Повесть о Пелагее. Глава 5

Глава V. Часть 1. 1947 год

Бывают же чудеса на свете! Четвертого ребенка, девочку Наташу, Полина родила в Любин день рождения - 13 октября. - Ну, вот, еще одна нянька мне будет на старости, гордо произнесла она медсестре, когда та принесла девочку на кормление.
-Что, одна уже есть? - спросила женщина, чтобы поддержать разговор. -Есть, и не одна, а - две. Большие уже. Пятнадцати лет и тринадцати. И мальчику семь лет исполнилось? -А сколько же лет прошло, как без ног вы остались? - удивилась та.
-Пятнадцать уже.
-Как же вы четверых детей родить решились? - спросила медсестра и тут же, смутившись нетактичности своего вопроса, поспешила добавить: - Счастливая Вы!
-Счастливая, - согласилась Полина, вновь испытав прилив материнской нежности в ответ на слабое движение маленького язычка ребенка, соприкоснувшегося с тугим соском наполненной молоком материнской груди.
-Господи, дай мне с душевным спокойствием принять все, что принесет мне наступающий день, дай всецело придаться воле Твоей святой, на всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня. Какие бы я не получила известия в течение дня, научи меня, Господи, принять их с душевным и твердым убеждением в том, что на все Твоя воля святая. Во всех словах и делах моих руководи моими мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что все ниспослано Тобой…
В горькие минуты испытаний и в сладкие минуты радости возникала эта молитва в сознании Полины, как материнское напутствие на каждый поступок ее. И придавали бесхитростные слова и сил, и надежды. А каждый наступающий день приносил с собой новые радости и огорчения, знакомил Полину с новыми людьми и приводил за собою новый наступающий день с неожиданными событиями.

 Часть П. 1950 год.

Арчил, принеся с шахты в очередной раз, вместо зарплаты пачку облигаций, собрал семью за столом.
-Пиши, Инна, - сказал отец, показывая пальцем на уголок бумаги, - надписывай имена, посмотрим кто из нас счастливый?
Инна вывела старательным почерком: мама, папа, Инна, Жора, Наташа…
-А Любе тоже писать?
-Конечно, пиши! Она же наша. Вернется со своим театром с гастролей, а ее подарок ждет, - не без гордости добавил Арчил, прививший в свое время старшей дочери любовь к искусству.
Выигрышной оказалась облигация Полины. Сверив цифры на билете с таблицей в газете, не поверила своим глазам женщина:
-Не может быть! - пришла она к соседке, - Посмотри еще раз.
-Почему не может? Все правильно. На твой билет выпал выигрыш - десять тысяч рублей. Поздравляю.
-Никогда мне ничего задарма не давалось! - растерялась Полина.
-Какое ж это - задарма? Твой Василий когда всю зарплату полностью в дом приносил? Небось, и забыла уже. Хорошо, что на базаре торгуешь резинками, да синькой, а то чем бы детей кормила?
Выигранные деньги позволили семье купить отдельный двухкомнатный домик, перестроенный из купеческой конюшни в жилой, в общем дворе на три хозяина по улице Ленина, 197. И стал этот низкий домик на многие годы тем местом, куда сходились по вечерам соседи с двух прилегающих улиц, влекомые сюда теплом души его хозяев.
* - Амин ибн Фарис Рейхани- ливанский писатель. (1876-1940)

 . . .

-Мир вашему дому! Я пришел вас с новосельем поздравить, стучу-стучу, а вы не слышите, так я без спроса вошел, надеюсь можно?
-Ой, Коля! - обернулась на бывшего соседа из второго подъезда снующая у плиты Полина. У меня тут все скворчит, я и не слышу стука. Заходи, конечно. Я тебя целый век не видела. Почти уже все соседи у нас побывали, а ты в первый раз пришел.
-Ну, не век, конечно, а месяца три точно. Я из поездки вот вернулся, а тут такие перемены приятные. Рад за вас. Теперь на земле прочнее стоять будете, а то ты, Полина, по этажам за свои годы больше моего автомобиля километров намотала. Да и двор тут у вас удобный, и огород, смотрю, есть. А колодец во дворе - это же целый клад! Так что поздравляю вас с удачей такой! - и Николай выставил на стол изящную бутылку красного сухого вина, извлеченную из кармана пиджака, и высыпал рядом с ней из большого бумажного кулька гору шоколадных конфет в ярких обертках, добавив при этом:
- Сие угощение - дамам.
-Спасибо, Коля, за поздравление. Ты прямо как Дед Мороз, с подарками. Нам тут действительно хорошо. Правда, я к потолкам низким никак не привыкну, хоть и ростом маленькая. А Василию - целое наказание, - руку подними и лампочку вкручивай. Зато здесь мы ставни закроем и днем отдыхать можем, никто не мешает. Тишина! Работаем - то больше с вечера, когда суета угомонится. Мы сейчас, Коля цветы из бумаги делать стали. Ее, бумагу, то покрасить надо в цвета разные, то просушить, затем на кусочки нарезать, да в розочки свернуть, а рано утром с готовыми букетами, да венками меня Василий до базара провожает, а оттуда я уже и сама на "такси" добираюсь. И все это мы в первой комнате делаем, а детвора во второй может спать спокойно в тишине. Люба из театра, после спектаклей поздно приходит, Инне с утра на работу, да и Жоре в школу. Так что мы здесь потихонечку с Василием за полночи столько наговоримся, что, наверное, никто из супругов постольку друг с другом не разговаривает.
 Полина опять повернулась к плите, сняла крышку с большой сковороды, наполненной жарящимся картофелем, густо пересыпанным отжатой досуха квашеной капустой, и перемешала
ложкой почти готовую солянку. Ароматный пар заструился к потолку, вызывая желание поскорее испробовать это фирменное блюдо хозяйки.
-А где же Василий твой? - спохватился гость, снимая с себя пиджак и оглядываясь по сторонам, куда бы его повесить?
-Вешалка под занавеской в углу. Это я убежище себе придумала от грозы. Когда гром гремит, я под этой шторой прячусь, голову в пальто засунув, чтобы грохот поменьше слышать. На "Горняке" при грозе я в коридоре отсиживалась, а здесь в коридоре пол земляной, холодно там сидеть, так я угол зашторила и там прячусь, лишь бы не видеть как гроза сверкает. С молодости не могу от этого страха избавиться. А Василий в магазин пошел за хлебом, вот-вот будет. Да ты присаживайся, Коля, к столу, а то стоишь посреди комнаты, как елка.
Полина опять перемешала содержимое сковороды и сдвинула ее на край плиты.
-Все, готов обед. Василия с Жорой дождемся и начнем новоселье в который раз отмечать - пошутила женщина, присев на маленькую скамеечку. -Ну, рассказывай, сосед, куда тебя на этот раз судьба забрасывала?
-По этому поводу я и пришел, - ответил мужчина и, понизив голос до полушепота, поглядывая на окно, не идет ли Василий, начал свой рассказ:
-На этот раз я на своем "большегрузе" по Ближнему Востоку прокатился. Экзотики разной насмотрелся. В общем… чего тянуть кота за хвост, - сказал он сам себе, и решительно продолжил, - в Иране на этот раз я побывал. Пошел по базару тамошнему прогуляться и надо же такому чуду случиться, Семена я встретил. Сам бы я его не узнал, до того он изменился. Но он первый меня окликнул, а как заговорил, так я сразу понял, что это Семен. Седой весь, изнеможенный какой-то, сказал, что печень сильно больна.
Полина сидела, не шелохнувшись, но холодный взгляд ее выдавал глубоко запрятанную обиду на первого мужа: бросившего ее с детьми. Ему до них дела не было. Не захотел возвращаться в семью, значит - предал, а она должна за него сейчас переживать? Вот еще! - а мозг тут же запульсировал словами: "Руководи моей волею, Господи, и научи меня:
 …прощать…терпеть…любить всех. Аминь"
и сдавила все - таки сердце женщины жалость к отцу ее старших дочерей.
-Ты расслабься, соседка, отпусти обиду - понял ее состояние Николай. - Не виноват твой Семен в том, что мясорубка политическая, будь она трижды…, - Николай сплюнул в сердцах, - за эти годы не одну человеческую судьбу перемолола, да и до сих пор мелет. Я тебе сейчас все расскажу, а ты не перебивай, слушай, чтобы успеть разговор наш закончить до прихода Василия. Не хочу я смуту в вашу семью вносить, а просьбу человека все равно выполнить должен, слово я ему дал.
-Ну, что ж, расскажи ты, раз он сам поленился письмо написать, да с тобой передать. Ни одной весточки о себе за эти годы не подал. Небось, женился там сразу на радости, что избавился от калеки.
-Да подожди ты, не тараторь, - перебил ее Николай. Семен тоже на тебя вначале обиделся после того, как узнал от меня, что ты замуж через три года вышла. Так что выслушай вначале, что было с ним и с семьей его, после того, как они Советский Союз покинули, а потом выводы делай. А письмо писать он хотел, да я бы его не взял. Знала бы ты как на границах нас шерстят. Ни за что, ни про что погореть можно. Так, что все на словах передать велено. Я и рассказ бы свой уже закончил, так ты его даже начать не даешь.
-Ты извини меня, сосед, это старая боль во мне всколыхнулась, хотя грех в душе ее хранить, а вот, поди, ж, ты, проснулась подлая! Так что, Коля, ты рассказывай, а я на стол накрывать начну потихонечку. От Василия у меня секретов нет, так что и при нем говорить можешь, тем более он уже в калитку вошел, сейчас будет.
-Ты что его за километр чувствуешь? - улыбнулся сосед.
-Да нет, я просто услышала, как защелка на калитке лязгнула. Каждый человек ведь по своему дверь закрывает, вот я и привыкла по этому стуку определять кто идет.
Василий обрадовался гостю не меньше жены. Он вынул из сумки батон хлеба, истекающий соком кусок брынзы, большую селедку и через несколько минут начался пир, во время которого поведал историю Семена сосед Николай, много лет работающий шофером и исколесивший не одну страну с грузом, экспортируемым Советским Союзом за границу. Ты, мой дорогой читатель, уже знаешь эту историю давным - давно, а вот Полина узнала ее только сейчас.
-Анна, болея постоянно, умерла первой, а потом ушли на тот свет и родители Семена, не дождавшись сына из тюрьмы. Выхаживала его, больного, женщина какая-то, приютив в своем доме. С нею он и живет сейчас, от неудавшейся жизни пьющий, алкоголем и тоской разрушающий свое здоровье дальше. Вот я адрес его записал, просил он фотографии дочерей прислать…
 . . .

Гость задержался допоздна. Василий вызвался проводить его до трамвайной остановки, а Полина, выйдя за калитку, подождала, пока мужчины свернут за угол, и вернулась во двор. В дом заходить не хотелось. Она присела на порог, не чувствуя прохлады ступеньки, и, наконец, смогла дать волю чувствам своим, забившись в плаче. Но, спохватилась тут же, испугавшись рыданием разбудить детей. Растирая по щекам слезы, Полина подняла голову вверх, устремив затуманенный взгляд к небу:
 -Господи, сколько раз я просила Тебя, научить меня, с душевным спокойствием принимать все, что приносит мне наступающий день! Я - плохая ученица! Господи, я не могу поверить в то, что на все плохое, что происходит с человеком, есть Твоя воля святая! Для чего же милая женщина, Надежда Ивановна, зародила в сердце моем веру в Тебя? Возможно, ли поверить в то, что Тебе, Господи, надо, чтобы где-то там, далеко, в этом трижды чужом Иране изводился одиночеством Семен, не видя, какими красавицами выросли его дочери? И разве Тебе надо было убить отчаянием Надежду Ивановну, отобрав у нее вначале мужа, а потом единственного сына? Жив ли он? Какова судьба его? И почему Света до сих пор не подала никакой весточки о себе? Неужели и ее жизнь оборвала эта проклятая война? Что же это за воля Твоя такая, от которой все страдают? Господи, яви мне Лик свой и ответь на мои вопросы, умоляю Тебя!
Высокое небо, открытое взору Полины, было похоже на полотно иссиня-черной ткани, по которому рассыпал кто-то в густом хаотичном беспорядке мерцающие звезды, и они укрывали от взгляда женщины непонятного и загадочного Бога.
-Эй, вы, звезды, спрятали от меня Бога, так покажите мне сами, где, в какой стороне, находится он, этот страшный Иран и в какой стороне находится она, эта ужасная Германия? Вам свысока видно все, но видите ли вы меня и слышите ли вы меня?..
-Марфа, пойдем спать, - подошел к женщине вернувшийся Василий и протянул свою сильную руку жене, - Вставай, застынешь…
Спала она тревожно, бормоча во сне что-то, что понять было совершенно невозможно так и не уснувшему до самого утра мужу.
 Во сне Полина видела себя стоящей по пояс в траве посреди большой поляны, окруженной белеющими в лунном свете березами. Звезды срывались с небосвода и падали вниз, расцвечивая длинными серебряными шлейфами вдоль и поперек ночную темноту. Полина подставляла ладони этим звездам и они, отталкиваясь от ее рук, возвращались вверх, и оставались там. Она кричала при этом
-Я устала спасать вас! Не смейте падать! Ваше место на небе! Здесь, на Земле - мое!
Она еле успевала выполнять эту трудную работу, но ей нельзя было допустить, чтобы хоть одна звезда упала в мокрую траву и погасла. Потому она махала руками туда - сюда, будто ветряная мельница.
Наконец звездопад закончился. Полина, обессиленная, села на землю и подумала: почему трава мокрая, ведь не было дождя? Утро не наступило и рано быть росе: А потом ее осенила догадка:
-Теперь я знаю, звезды тоже могут плакать, как люди. Но слезы их - лишь слезы состраданья. Об этом я узнала, когда, потупив взор печальный, который час свою рассматривала тень. Зачем-то свет луны, ночной художник, нарисовал так странно плечи, как - будто это и не плечи, а над душою валуны. И мне не скинуть было эти глыбы… Но, сквозь их тяжесть, ощущала, как слезы звездные струились по коже сгорбленной спины. И в каждой маленькой слезинке звенел протяжно голос неба: "С тобою я! Тоску ночную гони, гони из сердца прочь. Тоска - причуда иноверца беспамятного, ты же вспомни: пусть дева ты сейчас земная, ты небом посланная дочь! Звезды - сестры мои? - спросила женщина у берез
-Ты небом посланная дочь, - подтверждали ее мысль деревья, качая ветвями, - кто право дал тебе быть слабой? Унынье - грех…Смотри, насколько звезды сильны величием своим, - ведь даже если гаснут, то - красиво… А каждый человек - Звезда!
-Мама, я к тебе хочу, - залезла под одеяло к Полине маленькая Наташа, мне приснилось, что я звездочкой была, а ты играла мною, будто мячиком. Как я люблю тебя, мама!
Сквозь щель прикрытых ставен в комнату пробивался утренний свет, отражаясь от часов Василия, лежащих на столе. Луч, превратившийся в солнечного зайчика, запутался в черных волосах дочери
-Звездочка ты моя, - поцеловала Полина Наташу и вздохнула глубоко, сбросив с себя остатки ночного сна. Во дворе Арчил рубил дрова. Монотонный стук его топора был успокаивающим, возвращающим женщину к привычной жизни.
-Скажи папе, пусть ставни откроет, попросила Полина. Пора вставать!
Вечером пожилая соседка, баба Федосеевна, разгадала ей этот сон
-Приснившиеся звезды знаменуют успех, почет, уважение и награды, а также исполнение заветных тайных желаний и знак того, что твоя судьба находится в руках высших сил, в руках твоего высшего "Я".
-Заветным желанием Полины стало желание, хоть чем-нибудь помочь Семену, но она еще не знала чем. "Надо бы ему посылку собрать, вдруг он голодает", - подумала женщина.
. . .
Прошло несколько дней - близнецов, похожих своей обыденной суетой друг на друга. Старших дочерей полученным известием Полина решила пока не беспокоить. Люба готовилась к премьере "Аленького цветочка". Инна, получив паспорт, ходила важная, мол, смотрите, я - взрослая теперь. И вопроса, почему она - Инна Семеновна, а не Васильевна у нее уже не возникало. Ответ на этот вопрос обе юные Семеновны получили два года назад, когда мама долго разговаривала с ними об отце их, о бабушке с дедушкой, о юном их дяде Коле и тете Анне. Скрыла она от детей лишь одно: то самое письмо, в котором говорилось: "Ваш муж… от возврата в Советский Союз отказался". Зачем им знать об этом? Мало ли что могло случиться с отцом по дороге или в чужой стране.
-Отец не тот, кто родил, а тот, кто воспитал, - заключила она тогда свой разговор общеизвестной фразой., - ваш папа - Василий.
Самой же Полине необходимо было время на то, чтобы осмыслить до конца все, что она теперь узнала и разобраться в себе самой. Чувство глубокой обиды оставленной мужем женщины уже давно позабылось. Его вытеснили из сердца чувства любви и благодарности Василию. Но трагические судьбы людей, бывших когда-то членами ее семьи, потрясали воображение бессмысленной жестокостью. Почему так должно было случиться? Этот вопрос не давал думать о чем-то другом и было необходимо найти все-таки выход из непонятного всем детям грустного состояния мамы.
Василий тоже разговоров на эту тему с женой не заводил. Он тревожно наблюдал за ее настроением и, тупое вначале, чувство ревности оттачивало где-то в глубине души то острие, которое с каждым днем все глубже проникало в его сердце и в мозг. Он не разделял детей на чужих и своих. У него их было четверо и он гордился своим отцовством, а тут вдруг объявился еще один папаша, который струсил когда-то и написал отказ от возврата в семью, а потом никаким образом не заявлял о себе.
-Почему мы должны верить всему, что рассказал он соседу? - разговаривал сам с собой Арчил, - женщина - инвалид оказалась сильнее его, мужика. Не побоялась к самому Калинину обратиться. И это в тридцать седьмом году! Но эту мысль тут же сменяла другая:
-А я сам. Как я допустил, что во время оккупации города немцами она оказалась одна уже с тремя детьми. Ведь мое отсутствие тогда похоже на бегство… Где я был? Ни на фронте, ни дома! Обозником можно было быть везде. Окопы рыли и баррикады строили и здесь…еще это ранение…в Грузию уехать захотел, за горы спрятаться…, мысли сменялись одна за другой, но от последней вдруг захватило дух. Перед глазами возникли они, эти самые горы, зеленые у основания и сизо - белые за облаками, которые даже при самой большой фантазии не могут заменить горцу окружающие город шахтные терриконы. Хорошо хоть сосед новый, как и я переименованный своей женой Кленой, в Николая, вот уж имя распространенное у русских, тоже грузин. Можно разговаривать с ним на родном языке. От таких разговоров обоим легче. Хороший мужик, работящий, тоже шахтер… Грузия! Как я хочу увидеть тебя…Поеду, хотя бы на день, хотя бы на час… Поеду!
-Управлюсь с делами, пойду в Александровский собор, помолюсь. Рядом он, два квартала всего, а я ни разу не сходила. Управлюсь с делами, пойду, пусть Бог меня на правильные поступки наставит, - решила сама для себя Полина и начала успокаиваться:. И мысли ее в эти часы передадутся через года неродившейся еще внучке Тане и заключит их она, ставшая взрослой и прошедшая нелегкую часть своего жизненного пути, в стихотворные строчки:

 
Как я устала, знает только Бог.
Но и Ему всего не рассказала,
Чтоб не подумал: подвела итог,
Чтоб не подумал, что пред ним роптала,
Чтоб не подумал, что уже слаба
И что пред каждым испытаньем трушу,
И что упала духом та раба,
В которую свою вложил Он душу.
Как я устала, знает только Бог,
Хотя Ему всего не рассказала…
Но если Он в меня поверить смог,
Ночь отдохну, и все начну сначала.
 

-Мама, а где папа? - спросил Жора, возвратясь из школы.
-Во дворе где-то, сынок. А может, за чем в магазин пошел или у кого из соседей. Не знаю я. Наташу спать укладывала и сама вздремнула. Придет скоро. Садись обедать.
Поздним вечером, переполошенную отсутствием Василия семью, успокоила пришедшая из Ростова срочная телеграмма: "Уехал на Родину тчк Скоро буду тчк Прости тчк Целую всех тчк Василий".
 
 Часть Ш. Год 1951-1954

Женщина в пестром фартуке, надетом поверх платья, накинула тонкую дужку пустого ведра на крючок уличной колонки и повернула рычаг. Водяные струи, со звоном ударившиеся о дно, разлетелись мелкими брызгами в разные стороны. Уменьшив напор воды, женщина оглянулась на свист, взметнувшийся в высокое небо, вслед за которым туда же устремилась голубиная стая, вспорхнувшая с крыши маленького птичьего домика, громким хлопаньем крыльев заглушая все остальные звуки улицы. Сын Женька гонял голубей. Он махал белым флажком, надетым на длинный тонкий, и потому гнущийся, шест, не давая птицам садиться обратно.
Женщина загляделась на сына, увлеченного своим занятием. Вот уж "голубятник"!
Вода, наполнив ведро до края, стекала маленькой струйкой на землю, образуя лужицу, в которой буйствовала зеленая трава. В любую погоду ей доставалось влаги от зазевавшихся горожан, приходящих сюда по воду.
- Вы так весь Дон выпустите, - пошутил подошедший высокий молодой мужчина. Он закрыл колонку, подхватил ведро с водой и проговорил улыбаясь:
-Услуга за услугу. Я вам ведро до дома донесу, а вы мне покажете, где здесь живет женщина без ног, Полина.
А вы кто ей будете? - спросила хозяйка ведра, показав рукою в какую сторону им идти.
-Кум я, крестный ее дочери Инны. В отпуск приехал и навестить их решил, а мне мамаша сказала, что место жительства они сменили.
-Соседи они мои, рядом дворы наши. Только их сейчас дома нет. Василий с Полиной на базаре, Наташа у теток, а остальные - кто в школе, кто на работе. После обеда все дома соберутся. Можете к нам зайти, подождать.
-Да нет, спасибо, я на аллее посижу. Голубями полюбуюсь. Красиво летают!
-Это Вам спасибо за помощь. Надумаете чаю попить, заходите, собака у нас на привязи, а зовут меня Анна Романовна.
-Иван, - представился молодой мужчина.
Присев на скамейку, он извлек из кармана пачку "Казбека", щелчком выбил из нее папиросу. Покрутил ее в пальцах, сплющив пустой край, не набитый табаком, зажал его губами и, прикурив от пламени зажигалки, затянулся глубоко, а потом выдохнул из себя дым ровными густыми колечками, которые тут же увеличивались в диаметре и рассеивались в весеннем воздухе. В каждом движении мужчины чувствовалась грациозность и уверенность в жизни.
Выпускать дым кольцами Ивана научил пожилой актер шахтинского театра, в труппе которого он, еще парнишкой, замеченный режиссером во время одного из смотров художественной самодеятельности, проработал несколько лет до того момента, пока не увлекла его романтика далекого Севера, где оказался он после службы в армии. Одна из ролей Ивана требовала такого умения по замыслу режиссера.
Именно в то время, в 1946 году, когда театры работали при полном аншлаге, после очередного спектакля к нему в гримерную зашла одна из сотрудниц, контролер - тетечка Лиза, как уважительно называли ее все актеры и попросила Ивана выйти в фойе. Смыв с себя грим, и переодевшись, Иван подошел к ней:
-Я весь Ваш, - шутливо произнес он, - можете мною распоряжаться по своему усмотрению.
Тетя Лиза улыбнулась и ответила:
-В таком случае ты не откажешь нам в нашей просьбе. Вот эта женщина, Полина Васильевна - почитатель твоего таланта. Она не пропускает ни одного спектакля с твоим участием, и потому мы обе хотим, чтобы ты стал нашим кумом. Я стану крестной матерью ее дочери, а ты - крестным отцом…
Иван растерялся. Такого оборота дела мужчина совсем не ожидал. Он постоянно видел эту маленькую безногую женщину в первых рядах зрительного зала, обращал внимание как горели ее глаза от восприятия происходящего на сцене, и ловил себя на мысли, что старается играть лучше, чтобы понравиться именно ей, увлеченной театралке. Возможно, им руководило чувство жалости к этой женщине, хотя обездоленной ее никак нельзя было назвать. Рядом с ней часто сидел красивый горец, по-видимому, ее муж. Иногда они поглядывали на балкон, где среди взрослых людей мелькала голова девочки-подростка с такими же горящими глазами. Детей на вечерние представления не пускали и, ясно было, что эта девочка - "протеже" тети Лизы и, вероятно, дочь этих людей.
-Какой же из меня отец при моей-то молодости, - смущенно ответил Иван, - я и детей в руках держать не умею.
-А никого держать не надо, - ответила тетя Лиза, и, улыбнувшись, спросила:
-Сколько, Полечка, лет нашей будущей крестнице?
-Двенадцать.
-Ну вот, Ванечка, крестница наша в церкви рядом с нами на своих ногах стоять будет.
-Когда и где? - улыбнулся Полине Иван, - протянув руку для знакомства, - я согласен.
Голуби, налетавшись вволю, уселись на водопой. Их хозяин спустился с крыши и наблюдать стало не за кем. Иван посмотрел на часы, потом повернул голову налево и увидел вдалеке девушку, идущую по тротуару в его сторону. На ней было яркое голубое платье, облегающее стройную фигуру, на ногах белые туфли, а в руках такая же белая сумочка, которой девушка размахивала из стороны в сторону в такт своим шагам. Судя по походке, в ее душе поселилось прекрасное настроение. Ивану даже показалось, будто она поет.
-Голубка в голубом, о чем воркуешь? - затронул девушку Иван, когда та приблизилась к дому Анны Романовны и тут же с удивлением, добавил, - Люба, это ты? Глазам не верю. Невеста!
Люба повернула голову в сторону молодого человека и всплеснула руками:
-Иван Михайлович?
-Я сколько раз повторять тебе буду, не Иван Михайлович, а Ваня. Три года прошло, а ты уже забыла. Ну, молодец, ну выросла! - восхищенно добавил мужчина, целуя Любину руку. Как я
вовремя приехал, а то б такую невесту проморгал, - добавил он кокетливо и своими словами окончательно смутил девушку.
Ко двору подъехала машина, разрисованная по бокам шашечками.
-Родители приехали, - сказала Люба.
-Для кого родители, а для кого - кумовья, - заулыбался Иван, поспешив к машине, чтобы открыть переднюю дверцу и помочь Полине сойти. Потом он, нагнувшись, обнял ее, обрадованную встрече: "Вы все так же молоды, кума моя дорогая". Василий протянул мужчине руку, приглашая в дом. Но Иван, разглядев в глазах кумовьев глубоко запрятанную усталость, сказал:
-Вечером буду. Непременно. Крестницу увидеть хочу.
-Будем ждать, Ванечка, приходи обязательно, - ответила Полина.
Иван согласно закивал головой и, взглянув на Любу, кокетливо спросил:
-Ты тоже будешь ждать?
-Буду, - почему-то покраснела девушка.
Вечером, в самый разгар торжественного ужина, рассказав уже о том, что он работает начальником промышленной установки на золотом прииске Сусуманского района далекой Калымы, что начальство им довольно, и, что он, молодой партиец, теперь - Ударник коммунистического труда, Иван взял в руки принесенную с собой гитару, улыбнулся сидящей рядом с ним Инне, на блузке у которой в свете яркой лампы сверкала подаренная ей крестным отцом золотая брошь, и запел, глядя сквозь пышный букет алых тюльпанов, стоящих посередине стола, на Любу, нежно поглаживающую рукой подаренные Иваном янтарные бусы:
-…Ты мои перья нежно погладь рукою:
О, голубка моя…
. . .
-Арчил Сафронович, Пелагея Васильевна, я сделал предложение Вашей дочери Любочке и она мне не отказала, - неожиданно официально обратился Иван к кумовьям. Люба смущенно спряталась за спину мужчины.. - Мы хотим подать заявление в ЗАГС и просим Вашего согласия на наш брак.
-Как заявление, когда заявление, - заволновалась от неожиданности Полина, но Василий остановил ее:
-Чего ты, мать, засуетилась. Еще вчера с тобой разговаривали, что Люба вся светится от счастья. Выросла дочь и влюбилась, чему тут удивляться. И Ваню мы уже сколько лет знаем. Решили молодые, что нужны друг другу, пусть женятся.
-Да я ничего, я не против, просто неожиданно как-то. А потом ведь Ваня-то так далеко работает, это что же и она с ним уедет?
-Люба со мною на севере будет. Мы уже говорили об этом.
-О, Господи! - присела от волнения Полина.
-Ты, Марфа, не садись, а снимай икону со стены, благословлять детей будем.
Василий встал, подошел к ведру с водой, зачерпнул ее кружкой, выпил жидкость до дна повернулся к молодым и заговорил:
-Однажды Бог спустился на землю, подошел к молодому человеку и спросил: "Что ты хочешь от жизни, человек?" - "Счастья, - ответил тот, - хорошей работы, любимой женщины и друзей". Тогда Бог подошел к человеку средних лет и задал ему тот же вопрос. "Счастья, - ответил тот, - обеспеченной жизни, хорошей жены и детей, уважения окружающих". Подошел Бог к старику и спросил его тоже. "Счастья, - ответил тот, - уважения ко мне, старику, здоровья и, чтобы я мог по силам трудиться." Дорогие дети наши, Люба и Ваня, - сменил Василий тон с пафосного на мягкий, любящий, - как видите, человек всю жизнь желает счастья. Мы с мамой тоже хотим, чтобы вы видели свое счастье в счастье другого и благодарили минуты, когда жизнь свела вас вместе. Благословляю вас и радуюсь за вас. Любите друг друга, и пусть союз, который вы хотите заключить, будет союзом любви и взаимной помощи на вашей жизненной дороге.
-Благословляю, дети - добавила Полина, кивая головой в знак согласия с каждым словом мужа. Слезы волнения блестели в уголках ее глаз. - Пусть Господь хранит вас от всех жизненных невзгод.
 Полина перекрестила иконой Божьей Матери, украшенной белым ажурным полотном, стоящих перед нею молодых людей и протянула ее для поцелуя к дочери. Люба прикоснулась к иконе губами:
-Спасибо мама, спасибо папа.
Иван же, смутившись, остался стоять неподвижно, но уже через секунду-другую поборол себя, и поцеловал икону. Ради Любы он во второй раз пренебрег убеждениями атеиста. Утром, верующая мать Меланья Ивановна, была строга: " Целуй икону, сынок, так положено!"
Свадебный вечер был веселым и шумным, а через неделю закончился отпуск Ивана. Он уехал, а молодая жена Люба осталась дома ждать вызова от мужа. Завершался театральный сезон, и уже ничто не удерживало ее от желания быть рядом с Иваном.
Через месяц провожать Любу на вокзал отправились всей семьей, и только Полина, простившись с дочерью дома и, оставшись одна, взяла в руки портрет Семена и заговорила с ним:
-Эх, Семен, Семен. Не дал Бог пережить тебе и этого счастья. Ты уж прости меня, но я боюсь за наших дочерей, и не пошлю тебе на чужбину ни фотографий их, ни писем. Не имею права рисковать я покоем и счастьем детей, вдруг что сделаю не так. Сосед ведь тоже побоялся везти от тебя послание, а я и подавно не разбираюсь в политике. Ты уж прости меня, Семен… Может, когда-то и сделаю это, а пока что пусть девочки беззаботными поживут.
. . .

Больше года Люба присылала родителям письма, в которых рассказывала о том, как живется им с Иваном, а в одном из писем сообщила, что они ждут ребенка. Бабушкой Полина стала 10 августа 1952 года. Первенцу дали имя Володя и на север полетели многочисленные телеграммы с поздравлениями от родственников и друзей.
 . . .
 Организм Любы, ослабленный родами, не выдержал отсутствия привычного южного солнца, недостатка витаминов и после долгой зимы женщина заболела цингой. Лечение давалось с трудом. Иван решил оставить север и возвратиться домой. В июне он уволился с работы и семья собралась в дорогу. Люба тогда не знала, что под ее сердцем затеплилась еще одна жизнь. Вместе с сыном она увозила с чужого неприветливого севера на теплый юг второго ребенка, дочь Татьяну, которая родится в родном городе Шахты 11 февраля 1954 года ослабленной, болезненной. Молодой матери будет тяжело справляться с двумя детьми. На помощь Любе придут мама Поля и свекровь Меланья Ивановна.
. . .

 Иван купил машину - "Москвич 401". Ему очень нравилось совершать поездки и он не отказывал никому из родных в их просьбах. Свозить их в Семикаракорский район в гости к родственникам мужа попросила мужчину тетя Шура.
-Ты тоже поезжай, - сказала Любе свекровь, я побуду с детьми. Вы молодые, вам погулять охота.
Иван и Люба уехали на три дня, а в дом пришла беда. Таня заболела. Малограмотной бабушке Меланье вызвать бы врача или скорую помощь, а она сама решила лечить девочку, давая ей разные отвары трав, полагаясь на божью помощь. Возвратившиеся родители застали восьмимесячного ребенка в тяжелом состоянии. Произошло обезвоживание детского организма, и ослабленная Таня почти не подавала признаков жизни.
 . . .

Растерянная Люба стояла в приемном покое детского инфекционного отделения, ожидая прихода врача, за которым послала санитарку медсестра, после осмотра ребенка. Своим дыханием она пыталась согреть посиневшие пальчики ручек и ножек дочери. Врач вошла не спеша, осмотрела девочку и сказала, пряча фонендоскоп в карман халата:
-Мамочка чего же вы к нам пришли? Вам надо в морг, ребенок- то ваш мертв. Раньше надо было обращаться… Ох, уж эти мамаши безграмотные, понарожают, а ума дать не могут, - заворчала она, делая пометки в журнале регистрации. Объясните ей, дорогуша, - повернулась докторша к медсестре, - где находится морг.
-Мне показалось, что пульс прослушивается, - нерешительно ответила медсестра, - очень слабый, но есть.
Докторша высокомерно посмотрела на нее, но опять сдавила своими пальцами маленькую ручонку девочки:
-Хорошо, - наконец проговорила она, - отправьте ребенка в реанимацию…
Любу в реанимационную палату не пустили. Она прижалась к коридорной стене напротив этой самой палаты, в которой с ее дочерью что-то делали. Женщине казалось, что каждая минута ожидания превращалась в бесконечность, поглощающую ее занемевшую от напряжения фигуру. Она уже не чувствовала ног под собой, и ей казалось, что стена за спиной превратилась в мягкую перину, в которую Люба падает, падает... Но вот дверь палаты распахнулась, и женщине вынесли ее дочь:
-Забирайте ребенка, пойдемте.
-Куда? - встрепенулась Люба.
-Куда-куда, в палату! Место вам покажу, где лежать будете, - устало ответила медсестра.
-Спасибо Вам, сестричка!
Комната, в которую отвели Любу с ребенком, была большой и заполненной больными детками и мамами их. Приближался вечер, сумерки превратили прозрачные стекла окон в зеркала, которые отражали все и всех. Люба посмотрела на эти окна и не узнала себя в отражении. На ней не было лица…
Во время вечернего обхода родителей попросили выйти из палаты. Все они сгрудились в коридоре, прислушиваясь к разговорам за дверью. Каждая из матерей хотела услышать хоть что-то о своем ребенке.
-Эта девочка - не жилец, делайте ей уколы, поддерживайте сердце, но она больше двух-трех часов не протянет, она безнадежная - услышала Люба слова доктора и отпрянула в сторону.
Врач выходила из палаты в сопровождении двух медсестер: той, которая отработала день и той, которая пришла на дежурство в ночную смену.
-До завтра, мамочки. Спокойной ночи! - попрощалась докторша.
-До свидания, - ответили женщины и поспешили в палату к детям. Люба метнулась к медсестрам с вопросом, "Что врач сказала?", но уже та, ночная, ответила:
-Потом, потом…
А потом Таня опять затихла и начала синеть…
-Она не дышит, - разрыдалась Люба, сбежав по ступенькам в приемный покой, где были в этот момент медсестра и санитарки, обслуживающие два этажа больницы.
Юное создание в белом халате, проходившее в детском инфекционном отделении преддипломную медицинскую практику год назад, а теперь работающее медсестрой в детском саду и берущее здесь дежурства ради дополнительного заработка, впервые столкнулось со смертью так близко и так наедине. Неоднократные посещения морга вместе с одногруппниками за все время ее учебы стали привычными и уже не волновали девушку так, как в первый раз. Но мириться с жестокостью жизни, видя перед собой маленькое неподвижное существо было невозможно. Она посмотрела на плачущую мать, прижавшую к груди детское тельце:
- Давайте сюда дитя! - медсестра взяла ребенка в руки, положила его на стол и принялась растирать пальчики на ручках и ножках, то и дело, прощупывая пульс. Первый неуверенный толчок его, медсестра ощутила вместе с ударом своего, казалось остановившегося сердца. Она встрепенулась в надежде и приказала санитаркам:
-Кислород быстренько приготовьте и воду горячую. Все это в палату принесете, а вы, мамочка, пойдемте за мной.
Возле процедурной медсестра передала девочку Любе и велела ей идти в палату. Следом пришла сама, неся в руке шприц. Сделав ребенку еще один укол, медсестра принесла маленькую резиновую грушу и, поставив клизму, прочистила малышке кишечник, потом приказала вошедшей с ведром горячей воды и кислородной подушкой нянечке:
-Смачивайте простыни, не отжимайте, а просто стряхивайте и подавайте сюда. А вы, мама, держите кислородную подушку и следите за тем, чтобы ребенок дышал кислородом.
Помогайте мне. Она начала укутывать маленькое тельце девочки в горячие простыни, меняя их по мере остывания…
Ближе к ночи, медсестра отправила обеих санитарок заправить опустошенные подушки кислородом, а вместо них греть воду и смачивать простыни начали пришедшие на помощь мамочки, чьи дети уснули, несмотря на суету…
…Медленно возвращалась жизнь в тельце ребенка. Наконец, медсестра опять сделала укол девочке, посчитала биение пульса и, удовлетворенная результатом, сказала всем:
-Сейчас ребенок поспит, а мы давайте немножечко посидим. Отдохнем…
. . .

 -…А это у нас кто? - спросила при обходе палат утром, осматривая порозовевшую Таню, та самая докторша, которая накануне дала заключение: "вам надо в морг".
 -Это вчерашняя пациентка, которая безнадежная была, -
 -Как, она жива? - удивилась медичка, получившая в ответ шквал негодования от возмущенных таким вопросом мамочек.
 -Да! Жива! И спасла ее медсестричка! Хорошо у нас в медучилище учат девчат, а вам, видать уже все надоело…, - загалдели возмущенные мамаши, утомленные бессонной ночью.
 И только Люба стояла молча, не в силах произнести ни одного слова из-за спазма в груди.
-Ладно, не умничайте, - строго ответила врач и приказала медсестре:
-Принесете ребенка в процедурную через десять минут…
 . . .

 Первая помощь была действенной, но никакие дальнейшие попытки врачей не могли улучшить ситуацию. Обезвоживание организма из-за токсической дизентерии прекратилось, но Таня не набирала вес. Полина очень переживала за внучку но, наконец, с напутствиями строжайшей диеты ребенок из больницы был выписан. Полина же, наоборот, собралась откормить девочку и выходить ее своей материнской мудростью.
-Дитя ко мне принесешь, - строго сказала она Любе, - сама разбираться буду, что дальше делать.
 Проехать домой в трамвае, надо было всего одну остановку. Люба вошла в подошедшую "тройку", которая тронулась, а потом остановилась на середине этого пролета и ждала уже несколько минут пока проедет перекресток встречный трамвай, идущий с вокзала, после которого стрелку переведут, и составу из двух вагонов можно будет съехать с улицы Советской в сторону шахты "Нежданная". Завернутая в одеяло Таня, спала, и Люба прикрыла уголком ткани лицо дочери, теплее будет.
К женщине подсела старушка:
-Ваша девочка больна "сухотой".
-Откуда вы можете знать, что в одеяле девочка и, что она - больна? - удивилась Люба.
 Старушка оставила вопросы без ответа и сказала:
-Слушай меня внимательно! Придешь домой, испеки на голой плите пресную лепешку из муки и воды. Пусть муж твой постучит в окно и попросит продать ему девочку. Он подаст тебе в форточку мелочь, а ты ему - дочь и лепешку. Ребенка он внесет в дом, а лепешку отдаст первой, попавшейся на глаза, собаке.
-Да будет ли собака есть такую лепешку?
-Съест, доченька, - ответила старушка. - Сохрани ее, Господи! - перекрестила она Таню, когда трамвай, зазвонив два раза, тронулся с места. - Ну вот, поехали с Богом, - проговорила незнакомка, и опять повернулась к Любе: Прощай, дочка, тебе пора выходить, сейчас будет твоя остановка.
?- удивлению Любы не было предела.
Дома она рассказала о странной встрече всем. Но муж посмеялся над ее рассказом и наотрез отказался что-либо делать. Время шло и состояние ребенка, несмотря на усилия всех женщин рода, оставалось плохим.
Наконец Иван согласился на уговоры жены и требования тещи, поворчав для приличия:
-Надо же, крайности какие, то в бога верят, то в колдунов. Как дети малые. Меня, коммуниста, черт знает, в кого превратить хотят.
Девочку забрали домой. Лепешку Люба испекла. В поисках мелочи были осмотрены все карманы. Форточка была открыта нараспашку…
-Продайте мне вашу девочку, - сказал Иван и сделал все, чему научила незнакомка.
 Соседская собака схватила ту лепешку и жадно проглотила ее, как - будто в жизни своей она не ела ничего вкуснее. О, силы небесные! Девочка начала поправляться, а собака - худеть, огорчая своим здоровьем хозяев, и вызывая в душе Любы и Ивана чувство вины перед людьми и животным. Они жалели собаку, как могли, но…
Таня же, до конца дней своих, должна быть обязана: находчивой женщине в белом халате, странной знахарке, и собаке-спасительнице, пожертвовавшей ради нее своей жизнью. Видимо, сам Ангел - Хранитель трижды менял свой облик, приходя на помощь девочке.
…

-Вот здесь распишитесь, пожалуйста, - пожилая почтальонша протянула Любе химический карандаш, - письмо вам из-за границы. Поправив сумку, висящую на плече, уходя, она улыбнулась удивленной Полине:
 -Надо было твоих девиц сплясать заставить. Ну да ладно, отдала письмо, чего уж теперь, так читайте…
 Люба покрутила в руках конверт, облепленный яркими марками, и вскрыла его:
 "Здравствуйте, дорогие мои, супруга Пелагея, дочери Люба и Инна! Примите чистосердечный привет от меня, Семена, вашего супруга и отца. Первым долгом спешу сообщить, что я жив и здоров, чего и вам желаю в жизни. Дорогие мои, если вы хотите знать, откуда взялся у меня ваш адрес, я отвечу. Этот адрес дали мне иранские местные власти. Они меня вызвали и провели небольшой допрос: "Кто у тебя есть в Советском Союзе"? Я ответил, что у меня в СССР есть жена и две дочери. Они спросили у меня: "Как их звать?" Я ответил. Тогда они попросили у меня мой "седжил", т.е. паспорт, проверили его и узнали, кто я есть. Потом они мне сказали: "Тебе прислан адрес, на какой смысл?" Я ответил, что давно разыскиваю свою семью и поэтому обращался в организацию "Красный крест", - Люба посмотрела на мать, задержавшую свой взгляд на каком-то предмете в дальнем углу комнаты. Затем она кивнула головой Инне, показывая на графин с водой, подай, мол, воды маме и продолжила: "… дети мои, обращаюсь к вам, не посчитайте за труд, напишите мне как вы живете? Кто жив из родных, кто нет? О себе я сейчас писать не буду. Подожду вашего ответа, а пока целую всех и прошу выслать фото. Мой адрес: Иран, город Хамадан…
-Дай сюда письмо, - решительно потребовала Полина и, забрав из рук Любы исписанный листок бумаги, положила его в конверт, который тут же спрятала на своей груди.
-Сама разберусь.
-Мама, чего ты всего боишься? Ведь отец он нам? Почему ты не хочешь, чтобы мы написали ему о себе, ведь и о нем что-то узнаем…
-Я сама ему отвечу, нечего вам головы свои подставлять. Меня и так всю перетрусило, когда вас вызывали в горотдел. Вам же там ясно сказали, что ничем ему помочь невозможно, что пересылка посылки или денег дороже обойдется того, что послать захочешь…
-Мама, отец ведь не помощи просит, а известия о нас. Мы же сами согласие дали, чтобы адрес наш сообщили ему. Чего ты так переживаешь?
-Как же не переживать мне? С ним ведь тоже власти тамошние разговаривали. Допытывались чего-то. Имена сверяли. Чем все кончиться может? Господи, ведь времена - то какие мы пережили, всего бояться будешь. У Инны свадьба скоро, радоваться надо, а тут на тебе, опять волнения…
-Мама, дай мне письмо, - перебила ее Люба, - я Ивану его покажу. Вместе с ним и решим, что делать.
 Полина, поколебавшись немного, извлекла с груди конверт и протянула дочери, отчаянно махнув рукой: -Делайте, что хотите. Только я про вашего отца Семена уже четыре года назад все узнала, да вас уберечь хотела от этих известий. А теперь вижу, выросли вы. Садитесь, слушайте, расскажу, что знаю…

Можно ли осуждать сильную женщину Полину за ее долгое молчание. Ею руководили два основных инстинкта - самосохранения и любви.