Формула Бусечкина

- Бусечкин! Бусечки-и-и-и-н!
 Хорошенькая мордашка Танюши-секретарши появилась в проёме двери, удивлённо осматривая пустую лабораторию.
 - Бусечкин!
 Внезапно что-то зашевелилось, заёрзало, и из-под тяжеленной муфельной печи раздался напряжённый писк:
 - Я здесь!
 Красавица Танюша вошла в лабораторию целиком, явив миру аппетитнейшие формы, и участливо спросила:
 - Вам помочь, Пётр Ионыч?
 - Н-нет, - силясь вылезти из-под тяжеленной печи, прохрипел тщедушный лысенький мужчинка средних лет, и заёрзал вновь.
 - Там сосиски ваши в холодильнике, не забудьте, - проинформировала Танюша, с интересом наблюдая за происходящим. – Слушайте, а как вы её в принципе сдвинули?
 Но в этот момент кто-то позвал секретаршу из коридора, и она поспешила на зов, виляя очаровательным задиком.
 - Да, Бусечкин, - вспомнила вдруг Танюша, - там ещё шеф просил вас зайти. Я ему скажу, что как только вы вылезете из-под этой штуковины, сразу зайдёте, ага?

 2

 Минут через тридцать, освобождённый из муфельного плена силами сотрудников института, незадачливый Бусечкин понуро переминался в кабинете директора.
 «И какого хрена ему нужно в пятницу, - тоскливо думал помятый Пётр Ионыч. – Мало мне несчастий, так ещё и…»
 Мрачные мысли Бусечкина прервал стремительно влетевший в свой кабинет директор института, явно возбуждённый донельзя, с дрожащими руками и дико бегающими глазками. Он нервно заглянул в шкаф, вытянул оттуда какую-то пыльную бутылку, наполнил её желтоватой водой из-под крана и всыпал пару крупинок марганцовки.

 «Ну, всё, - помрачнел Бусечкин. – Сейчас вспомнит о годовом отчёте и того… Кранты мне».

 К слову, Пётр Ионыч действительно не подготовил давно обещанный отчёт. Раз десять он принимался за него, но каждый раз потусторонние от органического синтеза мысли одолевали горе-доцента. И не полимерные цепи заслоняли сознание Бусечкина, нет! Не бензольные кольца и не алкил-кетеновая гидратация! Лишь задик. Прекрасный, очаровательный, восхитительный, округлый тыл Танюшки-секретарши являлся ему в вечерних сумерках, дразня виляющими булочками, доводя Петра Ионыча до эротического исступления. Как он мечтал в своих самых сокровенных фантазиях однажды подойти к хозяйке выдающихся форм в строгом, чёрном костюме, выдохнуть в сторону ароматное облачко дорогой сигары и небрежно сказать: «А сегодня ночью, крошка, ты будешь моей!» И узреть в прекрасных очах влюблённую покорность и влажную страсть.
 Но мир был несправедлив к Петру Ионычу. Ибо был он мал, тощ, лыс и стеснителен. А Танюша, по неимоверному стечению обстоятельств, любила высоких, сильных, грудоволосых и нагловатых самцов. И шансов у бедного доцента, увы, не было.

 - Слушай, Петя, ты ведь на Отрадном живешь, да? – проревел в ухо Бусечкину дёрганый директор.
 - Н-нет, - удивлённо ответил тот. - А что?
 - Возле метро «Театральная» не проезжаешь?
 - Н-нет.
 - Хреново, - резюмировал шеф. – А у меня к тебе просьба, Петя.
 - Какая просьба, Сергей Иванович? – Бусечкин вдруг почувствовал, что неприятного разговора об отчёте удастся избежать и воспрянул.
 - Нужно знакомому моему бутылку эту передать.
 - А что в ней? – с готовностью полюбопытствовал доцент.
 - Какая тебе разница? – вспылил вдруг шеф. Допустим, лекарство от геморроя. У тебя есть геморрой, Петя?
 - Нету, - виновато понурился Бусечкин.
 - Будет! – пообещал шеф. – Ладно, хватит трепаться. Сегодня в семь передашь эту бутылку возле метро «Театральная» одному человеку, понял? И тогда я поручу Тарарыкину делать годовой отчёт. Так идёт?
 - Идёт, - радостно согласился доцент. – А как я узнаю этого человека, Сергей Иванович?
 Директор посмотрел пустым взглядом на Бусечкина и вдруг зло выплюнул:
 - Не волнуйся. Тебя не пропустят. Вон бутылка, на столе. И попробуй только опоздать!

 3.

 Пунктуальный Бусечкин ровно в 18.45 стоял у входа в метро «Театральная» и покорно ждал встречи. Бархатный майский вечер опускался на грохочущий город, и шумно проносил мимо притихшего доцента красивых, ароматных девушек в коротких юбочках, задорных, смешливых. Но ни один взгляд из-под густых ресниц так и не остановился на страждущем доценте.

 В 19.15 Пётр Ионыч начал нервничать. К нему никто не подходил, а он хотел пива. Холодного вкусного пива. И тогда он решил отойти от входа в метро и подойти к близлежащим ларькам. Внезапно тёмно-синий бусик с наглухо тонированными стёклами, давно стоявший вблизи, заревел, вскинулся и, стирая шины в пыль, взобрался на высокий бордюр, после чего стремглав помчался на обомлевшего Бусечкина, грозя похоронить того под колёсами.
 - Что вы дел…? – только успел пискнуть доцент, как вдруг на ходу из бусика стали выпрыгивать страшные люди в зловещих масках, повалили несчастного на асфальт, и последнее, что почувствовал онемевший от страха Бусечкин, был удар чем-то тяжёлым по его лысой голове.

 4.

 - Смотри, шевелится, падла, - услышал над собой с трудом приходящий в себя Пётр Ионыч, открыл глаза и увидел страшную, кривую, беззубую рожу, нагло уставившуюся на него.
 – Мягко лежишь, гнида? – весело спросила рожа.
 - Вы ко мне обращаетесь? – слабо поинтересовался Бусечкин, в голове которого били колокола.
 - Нет, сука, к папе римскому. Это – мои нары. Слазь мигом, слышь?

 В этот момент над головой страдающего Бусечкина произошла смена декораций. Вместо худой, беззубой рожи появилось вдруг здоровенное, толстощёкое рыло с огромным шнобелем.
 - Слышь, Слон, - послышалось вдруг издалека, - не по понятиям паренёк мутит. Чужую койку без спроса занял. Ответить должен.
 Обладатель шнобеля ещё раз внимательно взглянул на приготовившегося к смерти доцента и проревел:
 - Этот мужик – мой кореш, понятно? Я за него мазу тяну. Кто не понял – пусть сразу скажет. Поршень, ты прохавал тему?
 Беззубый вдруг сник, уменьшился в размере и вежливо сказал:
 - Я же не знал, Слон, что эта…это…- твой кореш. Как скажешь – пусть спит здесь. Для хорошего человека…
 - Так-то, - проревело рыло.
 - А где я? – слабо шевельнулся Пётр Ионыч.
 - В камере, – ответил Слон, и вдруг бережно укрыл Бусечкина одеялом. – Спи, профессор. Я тебе помогу.
 Ошалевший от всего происшедшего Пётр Ионыч действительно уснул. Но спал крайне беспокойно.

 5.

 Шёл десятый день тоскливого пребывания Бусечкина в КПЗ. Он научился стирать чёрные носки вместе с голубенькой майкой, играть в карты на хлеб, пользоваться парашей, и откликаться на кличку Профессор. В камере к нему относились с недоверием, но обижать не пробовали, даже несмотря на то, что Слона вскоре упекли в тёмную (разбил какому-то капитану морду на допросе).
 За это время самого Бусечкина допрашивали целых три раза. Первые два – говорили вежливо, но всё какие-то непонятные вещи: «международный терроризм», «бактериологическое оружие», «формула сополимера», «государственная безопасность», «проснувшаяся гражданская совесть» и тому подобную киношную белиберду. На все вопросы очумелый, осунувшийся Пётр Ионыч выкрикивал: «Но позвольте!», плакал и просил отпустить его домой.
 Третий допрос закончился для Бусечкина плохо: следователь, взъярённый слезоточивым упрямством подозреваемого, вскочил со стула и изо всех сил ударил учёного мужа по голове. Удар не получился, жилистый кулак капитана лишь скользнул по уху Бусечкина, но этого вполне хватило, чтобы несчастный камнем свалился со стула, и затих, почти бездыханный, на грязном полу.
 После того, как Бусечкина откачали, капитан ещё раз спросил его тихо:
 - Ты говорить думаешь, сволочь?
 - О чём? – так же тихо переспросил заплаканный Бусечкин.
 - В тёмную его! – проревел капитан в коридор.
 После того, как подозреваемого увели, следак пробурчал про себя зло: «Матёрый гад».

 6.

 В маленькой узкой камере без нар, окошка и стульев понурый Бусечкин встретил Слона. Тот обрадовался ему, как родному:
 - Профессор! – взревел громила. – Ни хрена себе! Ты что – тоже в морду следаку зарядил?
 - Не, - печально ответил Бусечкин. Он – мне.
 - А чего? – сочувственно спросил Слон.
 - Какую-то формулу ему надо. А я не знаю, о чём он говорит.
 - Молодец! – возбуждённо зашептал громила. – Не говори ни за что! Он, капитан этот, ссученный. Не за державу старается, за свой карман. Ему пакистанцы пообещали два лимона за формулу. Не верь! Как только скажешь – они тебя сразу в расход пустят.
 - Не скажу, - устало согласился Бусечкин. – Потому что в принципе не понимаю, о какой формуле идёт речь.
 - А ты – осторожный, профессор! Молодец! – радостно зашептал Слон. – По виду – лох лохом, а держишься так, типа три ходки сделал. И мне не говори. Только Абдулле. А формула – не моё дело. Мне тебя отсюда вытащить нужно. Слушай сюда, профессор. Один из охранки – наш человек, подкупленный. Завтра вечером, ровно в семь…

 7.

 …На следующий день, ближе к вечеру, когда притихший Бусечкин уже перестал дышать от страха, дверь камеры внезапно открылась, и в светлом проёме ослепшие от темноты кореша увидели одного из охранников, который коротко пролаял:
 - Ну, пошли, быстро!
 Слон вскочил, схватил в охапку одеревеневшего Бусечкина, и уверенно побежал по коридору к выходу.
 - Убьют! – запищал бледный Пётр Ионыч. - Кранты нам!
 - Не ссы, Профессор, - на ходу ревел Слон. – Наш человек всей охранке на обед слабительное в суп подсыпал. Им сейчас в натуре не до нас.
 И действительно, на пути к тюремным воротам не одного живого охранника они так и не встретили. Лишь перед самым выходом какой-то ретивый солдатик крикнул:
 - Стоять! Стрелять буду!
 Но сразу же охнул, схватился за живот и умчался куда-то вдаль с матерной просьбой никуда без него не убегать.

 Перед выходом беглецов ждал огромный чёрный автомобиль, и как только запыхавшийся Слон закинул Бусечкина, словно тряпку, на заднее сидение, машина рванула.
 Полуживой Бусечкин налетел на что-то мягкое, ароматное, оказавшееся в ближайшем рассмотрении чёрноволосой красавицей с глубоким, словно Марианская впадина, декольте.
 - Натали, - томно представилась красавица и кокетливо потрясла декольте:
 - Так вот вы какой, Профессор. О вас уже легенды ходят.
 - Мага, - обратилась Натали к водителю, - подай-ка нам «зелёную фею». Мы выпьем с Профессором на брудершафт.
 Натали сделала глубокий глоток из поданной ей бутылки, приблизила голову Бусечкина к себе и смачно поцеловала в губы, влив содержимое тому в рот. От горячего поцелуя, мягкого декольте, потрясающего аромата и крепкого спиртного голова Петра Ионыча мгновенно пошла кругом, он икнул, улыбнулся и потерял сознание.

 8.

 Высокий, красивый мужчина с восточным лицом и колючими глазами долго рассматривал свернувшегося калачиком на заднем сидении автомобиля Бусечкина.
 - Это и есть тот самый Профессор? – с сомнением протянул мужчина с очевидным акцентом. – А так и не скажешь.
 Довольный Слон громко заржал:
 - То-то и оно, Абдулла! Все его за лоха принимают. А он, между прочим, ментам и слова не пикнул. Зачётный малый!
 - Ну-ну, - тихо ответил красивый мужчина. – Посмотрим. А пока неси его в дом. Завтра будем говорить.

 На следующий день выспавшийся, чистый, с иголочки одетый Бусечкин предстал перед острым, словно отточенное лезвие, чёрным взором Абдуллы. Разговор, к огромному удивлению учёного, происходил в махонькой, в одну комнату убогой избушке с трухлявым, дощатым полом. Как-то не вязался образ богатого восточного вельможи с такой нищей обстановкой. Но Бусечкин решил не капризничать.
 - Значит, вы и есть – Профессор? – вежливо поинтересовался Абдулла, задумчиво поглаживая огромный перстень на большом пальце правой руки.
 Перечить было неразумно, тем более, Бусечкин был уверен, что никто в Академию наук по поводу его статуса звонить не будет, так что он вполне спокойно признался, что, значит, так оно и есть.
 - Хм, - двусмысленно промычал Абдулла. – Ну, хорошо. - И продолжил:
 - При передаче товара, как вы знаете, произошло непредвиденное. Кто-то сдал нас спецслужбам. В результате формула, над которой вы работали 6 месяцев, безвозвратно утеряна. Кроме того, после вашего ареста, в институте было проведено полное изъятие всех документов. Так что вам, Профессор, придётся восстанавливать формулу по памяти. Сможете?
 - Но послушайте!.. – взмолился несчастный Бусечкин, у которого при упоминании о злополучной формуле стала дёргаться щека.
 - Да-да! Вы абсолютно правы! – перебил его Абдулла, примирительно складывая руки на груди. – Невозможно восстановить формулу без соответствующего оборудования. Но взгляните-ка сюда!
 С этими словами Абдулла откинул жалобно всхлипнувший полог, вступил на лестницу, ведущую вниз, и жестом пригласил Бусечкина следовать за собой.

 Недоумевающий Профессор спустился вслед за Абдуллой в подвал, и сразу же обомлел: в дальнем углу подполья, за горой трухлявого мусора, он увидел яркий свет. Он исходил из-за дикой в этом подвале стеклянной двери, ведущей в небольшую кабинку.
 - Заходите же, Профессор, - спокойно сказал едва улыбнувшийся Абдулла, уже стоя в кабинке.
 Бусечкин опасливо зашёл, стеклянная дверь за ним отворилась, и кабина, бархатно заурчав, пошла вниз.
 - Это лифт, - в ответ на изумлённый взгляд Бусечкина ответил Абдулла. – Я приехал в этот затерявшийся на карте русский городишко три месяца назад, и через подставных лиц выкупил несколько гектаров земли и полсотни вот таких полуразрушенных домиков на окраине. В конструкцию именно этого домика я внёс небольшие изменения. В результате, теперь он четырёхэтажный, отделанный по последнему слову техники. Только в нём подземные этажи, как вы понимаете.
 Лифт мягко остановился и выплюнул ошалевшего Бусечкина в большой, белокафельный холл.
 - А вот здесь у меня лаборатория. Я устроил её именно на такой случай, случай провала. Когда почувствовал, что за нами следят. И потратил я на всё это, - Абдулла обвёл руками пространство, - пятьдесят миллионов долларов. Или чуточку больше. Теперь вы понимаете, - Абдулла придвинул свои губы к самому уху Бусечкина, и прошептал тоном, от которого у Бусечкина побежали мурашки по позвоночнику, - как мне нужна эта формула.
 Лже-профессор подумал, глубоко вздохнул и кивнул понуро. Дела его были неважнецкие.

 9.

 Седьмой день в подземной лаборатории Абдуллы Пётр Ионыч «искал формулу». Не совсем понимая, что именно ищет, Бусечкин, тем не менее, чувствовал своим тощим задом, что подобный вопрос может огорчить мусульманина, причём с абсолютно непредсказуемыми последствиями. Поэтому первые четыре дня Бусечкин профессионально имитировал бурную деятельность (благо, за 20 лет в родном институте научился делать сие блестяще), а с пятого дня, более по тоске, нежели по надобности, стал мастерить маленькие хлопушки из бертолетовой соли, серы и магния, кои с озабоченным видом взрывал в специально оборудованном вытяжном шкафу. Когда очередное громкое баловство доносилось до ушей незримо присутствующих боевиков, Слон торжественно поднимал палец к потолку, и задумчиво вещал: «А вы говорите – лох», вызывая тем самым у здоровенных громил почти мистический ужас.

 Профессора никто не обижал, наоборот, его вкусно кормили, позволяли отдыхать столько, сколько ему заблагорассудиться, в собственных апартаментах, и даже включали по вечерам эротический канал. При иных обстоятельствах можно было бы сказать, что Бусечкину крупно повезло.
 Но, конечно же, так не могло продолжаться бесконечно. И Пётр Ионыч с ужасом гадал, когда и каким именно образом обнаружится, что он не совсем тот, за кого его принимают, и что он слыхом не слыхивал о какой-то, корова её забодай, формуле.

 10.

 Страшная развязка наступила неожиданно.
 На десятые сутки пребывания Бусечкина в подземной темнице, около полуночи, к нему в комнату кто-то тихо постучал.
 - Кто там? – тревожно спросил научный деятель, и вытянул тощие ноги из-под шерстяного одеяла.
 Дверь неслышно отворилась, и в комнату, словно тень, вошла Натали. Профессор не видел её с момента памятного поцелуя.
 - Можно? – едва прошелестела девушка, и, не дожидаясь ответа, присела к нему на краешек кровати.
 - Прошу, - пискнул заинтригованный Бусечкин и поджал ноги глубже под себя. – Чем, так сказать, обязан?
 - Будьте любезны, Профессор, мне зябко, - кокетливо прошептала Натали. – Налейте даме чего-нибудь согревающего. И себе тоже. Вон там, в баре.
 - Я, вообще-то, не пью, - точно так же тихо уточнил Бусечкин. Гастрит, знаете ли…
 - К чёрту гастрит! – страстно выкрикнула Натали. – Вы – потрясающий мужчина, Профессор! Я желаю с вами выпить!
 Ошалевший от таких откровений, учёный деятель, позабыв надеть портки, отправился к бару, тряся тощим задом, выудил на ощупь огромные бокалы, а также первую попавшуюся бутыль, и плеснул себе и ночной гостье добрую порцию чего-то терпкого и ароматного.
 - О-о-о! – пригубила напиток Натали. – У вас есть вкус! Какой потрясающий коньяк!
 - Да-а-а-а, - рассеянно промычал Бусечкин и сделал два объёмных глотка. Ничего подобного, действительно, учёный деятель в своей жизни не пил. В голове зашумело.
 - Как идёт ваша работа, Профессор? – шёпотом спросила Натали, порозовев. – Скоро ли вы восстановите формулу?
 При напоминании о формуле Бусечкин залпом допил содержимое бокала и отправился за очередной порцией. Свет от ночника стал мягче, расплылся по потолку и нежно уселся на белоснежной груди ночной гостьи.
 - Видите ли…, - начал осмелевший Бусечкин.
 - Да, мой Профессор? – томно протянула Натали, положив ему руку на голое колено.
 Пётр Ионыч вскочил, задыхаясь.
 - Не сейчас! Я должен вам признаться, Натали! Не перебивайте меня. Я – не тот, за кого вы меня принимаете. О какой формуле вы говорите?
 Явно не ожидавшая такого развития событий, Натали вдруг рассердилась:
 - Как – о какой? Что вы мне горбатого лепите, Профессор? О той самой формуле. Формуле бактериологического оружия, которая даст нам власть над миром. Все ядерные запасы земли, водородная бомба, космические программы США – детские пукалки по сравнению с этим оружием. Вы же нам обещали!
 - Я?!! – поразился Бусечкин.
 - Ну, не вы… Директор вашего института. Он сказал, что вы и есть – тот самый подпольный гений, который уже почти разработал формулу этого страшного оружия.
 - Послушайте, Натали! – запищал ошеломлённый Бусечкин. – Это какая-то чудовищная…
 - Ага! – вдруг понимающе сказала Натали. – Я знаю, что ты хочешь!
 - Что? – выдохнул Бусечкин.
 - Меня! – вскричала Натали, и дерзким движением сбросила с себя халат. Взору Петра Ионыча представилась потрясающая по своей философской глубине картина. – Ну, иди же ко мне, мой жеребец! И когда мы сольёмся в экстазе, ты скажешь мне эту формулу!
 Бусечкин вылакал до дна свою посудину с коньяком, громко икнул, нетвёрдым шагом подошёл к обнажённой Натали и осторожно прикоснулся к её груди дрожащей рукой…

 11.

 Абдуллу разбудил в 4 часа утра его телохранитель и виновато пробасил:
 - Патрон, там это…
 - Что – это?!! – зашипел взъярённый Абдулла.
 - Идите сами посмотрите…

 Когда сонный Абдулла вышел в большущий холл, его взору представилась следующая картина: посреди помещения топтался пьяный в дым Бусечкин в накинутом халате Натали. Халат поминутно расстёгивался, являя собравшимся в холле всполошенным боевикам телеса сомнительного эротического содержания. При этом Профессор орал что-то не весьма пристойное, отплясывая на холодном кафельном полу босыми ногами цесарочку.
 Завидев Абдуллу, Бусечкин воспрял:
 - Ах, ты, сволочь, душу твою через коромысло пожалуйста мать! – задорно кричал профессор, не прекращая выделывать сложные па. – Что ж ты, сука азиатская, думал, я тебе формулу дам?
 Абдулла безмолвствовал.
 Я, - продолжал беснующийся Бусечкин, - русский профессор, выдающийся учёный, пыыы…тут бузотёр поскользнулся, свалился на пол, запутался в халате и продолжал уже из сидячей позиции: - …пыыыытриот своей родины! И ты думал, что вот так взял и… А русские берёзушки, поля пшеничные, солнышко приветливое, - и всё это тебе, жабе черножопой, на попыр…попыр…попрание?!! ***** ещё свою ко мне подослал! Вот тебе, а не формула!
 С этими словами бедный Бусечкин свалился окончательно, и тотчас заснул на холодном полу, тревожно посапывая в густом облаке коньячного перегара. Халат на нём распахнулся и всем присутствующим было хорошо видно, что именно имел в виду Профессор в качестве возможной альтернативы формуле.
 - Убрать! – приказал Абдулла тихо, и добавил: - Завтра в 11.00 его ко мне. Если формулы при нём не будет, закопайте его. Живым.
 Боевики осторожно кивнули, и в холл стала возвращаться ночная тишина.
 И только Слон поднял палец к потолку и то-то мрачно пробасил себе под нос.

 12.
 Ровно в 09.00 на следующее утро Бусечкина стали будить. Его окатывали ледяной водой, подвешивали за ноги, хлопали по морде ладошками, способными убить быка. В 09.40 Пётр Ионыч, наконец, открыл левый глаз и сразу же попросил добить его.
 Боевики великодушно пообещали, и стали с огромным трудом продевать недвижимого Бусечкина в различного рода штанины и рукава. Пётр Ионыч не сопротивлялся. Впрочем, и не помогал.

 Ровно в 10.58 привидение Бусечкина, с трудом глядящее на мир сквозь узкие щёлки заплывших глаз, стояло перед сидящим в кресле грозным Абдуллой. В огромной комнате находились все, включая Натали.
 - Итак, Профессор, вы вспомнили формулу?
 Пошатывающаяся тень сделала неопределённый жест правой рукой.
 - То есть, вы отказываетесь предоставить её нам, я вас правильно понял?
 В животе Бусечкина предательски заурчало.
 - Ы-ы-ы-ы, - сказал он с огромным трудом.
 - Ну что же, Профессор, - сказал Абдулла и встал. – Вы – достойный враг, и настоящий сын своей родины. Мне жаль, что через час вы умрёте в невыносимых муках.
 - Ы-ы-ы-ы, - повторил Бусечкин.

 К чести учёного нужно сказать, что он очень плохо понимал, о чём именно говорит с ним Абдулла, а вчерашнее представление не помнил в принципе.
 Так и не дождавшись от своего противника ответа, Абдулла махнул белоснежным платком, и Профессора с обеих сторон схватили крепкие руки. Судьба его была предрешена.
 - Я тебя уважаю, кореш, - прорычал вдруг из угла огромный Слон, и в глазах его впервые в жизни засеребрились слёзы.
 В это момент откуда-то сверху послышался тревожный грохот и зловещий хлопок разорвавшейся гранаты.

 13.

 Сам бой силовиков с людьми Абдуллы Бусечкин помнил плохо, и воссоздать полную картину не смог бы даже под угрозой стерилизации. Было много шума, крика, стрельбы, каких-то ярких вспышек. Боевики расползлись по углам и в ужасе стреляли из-за шкафов по сыпавшимся прямо на их голову спецназовцам, коих было неисчислимое количество. Сражение только первых минут десять было ожесточённым, после чего боевики стали понимать, что их тут перестреляют, как крыс, и начали сдаваться по одному.
 Всё это время Бусечкин, словно каменный истукан, стоял столбом посреди боя, являя собой идеальную мишень, но сползти вниз не мог никак. Мозг отказывался давать телу какие-либо команды. Пётр Ионович попискивал, продолжая стоять в вихре визжащих пуль, лишь чудом до сих пор не сражённый.

 Спустя двадцать минут все боевики были либо убиты, либо взяты в плен. И лишь один Абдулла продолжал отстреливаться из-за огромного старинного комода, невзирая на неоднократные приказы о прекращении огня. Когда Абдулла, наконец, понял, что выхода нет, он страшно закричал и выстрелил в сторону маячившего невдалеке Профессора. В это время взрывная волна метко пущенной гранаты подняла Абдуллу к высокому белоснежному потолку, дважды развернула в воздухе и разорвала на части.

 Внезапно Бусечкин почувствовал резкую боль в правом плече, ноги его подкосились, и он, мертвенно-бледный, стал оседать на пол. В этот миг на него свалилось что-то очень громоздкое, Пётр Ионыч тяжело охнул и распластался на полу без движения. На миг далёкий свет мелькнул перед его очами, наваливаясь и становясь огромным. «Эх, Танюша», - тихо прошептали губы учёного, и в тот же час душа покинула своё многострадальное тело.

 14.

 Когда же она, вдоволь нагулявшись по вселенной, смиренно вернулась в свою лысоватую оболочку, первое, что увидел перед собой Бусечкин, было тяжёлое, широкое, но довольно приятное лицо, произрастающее прямо из мундира с огромными звёздами на погонах.
 - Вы пришли в себя, уважаемый Профессор? - участливо спросило широкое лицо низким голосом.
 - Где я? – слабо поинтересовался лежащий Бусечкин у обладателя приятного баса.
 - Всё в порядке! – весело ответил генерал. – Вы в больнице. Вам пришлось многое пережить, но вы вышли с честью из всех испытаний. Герой! Не хотите ли к нам, в службу безопасности?
 Бусечкин попытался перевернуться, но внезапная острая боль в правом плече парализовала движение, и заставила громко вскрикнуть.
 - Ну что же вы, что же…, - захлопотал генерал вокруг Петра Ионыча, и выбежал в коридор звать врача.

 Когда обезболивающий укол несчастному Бусечкину был поставлен, и боль понемногу улеглась, генерал продолжил:
 - Мы следили за вашим институтом более полугода. Из достоверных источников мы узнали, что ваш директор, Сергей Иванович, в одном из ресторанов столицы, будучи сильно навеселе, похвалялся одной из девиц лёгкого поведения, что возглавляемый им Институт органического синтеза на самом деле - только прикрытие. На самом деле, это – мощнейшая база по разработке бактериологического оружия, способное дать неограниченную власть над миром. И надо же было такому случиться, что развесившая уши девица оказалась – кем бы вы думали? – да-да, той самой знакомой вам Натали. Эта несознательная гражданка через свои порочные связи связалась с настоящими террористами из одной небольшой восточной страны. Те явились к вашему директору и предложили в качестве аванса за предоставление формулы сто тысяч долларов. И Сергей Иванович – тут генерал тяжело вздохнул – превратился из простого алкоголика в предателя родины.
 Бусечкин внимательно слушал всё то, что говорил генерал и брови его ходили ходуном.
 - Да-да, - заметив движение, пояснил генерал. – Мы тоже поначалу не верили во всё происходящее. Ну, ляпнул ваш директор по пьянке чушь, чтобы перед девицей сисястой выпендриться. Но мы же не подозревали, что в институте есть настоящий учёный-гений, скрывающийся за маской, извините уж, гражданин Бусечкин, откровенного простачка.
 Увидев, что Пётр Ионыч нервно дёрнулся, генерал торопливо продолжил:
 - Да, мы всё знаем, гражданин профессор. Нам ваш директор рассказал. Вы не взяли ни копейки из предложенного террористами аванса. Вы сказали, что ничем не хуже Сахарова, и обязательно создадите оружие страшнее водородной бомбы. Я понимаю, Пётр Ионыч, что для вас это был своего рода научный вызов, но, согласитесь, нельзя так преступно растрачивать свой гений.

 К чести Бусечкина, он даже не думал возражать генералу. Слишком всё происходившее с ним в последнее время напоминало дурной сон. Не дождавшись от лежащего на больничной койке никакой реакции, генерал продолжил:
 - Мы следили за вами днём и ночью, профессор. Удивительно, как вы владеете искусством маскировки. Ни единого дня мы так и не сумели застать вас работающим. Тем не менее, непостижимым для нас образом вы всё-таки нашли эту зловещую формулу! – генерал с уважением посмотрел на мрачно сопящего Бусечкина. – Но было очень неразумно отдавать её в руки террористов, согласитесь?
 Увидев, что Пётр Ионыч пытается что-то возразить, генерал быстро продолжил:
 - Да, нам Сергей Иванович рассказал, что вы с ним уже решили нести полученное страшное оружие в милицию, но мы опередили вас.
 Бусечкин поджал губы.
 - Но потом! – торжественно продолжил генерал. – как же героически, дорогой профессор, вы вели себя! Да-да, нам всё известно. И про капитана-оборотня, которому вы, несмотря на страшные пытки, так и не выдали формулу, и о том, как вы пытались потянуть время, лишь бы оградить родину от опасности, и как вы решительно отказали Абдулле, когда поняли, что лучше смерть, чем предательство. Вы удивлены, откуда мы всё это знаем?
 Бусечкин тревожно засопел.
 Генерал довольно расхохотался.
 - Нам всё рассказал ваш кореш по нарам, Слон. Помните такого? Он же и сообщил нам о готовящейся над вами ужасной расправе. Слон пришёл к нам с повинной и сказал, что никогда ещё в своей жизни не встречал такого мужественного человека, как вы! А как вы несгибаемо стояли под пулями, профессор! Даже я, побывавший в горниле боевых действий, был поражён вашим мужеством! Вы - человек железной воли, Пётр Ионыч. Но всё-таки глупо так рисковать незаурядным умом. Слон едва спас вас от пули этого бандита Абдуллы, в самый последний момент схватив за плечо и повалив на пол, прикрывая своим телом.

 Бусечкин утомлённо прикрыл глаза. Он безумно устал.
 - Хорошо, профессор, не буду вам больше надоедать, - взволнованно сказал генерал, увидев состояние Петра Ионыча. – Возвращайтесь в институт. Там уже выдан приказ о назначении вас директором. Кстати, для нас, для России вы восстановите эту формулу?
 Бусечкин открыл глаза и равнодушно спросил:
 - А куда вы дели бутылку, которую конфисковали?
 Генерал виновато поёжился и нехотя сообщил:
 - Понимаете, профессор, ту бутылку… той бутылкой…как вам сказать… В общем, наша баба Зина, уборщица, стало быть, содержимым бутылки цветы полила.
 - И что? – полюбопытствовал Бусечкин.
 - Завяли, - горестно пробасил генерал. Но виновные, обещаю, будут наказаны! Так что, профессор, восстановите формулу?
 Бусечкин привстал на левый, здоровый локоть, и неожиданно сказал:
 - Я – величайший учёный современности. И я не желаю, чтобы имя моё было известно миру в связи с горем, болезнями и смертью. Давайте творить добро, генерал! И тогда дети наши вспомнят нас с благодарностью.
 Врач, случайно заглянувший в палату Бусечкина, был поражён: огромный генерал качал притихшего больного, словно маленького ребёнка, и из глаз его катилась крупная, искрящаяся на майском солнце, слеза.

 Эпилог.

 Ровно через 3 недели вполне здоровый Пётр Ионыч Бусечкин, одетый в строгий чёрный костюм, вошёл под своды родного Института.
 «Он! Посмотрите, он!» - шептались стоящие навытяжку сотрудники.
 Бусечкин уверенно прошёл сквозь строй преданно глядящих на него глаз в кабинет директора, закрыл за собой дверь, погрузился в глубокое кожаное кресло, довольно зажмурился и нащупал кнопку вызова:
 - Танюша, зайдите ко мне.
 Дверь приоткрылась и в образовавшийся проём робко вошла секретарша. Под тончайшей кофточкой, вздымаясь от волнения, морскими волнами ходила потрясающая грудь.
 - Слушаю вас, Пётр Ионыч?
 - Тарарыкина ко мне, - жёстко сказал Бусечкин, не сводя с Танюши глаза. С годовым отчётом. Очень надеюсь, что он занимался им в моё временное отсутствие. Иначе...
 - Слушаюсь, Пётр Ионыч, - послушно всколыхнулась грудь.
 - И ещё, Татьяна, я давно хотел вам кое-что сказать…

 На следующий день лаборантка Ленка, худенькая, очкастенькая, жаловалась библиотекарше бабе Вале:
 - И за что так людям везёт, а? Ну, что, прям в сиськах счастье? А я, может быть, уже сто лет, как на него глаз положила.
 Баба Валя сочувственно вздыхала, вытирая полки от пыли, и изредка старчески покашливала, соглашаясь.

 Самая последняя мышь в институте знала, что Танюша-секретарша вскоре станет Бусечкиной.