За порогом Яви

     Среди водолазно-промысловой братии Южных Курил Руслан почему-то считался защищённым от напастей, будто бы оберегали его некие тайные небожители. Всё, что случалось с ним в подводном царстве – случалось якобы не всерьёз, понарошку. Другим водолазам, лишённым небесного покровительства, то «киса» (кессонная болезнь) нашкодит, то косатка страху нагонит до седых прядей, то винт лодочного мотора снаряжение испортит на живом теле; иным и вовсе судьба выпадала сгинуть в пучине без следа; ему же, любимчику, доставались одни развлечения, судачила братия. К примеру, однажды ошалелый от океанской зыби осьминог налетел на него, вырвал изо рта загубник – так это, во-первых, было на небольшой глубине, а во-вторых, маску-то не сорвал, значит, оставил зрячим, то есть не хотел зла, пошутил. Или в другой раз, когда любопытные сивучихи прижали к тёмной расщелине, вовсе конфуз вышел: наверняка ведь распутницы из гарема сбежали для сторонних услад, а Руслан, лопух, счастья своего не уразумел.

     Поначалу он горячился, доказывал, как несладко отбиваться от клыкастых ухажёрок в два центнера весом, как непросто на задержке дыхания высвободить лёгочник из длинных щупальцев, усеянных присосками, но потом махнул рукой. Одно слово, зубоскалы. Да и кто знает, может, впрямь ирония соратников обоснована? Ведь обходилось же…

     Надо упомянуть, что водолазный промысел на Дальнем Востоке как вид массовой деятельности возник во времена перестройки, в период «демократической» экспроприации собственности рухнувших Советов. В это смутное время делёжки «всего и вся» многие производственные и научные организации захирели, а то и вовсе приказали долго жить. Волею случая в промысловые отряды попадали бывшие сотрудники таких организаций, то есть люди грамотные, не чурающиеся смутных тем в разговорном жанре.

     Однажды по поводу потусторонних связей в кают-компании небольшой шхуны японской постройки, где трудился Руслан, возник спор, а точнее череда рассуждений о жизни явной и мифической, или, как выразились бы учёные мужи, о жизни материальной и идеальной, о физике и метафизике. Затравкой послужило экстренное всплытие ветерана-промысловика, после чего тот срочно засобирался домой.

     - Зря уезжаешь, скоро, наверняка, масть попрёт, – высказал своё мнение давний его соратник, намекая на заработок.

     - Когда на последнем вздохе пилишь запутавшийся фал – плевать на масть. Мысль одна – всё, конец, донырялся.  И я поклялся: если выгребу – только на сушу, поближе к главному! – пояснил ветеран.

     - Главное нынче – это добыча денег. У тебя получается не поближе, а подальше от главного, – возразил соратник.

     - Кому что… Для меня главное – женщины.

     - Хм… все мы на них ишачим, но по нынешним временам мужик без дохода, как труба без парохода.

     Ветеран подумал немного, но остался при своём мнении:

     - Я не верующий, но суеверный. Это был как знак. Стоит ли дразнить судьбу? На месяц-другой денег хватит, а там видно будет.

     С этих слов и возник в кают-компании разговор о том, что есть судьба, как водолазу вести себя на крутых поворотах, на что надеяться. Из приводимых примеров, комментариев и рассуждений следовало, что если он придерживается теории естественного отбора, то есть вышел из обезьяны, то для него никакого мира, кроме физического, нет и быть не может. Развитие его определялось и определяется, несмотря на прогресс, материализмом, окружающей средой, то есть физикой. Все рассуждения о тонких мирах для него не что иное, как игра воображения. И тогда о покровительстве Высших сил можно говорить только с иронией. Если же придерживаться библейских воззрений о происхождении водолаза, то нужно, прежде всего, не знать, а верить в различные писания – это, мол, даст ему шанс, который в образе какого-нибудь ангела-хранителя или кого-то там ещё обережёт от передряг. Большинство спорщиков, выросших во времена атеистического застоя, благосклонно относились к родству с обезьянами, а к высоким материям относились скептически.

     Подобные разговоры всегда интересовали Руслана. Он, правда, не понимал, как так вышло, что человек развился из обезьяны, а сами обезьяны не очеловечились. Что-то в теории эволюции не состыковывалось, а значит, вопреки здравомыслию притягивалось насильственно. Поэтому он отказывался от единства с шимпанзе и макаками. Но и становиться рабом божьим, как того желали религии, тоже не хотел. Не последнюю роль тут сыграло засевшее в голове с детства хрестоматийное выражение «мы не рабы». Но более всего его смущало обилие религий, каждая из которых, объявляя себя истинной, никаких доказательств истинности не предъявляла, зато других огульно обвиняла в ереси. Необоснованный религиозный фанатизм отталкивал.

     Как-то в одной из книг на историческую тему ему встретилась ссылка на летописца, который назвал славян древней Руси «даждьбожьими внуками». Определение «даждьбожьи» было понятно, хоть и необычно, а привычное слово «внуки» отчего-то вдруг сразу запало в душу. Ему не раз приходилось читать о существовавших когда-то Богах, называемых языческими, слышать о праздниках Коляды и Купалы, но всё это воспринималось как отголоски глубокой старины, порицаемые господствующими ныне религиями. И вот всего два слова заронили в сердце симпатию к далёкому прошлому. Ещё не ясную, не осознанную, но вполне ощутимую. Почти сразу он нашёл объяснение этому чувству. Всего два слова избавляли его от родства с обезьянами и приобщали к Богам не в положении раба, а в качестве родни, хоть и дальней.

     Впрочем, по-настоящему приобщиться к древнему мировоззрению Руслану не удавалось. Многочисленная литература на эту тему пестрила различными толкованиями, создавала путаницу в иерархии и предназначении Богов. Разобраться в калейдоскопе мнений без славяно-арийских Вед, упрятанных где-то в тридесятом царстве, оказалось сложно. Единственное, что не вызывало сомнений – за всем этим скрыт огромный пласт культуры, неразрывно связанный с различными стихиями Природы, с единством Мира в многообразии…

     В декабре море у Малой Курильской гряды (Хабомаи, по-японски) ещё не набрало зимних градусов, и льды с севера не пугали внезапностью появления. Одно плохо: день сильно поубавился, часто штормило, и шхуна простаивала. Оттого любимой телепередачей на шхуне был прогноз погоды на предстоящий день из Японии (российское ТV сюда не достигало), изображённый в графиках, стрелках, цифрах и понятный без комментариев. Накануне японцы передали хороший прогноз, который сулил окончание двухсуточного «точения лясов».
На рассвете шхуна снялась с якорной стоянки в закрытой от волнения бухте и спустя полчаса вновь бросила якорь на промысловой банке. Матросы без проволочек спустили на воду лодки, вскоре один за другим появились на палубе водолазы в толстых неопреновых гидрокостюмах, слегка напоминая неповоротливых пингвинов, и ещё через полчаса шхуна опустела. Лишь едва различимые среди волн пузыри на поверхности моря да лодочник, терпеливо караулящий всплытие буйков, указывали на то, что шхуна не призрак, а труженица, готовая принять в трюм улов морского ежа.

     Заведенный порядок промысла ничем не нарушался: погружение, всплытие, вира, майна, забивка аквалангов воздухом, переборка ежа. Водолазы поднимались на борт сменить баллоны, недолго отдыхали от глубины и, согрев нутро чаем, снова превращались в пузыри…
День пролетел быстро. Радуясь скорому отдыху, Руслан привычно завязал горловину последней питомзы (сетчатого мешка) с добытым ежом, выпустил сигнальный буёк, тонким фалом привязанный к мешку, и, держась за него, начал выходить на поверхность. Течение к вечеру заметно усилилось, фал вытянулся и буёк не дошёл до поверхности или, как говорят моряки, притонул. Руслан поддул в гидрокостюм воздух и, помогая себе ластами, всплыл.

     Полутораметровые волны и течение, шумно обтекая голову и плечи, мешали повернуться, чтобы засечь лодочника и подать ему сигнал. Перехватываясь, он взялся рукой за пенопластовый буёк, и натянутый струной фал вдруг обмяк, стих шум воды.

     В первые секунды он подумал, что питомза сдвинулась под напором течения, но быстро понял ошибку. Течение вообще куда-то исчезло, тело, только что вытянутое почти горизонтально, приняло вертикальное положение. Это означало только одно: связь с питомзой, а значит и с местом всплытия, оборвалась. В руке издевательски торчал обломок пенопласта, а в голове мозаично мелькнули причинно-следственные связи происшествия, и тут же сменились предчувствием его непоправимости.

     Не зря говорят: «И на старуху бывает проруха». А характер у водолазной прорухи скверный, хватка – капканная.

     Шхуна переваливалась на волнах и неспешно отдалялась. Точнее, отдалялась не шхуна, – течение относило от неё Руслана. Оказываясь на гребне волны, он замечал снующую по акватории моторную лодку, взмахивал рукой, кричал лодочнику что есть мочи, но напрасно: громкости на два подветренных кабельтова не хватало. Он догадался, что заметить среди тёмно-серых волн его орущую голову ещё сложнее, чем услышать, и потому лёг на спину, выставив над водой длинные ласты, одновременно пытаясь вынуть из-за пазухи надувную сигнальную веху. Однако и этот манёвр не оправдался. Пока он возился с вехой, откуда ни возьмись налетел снежный заряд, очертания шхуны расплылись и вскоре совсем исчезли. Течение с каждой минутой ширило разрыв, и надежда быть обнаруженным таяла, как пригоршня снега на раскалённой плите. «Зря мы болтали о водолазных происшествиях», – с досадой подумал Руслан о недавнем разговоре в кают-компании. «Накаркали, дурни… унесёт ведь...» – валом нарастали лихорадочные мысли.

     На «ежовом якоре» ждать лодку можно долго, почти ничем не рискуя, но без него при ограниченной видимости, сильном течении и волнении, при одновременно работающих на обширной акватории десяти водолазах, когда внимание лодочника рассеяно, риск стопроцентный.

     Некоторое время он издавал громкие вопли. Но вскоре выдохся и затих. С необычной ясностью до него вдруг дошла трагичность положения. Из-за элементарного недосмотра в снаряжении, из-за неловкого движения он влип в «форс-мажор» и, возможно, в то, от чего сердце обдало холодом жути. Той самой жути, которая в детском возрасте подстерегала его в тёмных углах в образе сказочных злодеев, а сейчас предстала в виде холодной мрачной бездны, поглощающей не только людей, но и огромные лайнеры. Это ощущение оказалось почему-то нестерпимым. Как за спасательный круг ухватился он за мысль спуститься на дно и, цепляясь за камни, против течения немного приблизиться к шхуне. Однако течение уже отнесло с банки, глубина увеличилась и, поняв напрасность усилий, он вновь всплыл на поверхность, ничуть не сократив расстояния.

     Всё также косо падал снег, сужая видимое пространство до нескольких десятков метров. Затаив дыхание, Руслан вслушался в окружающее пространство в надежде поймать звук лодочного мотора и вовремя подать голос, но слышал только всплески ближних волн. Он медленно повернулся вокруг своей оси, обозрел однообразно перекатывающееся море, тающее в пелене снегопада, и подумал о том, что снегопад на Дальнем Востоке часто бывает предвестником сильного ветра, предвестником шторма.

     - Не дай Бог! Если снова заштормит – мне хана! – вырвалось у него непроизвольное восклицание. Он боялся даже представить возможные для себя последствия, если шхуна вынуждена будет уйти в укрытие, и чтобы отогнать страхи, мысленно составил план окружающей акватории, выуживая из него путь к спасению. Схема вырисовалась совсем не радужная. Где-то в миле к северу располагался плоский остров Танфильева, чуть далее, но к востоку, – пустынный островок Анучина, и в несколько раз далее на юго-запад – японский остров Хоккайдо. К ужасу, компас показывал, что и течение, и ветер устремлялись на юго-восток – туда, где раскинулись безбрежные просторы Тихого океана, где на тысячи миль нет ни единого клочка суши. В то же время где-то рядом – рукой подать – покачивается на волнах родное судёнышко, с GPS в руках шныряет лодочник, подбирая водолазов и вытаскивая питомзы, но «близок локоть, да не укусишь». От контраста ощущений стало невыносимо тоскливо.

     Чтобы хоть немного облегчить своё положение, он расстегнул ремень, снял акваланг, без сожаления отправил на дно жилет, нашпигованный свинцом; хотел отправить вслед за жилетом и грузовой пояс, но вовремя одумался, сообразив, что без него на воде вертикально не удержаться; водворил акваланг за спину и поддул в костюм воздуха, после чего волны перестали плескать в рот, стало проще дышать.

     Снегопад прекратился, но наползли сумерки и по-прежнему ничего различить не удавалось. А спустя ещё полчаса окончательно стемнело, стрелка компаса слилась со шкалой, и только направление волн давало какую-то ориентировку в пространстве. Руслан догадывался, что его исчезновение обнаружено, что его будут искать. Он знал, что шхуна будет идти курсом по течению, что на баке и на корме будут стоять смотрящие, так как сам дважды участвовал в таких же мероприятиях. Он понимал, что найти в темноте водолаза очень непросто, и потому старался думать только о положительном результате, хотя знал и о случаях безвозвратных, или тех, когда водолаз спасался благодаря счастливому стечению обстоятельств и исключительной выносливости организма. Он очень надеялся, что вскоре заметит свет прожектора, который непременно приблизится и вырвет его из холода и мрака.
Но вышло не совсем так, а точнее – совсем не так.

     Прошло достаточно много времени. Чтобы набегающие волны меньше сбивали дыхание, Руслан обернул сигнальную веху вокруг шеи, сцепив концы петлёй. Получилось некое подобие надувного воротника, и всё равно пришлось отворачиваться от наветренного сектора наблюдения. Тем более оказалось неожиданным появление далеко слева, а не с наветренной стороны, как он рассчитывал, мутного пятнышка света. Исчезая за гребнями волн, пятнышко на минуту засветилось ярче, блеснуло, потом снова помутнело и исчезло. Подобно внезапному свету, сменяя друг друга, вспыхивали в мозгу соображения. «На свет маяка не похоже, значит, светился прожектор шхуны при смене курса. Но почему там? Получается, что меня отнесло, то есть течение, оторвавшись от берегов, разветвилось… и где же я теперь? Если свет был слева, а там, судя по дневному волнению, север, тогда я на юге. Это ж меня потащило туда, где искать никто не будет...»

     - Полный шванц!.. – выругался вслух Руслан, не выдержав пугающих соображений, от отчаяния лупцуя руками по воде и проклиная свою безалаберность непечатными фразами. Впору было завыть от чувства безысходности, навалившейся почти физической тяжестью. «Впереди жуткая ночь, бесконечная, как Космос, и… медленное остывание в холодной стихии». Это последнее предположение острой занозой врезалось в мозг и на некоторое время отключило здравый рассудок. Он прорычал ещё несколько ругательств, не в силах справиться с эмоциями.

     Чтобы не запаниковать, не свихнуться от отчаяния, он всё же заставил себя переключиться на другие мысли. Те хаотично сменяли друг друга, и ни одна не задерживалась в голове из-за малозначительности. Нормальный человек так устроен, что его психика подстраивается под складывающиеся обстоятельства. Инстинкт выживания, в конце концов, берёт верх над любыми эмоциями. И водолазу, терпящему бедствие, ничего другого не остаётся, как быть «в трезвом уме и твёрдой памяти». Если водолаз будет висеть в воде с температурой пять градусов неподвижно, то, несмотря на толстый неопреновый гидрокостюм и шерстяную одежду под ним, рано или поздно переохладится. Быстрее всего начнут мёрзнуть конечности. Поэтому необходимо усиленное кровообращение, нужно постоянно двигаться.

     Но куда грести, если не видно берегов, и вообще ничего не видно? Можно ведь усугубить положение, если сильно удалиться от берега. За декабрьскую ночь можно нагрести ластами несколько дополнительных миль в открытый океан и тогда шанс сгинуть в нём возрастёт тысячекратно. К тому же при движениях водолаза из-за напряжения мышц слегка нарушается равномерность обжима шеи и воздух из гидрокостюма, подчиняясь известному закону Архимеда, понемногу стравливается. Чем меньше прослойка воздуха, тем плотнее обжато тело, тем холоднее. К счастью, у Руслана оставалось в акваланге давление в двадцать атмосфер, и он при необходимости нажимал кнопку поддува.

     Однако тело требовало к себе внимания. Холод и естественные надобности напоминали, что жизнь продолжается и в экстремальных условиях. Так и не дождавшись более признаков шхуны, Руслан понемногу подгребал то в одну, то в другую сторону от набегающих волн. Постепенно такая тактика поведения сгладила остроту переживаний, настроила на долговременное ожидание рассвета. Всё сильнее напоминал о себе мочевой пузырь. Первые часы, пока ещё была надежда ощутить под ногами палубу, он сдерживался, но теперь, настроившись на ожидание, поддался позывам тела. И почти не испытал неудобства – это оказалось мелочью, тут же ушедшей на второй план.


     В этот вечер Дарья намеревалась пораньше расправиться с домашними делами и перед сном закончить обещанное вязание для соседки. Но за ужином вдруг разболелась голова, потом появилась слабость, заныло сердце. Поняв, что намеченный план придётся отложить, она уселась в кресло перед телевизором, пытаясь отвлечься «мыльным» сериалом. Однако персонажи экрана не увлекли, наоборот, появилось раздражение на руководство канала, пичкающего сознание обывателей примитивными телепузиками. Ощущение дискомфорта бередило Душу, и чтобы успокоиться она стала думать о муже.

     За годы совместной жизни она свыклась с регулярным ожиданием мужа «с морей», поскольку благодаря морю удалось наконец покончить с существованием от аванса до получки, приобрести собственное жильё, не мыкаться по съёмным квартирам. Но время неумолимо предъявляло всё новые требования. Как на дрожжах росли цены: платное обучение детей в институтах, платная медицина, платные отношения – совсем как в сказке Джанни Родари об овощах и фруктах. Дарья очень желала, чтобы Руслан бросил тяжкий труд, но также понимала, что её желание не совпадает с реалиями жизни. Как знала и о многих трагедиях, происходящих в море. С ожиданиями, переживаниями она отдавала часть своей энергии и, таким образом, эмоционально объединяла себя с мужем во время разлуки, создавала, как сказали бы знатоки эзотерики, одностороннюю энергетическую связь. Другими словами, по своим ощущениям она научилась предугадывать его возвращение домой, удачный ли оказался промысел, болен он или здоров. Порой она чувствовала такие моменты, связанные с семейными делами, что Руслан однажды, шутя, сказал:

     - Иди в ведьмы. В книгах о допотопных временах пишут, что ведьма – это просто-напросто ведающая мать, а не злая карга, как принято считать нынче. Деньги будешь грести лопатой, а я дома на диване полежу.

     - Так я для тебя ведьма?! И это я слышу от отца моих детей?! В книгах и про коммунизм писали, где каждому по потребностям. Теперь все знают, что это басня, – в тон супругу парировала жена. – Чтобы чувствовать, нужно переживать денно и нощно. Без этого получится не ведающая мать, а мать-перемать, крамола.

     - А крамола, к твоему сведенью, это обращение к свету. К Ра мола, – Руслан произнёс слово, деля на части, – по современным понятиям молва, слово к Солнцу…

     Молва, крамола, ведьма… Вспоминая, Дарья вдруг подумала, что недомогание каким-то образом связано с мужем и вместо того, чтобы успокоиться, разволновалась. Последний раз он звонил домой неделю назад, пообещал скорое возвращение, чем сильно порадовал, и ни в словах, ни в тоне разговора она не заметила признаков для волнения. И вот на тебе! Без всяких причин появилась неясная тревога, да такая, что хоть волчицей вой. Поначалу она решила, что это следствие недомогания, плохого настроения, длительного одиночества, однако далеко за полночь, после напрасных попыток уснуть, почувствовала осязаемость расстройства, какое случается у неё обычно в результате причин явных, а не вымышленных.


     Волнение как будто усилилось, хоть на небе и проглянуло несколько звёзд, предвещая разъяснение. С новой силой вспыхнуло опасение шторма, который пугал не столько тем, что рано или поздно утопит тело, а гораздо больше лишением надежды на спасение. Снова вспыхнуло чувство безысходности, замелькали удручающие предположения: «Не дотяну до утра, нахлебаюсь в темноте… унесёт к едрене фене… даже если шторм прибьёт к берегу, не спастись – разобьёт о камни…»

     Чувствуя свою зависимость от капризов погоды, Руслан всё больше и больше понимал, что переживания подрывают его душевные силы, и совсем неожиданно для себя вслух взмолился:
     - Господи, помоги!

     И вдруг осознал, что эти слова очень своевременны, что они связывают его незримой нитью с той самой надеждой, потеря которой пугает больше всего. Как утопающий схватился он за эту соломину, начав мысленно упрашивать известных ему Богов не дать пропасть «ни за понюшку табака», «ни за фунт изюма». Прежде всего, он вспомнил повелителя морей Нептуна. Он обращался к Христу, к Иегове и даже к Аллаху… Эта неожиданная сторона взаимоотношений с Высшими силами будто бы начала исцелять его измождённую Душу, исчезло чувство затерянности в океане и даже показалось, что теперь непременно появятся огни спасительной шхуны.

     Оторванность от родной земли часто рождает во взрослом человеке чувство затерянности, даже когда вокруг множество людей. Найти друзей сложно, поделиться мыслями не с кем, возникает ощущение одиночества, окружение постепенно становится чуждым. Ситуация для начала общения с Небесами самая благоприятная. У Руслана, терпящего бедствие, времени на раскачку не было, он невольно пришёл к такому общению почти сразу, поскольку сознательно понимал ничтожность шансов на спасение собственными усилиями, а подсознательно надеялся на чудо, которое находилось за пределами его возможностей. Чудо – это компетенция Богов.

     Какое-то время он с воодушевлением искал контакта с Ними, мысленно обращаясь то в Небеса, то внутрь самого себя. Однако исподволь возникло ощущение разобщённости, разбросанности, будто находились эти Боги в разных концах Вселенной и, более того, не понимали его.

     Огни в поле зрения не появились ни через час, ни через два, ни к концу ночи. Вместо них на небе светились тусклые звёзды. Вымотанный за ночь постоянным ожиданием шхуны и вниманием к собственным вдохам, с которыми не единожды пришлось глотать океанскую воду, Руслан к концу ночи разочаровался в могуществе Богов и впервые смирился с предстоящей участью без вести пропавшего. Он перешёл точку психического напряжения, после которой «инстинкт цели» притупляется; от этого расслабился, впал в безразличие, более всего похожее на взгляд со стороны. Он будто смотрел на себя сверху, а видел кого-то другого. Он хотел помочь этому несчастному, барахтающемуся в океане, но не ощущал связи с ним, и это раздражало. Внезапно он поймал себя на мысли, что взгляд сверху уподобляет его тем самым Высшим силам, которым совсем недавно слал он свои мольбы и пожелания. А в следующий миг до него дошло, что несчастный пловец безмолвствует.

     «Это не так! Я взывал к спасению!» – протестуя, вернулся в Явь пловец. И будто током пронзила его догадка, что он действительно безмолвствовал, но не в буквальном смысле; он обращал свои просьбы инородцам, не понимающим его язык, то есть просил не тех, кого следовало. Он молился чужим Богам. Они не слушали слов вольнолюбивого славянина. Они были далеки от участия к его судьбе, как он далёк от участия к судьбе медузы, болтающейся на поверхности моря. Он не нужен римскому Нептуну; Христос явился к погибшим овцам дома Израилева; его словам не внемлет ни иудейский рабовладелец Иегова, ни защитник мусульман Аллах... Эти Боги появились для поддержки других народов, и славянский мир Им только мешает своим древним происхождением и многообразием.

     На какое-то время Руслан оторопело замер. «Почему я, даждьбожий внук, обращаюсь к чужим Богам? Даждьбог – имя Солнца, дающего жизнь. От него мои корни тянутся в такие глубины Мироздания, о которых другие народы могут только мечтать». Это простое соображение подобно глотку освежающего снадобья вызвало из памяти вычитанное когда-то, что Даждьбог сын Перуна – покровителя небесного огня, Перун сын Сварога – распорядителя Небес и Лады – богородицы славянских Богов. Они, в свою очередь, мужская и женская ипостаси Великого Рода, прародителя всего и вся. Перед Русланом открылась стройная и завораживающая картина. То, что раньше требовало разъяснений, теперь вдруг становилось понятным и очевидным. «Всё, что есть на Земле и в Небесах – существует при Роде. Природа! Все славянские Боги – суть природы Вселенной. Предки ведали о том и потому жили в тесной связи с Ними, потому что себя считали неотделимыми от Природы, от Богов. И я должен обрести такую связь, ведь я их потомок. Зачем мне, славянину, терпящему бедствие в океане, чужие Боги?..»

     Ему вспомнилась библейская трактовка творения мира, и показалась она настолько несовершенной, что он невольно задался вопросами: «Зачем понадобилось писание, делящее людей на избранных и всех остальных? К чему писание двойного стандарта, заведомо несущее беду? И ведь президенты клянутся на этом писании, сетуя на политику двойных стандартов…» Ему подумалось, что славянский мир находится сейчас в таком же бедственном положении, как и он. Ни жив, ни мёртв. Молится, несчастный, чужому Богу, и страдает: дескать, Сын божий терпел и нам велел. Не зря, значит, говорят: «Выбирая Богов, мы выбираем свою судьбу»...

     Страшная ночь заканчивалась. Посветлело небо. Проявились верхушки ближних волн. Однако усталость от ночного бдения оказалась столь велика, а боязнь не увидеть ничего, кроме пустынных волн, так пугала, что предрассветные сумерки не радовали. Не хотелось более обращаться к Небесам. Нечто вроде неловкости перед вновь обретёнными Богами чувствовал Руслан за свои недавние просьбы о помощи не по адресу. Хотя вряд ли можно словами выразить его душевное состояние. С одной стороны, он понял то, что раньше ускользало от понимания, с другой – всего ночь назад он был сочувствующим атеистом, и новое понимание пока ничем не укрепилось. Точнее всего сказать, что он привыкал к нему, укладывал его в голове, вытесняя прежние понятия. Но за прошедшую ночь от однообразия и усталости мысли стали липучими, как смола, они надолго застревали в извилинах мозга и словно склеивались между собой, образуя непроницаемый ком.

     В начале ночи он часто думал о доме, холодел при мысли, что может больше не увидеть семью. Он понимал, что если не выберется, то при нынешних порядках им придётся туго, и это помогало укрепиться Духом, придавало сил выстоять ночь, отпечаталась в сознании как долг, как наказ к спасению. Теперь же эта мысль превратилась в назойливую думу о сложившейся практике добывания средств за последние годы. «Долбанные перестройщики, всё разворовали, распродали, присосались к недрам, и я, народ, утратив прежнюю профессию, превратился в снасть, которую несёт теперь к чёрту на рога. Рухнул в пропасть экономической целесообразности без выходного пособия! И сколько же таких, как я!» Ему приходили в голову трагические случаи,  которым был свидетелем, о которых слышал за годы морского промысла. Вспомнилось, как однажды чуть сам не пересел на шхуну, через сутки растерзанную жестоким штормом, как погибла команда другой шхуны, затёртой льдами… Вспомнился найденный на дне водолаз, которого море уволокло, пока выясняли по радиосвязи с какого он судна; как обнаружили на берегу спустя полгода останки другого, как отправляли домой тело третьего... Все эти мысленные картины мелькали в сознании Руслана и в начале ночи, но тогда они воспринимались остро, рождали в голове неизбежность продления страшного ряда, от чего Душа взрывалась протестующим отказом от них. К рассвету острота сгладилась, осталась давящая сердце тяжесть, смешанная с затаённым ожиданием.

     Из океана вынырнул край Солнца, по-зимнему холодного, тусклого. Тем не менее тяжесть в душе Руслана стала понемногу таять. Он вновь подумал о дающем жизнь светиле, как о своём великом предке Даждьбоге, о сакральной связи с Ним, со всей Вселенной, об умении древних славян пользоваться этой связью. Он вдруг почувствовал, что и у него есть это умение, только спит оно, стоит чуть напрячься, и оно проснётся. Неожиданно для себя, глядя на выглянувший из-за горизонта диск, он громко произнёс:

     - Выручай внука, всемогущий дед!

     И тут же смутился, устыдился своего панибратства. «Внучок объявился! Ещё вчера «ни ухом, ни рылом», а припекло – вспомнил. Нехорошо получается… да и Предки наши, кажется, не просили своих Великих Пращуров, а просто славили. Оттого и славяне. Тлетворное влияние чужеродной психологии – кланяться. Разве внуку надо просить родного деда о спасении? Тому и без напоминания всё видно…»

     Чем сильнее разгорался день, тем чаще Руслан, оказавшись на гребне волны, делал несколько резких гребков ластами, чуть приподнимался из воды и осматривался. Во все стороны, куда хватало глаз, всё также дыбились неутомимые волны. Ничего, напоминающего землю или судно, разглядеть из-за них не удавалось, однако было ясно, что суша находится в противоположной от восхода стороне. С облегчением он отметил, что ветер ослаб, и волны перекатываются на юго-запад, а не на юго-восток, как вечером. Это направление в любой миг могло снова перемениться, но сознание того, что пока волны не уносят в океан, придавало немного сил и он, сориентировавшись, принялся подгребать к западу.

     В течение дня ему так и не удалось увидеть берег, но дважды будто бы показался на горизонте белый корпус шхуны. Хотя полной уверенности в том не было, поскольку видение было мимолётным. Но оба раза сердцебиение убыстрялось, учащались движения ног, он без конца приподнимался над водой, пытаясь убедиться, что это не галлюцинация. И быстро выдыхался. После этих вспышек надолго впадал в уныние, приходя в себя после кратковременного забытья. За день от безрезультатного ожидания, от голода и жажды он обессилел.

     К вечеру небо затянули тучи. Как-то отстранёно Руслан подумал, что погода портится. Скрывшееся за тучами светило вернуло ему чувство одиночества, и это оказалось вдруг самым досадным за последние часы ощущением. Пока солнечные лучи, хоть и через стекло маски, касались его лица, он мысленно общался с их источником, и оттого находился будто бы в дружеской компании, сглаживающей неприязнь к неласковым волнам, время от времени сбивающим дыхание. Необходимость дружеского общения заставило его вспоминать прочитанные книги о ведической культуре древних славян. И хоть имена и названия путались, он всё же вспомнил имя хозяина ветров. «Как я мог забыть о тебе, Стрибог? Прости, не помнящего родства», – устало повинился Руслан, обретая нового собеседника. Впрочем, ветер как собеседник, пригож лишь в виде бриза. Если же разгуляется, то голос его похож на ругань скандалиста: завывает, свирепствует над вздыбившимся океаном. А во время скандала, как известно, лучше помолчать.

     Заканчивались сутки неприкаянного и опасного дрейфа. Близилась ночь. Но её приближение уже почти не пугало. За эти сутки оказалась прожитой целая жизнь. Сначала, как в юношестве, была боязнь преждевременной смерти, потом зрелое привыкание к сложившемуся положению с небывалым по накалу спектром надежд и переживаний, наконец, с приближением второй ночи, понимание неотвратимости происходящего и старческое смирение. Гамма чувств целой жизни проскочила перед Русланом всего за сутки. Спрессованные эмоции раздавили способность организма остро реагировать на Явь, он устал, как не уставал никогда. Временами сознание уходило словно в туман, потом возвращалось, подсказывая ему, что вторая ночь будет последней в жизни, и надеяться больше не на что. Он знал, что его искали, но, как оказалось, в другом месте, иначе обязательно бы заметили. Теперь, в преддверии ночи, поиск наверняка прекратят.

     Однако сознание всегда дополняет подсознание, включающее в себя массу таких вещей, о которых человек часто не подозревает. К примеру, опыт предшествующих поколений, отложенный в генах. Или способность заглянуть в будущее, то есть интуитивное знание судьбы следующих поколений, которые воспользуются его опытом. Иначе чем объяснить, что человек до последнего дыхания не сдаётся, выдерживая страдания? Инстинктом выживания? Так подсознание – это и есть смесь инстинктов, многоканальный информационный канал, которым неосознанно руководствуется сознание. Инстинкт выживания, инстинкт цели, инстинкт экономии сил, интуиция – все они вложены в людей не только для сохранения, но и для улучшения рода. Чем качественнее будут люди, тем совершеннее будет результат их деятельности. Ведь именно к совершенству стремится Природа.


     Руслан очнулся от забытья и не мог понять, где находится. Абсолютная темень поглотила пространство. Ни неба, ни земли. Холодно, мокро, неудобно. Он шевельнулся, под рукой плеснула вода, вязкая мысль испуганно метнулась: «Преисподняя? За что?..» Испуг взбодрил память, которая тут же подсказала, что он вторые сутки бедствует в океане. Испуг схлынул, уступив место не раз проклятой рутине. Без всякого интереса в затуманенном мозгу промелькнуло, как уже в сумерках стих ветер, как волны стали пологими и безопасными. Надувная веха, охватывая шею и ограждая голову от наклонов, сняла напряжение тела, и сознание отключилось, судя по наступившей темноте, надолго.

     Двигаться не хотелось, но ноги остыли. Давно известно, что замерзание начинается с нежелания двигаться и, превозмогая пудовую слабость, он несколько минут изо всех сил грёб всеми четырьмя конечностями. Перевёл дух, снова повторил упражнение и, выдохшись, замер.

     Бухало сердце. Безветрие, тишина, тьма стёрли Мироздание, в голове отражалась Навь (мир Предков), состоящая только из этого буханья и тьмы. Океан воспринимался за некую субстанцию материи, из которой с помощью буханья рождался новый мир. Тот старый мир, оставшийся сутки назад где-то там, за пределами буханья, исчез, стал призрачным. Намного реальнее стал мир Предков и Богов, утихомиривших ветер, успокоивших волны. Дума о Богах-Предках казалась Руслану практичней думы об убогой и почти исчезнувшей цивилизации. Он уже не ждал целенаправленной помощи от людей, только тысячная доля процента на невероятное стечение обстоятельств теплилась ещё в глубинах подсознания. Но эти обстоятельства зависели от мира Прави – славного мира Великих Пращуров.

     Отключаясь, приходя в себя, снова отключась, он начал терять суть происходящего. Из-за кромешного мрака трудно было разграничивать состояния, порой Явь казалась вымыслом, а вымысел Явью. В один из сознательных промежутков он понял, что скоро может не прийти в себя, особенно если дунет шквальный ветер. Он уже не контролировал ситуацию, а полностью отдался на волю провидения и почти расстался с миром страстей и желаний. Хотя нет, одно желание в нём не угасло. Перед смертью тела, перед уходом в мир Нави ему хотелось слиться с духом Предков, и он, приходя в себя, думал только об этом. Мир, в котором он прожил сознательную жизнь, казался каким-то оторванным от настоящего, цельного Мира и чудился ему сорняком «перекати поле». Череда социальных экспериментов (революций, застоев, реформ) в отрыве от древних обычаев и традиций казались совершенной глупостью, затмением, принёсшим десяткам поколений одни только разочарования: ни кровных связей, ни памяти далее второго колена, ни светлого будущего. Оставляя тело в этом разорванном мире, ему хотелось воссоединиться с праведным миром древних славян…

     Тихий океан, оправдывая своё название, плавно покачивал полуживого водолаза на пологой зыби. За стеклом маски, направленной в сторону светлеющего востока, можно было различить закрытые глаза. Он не шевелился. Возможно, он спал, и, может быть, никогда бы не проснулся, если бы океан не поднёс его к бую с высокой вехой. Сначала о буй шоркнулось плечо, потом глухо щёлкнул металл баллона, и глаза водолаза открылись. С минуту он смотрел перед собой непонимающим взглядом, потом, едва поворачиваясь, наткнулся взглядом на буй. С той же медлительностью оглядел его со всех сторон, хоть в рассветных сумерках виден был только контур, и, наконец, наткнувшись ластом на уходящий в глубину линь, догадался, что буй стоит на якоре. Только после этого он обратил внимание на веху, наверху которой виднелось что-то наподобие флажка.

     Забилось притихшее сердце, и затуманенный мозг озарился догадкой: «Где-то близко берег!»

     Минуту назад Руслан находился между Явью и Навью, окутанный коконом безразличия к материальному миру. И вот тысячная доля надежды на чудо, почти угасшая, выскочила из глубин подсознания полновесным желанием жить. Руслан вслух, с трудом двигая губами, выговорил:
     - Вот оно, участие родных Богов!

     Словно в разряженный аккумулятор, подключённый к сети, потекла энергия в окоченевшее тело. Однако движения давались с трудом. Нащупав на поясе метровый отрезок фала с карабином, на который прицеплял пустые питомзы, он попытался привязаться к бую. Руки не слушались, глаза почти не различали в серой мгле тонкую верёвку, но всё-таки после нескольких попыток ему удалось прицепиться к вехе. Физические усилия утомили тело, оно обмякло, и сознание вновь отключилось.

     Очнулся он, когда совсем рассвело. Находясь словно в посленаркозном состоянии, он никак не мог понять, почему, кто и зачем привязал его к бую. С большим трудом он всё же вспомнил, что сделал это сам.

     Силы организма иссякли. Холод, голод, жажда, непрерывное психическое и физическое напряжение вытянули из него всё без остатка. Сознательное сопротивление практически кончилось. И хотя инстинкт выживания заставлял его время от времени шевелиться, открывать глаза, но бабка с косой уже накрыла его тенью чёрного одеяния…


     Две ночи подряд Дарье снилась разная муть. Она просыпалась, долго ворочалась в постели, обуреваемая предположениями подстать снам.

     После первой ночи она обзвонила детей и родителей, опасаясь, что у кого-то из них случилась неприятность. Но там всё шло своим чередом, без происшествий. Оставалось единственная причина тревоги – муж. Однако односторонняя телефония, установившаяся с самого начала морских промыслов, не давала возможности прояснить догадку. Во вторую ночь ей приснился грязный поток, огромные волны, после чего сон исчез, словно свет в лампе при повороте выключателя. Она выпила валерьянки, посидела за книгой, полистала фотоальбом, но так и не избавилась от изнуряющих ночных видений, возникающих в воспалённом воображении.

     И только на службе, во время обеденного перерыва, когда у неё ехидно поинтересовались, что она делает по ночам, намекая на сонный вид, Дарья вдруг почувствовала, что тревога разжала свои объятья, что Душа её успокоилась, и очень хочется спать.


     Около полудня умиротворённость Руслана нарушилась. Что-то назойливо лезло в голову, нарушало спокойствие. Постепенно это что-то заполнило собой всё. Мозг реагировал на вмешательство, силился разобраться в причине появления помехи, но тело уже не подчинялось мозгу; полузакрытые глаза безучастно смотрели, как к бую приближается быстроходная шхуна; тело не двигалось.

     Водолаз, болтающийся на границе между мирами, не мог знать, что в океан на промысел вышли японские рыбаки. Он не знал также, что конец одной из их рыбацких сетей привязан к тому же бую, к которому он привязал себя перед рассветом. Если бы он мог осмотреться с высоты птичьего полёта, то увидел бы, что в отдалении нескольких миль от острова Хоккайдо таких буёв с вехами не один десяток. Впрочем, всё это он узнал потом. А сейчас он ощущал лишь помеху своему спокойствию и оставался неподвижным. И только когда шхуна, благодаря слабой волне, аккуратно приблизилось вплотную, он слегка пошевелился, инстинктивно пытаясь отстраниться от надвинувшегося борта. В ответ на его движение рыбаки, пристально наблюдавшие за ним, засуетились, раздались отрывистые возгласы; после непродолжительных манипуляций они вместе с буем  вытащили водолаза на палубу, сняли с него акваланг, свинцовый пояс, маску, ласты, занесли в каюту, достали аптечку, виски…

     Резкий запах нашатыря, и особенно глоток виски, после которого внутри включился маленький обогреватель, помогли водолазу, наконец, вернуться в Явь, осмысленно реагировать на обращения рыбаков. Но ещё долго не мог он свободно двигать своими будто заржавевшими суставами. Только после горячего душа и чая он обрёл вид живого человека, хотя передвигался, придерживаясь за переборки, и выглядел бледным, осунувшимся. Один из рыбаков, показывая то на настенные часы, то на спасённого пассажира, жестами пытался выяснить, сколько времени провёл тот в воде. Сначала, понимая только, что он на борту японской шхуны, водолаз несколько раз повторил «аригато» (благодарю), но когда наконец сообразил, что от него требуется, подошёл к часам и, начиная от цифры шесть, медленно провёл рукой по циферблату три с половиной круга, после чего узкие глаза японца стали похожи на два циферблата.

     Всё остальное, как говорится, дело техники. В рыбацком порту Ханасаки (префектура Немуро) представитель российской добывающей организации принял пострадавшего, и на следующий день отправил с судном-перегрузчиком в район промысла, где тот благополучно пересел на свою шхуну. А спустя несколько часов после возвращения задул свежий ветер, быстро переросший в шторм.

     После встречи на шхуне и обмена впечатлениями Руслан неожиданно для всех приложил ладонь правой руки к сердцу, а затем вскинул руку вверх, и произнёс:
     - Слава родным Богам!

     В этот момент в команде вряд ли кто сомневался в существовании небесных покровителей. Ну не мог человек на сорок часов попасть в штиль, когда от штормов не продохнуть, без Вышнего участия. Да ещё карету подали, на белом флаге которой один единственный символ – красный диск Солнца.