя, полусерьезно, навею вам сказку про тетушку Зиму,
Про ее белоснежные плечи, про ее сладотканные речи.
Она любит играючи, шутя и смеясь, выйти в люди, и очаровать…
А потом увести за собой в пустоту, в холодные льды и морозные ночи.
Где ее царство вечных снегов, где ее замок хрустального льда.
Тетушка Зима, охотница на теплые руки,
Чародейка ловкая, своими уловками кого угодно облепит снежком…

Давным-давно, в те дни, когда мне было чуть больше пяти, шагая с папой на прогулку, я часто не могла сдержаться от забав. Я как бы ненароком высвобождалась из папиных больших ладоней свои лапки в мягких варежках, и падала в сугроб, разыгрывая «спотыкание ». 
Мне всегда верили, я всегда была мокрая от снега  и довольная от хохота.
А когда  меня высушивали и поили чаем с сахаром, я забиралась на колени, и с невинными глазками просила «сказочку».
В зимние времена это была сказка про волшебницу Зиму, и быть может, Снежная королева приходилась ей сестрой….
Навострив ушки, я всегда слушала с замирающим сердцем, и даже в теплых объятьях умудрялась побаиваться эту Зимушку, чуть-чуть. Она не нравилась мне как человек, она не нравилась мне как волшебница. В те годы я считала просто – она плохая, давайте ее растопим.
Мама смеялась и утверждала, что если не будет плохих героев, то, как же детки, вроде меня поймут, что плохо гулять без присмотру по лесу, иначе тебя заберет дух Зимы. Я отвечала, что дети в такие не верят глупости, но на всякий случай пряталась за ее спину.
Зимушка была проказницей и плутовкой, она жила в огромном замке на краю леса, у самого обрыва, и оттуда следила за каждым в своем королевстве. А в королевстве этом всегда была зима лютая и ужасная, только ей и нравилось там жить. И никому больше.  Правда, у других не было особого выбора…
А ещё я предполагаю, что она любила холод и холодильники за то, что они поддерживали ее оптимальную температуру,  эдак – 36,6.
Временами, когда ей становилось совсем нестерпимо скучно, она садилась в свои снежнее сани, запряженные оленьей упряжкой, и отправлялась на происки забав.
Подкарауливала в лесах и парках блуждающих детей, и заманивала их к себе в замок, где дула им в ушки холодным воздухом и сыпала в глаза снег, а ещё ела мороженное и не делилась, и строила снеговиков, предоставляя пленникам роль наблюдателей.
Но во всех сказках всё заканчивается по-доброму. Они находят в ее кладовочке цветочек волшебный приволшебный, свойствами наделенный необычными, под стеклом хранящийся. Её тайна и ее погибель. Ее жизнь и ее сила.
Моя сказка будет не такой милой.
Ловя губами хлопья снежных балерин, кружащихся над городским пейзажем, я мысленно кружилась в чудном танце, в комической истории зимы.
Снежинкой я  кружилась рядом с ними, с молчаливыми сверкающими танцорами холодных облачных ансамблей, тихонько опускаясь на крыши домов и машин.
 Я приземлялась бы в оттопыренные капюшоны, набивалась бы в карманы и запрыгивала в открытые рты ради забавы.
Снежинки вообще не прочь пошутить. Им в их ледяной скованности хочется чего-то другого, не столь замораживающее-чопорного.
Меня бы никто не стал бранить, высыпая из переполненного кармана снежную веселую канитель.
Только не все любят зиму. Кто-то смотрит на нее сдержано, с терпеливой усталостью готовясь к очередным трем месяцам вытряхивания снега из-за пазухи, и мокрым ботинкам, сушащимся на батарее. Кто-то смотрит и кричит « Какого лешего тебя принесло снова, зимняя твоя невыносимость, собственной персоной».  По-королевски она накрывает таких дерзких упрямцев.
А я не первый и не второй.
Но, я наверно в их числе. Я всегда мерзну. Зимой особенно отчаянно замерзают пальчики на руках,  а я в них вечно задуваю спасительное теплое « ну отчего же вы, бесстыжие закоченели».  Я безнадежно хандрю зимой – моя болезнь, смертельно опасная для кого-либо другого, если вдруг заразится.
Каждую зиму, я как настоящий потомок  племени, поклоняющегося  бурым медведям, инстинктивно готовлюсь к спячке: вытаскиваю из комода плед и вяжу дурацкие носочки.
Но это всё не важно, ибо мне до безумия хочется закутаться и спать. Всю зиму напролет, без отдыха и расслабления, сутками напролет, без выходных и обеденных перерывов. Хотя с полдниками я наверно погорячусь.
Я никогда не понимала прелесть снега, смысл снега, философию его белоснежного холодного нутра. Природа диктует – снег выпадает. Думалось мне так всегда.
Мой суровый, крепкий Север. Как чашка крепкого кофе поутру, бодришь мою вялую беспечность порывом пронзительного северного каприза в открытое окно.
Мой суровый, снежный Север. Но просторы твои не Арктика, но снега твои не Гималайские.
Я просыпаюсь, каждое утро на рассвете, когда  ещё слишком темно, а градусник за окном выдает – 20. Вы, вероятно, скажете, что же это за холода, что же это за Север такой.
Я отвечу: мой.
Мой Север присылает мне открытки и говорит « купи, детка, мандаринки». А сам, он вечно забывает кушать цитрусы, поэтому так отчаянно кашляет снегом и чихает ветрами. 
Выводя на стекле узор кельтской направленности, карикатуры на зимушку творю, вытворяю. Простит мне она подобные дерзости, иль заставит помыкаться….
 Я бы не верила в сказки, да придется.
Когда я вспоминаю Бродского, в моей манере он заклинатель стихий и хранитель снежных бурь. Я шепчу строчки его замысловатых строк и отправляю страхи на все четыре стороны света, хоть на Запад, хоть на Восток.
«Он был мой Север, Юг, мой Запад, мой Восток,
Мой шестидневный труд, мой выходной восторг,
Слова и их мотив, местоимений сплав»
Слова этой молитвы я знаю наизусть, а ты, господин Север, сходил бы проветрится в настоящий хвойный бор, где воздух мягко проскальзывает в легкие и дает дышать всей грудью.
Ты  ангела, ради разнообразия на снегу начертал бы, да насобирал шишек, подарил бы белочке. 
Я никогда не думала, что могу так измениться вдруг.  Стану разгуливать в снегопады, и олицетворять с зимой досуг.
Всё изменил один продрогший день, что в памяти моей стоит столбом, и недвижим, и сер.
Я вечером брела среди хронической белизны молчаливого парка, одичалого в декабре.
Средь нетронутых снежных островков  протоптанные напрямик дорожки, а под деревьями на аллее, чье-то серебряное одеяние мелькает в лунном свете ночи.
Кружится карусель, а в ней сидит бледный силуэт невозможной холодной красоты, не отталкивающий, но и не сумевший согреть. Взгляд цепляется за чувственные глаза и белоснежную кожу. Слишком бледна для нашей погоды. Не обветрена, не замерзшая, даже улыбка по губам блуждает, только вот холодная. Холодная улыбка мурашками по коже бежит вдоль позвоночника.
Знаете ли вы людей, что умеют холодно улыбаться?
Знаете ли вы людей, что точь-в-точь как Снежная королева из сказки Андерсена?
Кай, ты не забыл своего обещания? Кай, для чего у тебя в руках осколок льда остренький…
Мои панические рассуждения  прервал мелодичный голос, шептавший слова известной мне сказки.
«Поцелуй ее был холоднее льда, он пронизал его насквозь и дошел до самого сердца, а оно и без того уже было наполовину ледяным».
Она мне ее рассказывала, как будто я могла забыть эту болтовню о госпоже Зиме и ее проделках, о зеркале, что способно наслать вечную зиму и околдованном влюбленном мальчишке. 
Я и опомнится не успела, как оказалась затянутой в снежный ураган зимних простуженных снов, шептавших мне заклинания разрушения снежных оков.
А моя госпожа вцепилась мне в руку невероятной хваткой, для старушки ее возраста и статуса небывалый поворот сюжета. Зима, зимушка, ведь моя песенка спета? Зря я проклинала твои снегопады и кляла морозы, зря я смеялась, когда в моем саду стали замерзать мимозы. Право, мимоз жалко…
Сердце льдистое, монотонный ритм где-то там, под ребрами. А у нее губы дрожат от упоминаний цветов. Быть может когда-то и ей был мил запах диковинных растений, быть может и она вприпрыжку бежала сквозь вересковые поля, быть может и она  любила счастье пить ладошками из ручья…
Я всё больше думала о весне, забывая смотреть ей в глаза, она всё больше пугалась чего-то, что видела в глубине моих глаз.
 Я думала о цветах и их схожести с моим мироощущением. О милом сердцу чертополоху, дополняющему меня. Мизантропия.
О хризантеме, с ее маленькими и четко прорисованными линиями. Правда. 
И петунья, которая обвивает балкон мой на третьем этаже провинциального городка. Твоё присутствие успокаивает меня.
 Родной голос на ушко счастливым шёпотом, как напоминание, что ещё не всё потеряно...
«Зеркала в янтаре
Мой восторг отражают
Кто-то пел на заре
Дом родной покидая
Будешь ты в декабре
Вновь со мной дорогая».
Всё растворилось в белом мареве зимнего пейзажа, как будто и не было этих минут мучительного ожидания финала. Финал явился раньше, забыл уточнить развязку. Загадка осталась загадкой, но это не беда. Фантазия на то и нужна, чтобы додумать то, что придумала я.
Минуло много лет. То был ли сон, ли явь. Никому не узнать и не угадать. Я бы тоже не хотела этого знать.
Я просыпаюсь на заре, и любуюсь восходом, зима убегает ручьями из моей потеплевшей души. В ней теперь нет места вьюгам и метелям. Пусть забирает с собой свои холода.
Мне теперь на душе стало как-то спокойней, видимо лед, который она пыталась поселить в моем сердце, стал таить вместе со слоем апатии.
Моя душа закрывает ладошками губы и прячет улыбки в длинные рукава, закутываясь в шарф, как будто он спасет от невзгод...
Становится зябко, но не бывает ничего холоднее субботы, когда только я и ручка с блокнотом. Когда ноет на погоду старый шрам. Когда ищешь в полутьме чей-то преданный взгляд. Я пишу письма в далекие лабиринты снов, я пишу лентами слов, я говорю о Святках и калядках, о снежной росписи на стеклах и замороженных плитках  у самых дверей…
И  всё равно мёрзну. Мне всё равно холодно. Хронический психоз на почве зимних снов. Обострение второго «я», смешивая черное и белое, правое и левое,  и как следствие огромная «любовь» ко всему человечеству.
И я не ангел, у меня просто крылья мёрзнут…
Ах, кстати, если вам вдруг интересно, моё имя Джульетта.