Очень вешние травы 2

(главы    из  романа)



Июльский  диалог     о       счастье



В   этот  летний  ласковый день  Ванюша впервые в своей    жизни        увидел человеческие   мозги.

         
      ---  Только   слепо-глухо-тупой  может    не      видеть  и  отрицать    ростки    новой       жизни.
 
     ---   Только      вы         уж будьте  так   благодетельны.    Не  надо     мне     тыкать  в     нос  успокоительной  статистикой.  Это  все  гнилая     помпезная  стена     ---    ткни пальцем  ---  и     рассыплется     в    атомы.

       ---  Смеху подобно,    Александр    Пантелеймоныч…   Сколько  с вами   знакомство    веду,  не  перестаю  дивиться.  Это   недорослю с прыщами    пристало наотмашь  бичевать  свою  страну     во    имя  мифической      революции.   Но  вам,     государственному,    с позволения       сказать,   мужу…

        ---    Не    должно сметь свои    суждения     иметь?
   
       ---   Нет-нет-нет…  Имейте    на   здоровье,  но  Россия…

       ---   При   последнем        издыхании.  Корчится,    тужится,   а сама, уж    извините  покорно,  а-го-ни-зи-ру-ет!  Все и вся   в дымящихся      руинах.
      
        ---   Вы  не желаете видеть   ни  экономический  подъем,  ни бодрый     прогресс,   ни  культурные  прорывы,     по        которым       Россия…

        ---    Благополучно       идет      в       разнос   и   распрекраснейшим   образом   катится прямехонько в  выгребную     яму.  Уж   вам   ли,    любезнейший,      не     знать  про     институток-проститукок,  мужеложества не только      при   дворе,  но и   в    православных храмах.  Господин Шаляпин  в    пьяном   виде     позволяет      себе        выходить      на подмостки       императорских     театров.  Рыжий карлик     Бальмонт  из почитательниц    держит  гаремы во всех      городах,  где  декламирует,    картавя,  свои   вирши.  Ежели     вы     уже   газет      не читаете,  не следите  за     жизнью страны, снимите розовые очки,  оглянитесь     на     клюевскую    жизнь. Тут  достаточно  сделать  шаг от       узенькой культурной  тропинки,  как     тотчас       угодишь в вонючую    грязь   и услышишь такой  отборный мат,     что…
      
          В тот  же момент   времени  где-то левее  перехода Дзурской    улицы    в  Муравьевский      переулок  из   недр  уродливых  людских     муравейников  раздался  пронзительный  женский  мат.  Мать,  с красными    руками,       явно  оторвавшись   от  стирального  корыта,  гналась  по       двору  за  белобрысым    отпрыском,  норовя  хлопнуть  его  по   спине   и обездвижить  свернутым  бельевым      жгутом.  При   этом   явно  пролетарского   вида     «дама» не стеснялась  самых скоромных    выражений     на  все буквы великого      русского алфавита:

          ---  Пашка,   …   ….   …!  Вот  я   …    тебя!  …  …!   Вот только попробуй у меня удрать, … ,  на Дзуру!   Если утонешь,  … , можешь домой   не приходить!

       ---   Ну вот,   цинцинатте вам!

       ---    Ерундистика     какая.    Делать    умозаключения      на   примере какой-то  клюевской вариатки.

      ---   Вы просто-напросто    боитесь      взглянуть    жизни в глаза.

     Белобрысый  сорванец,  вырвавшись       на   волю,  длинно  сплюнул     на   уличную  брусчатку. Подтянул безременные штаны.   Набирая темп, стремглав   бросился  туда, откуда  доносились  азартные  ребячьи  визги, скрипы     парома и плески  воды.  По  разомлевшему воздуху  плыл  неторопливо  колокольный  бой    от  недалекой      церкви.  Дзура  несла вниз    по   течению   белоснежные      облака,  похожие        на       клочья        сахарной ваты.



Сначала    от   Дзурской   улицы      на      Мураьевскую  донеслось приближающееся   гнусавое пение  в    дуэт, шарканья подошв, постукивания   палок. 

 Ты солнцем смертных освещаешь,
Ты любишь, Боже, нас как чад,


Нищие,  выходя на        самую коротенькую  (с полверсты)  тихую клюевскую       улочку,     знали  загодя, что  обретут  там  какую-никакую аудиторию.  Под      сенью  садовых      деревьев      перед      фасадами       своих  домиков    там      вечно  обретался  в      своем   роде        мужской      клуб,  Тут  вечно делились  новостями,   наблюдали окружающую жизнь, просто  курили,   наслаждаясь  знатными      погодами.

      
Ты нас трапезой насыщаешь
И зиждешь нам в Сионе град.
Ты грешных, Боже, посещаешь
И плотию Твоей питаешь.

Два   нищих   слепца  шли     в  своих  обычных  серо-лохмотных  хламидах, а розовощекий поводырь   --- в превосходном    июльском настроении.

Однако  же  улочка  с  роскошной     недавно       уложенной красноватой    брусчаткой дала троице мизерные трофеи. Мужички на своих скамеечках расщедрились     лишь на сакраментальное «Бог подаст». Да из последней перед железнодорожным виадуком  избенки, ковыляя на обе ноги, вышла бабушка в платочке,перекрестилась, поклонилась старцам низко и щедро  пересыпала из фартука в холщовую суму мальчика сухих плюшек да мелких яблочков  такого зеленого цвета, что при одном только взгляде на них у любого начинало свербить и сводить скулы.    

О Боже, во твое селенье
Да внидут наши голоса,
Да  взыдет наше умиленье,
К Тебе, как утрення роса!
Тебе в сердцах алтарь поставим,
Тебя, Господь, поем и славим!

И  опять струилась  всюду  расслабленная июльская жизнь.  Высоко      в       небе  стрижи  пронзительно и   лапидарно    перекрикивались,   пунктируя  пространство   и   глотая  клювами    налету  свой  ланч   в    виде  аппетитной мошкары.  Опрятная   молоденькая  няня с  Ново-Троицкой  ведет    за руку       погулять   в скверик  у  храма    Старого   Христа одетого  в красивый     матросский    костюмчик мальчика    Вову  Агейкина.

Диагонально пересекает  Муравьевскую  молодой    батюшка. Муравьевские  мужички кланяются уважительно,   временно     бросая  свои  занятия.   Кто    курил, моментально заплевал      самокрутку.  Кто  массировал        в    трусах свой   простатит,  отдернул     руку, чтобы осенить себя крестом.   Батюшка с   животом,   как  на девятимесячных     сносях,     не  замедляя шага, басит: «Во     имя Господа      нашего      Иисуса        Христа, благославляю чад божиих многожды!».          

              Нищие, оставив позади  уникальную  двухчастную       улицу    Сперанского, которая   простиралась    ПО ОБЕ    СТОРОНЫ  высотного    железнодорожного    полотна,      прошаркали  под      свод   виадука,     когда розовощекий  батюшка  нагнал  их под медноголосое       напоминание   с колокольни.



---   Бросьте вы, как маленький, честное    слово!  Вся вселенная  знает, что в  России     дураки,    дороги  и   все подряд  воруют, от   мала     до        велика.
---   -- О страшном казнокрадстве русских столоначальников на всех континентах ходят просто баснословные легенды. Меж тем, чем кумушек считать трудиться,  недурно было бы борцам с коррупцией российской на себя в первую голову оборотиься.

---   Ну,  пошли     индульгенции.

---  Да-да, чем тыкать нам в морду своим просвещением и цивилизаторством, поглядели бы в зеркало да ужаснулись. Что творилось в той же передовой Франции даже не при Бурбонах или якобинцах, а при диктаторе Наполеоне,    а? Ведь воровали со свистом повально все --- от толстопузого столичного министра до микроскопических размеров бюрократа, тащившего из казны и частных карманов в своем заштатном департаменте, лежавшем далеко от Парижа. Стоило Наполеону отлучиться ненадолго в Египет, как Директория развернулась во всей своей красе и славе. Обычно хладнокровный император, узнав о плачевном состоянии дел, впал чуть ли не в истерику, восклицая: «Что вы сделали? Что вы сотворили с той Францией, которую я вам оставил в блестящем состоянии? Я вам оставил взятые в Италии миллионы ливров и цветущие финансы, а нахожу грабительские законы и народную нищету!» После этой риторики воспоследовали репрессалии, но какие? Император  разослал шпионов по всем «притонам толстосумов»,  но плутократы просто перекупали агентов правительства, чтобы те посылали наверх ложные и приглаженные доносы. Пришлось Наполеону к «армии  следящих» приставить еще одну армию, следившую за следящими. Казнокрада Уврара император периодически сажал в тюрьму и выпускал, когда тот «добровольно» расставался с награбленной добычей. Однако уже на острове Святой Елены Бонапарт вынужден был признать, что так и не смог вынуть из спины страны нож, воткнутый казнокрадами. При этом он забыл признаться, что сам же и подавал пример нечистоплотности и прямого воровства. Борец за диктатуру закона и торжество правосудия не моргнув глазом принял от банкира Колло единовременное подношение, которое составило полмиллиона франков!

---  Чушь собачья.   Революционеры      выступаю  против жуликов,     воров   и      коррупционеров  ПРИНЦИПИАЛЬНО!
--- А уж при чистейшей воды революционерах, при всех этих Дантонах, Робеспьерах и Маратах казнокрады процветали   как  очень      вешние травы! Хапуг-чиновников гильотинировали, а они… размножались и новые паразиты с успехом продолжали безудержное воровство.
Но что нам опыт французский?  Преисполнившись безудержной спеси, патриоты российские на всех углах кичатся: «А у нас-де лучше всех в мире расхищают! Наши воры-де --- самые хищные воры всех времен и народов!!»
      
         ---  Но вы же не будете оспаривать, что Европа все равно остается авангардом прогресса, даже при описанном вами воровстве.
      --- Нет, не буду. Просто повторю то, что говорил «отец истории» Геродот.
      --- Вот как? И что же говорил господин  Херодотес?
      --- Он сожалел: «Как сложно сказать о Европе что-то определенное!». А наши еврофилы готовы Европе заранее анальное отверстие дочиста вылизать.
    ---    Фу,    какой      банальный   натурализм.

Сопливый младенческий плач во   все  горло.  Встречь   ему  беззлобный старческий голос:   
       ---  А     ну,   заткнись  немедля!  Пасть      закрой,       зараза.   А   то        прибью,    сышь? Мамка   придет, покормит,  а пока       хайло  уйми свое!».

Победоносный,       хотя   и      с   хрипотцой,   крик      невидимого  петуха.

Ленивый ветер вроде как  пытается оторвать от     забора   плохо приклеенную пожелтевшую афишу:   
В    СУББОТУ 25 АПРЕЛЯ  ИМЕЕТ   БЫТЬ    ТОЛЬКО   ОДИН КОНЦЕРТ  ИМПЕРАТОРСКОГО     АНСАМБЛЯ ГУБНЫХ  ГАРМОНИСТОВ   И  ВИРТУОЗОВ       БАЛАЛАЙКИ». Не оторвав  рекламную бумагу,    ветер успокаивается и     засыпает.

---  Дурында ты,  ей-бо,  дурындой  и     помрешь.

---Ты       не лайся,  а  дело  говори.

---  Я   ж   тебе    по-русски      и толкую.  Что     все     было   наоборот.  Князь Муравьев-Орловский   сперва   вотчину       здесь   получил,  ага?  Он  вон  тут   имение       построил.   И   всю     слободу   Муравьевскую   податью    обложил.   На    эти        деньги      и   улицу      построил.

--- А я чёго ворю?

---   Мужики, вот       чего  он всю   дорогу  перебивает?  Лексеич,  ты      ж    конца всё  рассказываешь,  а было  ж, ёкарный бабай,     наоборь!

---    Ну?
   
---  Не    нукай,   незапрёг! Ну батюшка-князь  Муравьев-Орловский подагрой помёр, ага? Хоронить в  Москву-город  отвезли.  Потом   сынок его,дай   бог   памяти… Ну     не суть.  Сынок тут   насадил  садов, а имение разорил до половины, а вторую   половину  у       него  барон   немецкий  выиграл…

---  Барона звали  Гугенхайм,   а    выиграл    он       имение   в подкидного     дурака!

---  Да    угомонишься  ты    наконец,   шемела?  Не    в подкидного,    а  в очко.  А    звали того  барона Иван Иваныч  Швайнстайгер!   А  Гугенхайм   этот   был  управляющий у  Иван    Иваныча.
       --- Иван   Иваныч     хороший   был, только больно толстый,   --- добавил  кто-то  с   соседней скамейки. ---   И      не      подагра       у       него,    а     удар приключился.  Неделю глазами     только  разговаривал, а     сам  в  параличе.   Вот    он Безымянку  Муравьевской     улицей        назвал, чтобы,       значится, в     знак уважения    по прежнему  хозяину.   Он   первый  сказал,что  самую  короткую  улицу   в мире   до  ума    доведет.   Уже    тортуары  людям   вдольт   мостовой   построил,  а  тут    его тот  кондрат      и хватил.
---  Иван  Иваныч  первые всем   Клюеве сортиры строил.
---    Завещал  слободе  денежки, чтобы  людЯм было, чем пить   и    похмеляться      за   упокой      его     души.

--- Гугенхайм   себе   новый дом   построил   на  пригорке.   Не   успел     развернуться, как      из  Германии пришел вызов от     родни. Тут      братья   Бутырины имение  у  Гугенхайма  и  выкупили.   Пригласили  поляка-инженера.  Он   братьям  построил   завод фруктовых       вод     и       напитков.   Он,   инженер,   Паломарчуку  лепестричество   налаживал,   а тут братья   подкатили: ты    нам, дядя, наладь,   чтоб     из     груш-яблок      и    прочих   вишней  питье делать.  И   уж  на   прибыли   от   вод   и   напитков   братья      Бутырины    нашу     улицу и   замостили!   Аты говоришь,     еловая       твоя    голова…

---Иван    Иваныч  мужиков  любил.    И баб    тоже.   А как помер, стали его    резать,   ---  одна сплошная  сала.

--- А    накой его  резатьстали?

---  Лекарям только  бы что  резать   человека     ---  хоть   здорового, хоть мертвого.

---     Лекаря  да…     Самое  зловредное   семя!


--- День   с утра тепл, а  будет   и жарок, ---  сказал  Паломарчук-старший,  одной ногой уже в  экипаже.  --- К   обеду     не вернусь,  стал быть, в Забегаевку  на мануфактуру  уехал.  Там   похарчуюсь.  Ваньке я   урок   дал   в   оранжерее, чтоб прополку    сделал.  Чтоб   жисть малиной       не казалась.  Чтоб     лето    не для баловства, а наоборот.  Тем паче    он  давеча     начердак    лазил,портыпорвал   иокошко  вдребезги.

И  умчался  со   старшими        братьями.  А Иван  начал   ковыряться  в оранжерее,   потея     до     крайности.  Оранжерея была открыта      во      всю        ивановскую    и   даже   ветерок в       ней  веял    от       реки во     все    стеклянные   двери      и    окна.   Однако   же  солнце   делало      свое     дело  и  вскоре   Ваня почувствовал           себя      противно       и    даже    более  того.   Нет,  против   наказания он    ничего   не     имел,  даже   рад был   трудовому уроку взамен  экзекуции    ремнем.  И все же     часам   к   десяти  он  был перепачкан влажным черноземом и  удручен.

Через  забор  с  «того  двора» доносились  разнообразные  игровые звуки.  Ребятня  помельче  играла  в  саечки,   прятки,  колечину-малечину.  Хулиганистые   подростки  гоняли        тряпичный  мяч,  поднимая вулканические тучи       пыли.   Мылись  из колодезного    ведра,  визжа от морозного удовольствия.  Удалившись  за сарай впритык к    паломарчуковским   владениям,        курили  уворованные  у  взрослых  папиросы,  стараясь     не   раскашляться  и   не  сблевнуть  с  непривычки.  Вернувшись на двор,  соревновались, кто дальше плюнет.  Потом, взявшись         за   руки, водили     дурашливые          хороводы,  распевая во все горло   «Я  бумажку  под столом»  или     «Папе         сделали      ботинки».  Потом из дранки от      сарая,  газеты и мочала     соорудили  воздушного  змея  и побежали    запускать его  на  Катькин  утес.

Принужденный слушать  все  эти  забавы,  Ваньша все более  чувствовал    себя     Танталом       напополам с   Прометеем.  Через      изрядное количество  времени  усталость все  более усугублялась   имажинарными муками.   Он  представлял   себе Тольку   Махоркина,  который тоже    наверняка   предавался  волшебным летним  радостям. Потом   проклинал мерзкого   гада     Петюню, который     и  предал брата доносом  отцу, а теперь втихаря наслаждается ничего-не-деланьем.  Солнце   набирало   силу  и взбиралось     все        выше, а  Ванечка      Паломарчук        чувствовал        себя       все      горше.

В проем виадука с   тяжелым   цоканьем  въехал  воз  с   березовыми   дровами.  Гнедой   ломовик   с  длинной     гривой  был   красив,  уверен в своих лошадиных силах и  как   бы    предвкушал  скорое окончание  пути.  Возчик,  румяный  парень с явно  деревенским свежим   лицом, тоже  был хоть   куда.  Вот только   сам воз   явно подкачал.  В  спешке ли   или       по     нерадению, длинные  пахучие        белокожие дрова в черных черточках         и     крапинах,    были       перехвачены   всего лишь   двумя     широкими         вожжами   ---  а      надо     было  бы      и втрое,  чтобы  была      безопасность      игарантия.

Пока парень   вел    свой    дровяной     груз   по   земляной  дороге,  пыль сдерживала  тряску.  На   брусчатке   же   Муравьевской улицы  дрова завибрировали    и       начали сползать вправо. Парень направил   лошадь  к левой обочине     ---   гора  дров   как бы стабилизировалась, даже выровнялась,   но  с каждым  шагом   тяжеловоза   принялась сползать,  естественно,    туда,    куда    ее  влекла   земная          гравитация.  Парень, поддерживая поклажу  плечом,  повел воз   направо.    Ситуация   повторилась  зеркально.

      ---  Однако это  с     дровяного  склада   дровишки   везет.
      ---   К  нам сюды  на товарный двор.
      ---   Тут    два   шага.   Загнет      на       Дзурскую,    а    там   по   Поздеевской рукой подать.
       ---  Руки  бы  оборвать, кто   вожжей   пожалел.   
     ---   Щас сползет      и    грохнет.
     ---   Ништо, не сползет.   Вон он опять   налево пошел,   выравнивает.    Голова соображает   у паренька,  даром, что деревенский.
    ---Эх,      глядь, как  повело…  Бесперечь  щас  завалится.

   ---     Спорим,   что  пронесет?
   ---   Бегунцом пронесет?
   ---  От  дурной….    Ну  дурной….   На   хрена   он  по   бокаммотается,  когда    наскрозь   по   самой,   значит, центре  надоть   ехать.
          ---     Прибьет    и   очень просто.  Ау,   деревня!    Остановись да         вожжи те      перевяжи.
          ---  Бьюсь   об        заклад,    не  доедет    до места.
         ---   А  заклад-то большой будет?            

   ---   Эй,  мужичок,  мотри,  штоб    тебя   часом           не    придавило.
     ---    А   пошли   вы все к  тятери     и   ятери,      ---    пробормотал  возчик   сквозь    зубы.
    Воз  уже   как-то  одолел  Муравьевскую    и     начал    маневрировать  на   земляную    Дзурскую.
          И    дальше  все   пошло, как    в   старой     былине:   «С   богатырских     плеч     сняли голову.      Не   большой      горой,    а     соломинкой».

          От   питьевого  заводика   опрометью  бежала   некрупная собачонка  черной     масти   в    белых      чулочках   и     с    такой       грудью.  То   есть,  сначала       она  летела    прямо,  но   перед   Дзурской вдруг   надумала перебежать  на   тротуар   на другой стороне и  бросилась     прямо        под    ноги       ломовику.   Гнедой тяжеловоз, оскалив от       неожиданности  зубы,   запрокинул  голову  вверх    иостановился,      как вкопанный.       

          ----    Э-э-э!  Уй   ё!   Поберегись!

       А  воз качнулся,     накренился   до       крайности      и   тяжелые  дрова  посыпались наземь, сразу сбив возчика с   ног.

      ---Эх, бедолага,  что   ж     ты   не отскочил?

       --- Лошадь   сдайте,   не то  еще     больше   спужается  ипонесет. 

      Скамеечные   мужики,   приказчик   с   лабаза,  лековой   «ванька»,   стоявший у  заводской    летней        веранды,  кто-то      еще  бросились       разбирать  саженные поленья,   под    которыми    быстро    растекалась         алая   лужа.   Больше     всего   у   несчастного  пострадала  голова.  Лицо быстро    пожелтело   у  него, потом   стало землистым.   Самое поразительное, что    он вообще   был    еще   жив!
       --- В больницу бы  его…   Тут   до Хлопинского  госпиталя    рядом…   Эй,  старинушка, довезешь    парня,пока    он       не  окочурился? 
         ---  Да   я что ж,   не христианин. Что  ли   я   не  русский?   ---  даже  обиделся  извозчик   в синем армяке.  ---   Несите его,   братцы ко   мне.   Домчу в один         секунд.   Голову,   голову   вниз       не опускайте.

           Буфетчик    Анисимов и  официант Лычкин,  укладывая раненого,  ловко перевязали ему   голову  широченными  полотенцами.  Добровольцы устроили беднягу  поудобнее,  поддерживая      его   с      двух сторон.  Парень,       не открывая  глаз, вдруг  замычал      громко,  лицо          его  страдальчески искривилось,     а  губы   вдруг     извергли   желто-зеленую  струю       желчи.    Извозчик  махнул вожжами   и  пролетка с парнем   и двумя муравьевскими охотниками,  развернувшись по    дуге,   полетела  на  юг  к  арке виадука.

         ---  Вот  был  человек   и   бац!   Ппропал,   ккак муха,   ---   сказал  некто, то ли заикаясь,   то   ли      по     пьяному      делу,  а может,  от  эмоций  через    край.

        Круглолицая     баба   с   ямочками        на       щеках  зарыдала, прижимая  концы головной косынки   к     глазам.

     ---Типун тебе,  болван.  А ты,     бабочка, не   разводи  сырость.  Человек живой,  а ты живого отпеваешь.  Грех       не прощенный  это.

       ---   Барчук   Паломарчук!  Эй,     барчук  Паломарчук!   ---  оседлав   забор, Толька   Махокин    скалился, подшучивая привычно.   ---  Вот ты тут     в оранжарее     прохлаждаешься,  а там      на     Муравьевской дядьку возчака дровами  раздавило! Я  не   с начала      видел,  а только  когда       яво       в       пролетке  «ваньке»  прям      на   спину стошнило.  Айда  сичас,   пока всё      не    кончилось…

        Друзья  в  одно мгновенье долетели до    сцены   беды.  Раздвигая  бедра   и колени    взрослых,    ввинтились  в  плотную толпу.
           ---  Хорошо, что   не  опоздали,  --- говорил Толька сгордостью    гида,     показывающего       национальную         достопримечательность.    ---  Видал?  Это   вона кровища      лужей     вся        засохла.   Секешь?  А  тут   вона  желтое,  как   желток   в      яйце.  Ну   или   как сопли.   Да   вона туда     смотри!   Мухами,    глядь, облепленное.    Это,     Ваньша,  евонные мозги.

        Паломарчука-младшего самого  мало не   стошнило.

       По  счастью, на место   кровавой   катастрофы   полетели  жмени желтого свежего  речного        песка.   песка.   Какой-то   мелкий мужичонка под    водительством  околоточного быстро закрыл  все  следы     трагедии.

        --- А  ну  живо  все   разошлись    у    меня!    ---  командно,     но   безобидно  произнес околоточный  Агафон Трофимыч      Бойко,     снимая   фуражну  и   вытирая блестящую    лысину    белоснежным    носовым   платком.   ---  Чтобы    мухой тут.   Ра-зой-дись!   Чего толпитесь? Здесь вам теятр бесплатный? Синематограф на халяву? И вообще  мотреть тут  больше       нечего, и     нет   повода   для      беспокойства.

          Разбредались, кто   куда.  Невидимый тенорок с малороссийским акцентом  пустил       шпильку:

        --- Шо  ж   це таке? Что это?  Антиресно  получается.   Людыну  до смерти    забили     и  немае поводу      для    беспокойства?

          ---   Ну вот  и    наша Муравьевская   покрестилась     кровушкой,  ---   ответил   кто-то.

       ---  При     чем тут  «покрестилась»?  ---  возразил   третий. ---  Чем    Муравьевская виновата?   Парнишка на вершок    не     доехал до Дзурской.  Будем      Дзурскую   виноватить?

         ---  Не в улице    дело,   конечно.  Просто  не по себе     становится.    Лето.    Солнышко.   Птички.    И бац!   Голова  всмятку,  как   яйцо.   Хорошо,   если преставится. А    ежели уродом  в   деревню     вернется  да  всю  жизнь    на     шее   у родителей дармоедствовать   станет?

        ---   Грех     такое     говорить,  господин     хороший. 

      ---  Грех,  мамаша, --- прошлый    век.   А     нынче  уж    не    грех,  а  доблесть!

      ---  Ну,    доволен?

      ---   Что ты,   Тольша.  Вектебе    благодарен буду.  Такое увидеть  ---   на всю    жизнь помнить.

      ---    Да   ладно,   барчук  Паломарчук. Давай   я те    лучше  в    ранжерее подмогну.  Глядь,  поплавать      еще   на  Дзуру успеем.


          ---  Что там стряслось,   голубчик? 

          ---   Не    извольте     беспокоиться,  парнишку дровами помяло.  Он, значит,  дрова  на товарный двор доставлял,   чи шо,  а там собачка   пробежала,      ну     и   дровишками      его  малехо        засыпало.  В  Хлопинский  шпиталь  увезли.

           Друзья  повернулись  друг  к   другу   и воскликнули   --- торжествующе     и  ОДНОМОМЕНТНО:

          ---   А  я  вам  что      говорил?!

            Смеялись,   откинувшись    на высокие спинки  стульев.

           ---  Да, разумеется…  Если отбросить  абсурдную        сущность  обыденного     бытия…

          ---   Нет,   уважаемый,  для искусства  нет абсурда.  Для      искусства  есть     только факты      и темы.

          --- Хм, типичная      индульгенция,         которой  кичится любой бульварный  газетчик.  В то    время,     как  искусство,   я     имею в  виду     истинное     искусство…

       ---  Искусство          есть  ложь.  А      истинное искусство      есть  пустая     и самовлюбленная    метафора.

      ----Момент-момент…  А как же   мировые    шедевры? А как   же  великая литература        российская?  Наконец  мы живем    в серебряный век…

      ---  Смешно.   Серебряный подразумевает, что  ему предшествовал     золотой? Отлично-с.   А  ежели  допустить,что серебряный век давно    остался позади? Тогда    что      мы имеем  у  нас на дворе?   Какой конкретно   век?  Железный?  Оловянный?   Деревянный?   Стеклянный?


        ---   Кто это у тебя      за столиком     битый час лясы точит?

       --- Справа учитель   словесности  из 5-й гимназии.  А    слева,    не поверишь,  податной инспектор! Который   час   одну бутылку пива  мучают, а  прикончить всё никак       не могут. Дуркуют  баре,   ох дуркуют.   Делать, глядь,    нечего,  работать    не     надо,  вот они языками-то так     и   щелкают…      

          ---  Ладно, бог    им   судья.    Один черт   посетителей     нету.   Пущай     дуркуют. Это     ихняя   забота. А я пошел к Михей Михеичу   докладать.  Сегодня, могет,   обойдемся,  а   завтра здесь зеваки со всего  города  набегут.   Пушкой     не прошибешь.  Поглазеют на мостовую, где паренька    дровами    пришибло.   Ну а   потом-то что?  Промочить горло  по    случаю        жары   надо?   Само собой.   А тут  пожалте  на веранду!  Напитки, закуски, пивко, то   да сё.   Тут   как   бы      не  пришлось  с  лотков  торговать.  Прикинь, какой     барыш получится…  На самой коротенькой улочке    Клюева…

        ----   Ну ты голова!

        ----   А кто бы сомневался?



        Белопенные облака все плыли и плыли вниз по реке.