Отчаявшаяся

Мои веки тяжело и нехотя открылись. Я уже знала, что умру. Мое тело билось в конвульсиях, сердце то колотилось в груди, то еле слышно стучало. Каша, которую я ела, кажется вчера, подступила к горлу.
И вся жизнь в мгновение ока стала бессмысленной, и все поступки и решения превратились в груду пыли, они стали сплошной ерундой. Каждый, с трудом дающийся, вдох тоже был лишен смысла. Теперь ничто не казалось важным.
Старая люстра лишь слегка покачивалась над головой. Плед, которым было укрыто мое старое тело, пахло затхлостью. В этом одиноком доме все пахло ею. Даже я. Плотные коричневые шторы закрывали огромные окна, не давая пробиться весенним лучам солнца. Я не видела солнца уже давно и не увижу никогда.
Мое сердце забилось чаще. Я лежала, не двигаясь, думая о том, кто найдет мое тело, когда меня не станет. Ответ в моей голове последовал незамедлительно, ответ был безжалостен: никто. Сколько я пролежу тут, пока какие-нибудь дети случайно не увидят кого-то в постели заброшенного дома? Наверное, долго…
Вот оно — одиночество. Настоящее одиночество. Хотя, мне некого винить. Я могла бы сейчас быть с мужем и дочкой, но я выбрала эту дорогу. Тогда это было увлекательно. Меня возбуждала неизвестность, манили новые знакомства, клубы, вечеринки. А быть матерью в двадцать — не слишком весело… Интересно, кому весело умирать в шестьдесят, в старом доме на окраине маленького городка?
Где теперь моя дочь? У нее, наверное, у самой есть дети. Возможно она замужем. Работает. Живет. Я подарила ей эту жизнь, но хватило ли этого? Нет. Конечно же, нет. Я подарила ей жизнь без матери. Кому нужна такая жизнь?!
— Как же я люблю эти старческие исповеди!
Грубый мужской голос пронзил мучительную тишину, пронзил, словно молния облака перед ливнем. Я попыталась поднять голову. На это ушли почти все мои силы. В этой темноте было сложно разглядеть, кто именно посмел так жестоко поиздеваться надо мной, умирающей старухой. Было видно лишь, как высокая тень стоит у сломанного, потрескавшегося торшера. Тень подошла к запыленным шторам и распахнула их. Яркий свет озарил комнату. Он озарил старую мебель, полуразбитую посуду и небольшую кровать, где лежала я.
— Прошу оставить этот дом моей единственной дочери, Полине! Как грустно, — наиграно произнес мужчина, хмыкнув носом. Он стоял у окна, в его руках была пожелтевшая бумага — мое завещание.
— Грустно, — продолжил он, — что твоей дочери придется разгребать весь этот хлам, разгребать мусор матери, которая бросила ее. А еще похороны, продажа жалкого дома. Этого ты хочешь для нее?
Я разомкнула свои высохшие и потрескавшиеся губы и попыталась произнести «Кто ты?», но из моих уст вырвался лишь хрип.
Мужчина усмехнулся. Он облокотил голову на окно и еле слышно прошептал:
— Я забираю души…
Он прошептал это так тихо, словно и вовсе ничего не говорил, но я услышала это настолько громко, насколько позволяли мне мои ушные перепонки. Его голос звучал в моей голове, заставляя все мое тело проникнуться смыслом его слов. Заставляя страдать и одновременно зависеть.
Я почти не ощущала физической боли, осталась лишь моральная. Перед глазами мелькали образы маленькой девочки с длинной косой, ее детский смех, добрые наивные глазки. Я, почему-то, знала, что именно этот незнакомец посылает мне мои воспоминания. А может, я сошла с ума? Может, это все галлюцинации перед смертью? Может, никого в комнате нет, и я сама мучаю себя, мучаю так же сильно, как ненавижу и свои эгоистические поступки молодости?
Вся моя жизнь пролетала с огромной скоростью, будто я перематывала дешевый фильм, какую-нибудь очередную мелодраму. Мое тело разрывалось от мучений и от эмоциональной нагрузки.
Мне казалось, что это будет продолжаться вечно, пока, наконец, беспрерывная перемотка моих воспоминаний не остановилась. Это был еще один момент из моей жизни, возможно недавнишний. Я лежала в постели, спала. Мои седые пряди волос аккуратно были заправлены за маленькие уши. Лицо такое спокойное и умиротворенное, и все тело недвижное было, как у неживой… Я казалась бездушной старухой, казалась мертвой, уже не принадлежащей этому миру.
Или это вовсе не воспоминание?!
Я начала в панике оглядываться. Оглядела комнату, которая оставалась без изменений, свое тело, деревянную кровать, а затем опустила глаза. Осмотрев руки и ноги, я потрогала свое лицо, потом, медленно и неуверенно, подошла к зеркалу. Оно было грязное, и я попытала протереть его рукавом, но ничего не изменилось. Зажмурившись, мне удалось разглядеть себя: полную сгорбленную старуху с взъерошенными волосами, полупрозрачную, словно призрак, которая неритмично мигала, как лампочка.
Кто-то подошел ко мне сзади. Казалось, он появился ниоткуда в дорогом костюме, с золотистыми часами на левой руке, стрелка которых была неподвижна. Он постучал по ним и пробормотал, не отводя глаз с моей постели:
— Пора.
Я посмотрела на него. Это был молодой мужчина, лет тридцати. Он был очень красив, и эта божественная красота пугала. Коротко подстриженные волосы желтого цвета, немного пухлые бледные губы, ярко-голубые глаза, светящиеся в темноте — все это наводило ужас и восхищение одновременно. Особенно его бездонные глаза. Казалось, в них утонули множество призраков, а теперь они все заточены в их холодных радужных оболочках.
Мне хотелось закричать, оттолкнуть незнакомца подальше от себя и убежать из этого дома. Мне хотелось умереть, прямо сейчас. Но я не двигалась, стояла, затаив дыхание.
— Мне страшно.
Мужчина завел часы на руке и вздохнул.
— Я знаю, — ответил он, — я знаю.
— И что теперь? — мой голос дрогнул, и я еле слышно всхлипнула.
Наши взгляды встретились. Незнакомец подошел ко мне поближе и шепнул на ухо:
— Тик-так. Тик-так.
Он отошел немного, а затем хлопнул в ладоши, и все погрузилось во мрак.
С ужасом, я начала осознавать, что куда-то падаю. В ушах звенело, глаза слезились от пыли, волосы развивались на ветру. Я кружилась во тьме, исполняя сальто назад и вперед, чувствуя себя героиней сказки «Алиса в стране чудес».
Полет в «никуда» казался мне слишком долгим. Неприятное чувство в груди уже исчезло, и я спокойно ожидала, что произойдет. Было так тихо, что отчетливо слышалось, как бьется мое сердце. Звук был прерывистым, неритмичным, но отдалялся эхом по темному пространству. Так продолжалось, как мне тогда казалось, несколько часов, а то и больше, пока я не почувствовала опору под ногами. Я недвижно стояла, прислушавшись к тишине, и эта тишина меня до смерти испугала.
— Может, ты присядешь? — оборвал ее уже знакомый голос.
Мужчина жестом предложил мне сесть в кресло, а затем, дождавшись, когда я сяду, сказал:
— Интересно, кто я такой?
Я кивнула.
— Я — энергия, которая исчезнет, после исполнения задания. Мое задание — это ты.
Я вопросительно взглянула на него, но мужчина проигнорировал взгляд и поднялся с кресла. Затем все снова погрузилось во мрак, но тут же посветлело.
Мы стояли на детской площадке. Много детишек, веселых и не очень, много игр, подвижных и спокойных, много искренних эмоций — я уже давно не видела столько маленьких детей и не слышала такого резвого смеха. С досадой, я поняла, насколько мне не хватало жизни. Я уже давно не жила и позабыла, что это значит.
— Посмотри, — уже более ласково проговорил мужчина, указав мне на девочку, играющую в песочнице, — это ты.
Он подтолкнул меня к ней, и я послушно подошла. Было непривычно смотреть на себя со стороны, таким образом. Но не было ожидаемого трепета и восторга. Это была чужая девочка. Не я. Словно она мне вовсе не знакома. Я не знала ее страхи и желания, не знала детские сокровенные тайны, и все, что меня связывало с этим телом и этой жизнью — в прошлом. Я другая. И мир другой.
— Ты знаешь, что делать, — сказал мужчина, нежно приобняв меня за плечи.
Он был прав. Я знала, что делать.
Подойдя поближе, мои руки и ноги задрожали, сердце, словно на долю секунды остановилось, и я с нетерпением ожидала команды. Каким-то образом, мужчина посылал мне информацию и я, будто инстинктивно, знала чего ждать и что потом делать.
Наконец, в моей голове послышался сигнал, и мой дух затрепетал. Призрачное сердце вырывалось из груди, и все, что я желала — заполучить маленькое тело.
— Давай, сделай это! — неожиданно прокричал мужчина, толкая меня к девочке. Его голос был агрессивный и злобный, отчего мне хотелось защититься, и я еще более возжелала это тело.
Я внимательно посмотрела на девочку и попыталась сосредоточиться. Мне удалось уловить ее ауру, или что-то похожее на нее, а затем и учуять запах волос девочки и детского геля для душа, а еще приятный запах роз. Мама всегда в детстве стирала вещи порошком с ароматом этих цветов.
— Давай же!!! — где-то над ухом кричал мне мужчина. — Давай!!
Я протянула руки к девочке, и мне уже оставалось лишь погрузиться в маленькое тельце. Моя энергия тянулась к ней. Дух желал завладеть им и я, наконец, поддалась искушениям, войдя в тело ребенка. Мои мысли слились с мыслями девочки, мои чувства растворили ее чувства, и я, старая женщина, вытиснила маленькую душу дитя. Дух выпрыгнул из тела ребенка и тут же исчез.
— Не бойся, — сказал мне мужчина, — это воспоминания. Ты не можешь убить дух, которого уже нет. Энергии ребенка больше не существует, есть лишь энергия старого человека.
Мне было неуютно и тесно в этом теле. Казалось, будто меня разрывает на части.
— Эллочка, с тобой все хорошо? — спросила моя воспитательница.
Я вспомнила ее, и мое сердце наполнилось теплотой и появилось ощущение привязанности.
— Да, — ответила я, удивившись своему детскому голоску.
Остальные дети почему-то отошли от меня, настороженно и недоуменно разглядывая. Воспитательница тоже недоверчиво и даже как-то холодно смотрела в мою сторону. Кто-то уронил мяч от удивления или страха.
Я встала и, отряхнувшись от песка, подбежала к окну. В отражении я увидела маленькую девочку, ссутулившуюся и нахмуренную. Ее взгляд был грустным, отчужденным, мимика лица грубая, а глаза потухшие, без блеска и детской наивности. Нет. Это не маленький ребенок. Такой взгляд не может быть у детей!
Возможно, эта явная перемена в девочке и напугала всех.
— А теперь, танцуй! — сказал мужчина, неожиданно появившись у меня перед лицом.
— Зачем танцевать? — спросила я.
Дети еще удивленней уставились на меня, начиная перешептываться и тихо хихикать.
— Теперь она еще и сама с собой разговаривает, — полушепотом проговорил мальчишка-хулиган. В детстве он все время тягал меня за косички и обидно дразнил.
Но, когда я посмотрела на него, он сразу затих.
— Я сказал, танцуй!!! — прокричал мужчина.
Над головой собрались тучи, и начало греметь. Это означало лишь то, что он рассержен.
— Но здесь нет музыки, — прошептала я, понимая, что мои глаза наполняются слезами.
— Она в твоем сердце, прислушайся!
Мужчина постучал по моей груди и махнул рукой, мол, начинай.
Я замешкалась, немного постояла, переминаясь с одной ноги на другую, а затем, очень неуверенно, начала махать руками и топать ногами. Дети молча наблюдали за мной, никто не двигался. Они стояли, затаив дыхание.
Я так и не услышала мелодию своего сердца, но зато почувствовала себя более раскованно, привыкнув к маленькому телу. Я словила ритм и под него начала извиваться, прыгать, хлопать в ладоши. Вскоре, я уже звонко смеялась и веселилась, прыгая и кружась. На моем лице всплыла улыбка, и, под лучами жаркого солнца, я почувствовала тепло и детскую радость. Это было удивительно!
Дети тоже начали смеяться и танцевать рядом со мной. На детской площадке поднялся шум, птицы торопливо улетели с веток деревьев, а маленькие ребятишки провожали их радостными возгласами. Воспитательница присела на скамейку и, поддержав руками подбородок, начала наблюдать за нами. Она приняла случившееся за маленькую детскую шалость или за небольшой спектакль и потому, на ее лице была такая же искренняя улыбка, как и у меня и у всех детей на площадке.
Но, как только я вновь закружилась, мой дух вылетел из тела, и девочка рухнула на землю. Послышался крик и снова шептания, и я пришла в себя, вновь погрузившись в свой меланхоличный мирок.
— Начинаешь ценить моменты, когда понимаешь, что их уже не вернуть, — сказал мужчина, пустыми глазами глядя на детей, погруженный в свои тайные мысли.
Я стояла напротив него, не понимая, на что я так сильно злюсь. Меня трясло, разрывало на части, зубы скрипели от того, насколько сильно я сжала челюсть. Но я молчала, и он затих.
— Идем дальше? — вдруг приободрившись, спросил мужчина.
— Нет. Я никуда не пойду. Мое время пришло, и я хочу встретить его достойно.
Мужчина разразился хохотом и лишь, вдоволь насмеявшись, проговорил:
— Ты думаешь, это достойно: жалко лежать в грязной постели, стонать и ныть, жалея себя и оправдывая свое одиночество; где-то в глубине души искренне желать умереть, где-то в глубине сознания знать и радоваться, что это действительно конец?
По моим щекам потекли слезы, я поджала губы и нахмурилась, злобно глядя на него. Кто он? Как его зовут? Что он хочет?
— У меня нет имени, — раздался в моей голове его голос, — Но ты можешь называть меня Гидом.
— Гидом? — спросила я.
Он кивнул.
— Да, Гидом. Я помогу тебе найти истину и смысл жизни. Я — твой гид и наставник.
Мужчина немного помолчал, а затем махнул рукой, и окружающий мир начал рассыпаться, словно пазлы.
Я и Гид завертелись в черном вихре, задыхаясь от пыли. Мы кружились и кружились, пока пугающая тьма не развеялась, и не показалась голубая синева. Она была везде: над головой, под ногами, по бокам.
Перед нами возвышалась огромная дверь, которая будто парила в небесах. Она была деревянная, вся в замысловатых узорах, скрывающаяся высоко за облаками. Казалось, ей нет придела.
— Открой, — приказал мне мужчина, уверенно стоя на маленьком облаке.
— Тут замок.
Я дотронулась до серебряного замка. Он был весь в золотистых линиях и кругах.
Гид подошел ко мне и взял мою руку. Его пальцы были холодные, синего цвета, отчего по моему телу пробежались мурашки. Он направил мою руку ко мне в карман, а затем поспешно отпрянул, встав на прежнее место.
Мне удалось нащупать ключ. Он был такой же большой, как и замок. Я осторожно засунула его в щель и повернула. Раздалось громкое цоканье, и дверь с шумом отворилась.
— Что там? — спросила я, замерев в ожидании ответа.
— Это дверь в твое сердце. Я не могу знать, что там.
Гид жестом велел мне войти, и я повинилась. Моя душа трепетала и боялась одновременно. Сердце. Кто бы мог подумать?!
Но там ничего не оказалось. Темнота. И все.
— Ты видишь это? — раздался грубый мужской голос.
— Нет, — ответила я. — Здесь ничего нет.
— Нет, есть. Пустота!
Холодная рука сжала мою грудь, и над ухом я услышала тяжелое пыхтение.
— В твоем сердце пустота, Элли, — прошептал мне Гид, — и нам надо исправить это.
Я попыталась вырваться из его рук, но он только сильнее сжал меня.
В темной комнате задрожали стены и полоток, а огромная дверь то распахивалась, то с грохотом закрывалась.
— Тебе больно, я знаю. Воспоминания душат и заставляют винить себя и страдать. Элли. Тебя так называл отец, верно?
Я ударила мужчину локтем в живот, но он не ослабил хватку.
— Он любил тебя, а ты даже не явилась к нему на похороны! Элли, что с тобой стало?!
Я закричала: «Хватит!» и вырвалась из рук Гида. Но даже, когда я беспомощно забилась в угол и закрыла лицо руками, он не остановился.
— Ты бросила семью и работу. Ты убежала, оставив их уязвимыми, нуждавшимися в помощи и поддержке. Ты не хотела иметь детей, а когда узнала, что твоя дочь с пороком сердца — и подавно. Предложив мужу отдать ребенка и услышав отказ, ты ушла от него. Родители и друзья — все поголовно твердили тебе вернуться в семью, но ты не хотела.
— Не смей!!! — заорала я, и мой истеричный крик раздался эхом по помещению.
— Неужели ты была настолько слаба и труслива, что побоялась таких трудностей? А может, ты с самого начала хотела бросить свою дочь?!
— Прошу, остановись! — кричала я.
Мужчина продолжал, медленными шагами приближаясь ко мне.
— Записка: «Это не для меня» и самолет до Нью-Йорка. А затем клубные тусовки, алкоголь, парни; травка, наркотики, секс. Потом депрессии, зависимость, заболевания. И вот ты, жалкое ничтожество, забитое и одинокое, ползешь по пути к исправлению, к правильной жизни. Но по дороге тебе встречаются лишь шипы и ямы, и никто не хочешь тебе помогать. Ты одна. Одиночество с каждым годом съедает ту Элли, веселую, молодую и беззаботную девушку, оставляя право лишь на существование в старом доме, купленном на последние деньги. Жизнь — дерьмо! Ты ненавидишь себя, ненавидишь людей, ненавидишь свои поступки, и единственное лекарство, которое спасает тебя от саморазрушения — это бесконечные пьянства. Тебе становится хорошо и на все наплевать. Вскоре, ты перестаешь быть одной — с тобой воображаемые собутыльники и галлюцинации. Время пролетает незаметно, тебе уже сорок. Лечение в клинике и попытка самоубийства тебя ничему не научили, поэтому ты снова покупаешь в магазине водку и, хромая на одну ногу, возвращаешься домой. Пройдя через сердечный приступ, паралич ног, долгие запои, операции и бедность, ты продолжаешь пить, как и раньше. С тех пор, как оставила свою семью, ты ни разу не вспоминала о дочери. Но тебе уже шестьдесят, у тебя не работает одна почка, и барахлит сердце, поэтому ты разговариваешь с галлюцинациями о высоком: философии и смысле жизни. Еще о своей дочери и прекрасном муже. Впервые, за тридцать пять лет, ты говоришь о них… Наконец, после исповеди и пьянства, в пять часов утра ты засыпаешь. Под твоей кроватью спрятаны бутылки, но тебя это не волнует. И вот, ты просыпаешься, понимая, что у тебя очередной сердечный приступ, но тянуться к телефонной трубке уже нет желания. Да и зачем? Ты не видишь смысла и не хочешь искать. От конца этой никчемной жизни остается всего пару минут, но ты это уже знаешь. У тебя нет сил плакать и потому, лежишь, словно овощ, и ждешь своей участи. Элли, финал зависит от тебя: умереть или попытаться исправить свои ошибки!
Гид присел на корточки и посмотрел мне в глаза. Немного помолчав, он приподнял мой подбородок и сказал:
— Просто поверь в себя. Захоти жить!
— Не могу…
Я отдернула голову. По моим щекам потекли слезы, и я снова горько заплакала. Мужчина нахмурившись, встал, а затем в раздумье замер. Несколько минут он что-то обдумывал, а потом, улыбнувшись, махнул рукой, и мы снова закружились в вихре.
Я еще ничего не видела, но уже слышала детские возгласы:
— Мама! Мамочка!
Они были такими искренними и настоящими, что у меня закружилась голова, и перехватило дыхание. Когда мое зрение восстановилось окончательно, я увидела свою дочь, Полину. Я не могла поверить своим глазам. Вот она, прямо передо мной! Счастливая, зрелая женщина. На ее добром лице выступали морщинки, красивые зеленые глазки сверкали, как у кошки, а еще была ямочка на подбородке и брови домиком. Я помнила дочку лишь совсем маленькой, когда она охотно сосала мою грудь и крепко сжимала папин палец. А теперь, у нее самой уже есть ребенок.
— А вот и торт! — послышался старый мужской голос.
У меня подкосились ноги, и я, то ли от счастья, то ли от горести, заплакала. Мой муж, живой и здоровый, полный сил, несет торт. На его лице улыбка — я рада, что он счастлив.
— Мама, а ты загадаешь желание? — спросила маленькая девочка, тягая мою дочь за рукав.
— Ну, конечно!
Полина ласково провела ладонью по щеке ребенка и взглянула на свечи. На секунду, ее глаза потеряли блеск и немного потупились. Кончики губ обмякли, и лицо Полины обрело страдальческий вид.
— Ах, если бы мама была здесь! — воскликнула она. Сбросив небольшую слезу, Полина набрала воздух, а затем потушила свечи.
— И что ты загадала, мамочка? — наивные глазки уставились на нее.
— Что бы моя мама вернулась домой, — ответила Полина.
Мой муж уныло опустил голову и покачал ею. В комнате стало тихо, казалось, все вспоминали обо мне.
— Твоя дочь не держит на тебя зла, — прошептал мне на ухо Гид, — и она очень хочет тебя увидеть, а пока, единственные ваши встречи — это очередной просмотр детских фотографий. Полина тебя не знает, но любит, как родную.
Он немного помолчал, а затем добавил:
— Она тебя ждет…
Сердце забилось в бешеном ритме, бросило в жар, и закружилась голова. От боли в груди мне хотелось завыть, хотелось закричать: «Я здесь, доченька, я здесь! Я с тобой…» Но во рту пересохло, было невозможно разомкнуть губы, да и никто бы не услышал все равно…
Я не заметила, как моя рука потянулась к Полине, но, придя в себя, я опустила ее, приуныв. Мой шанс быть с дочерью был упущен еще в далекой молодости, тянуться к призрачным мечтам уже нет смысла.
Картинка того, что Полине дарят подарки, и она их радостно открывает, начала угасать, мерцать, а затем и вовсе исчезать.
— Постой! — закричал я. — Подожди еще немного.
— Нет, — ответил Гид, — твое время подошло к концу.
— И что теперь?
— Ты умрешь.
— Умру? — мое тело заколотилось от одной только мысли об этом.
— Я думал, ты этого хотела.
Гид подошел ко мне поближе и коснулся моей руки. Он немного помедлил, а затем, элегантно поцеловав ее, произнес:
— Это может показаться удивительным, но мне кажется, что ты достойна счастья. Хотя бы перед смертью.
Он ласково улыбнулся.
— А теперь мне пора. Я ведь тоже скоро умру, точнее, испарюсь, — несмотря на улыбку, было видно, что ему грустно. Скоро мы оба умрем. Совсем скоро.
— Разве я успею? — крикнула я мужчине вслед. Не поворачиваясь, он тихо ответил, но я его все равно услышала:
— Как знать, Элли, как знать.
Я медленно открыла глаза и огляделась. Все было по-старому: запыленная комната, запах перегара и затхлости, побитая посуда, тараканы в углу. Добро пожаловать назад, в свою реальную жизнь…
В комнате никого не было, но я знала, что Гид где-то рядом, с нетерпением ожидает моего решения.
Я приподняла голову и увидела на столе, около постели, небольшой порванный кусочек бумаги, на котором корявым почерком был написан номер телефона и подпись: «Позвони ей, Гид».
Я тихо засмеялась, ощутив боль в груди. Еще немного и моей жизни придет конец. Еще чуть-чуть…
Мне жутко хотелось набрать номер своей дочери, но я боялась. Боялась, что она меня отвергнет так же, как когда-то отвергла ее я. Несколько раз глубоко вздохнув, я набрала номер и услышала длинные гудки. Я считала их, медленно закрывая глаза. Старая комната начала плавать и исчезать, запах алкоголя перестал чувствоваться, ноги и руки онемели, но я продолжала считать гудки, пока не послышался женский голос.
— Поля, — прохрипела я, — это твоя мама…
— Мама?!!
Голос Полины был взволнованный, немного грустный, казалось, она сейчас заплачет.
— Мама, это ты?! Неужели это ты?!!
— Я… я… прости.
Каждое слово давалось мне с трудом. Трубка медленно сползала с моего плеча, и я все ниже опускала голову, чтобы услышать свою дочь. Мои руки меня не слушались, они бесхозно болтались, свисая с кровати.
— Прости меня, — повторила я, — Боже, прости…
— Я… я так долго тебя ненавидела, так долго не пускала в свое сердце отца, но теперь, повзрослев, я поняла, что нужно прощать. И тебя, мама, я давно уже простила. Давно уже ждала твоего появления. Я ждала, что бы сказать тебе: «Прощаю я, и Бог простит!».
Поля немного помолчала, в трубке послышался тяжелый вздох, и затем она добавила:
— Возвращайся, посмотри на свою внучку!
Трубка с грохотом упала на пол. Моя голова тоже свисла с кровати, и я начала терять сознание.
Из телефона доносились крики и рыдания, и так же, как и когда-то, моя новая жизнь, потеряла смысл. Мне снова стало все равно на весь мир, я умирала, а это — конец. Конец всему: раскаяньям, просьбам, молитвам. Я больше не увижу дочь и прекраснейшую внучку. Моя история окончена, ничего страшного. Просто сегодня на Земле станет на одного алкоголика меньше…
— Эй, как ты?
Я открыла глаза и часто заморгала. В комнате, в которой я находилась, было очень светло. И моя кровать, и простынь, стены и потолок — все было белого цвета.
— Где я?
— Где-где, в раю! — ответил Гид. Он был тоже в белом одеянии. Казалось, он сам излучал этот холодный оттенок. Мне стало страшно и не по себе.
Гид пригляделся ко мне, немного нагнувшись, а затем с выразительным смехом облокотился на спинку стула.
— Да шучу я, шучу! — воскликнул он, — В больнице ты!
— В больнице?
Гид кивнул.
— Тебя соседка нашла. Сказала, что проходила мимо и заглянула в окно, удивившись, что шторы распахнуты.
Мужчина самодовольно усмехнулся.
— Спасибо, — тихо сказала я, осознав, что немного смущена.
— Нет, — поспешно возразил он, — это тебе спасибо. За такую хорошую работу меня решили оставить.
— Кто решил?
— Профессиональная тайна, — нахмурился Гид. Но вскоре он снова развеселился и встал со стула, хлопнув ладонями по коленам.
— Ну, мне пора! — сказал мужчина, — Мы больше не увидимся.
Он ласково улыбнулся мне, но улыбка это была грустная, словно Гид не хотел прощаться.
— Приходи ко мне во снах, — ответила я. Это была не просьба, а приказ. Гид засмеялся, и я услышала, где-то в голове, короткий, но многообещающий ответ:
— Обязательно!
Дверь распахнулась, и мужчина мгновенно исчез. Из коридора в комнату вошла Полина, за которой смущенно пряталась моя внучка. За ними вошел мой муж. В руках он держал огромный букет лилий, моих любимых. Маленькая девочка неуверенно выглянула из-за спины Полины, а затем, так же неуверенно, подошла ко мне, протянув торт.
Полина приобняла дочь за плечи, а затем опустилась на колени перед моей постелью и, поцеловав меня в лоб, прошептала:
— С возвращением, мама.