Изображающий

                И. Рассказов
               
                Изображающий.

 Утро зеленью брызнуло в окно, распахнув его створки нахлынувшей прохладой. Свежий ветер бесцеремонно коснулся небритого лица и, уколовшись, отскочил в сторону. Ещё несколько раз он натыкался на спящего мужчину и снова, и снова терпел поражение от колкой щетины щёк, удивлённо косясь на его распластанное тело, чем-то напоминавшее собой распятие Христа.
Тишина слегка шмыгнула носом. Кто-то невидимый копался в бумагах за большим письменным столом, где горела оставленная с вечера хозяином квартиры настольная лампа, уперев круг света в раскрытую тетрадь. Корявый почерк, но вместе с тем без единой грамматической ошибки, тоненькой нитью смысла связывал прошлое с настоящим, пытаясь рассказать будущему о чём-то важном…
А человек спал…

Когда солнце выползло из-за крыш домов и резануло лучами по шторам на окне, тишина в комнате стала по-хозяйски шаркать больными ногами, ступая мягкими пятками по облупившемуся от краски полу. Звуки этих шагов как бы, между прочим, приблизились к лежавшему на диване мужчине и тот, кто до этого копался в бумагах за письменным столом, пробормотал что-то невнятное. Невидимый, он мог себе это позволить и не только это, пока человек спал. Так уж заведено было между ними: когда один спит – другой невидимый продолжает бодрствовать, охраняя покой этой маленькой квартиры с книжными полками от пола до потолка, с этим огромным письменным столом, с этим диваном и со всем тем, что задолго до этого дня было прописано на этих метрах.
Человек шевельнулся. Сначала глаза, потом нос, щёки, губы – мужчина мимикой пытался восстановить в своей памяти цепь вчерашних событий. Сознание в первые мгновения пробуждения ещё никак себя не обозначило. Оно лениво отбивалось от объятий сновидений, пытаясь расцепить скрюченные пальцы ночных образов. Мозг стал проявлять признаки жизни и вслед за веками глаз, запульсировал, отчего на лбу задвигались глубокие морщины. Брови съехались к переносице и что-то задумчивое застыло на лице.
Мужчина мутным взглядом уставился в потолок. Первая мысль была о том: «Где я?» Обычно такое приходит на следующий день после незапланированной вечеринки. Человек повёл руками по сторонам. Пальцы коснулись поверхности дивана и стали медленно исследовать его складки. Это успокоило. Что-то родное подсказывало ему: он у себя дома. С пробуждением, тот невидимый, что до этого восседал за письменным столом, стал растворяться в лучах солнца, игравшими в воздухе тысячами пылинок.
Виктор, наконец, широко открыл глаза и сделал один глубокий вздох, втянув через нос утреннюю свежесть просыпающегося города за окном. Громко глотнул, отчего его кадык дернулся подобно затвору винтовки.
«Вот это я вчера погулял… Бр-р… Так можно однажды проспать своё будущее. Странно, а оно у меня есть? Вот живёшь себе и живёшь и вдруг начинаешь осознавать, что завтра уже ничего не будет: ни рассветов, ни закатов. Страшно… А может ничего такого вообще и нет во всём этом? Нет этого здесь и не будет этого там… А если я ошибаюсь: и всё это есть и здесь, и там? Ну, допустим, что так… А интересно, там всё это точно такое или какое-то особенное? Наверное, всё-таки такое же, только без боли и радости. Не жизнь, а мечта… Ну, если честно мне всё это как-то совсем не по душе. Верить во всё подобное хочется, но почему-то прикоснуться к тому, что там - нет большого желания, да и к чему мне всё это после того, как меня не станет? Странно всё это: вроде бы с детских лет меня приучали об этом не думать, а мне всё равно думается. Всё чего-то ищу в том, что мы приходим в этот мир из неоткуда, а потом уходим в никуда. Каждый уходит по-своему, но если вдуматься, то всё происходит по одному сценарию: хлоп и готов! Это уже потом, кто-то начнёт выковыривать из твоей биографии какие-то эпизоды, и ты обрастаешь всякими подробностями и стоишь перед всеми, подобно вещи выставленной на распродажу в витрине магазина, а все ходят и дивятся, мол, смотри - какой человек был. Вот так задумаешься над всем этим, и такая тоска начинает сосать всё твоё нутро, и ты готов, чтобы ничего об этом не знать - пить без всяких уговоров: с кем попало и где попало. Пьёшь без суеты – будто вколачиваешь в себя невидимые ржавые гвозди, как бы приговаривая себя к тому, что неминуемо тебя посетит и скажет: «А я за тобой. Ты готов?» Ты начнёшь протестовать, мол, прочь и всё такое, да только всё это зря, потому что жалок человек в своём последнем порыве - подняться с колен. Маленький, одинокий и больше ничего, а так хочется хоть напоследок встать во весь рост, чтобы никто не мог на тебя «цыкнуть», указывая на место, обозначенное судьбой. Вот так размахнёшься и в морду и чтобы наповал, а там пусть судят: кто - прав, а кто - виноват…»
Виктор с некоторым усилием оторвал голову от дивана. Мысли испуганной стаей метнулись куда-то в угол, путаясь в длинной шторе у окна. Медленно поднялся и сел, ощущая во всём своём обмякшем теле какое-то брожение от выпитого накануне. На кончике языка он распознал кое-что из того набора, которым с приятелями скрасил прошлый вечерок. Покрутил головой, проверяя себя: сможет ли без посторонней помощи встать.
«Нормально. Бывало и хуже, а сегодня – это так, как будто после лёгкой контузии. Итак, на счёт три встаю и иду принимать душ, а потом…»

Когда его молодого актёра, по указке высокопоставленного чиновника решили обложить флажками, как зверя, за то, что  он посмел на сцене из образа участкового милиционера вылепить нечто гротескное, он ничего сначала не понял. Да, и не до этого тогда было: думал, что это ненадолго, а оказалось, что навсегда. Ещё опыт предыдущих поколений как бы подсказывал ему, что через всё подобное проходили все так или иначе заметные представители его профессии. Это успокаивало, и он просто решил переждать и вытерпеть, чтобы потом, когда-нибудь встать в центр сцены и сказать всем тем, кто правил этим миром всё, что сейчас накапливалось у него внутри. Виктор считал, что так он сможет «сохранить своё лицо. Да, он готов был вытерпеть ради этого дня многое, но только не унижение и когда почувствовал, что вокруг него образовалась пустота и те, кто когда-то был с ним рядом, отвернулись от него, он не стал ждать милости – он просто ушёл из профессии. Это был поступок, а может просто ошибка, но в любом случае – это его уберегло на некоторое время от неприятностей одних и столкнуло лицом к лицу с другими, где он должен был не на словах, а на деле, сжав кулаки, доказывать своё право на место под этим солнцем.
Целых десять лет о нём никто ничего не знал. Виктор как бы растворился в этом мире проблем. Сначала было трудно, а потом стало терпимо. Случайные заработки научили его ценить то малое, что дано человеку с рождения, и он ценил, а когда устроился работать могильщиком на городское кладбище, то даже повеселел, потому что увидел то, что до определённого момента скрыто от нашего сознания. Десять лет он рыл могилы и закапывал покойников. После такой работы вся правда жизни уже не была для него какой-то недосягаемой. Всё, что надо было о ней знать, он узнал. Как-то само собой пришли мысли: понятные и глубокие, и ему стало легче жить. В то время, пока люди обставляли себя какими-то условностями, стараясь «переплюнуть» друг друга в этом «мастерстве», Виктор просто закапывал их тела, покинутые душами и было что-то в этом правильное, а другими словами – законченное. Он размышлял так, что все мы живём не так: слишком много времени и энергии тратим на всякие «пустячки». Этих «пустячков» такое множество, что они, как назойливые мухи всё кружат и кружат над нами. Ладно, если бы только кружили, но они ещё и соблазняли, и люди не задумываясь, включались в непонятную игру. Сначала по чуть-чуть, а потом втягивались и как обезумевшие уже не могли оторваться, и порочный круг всё теснее и теснее охватывал их, где главным было – «достать» и «обогнать», ну и всё в таком духе. И «доставали»,  и «обгоняли», а наступал, так сказать, «момент истины» и ничего не могли сказать про свою жизнь, кроме одной фразы: «Господи, прости…» Ну, что до Создателя, то всё это ему так скоро наскучило, что он махнул на людей рукой и выставил на все подобные случаи заготовленную табличку с надписью: «Прощаю», чтобы не утруждать себя всей этой работой по отпущению грехов всем смертным. После всего этого люди успокаивались, и даже с некоторых можно было, брать пример, но только после их смерти. Эдакая умиротворённость опускалась на их некогда раскормленные лица с алчными взорами и было ощущение, что это пришельцы из ниоткуда, мол, заявились в эту жизнь, побыли и собрались в обратный путь. Виктор понимал, что всё это бутафория и за мнимой «добропорядочностью» некоторых усопших скрывалось такое их прошлое, где чуть ли не каждый второй «показывал зубы», мол, я такой, и вы все должны с этим считаться и даже после моей смерти, потому что я – есть я.
Когда всё подобное возникало в мыслях Виктора, он не мог на всё происходящее вокруг себя смотреть без слёз. В одном случае это были слёзы от сострадания, а в другом – от смеха. Чего-чего, а жить весело, во всё горло, человечество умело, и он был одним из представителей этой цивилизации, а поэтому, как все смеялся сам и смешил всех.
Вот совсем недавно заявились на городское кладбище «новые русские». Походили, как хозяева, поплевали себе под ноги, будто метили территорию и сразу же решили взять ситуацию в свои крепкие «натруженные» руки, сунув управляющему всем этим могильным хозяйством пачку денег. Тот даже поперхнулся от радости, а те ему, мол, хотим своего человека похоронить на центральной аллее. Управляющий глазами хлоп, хлоп и молчит, как рыба. А чего тут молчать, когда центральная аллея не резинка от трусов – всех на ней не похоронишь. Конечно, если в рост, так сказать, стоя закапывать и то не всем желающим хватит места, да и лежать лучше, чем стоять, а то получится, будто продолжаешь ехать в общественном транспорте и весь на нервах, потому что тесно и кто-нибудь обязательно тебе скажет: «Передайте на билетик уважаемый…» Кстати, если такие указания, ну насчёт того, чтобы закапывать усопших стоя поступят сверху, придётся закапывать, а пока этих самых указаний нет – вот и получается, что начинаешь искать потайные механизмы, а особенно тогда, когда тебе уже помаслили ладонь денежкой. Управляющий глазами-то хлопал, а сам про себя решал этот ребус, и получалось так, что место на центральной аллее надо всё же подыскать. Дал указание могильщикам, и те занялись замерами. Мерили с усердием, но места как не было, так и не было. Первым не выдержал Виктор. Он взял лопату и протянул её управляющему, мол, копай, а вдруг – получится. Тот на какое-то время сразу же пришёл в себя и оценил реалии более трезво. Сообразительный малый, хоть и без высшего образования. Наверное, именно это сыграло свою неблаговидную роль во всём дальнейшем. Недолго думая, управляющий тыкает пальцем на могилу, где похоронен, был актёр местного драмтеатра и говорит:
- Этого выкопать, а того, что привезут положить на его место.
- Держи, - произнёс Виктор только одно слово и дал «сообразительному малому» в морду.
Хорошо дал с оттяжкой. Тот на задницу и сел, а когда сел расплакался в голос. Жалкое зрелище, чем-то напоминающее ситуацию, когда у ребёнка отняли любимую игрушку. Когда слёзы закончились, посыпались угрозы в адрес Виктора. Какие-то они были с душком разлагающейся плоти. Управляющий пока всё это демонстрировал всем, кто в тот момент присутствовал при этом, был всё же не настолько уверен в результате, а поэтому то и дело испуганно озирался по сторонам. Видно понимал, что не прав, но отступить не мог себе позволить, потому что исповедовал принцип – «достать» и «обогнать». Виктор не стал вникать в содержание всех его угроз, а взял лопату, да прошёлся ею по всей кладбищенской канцелярии с таким размахом, что его «коллеги-копатели» даже заулыбались, разогнав на своих лицах угрюмость. Управляющий посчитал это дурным знаком и решил переждать стихийное «веселье» и на следующий день появился на работе в окружении «малиновых» пиджаков. Виктор ещё больше развеселился и заметил вслух, что в такой униформе ещё ни разу никого не приходилось закапывать. Он так и сказал: «Неужели синдикат клерков решил уйти из жизни всем составом?» «Новые русские» ведомые управляющим, который подскакивал всё это время на своих коротеньких ногах, как ужаленный маткой-пчелой, не ожидали такого «радушного» приёма и уже хотели доставать из внутренних карманов свои «пуколки», как могильщики, не сговариваясь, встали стеной как один против этих щеголеватых парней с накаченными шеями, вооружившись, кто, чем успел. «Малиновая гвардия» отступила, а потом Виктор, как главный застрельщик всего этого доходчиво объяснил, что лучше не переходить запретную черту и всё решить миром. Не поверите, но сработало, и  похоронили усопшего из числа  «новых русских» не на центральной аллее, а чуть в стороне. Виктор пояснил «малиновой братве», мол, место хорошее, да и спокойнее тут ему будет – намаялся сердешный, настрадался и ни к чему ему теперь вся наша суета, да и без жертв обошлись, а это, как не крути большой плюс в любом деле.

Вспомнил про всё это Виктор, рассматривая своё лицо в зеркале, и улыбнулся с какой-то печалью:
«Да, не Ален Делон…»
 Было время, когда оборачивались на него женщины на улице. Золотой век – чуть ли не каждая готова была прыгнуть к нему в кровать. Эдакие щебетуньи, ищущие себя во всём этом. А что теперь? А теперь вот это, что стоит сейчас перед зеркалом с припухшими глазами и смотрит на себя, пытается угадать собственные желания, чтобы понять смысл своего пребывания на этой земле. Да, было время и он крутил эту жизнь на всю катушку, а потом оглянулся и понял, что ничего человеческого уже не осталось за душой: встал – лёг, встал – лёг и так в бесконечном движении по кругу, без всяких чувств и обязательства. А ведь было время, когда с цветами в зубах лез по балконам на девятый этаж, чтобы обладать той, о которой мечтал и даже стихи писал и пробовал сочинять песни.
«Да, батенька, проглядел жизнь, проглядел…»
В прихожей дёрнулся телефон, оглашая пространство квартиры каким-то неестественным звуком. Виктор оторвал взгляд от зеркала и прислушался. Ему показалось, что кто-то, не он, заторопился к аппарату.
«Фу, ты чёрт, по-моему, у меня в гостях глюки. Пора делать передышку, а то так можно допиться до моно спектакля» - подумал Виктор и бросился обгонять того, кто вместо него хотел снять телефонную трубку.
- Виктор?
- Он самый, - ответил тот, прилаживаясь на тумбочке под светильником.
- Витюша, это я Смоляков, - голос в трубке радостно завибрировал. – Узнал?
- А я и не забывал тебя Серж, - Виктор постарался придать своему голосу некоторую независимость.
- Слушай, старик, есть работа, - Смоляков пытался перекрыть криком помехи на линии.
- У меня уже есть работа, - спокойно произнёс Виктор.
- Да? – голос в телефонной трубке несколько поутих. – Неужели я опоздал? А может можно будет совместить? Тут такая роль…
При этих словах Виктор весь напрягся. Он почувствовал, как из его прошлого что-то царапнуло спину, и чьё-то доброе лицо коснулось его лопаток. Кто-то прыгнул ему на плечи, и внутренний голос замурлыкал забытую мелодию: «…та-та-та, та…»
А Серж, так они звали его на курсе, когда учились на театральном факультете, что-то всё говорил и говорил. Получалось так из всего сказанного им, что он предлагал по существу «расстриге», человеку, отошедшему от цивилизации, замкнувшегося от всех, чтобы ничего не вспоминать и ничего не знать, главную роль в своём фильме.
«А почему бы и нет?» - подумал Виктор, пытаясь понять то, что лежало сейчас перед ним и дразнило, бессовестно растопырив свои прелести.
- О чём кино? – спросил он Сержа, гася в себе поднявшееся волнение.
- О жизни…
- Где жизнь, там и смерть.
- Не без этого, старик. Одно всегда рядом с другим….
- Классика…
- Ну, вообще, да, но только о днях сегодняшних.
- Римейк?
- Нет-нет, совсем чудная история. Такого ещё не было. Так ты согласен?
Виктор выдержал паузу, как бы взвешивая предложение. Правая рука тем временем ощупывала небритое лицо.
- Ты меня, когда видел в последний раз? Прошло столько времени – я изменился и изменился не в лучшую сторону…
- Так ты об этом? Старик, всё это пустяки, так сказать, семечки. Я тут на днях хоронил родственницу, ну и наткнулся на тебя. Сначала не признал, а потом навёл справки о тебе и вот позвонил.
- Значит, мой внешний вид тебя не испугал?
- Нормальный вид. Мне как раз такой персонаж и нужен.
- Это что же за кино такое у тебя, где могильщик тянет на главную роль?
- Ну, я же говорю, что чудная история. Так что, будешь у меня сниматься? Деньги хорошие, да и в профессию вернёшься. Три месяца работы и ты опять на коне. А?
- Согласен, - прохрипел Виктор.

Возвращение – это всегда так волнительно, столько ощущений, что порой бывает трудно передать словами. Как-то он посетил город своего детства. Ещё когда подъезжал, всё хотел через вагонное стекло рассмотреть что-то знакомое из прошлого. Знал, что не увидит, и всё равно ловил в очертаниях привокзальных построек то неуловимое, что могло ещё где-то задержаться в сегодняшних днях из его детства. Проводница, дородная женщина с красивыми чертами лица ещё сказала, мол, занавески не прожги.
Родной город встретил его мокрым асфальтом. Разжиревшие таксисты ломили такие цены, что, глядя на них, казалось, что те предлагают, чуть ли не объехать весь шар земной на своих потрёпанных авто. Виктор не стал торговаться, открыл по-хозяйски дверь первого «частника» и как-то буднично сказал водителю:
- Поехали.
- Куда? – тот встрепенулся, сонно поводя глазами.
- Домой, - ответил Виктор и махнул рукой впереди себя.
Водитель с плутоватым выражением на лице стал быстро оглядываться, ища попутчиков, чтобы срубить побольше денег за поездку. Виктор перехватил его взгляд и спросил серьёзно:
- Мы едем или будем набирать экскурсионную группу?
- Так это, - водитель хотел ему объяснить, мол…
- Если едем, то едем, а то пешком пойду.
Да, наши дороги – это что-то. Столько в них ненависти ко всем нам. Что ни поворот, то выемка, что ни перекрёсток, то колдобина. Казалось бы, артерии жизни, как их окрестили в народе, а присмотришься к ним: с такими «артериями» и до «инфаркта» недалеко.
Водитель оказался первостатейным матершинником. Пока ехали «обласкал» власть на все лады. От услышанного у Виктора на душе стало даже как-то спокойно. Любил он, когда народная признательность давала о себе знать. Сколько интересного можно было узнать о тех, кто восседал в коридорах власти. Ни тебе: ни судов, ни прокуратуры, а люди такие «шили дела» чиновникам, что если бы вдруг однажды сказанное ими обрело реалии, то, сколько бы начальников отправилось корчевать лес и добывать уголёк в северные широты нашей Родины.
Как бы там не было с дорогами, но встреча с городом детства состоялась. Виктор, расплатившись с водителем, с бьющимся сердцем в груди вошёл под тень деревьев, которые за то время пока его здесь не было, сильно постарели. Он трогал их кору и вспоминал, как ещё мальчишкой карабкался по стволам, обдирая коленки. Слёзы стояли в горле от всего этого, нахлынувшего на него в один миг.
По утрам он выбегал во двор, и солнце разлапистыми лучами хватало его взъерошенную голову. Утренняя прохлада бодрила, и он слега нахохлившись, начинал высвистывать под окнами своих друзей.
Виктор с нескрываемым любопытством осматривал двор своего детства. Всё те же палисадники обвитые диким виноградом, скамейки, почерневшие от времени, стол, где старшие забивали «козла», а по праздникам устраивали весёлые посиделки, песочница, засыпанная доверху песком, а ещё фруктовые деревья, разбросанные по всему двору. По весне они наряжались в пахнущую зелень, где в цветах трудолюбивый жужжащий народ копошился, собирая нектар. Уже потом, когда вишни темнели, а абрикосы от собственной тяжести шлёпались на землю, они всем двором устраивали всякие праздники. Мать Виктора была мастерицей на всякие там пироги и вся ребятня с удовольствием уминала ароматные куски, начинённые яблоками и грушами. А какие у неё получались вареники с вишней и клубникой. Возьмёшь вот так стиснешь зубами, и кисло-сладкий сок брызжет во все стороны, а если ещё всё это приправить сметанкой, да сахарочком посыпать, то тут и слов никаких не надо…

Когда Виктор положил трубку телефона на рычаг автомата, именно этот вкус он ощутил на кончике своего языка. Сначала испугался, а потом понял, что это знак – хороший знак.
И действительно – так и случилось. Он без осложнений вошёл в роль, будто не было десяти лет перерыва. Виктор, как одержимый врезался в забытую стихию и вращал себя так в ней, что окружающие дивились его энергии и шептались по углам, мол, дал Бог человеку талант. Он не прислушивался, да и не в его это было правилах: водить ушами по сторонам. Виктор интуитивно всё это чувствовал и так, и только краснел, как ребёнок, которого взрослые застали в укромном месте за разглядыванием журнала с обнажёнными женскими фигурами. После того, как фильм вышел на экраны кинотеатров страны, посыпались предложения от разных режиссёров. У нас это обычное явление: стоит появиться чему-то неординарному, не похожему на всё предыдущее и тут же, как по команде выстраивается очередь, чтобы сделать копию на то первое, что обратило на себя внимание. Оглянешься потом через некоторое время на всё это и видишь, как всё одинаково и неинтересно.
Виктор про всё это знал, а поэтому на все поступаемые предложения сниматься реагировал с осторожностью. Ему не хотелось быть похожим на то, что уже однажды он сделал в кино. Его уговаривали и он, как человек с широкой душой порой соглашался, но, согласившись, переворачивал играемый им образ так, что режиссёры иногда хватались за сердце, потому что это было не похоже на то, что хотели от него они. Опять следовали уговоры, а он, как полоумный отбивался от них и строил из себя такого дурака, что те разводили руками, мол, талантлив подлец и тут ничего не поделать. Ему только это и надо было, чтобы не мешали и верили, и он выкладывался на все сто процентов, а то и больше. И так получалось, что каждая его роль была маленьким открытием, где человеческая душа исповедовалась перед будущим, прося прощение у прошлого за всё то, что не получилось в этой жизни по вине человека.

Гримёрша совсем ещё девочка, дрожащими руками трудилась над его непослушными волосами, слегка касаясь их тонкими пальцами. Виктор жмурился от удовольствия, чувствуя еле уловимую вибрацию девичьих рук. Он был в хорошем настроении и то и дело отпускал шутки, рассматривая в зеркале нетронутую красоту женского лица.
- Наташенька, а как вам всё это действие, где мне придётся изображать из себя эдакого падшего человека? Не кажется ли вам, что это не моя роль?
- А мне нравится, - гримёрша смело взглянула в его отражение в зеркале. - Падший человек – это тоже человек.
- У-у, какая ты? – Виктор улыбнулся. – А что мы делаем сегодня вечером?
Повисла неловкая пауза. Она подобно увертюре призвана была настроить происходящее сейчас на какое-то продолжение. Виктор всю эту науку уже проходил и не один раз, а поэтому вёл себя, как охотник, слегка подтрунивая над гримёршей. Та смотрела на него распахнутыми глазами, и было ясно, что она его обожает. Именно это её «обожание» веселило его, и он уже знал, что сегодня вечером они будут уже вместе. Она в отличие от него об этом ничего не знала, она просто молчала и продолжала, как в забытьи дрожащими пальцами орудовать в его волосах.
- И чего мы задумались? Страшно? Страшно, - ответил он за неё. - Старый дядька со сломанной судьбой протянул свою руку и…
- Не говорите так, - гримёрша покраснела. – Это неправда.
- Ну, вот: я так и знал, - Виктор печально улыбнулся, - влюбилась дурёха. Ну, что ж вы такие…?
- Какие? – она посмотрела на него с вызовом.
- Странные и милые, - ответил Виктор, и из него полезло «гусарство». – Вот так взял бы сейчас поднял тебя на руки и унёс на край земли и чтобы никто не смел, сказать дурного слова нам вслед, потому что не дано всем им, - он кивнул в сторону съёмочной группы, - понять всё это. Чем дольше живёт человечество на этом свете, тем больше следует своим предрассудкам: этого нельзя, это не трогай… А мне хочется…
- И мне, - еле слышно прошептала она и незаметно сжала ладонями его седеющую голову.
Такое и раньше с ним случалось, но то всё осталось в прошлом, а это вот сейчас стояло перед ним, и надо было принимать решение. Промедлишь, и промелькнёт мгновение, оставив после себя непонятные ощущения и запахи. Виктор почувствовал, что ему и хочется идти дальше, и какой-то страх путается под ногами, сжимает сердце и мысли, трезвые мысли стали кружить в голове под тонкими девичьими пальчиками.
«Стоп, а что потом? Где, та черта, за которой всё оборвётся? И как мне быть потом, если ничего не останется от всего этого?»
Не имел он морального права тащить её в свою жизнь, где было всё: и беспробудное пьянство, и всякие случайные женщины, да и всё в его мире было какое-то рванное, штопанное. Порой хотелось от всего этого закрыться руками и бежать, куда глаза глядят.
Как он не ругал себя за это своё «гусарство», то, что должно было между ними произойти – произошло. Наташка вошла в его жизнь. Она сама пришла к нему, и до самого утра они говорили друг другу непонятные, но вместе с тем приятные слова, пытаясь соединить их в одно целое, и целовались до боли в губах. Когда закончилась работа над фильмом, он просто привёл её в свою обшарпанную квартиру, где их отношения получили продолжение. Теперь он просыпался по утрам, втягивал носом запах чая и наблюдал, как это создание входило босыми ногами в комнату и, наклонив слегка голову набок, мило улыбалось, предлагая бутерброды на пластиковом подносе. Они завтракали, насыщая себя калориями, а потом, если не было срочных дел, занимались любовью, фантазируя при дневном свете на тему страсти.
Виктор любил её, как женщину и как ребёнка одновременно. Он был опытнее, и это давало ему кое-какие преимущества в их любовных играх. Именно эти его преимущества позволяли ей постигать тот опыт, который появляется обычно у женщин только с годами. Она была ему благодарна за это и плакала от счастья, подчиняясь его правилам игры.
Как-то сидя за ужином, она спросила Виктора:
- А ты кто?
Тот удивлённо посмотрел на неё, мол, вот тебе - приехали. Она улыбнулась своей детской улыбкой и добавила:
- Как называется твоя профессия?
«Час от часу не легче» - подумал он, не отводя взгляда от её серых глаз.
- Твои вопросы – это что? – Виктор пошевелил губами.
- Мои вопросы – это мои вопросы и в них есть то, что меня волнует, - она опять улыбнулась и снова повторила: - Ты кто? Почему ты – это ты?
Виктор уловил смысл, как ему показалось, и ответил:
- Потому что я – это я и моя профессия – изображатель. Я изображаю тех, кто мне близок или совсем на меня не похож. Изображая всех их, я продляю им жизнь. Пока я нахожусь в таком состоянии – я чувствую себя их частью…
- А как себя чувствует твоя жизнь, пока ты проживаешь чужие?
- Моя? – Виктор сделал серьёзное лицо. – Она отматывает свой срок, за которым неумолимо последует когда-нибудь…
- А вот про это мне слушать не хочется. Это мне не интересно, - она расстегнула на себе халат и сказала: - Я хочу родить тебе ребёнка.
Опять повисла пауза, но уже другого порядка: не было в ней ничего от увертюры, хотя как знать, как знать. Виктор встал и, не произнося ни единого слова, обнял свою Наташку и прошептал ей в самое ухо:
- Ну, зачем тебе я? У меня столько всего было в жизни, что…
- Не говори так. Прошу тебя, относись к этому с пониманием. Если бы не твоя эта жизнь, то мы с тобой никогда бы не встретились. Пусть всё было и будет, ведь главное во всём этом не то, что уже прошло, а то, что есть сейчас между нами. Мы вместе и … поцелуй меня.
Виктор прижал её тело к себе и почувствовал, как вздрагивает её обнажённая грудь. Он нашёл губами её переносицу и поцеловал.

Через девять месяцев у них родилась девочка. Виктор с восторгом смотрел на свёрточек в своих руках. Что-то тёплое попискивало в одеялах и это «что-то» было продолжением всей его непутёвой жизни. Наташка смеялась, то и дело демонстрируя ему свою красоту и молодость, мол, любуйся и владей – я вся твоя и ты мой и никуда тебе не деться, потому что я тебя люблю. Было во всём этом такое превосходство над прошлым, что Виктор, выбритый и подтянутый, пахнущий ранней весной притягивал её к себе, как магнитом. Он её желал.
Семейное счастье накрыло его с головой. Каждую свободную минутку Виктор, стоял на коленях или перед детской кроваткой, или перед женой, целуя её ноги, как бы молча каялся в том, что было в его жизни до этого дня. А было всякое и это «всякое» чёрным крылом наносило на его лицо тонкие узоры из морщин. От всего этого он раньше хотел «убежать». Делал это всегда одинаково: вливал в себя стакан водки, а то и больше и нисколько не хмелея, начинал себя кромсать невидимыми раскалёнными клещами. Теперь же, когда он был не один, что-то пришло другое, и он просто беззвучно молился неведомым богам за своё пробуждение.
Жизнь текла размеренно, даря каждый день их семейному очагу новые открытия и впечатления. Где-то там за всем этим была работа, где Виктор честно вёл летопись человеческих судеб. Примерно полгода назад ему предложили роль капитана подводной лодки. Он, не раздумывая, согласился, а когда согласился, понял, что такого в его актёрской судьбе ещё не было.
Вот и сегодня, когда снимали эпизод прощания с женой, после которого его герой уходил в плаванье и по сценарию должен был погибнуть, он весь какой-то был не такой. Виктор вошёл в образ настолько, что когда надо было отснять прощальный поцелуй, даже партнёрша, игравшая в фильме его супругу, покачнулась от той проснувшейся страсти в его мужском теле. Поцелуй действительно получился настоящим. Режиссёр выждал и крякнул, довольно потирая морщинистые руки:
- Витюша, плёнка не безразмерная и потом: откуда в тебе столько бабьелюбья?
- Эх, - тот обернулся, - настоящий мужик без такого поцелуя, что бутылка без пробки. Напиток выдыхается из такой ёмкости…
- Философ, - кто-то хихикнул из съёмочной группы.
- А по мне хоть так, хоть эдак, но запомните господа киношники: прощаясь, человек уходит, а когда вернется, не знает, но пока его нет – всё, что он оставляет должно быть «на замке». Пока он отсутствует, никто, слышите, ни одна душа не имеет права проникнуть на его территорию.
- А если он не вернётся? – подала голос Аллочка, игравшая в фильме его жену.
- Ждать надо и верить, - произнёс Виктор, печально посмотрев ей в глаза. - Вот ты этому никогда не научишься, хоть и красивая баба. Порода у тебя такая – нравиться всем…
- Ну, а что в этом плохого?
- А то, дорогуша, если я захочу, то уже сегодня ты будешь моей.
- А я и так твоя вся без остатка, - Аллочка в улыбке раздвинула слегка припухшие губы.
- Это по фильму, а по жизни всё получается не в твою пользу – женат я.
- И что никак, никак? Я ведь согласная…
- Извини, но гаремы ещё советской властью были отменены. Придётся тебе довольствоваться только тем, что есть в сценарии фильма, - Виктор улыбнулся, рассматривая Аллочку в упор.
- Я бы этих сценаристов, - та метнула злой взгляд в сторону лысоватого человека в бейсболке. – Импотенты, ни одной постельной сцены…
- Стоп, стоп, - вмешался режиссёр, - всё это и сколько хочешь после работы, а в моём фильме…
- Я хочу полёта, а тут одни поцелуи.
- Но какие,  - Виктор раскинул руки и с пафосов произнёс: - Дарю, пользуйся.
- Кобелина, сколько тебя знаю, а ты всё такой же и тянет нас баб к тебе…
- Ну, это всё в прошлом, - Виктор понимающе оглянулся на режиссёра и спросил того: - Переснимать поцелуй будем?
- Нет. Одного его хватит на две картины. Не поцелуй, а сказка…
Всё это время пока на съёмочной площадке шёл разговор, левая грудь ощущала какое-то присутствие в себе постороннего предмета. Отойдя в сторону, Виктор достал пузырёк и незаметно сунул в рот несколько маленьких таблеток. В глазах поплыли круги, и темень стала наползать откуда-то сверху. Он закрыл глаза и облокотился спиной об угол какого-то строения. Ноги, как ватные из последних сил держали его тело, и было ощущение, что ими он всё глубже и глубже погружается в землю. Это продолжалось недолго, после чего свет острой иглой проник в его сознание, и из прошлого выплыло лицо матери. Было в нём что-то печальное. Виктор попытался даже о чём-то её расспросить, но слова беззвучно сорвались с губ и повисли в воздухе в виде белых облачков, которые подхватил налетевший ветер и понёс куда-то вдаль. Ему стало легче. Один вздох, ещё и ещё…
После этого случая Виктор ничего не сказал дома, но Наташка с порога прочитала по его глазам, что он вернулся «оттуда». Она набрала в ванную воды и посадила его в неё. Её руки мыли усталое мужское тело, и было ощущение, что это вовсе и совсем не он, а ребёнок, который вернулся домой после прогулки и теперь заботливая мать приводит его в порядок. Она осторожно мылила плечи, грудь и приговаривала в пол голоса: «Всё будет хорошо».

Прошёл месяц. Кое-как, почти на бреющем, Виктор закончил сниматься в фильме про подводников. Отказавшись от традиционного застолья в честь этого, вместе с семьёй укатил в отпуск, выбрав захолустную деревню где-то на Урале. Встретили их там с каким-то неподдельным интересом. Так получилось, что все, кто жил на этом краешке земли, давно были оторваны от всего остального мира, а поэтому появление на деревенской улице приезжих стало событием особым для старожил. Все высыпали на улицу и дали себе волю, забросав Виктора вопросами. Тот держался молодцом. Со стороны казалось, что в родные края вернулся хозяин. Кто-то ему жаловался на местную власть, кто-то пытался узнать подробности о том, как обстоят дела в столице, и почти каждый приглашал пригубить чарочку. Виктор отмахивался и врал, что не берёт эту гадость в рот с детства . Наташка смеялась, любуясь тому, как быстро он нашёл общий язык с людьми.
Деревня была небольшая - дворов десять. Виктор выбрал избушку на самом краю, где редколесье вплотную подступало к изгороди. По хозяйски осмотрел постройки и сказал:
- Мечта детства.
- Что? – переспросила его Наташка.
- Говорю, что с детства мечтал о подобном: ни тебе унитазов, ни горячей воды…
- Чудной ты какой-то. Без этого человеку нельзя. Конечно, иногда полезно выбираться из цивилизации, чтоб почувствовать прелесть свободы от всего того, чем напичканы современные города. Здесь острее всё чувствуешь, и образы, возникающие от всего этого в голове, наполнены какой-то чистотой…
- Умная ты у меня, - Виктор улыбнулся.
Их дочурка Алёнка тем временем уже что-то выковыривала из травы, мурлыкая про себя только ей понятную мелодию.

Время пролетело незаметно. В последний день, перед самым отъездом, они устроили прощальный костёр и пекли в золе картошку. Пламя лениво облизывало слегка сыроватые дрова. Еле уловимое шипение временами вырывалось оттуда, привнося в мир звуков новые тембра. Хотелось вот так сидеть целую вечность, смотреть на огонь и думать о чём-то неуловимом. Говорят, что в такие минуты время замедляет бег, даря, как бы людям лишние мгновения жизни, без всякого вычета из общего числа, отпущенного Создателем. Эти мгновения настолько невесомые, что их не чувствуешь. Просто сидишь и думаешь о чём-то неуловимом. Сознание обретает свободу, и от переполняемой радости на глаза наворачиваются слёзы, и начинаешь понимать – не зря всё это. Смотришь на этот мир и любуешься его гармонией, где травинка к травинке, камушек к камушку. Сидишь весь  такой незаметный во всём этом и имя тебе – «песчинка». Никто тебя не знает и ты спокойный, как танк и только этот костёр и твои мысли, в которых вся твоя жизнь упрятана в образы и символы… Вот так бы и сидел дальше никому не мешая, всех любя и прощая. Всё ничего бы, но вечность тебя ждать не будет – ей надо торопиться дальше. Возьмёт, да и толкнёт тебя в бок, и ты качнёшься, возвращаясь в действительность, а тут уже всё по-другому и время летит куда-то, и нет ему ни конца и ни края, потому что оно бесконечно.
- Ты, о чём думаешь? - Наташка сложила свою голову к Виктору на плечо.
- Сам не знаю… Так как-то – обо всём, - ответил он, отрывая взгляд от костра.
Они помолчали, вслушиваясь в ночную тишину. Всё жило: перешёптываясь и перемигиваясь. Тут же в одеялах сопела Алёнка, путешествуя в своих снах то зайчиком, то белочкой, прыгая с одной картинки на другую.
- Ты меня любишь? – Наташка прижалась своим телом к Виктору.
- Угу…
- А это как?
- Сам не знаю как, но всё по-честному.
- Спасибо.
- За это не благодарят, - Виктор повернул к ней своё помолодевшее лицо. – Я тебя обожаю. Чтобы я не сказал тебе о своих чувствах – это будут всего лишь слова, которые при определённых обстоятельствах можно поменять местами или вообще заменить на что-то далёкое и не по теме, а поэтому давай помолчим… Может нам с тобой удаться всё это, что сейчас происходит с нами и вокруг нас запомнить надолго, надолго…
- До самой смерти?
Кода Наташка это произнесла, что-то большое сделало над ними в тёмном небе круг и будто чьё-то крыло прочертило в звёздном небе тайный знак.

Спустя месяц после этого, Виктор почувствовал себя плохо. Шёл самый обычный съёмочный день. Работа ладилась, и ничего не предвещало такого, чтобы бить в набат. Единственное неудобство, присутствовавшее на съёмочной площадке – это жара. Солнце будто объявило всему живому войну и жгло так безжалостно, что даже в тени не было возможности укрыться от этого пекла. Виктор не сразу почувствовал боль в левой груди. Она подкралась незаметно и лёгким покалыванием стала прокладывать себе путь к его сердцу.
«Только не сегодня. Дай доиграть, а то перед людьми неудобно получится: столько готовились и нате вам… Я, если хочешь, сам, потом приду добровольно, но только не сегодня и не сейчас».
Боль не собиралась отступать. Виктор стиснул зубы и прикрыл глаза.
«Что ж ты такая не сговорчивая? Не зря тебя недолюбливают… Не зря»
 Он присел у дерева, воспользовавшись паузой, массируя левую грудь правой рукой. Виктор не хотел сейчас никому попадаться на глаза. Это его проблема и только он её должен решать. Боль как будто стала отступать. Что-то немеющее растекалось в области сердца. На языке обозначился вкус спелой вишни. Виктор затравленно метнулся сознанием к дочурке, от неё по хрупким мосткам к жене и…

Уже когда его не стало, и жизнь размеренно потекла, но без него по этим дням и бездонным ночам, где всё продолжал витать его образ, врываясь с экранов телевизоров в квартиры человечества судьбами его кино-героев, Наташка, перебирая бумаги, наткнулась на конверт, на котором было начертано его рукой: «Тебе». Это было письмо…
«Наверное, это всё же случилось, раз ты держишь сейчас моё послание в своих руках. Хотел отсрочить свой уход – не получилось. Теперь-то чего уж слёзы лить – пожил, а ты поплачь – будет легче. Алёнку береги… Мне всегда хотелось знать: «Как там будет после всего этого?» Иногда себе это представлял, а случись это завтра, и все мои фантазии подобно мыльным пузырям лопнут от первого шального прикосновения ветра.
 Помнишь наш разговор у костра? Ты ещё тогда спросила меня: «О чём я думаю, когда смотрю на пламя?» Так вот тогда я не стал тебе говорить, а вот теперь скажу, что думал я о том, что никогда не увижу тебя старенькой. Я при любом исходе уйду первым, потому что я старший. Вот и получается, что я обречён на всё это. Ты сильно не убивайся, меня это будет печалить… Кстати, из всего того, что я возьму туда с собой будет твой образ, наполненный светом, которым одаряет всех нас жизнь, когда мы молоды и стоим в самом начале своего пути. Да, мой путь был не самый лучший и всё, что у меня было в жизни больше никогда не повториться, но я загадал, что если однажды мне удастся отсюда вырваться в очередную «командировку», я буду совершенно другим. Прости, но вот такой я. Очень хочется, чтобы хоть кто-то помнил обо мне там, где случается что-то хорошее и красивое. Если тебе не трудно - одень на моё день рождения то платье, которое я тебе подарил когда…»
Письмо обрывалось на этом месте. Было ощущение, что тот, кто его писал, просто отлучился на минуту и вот-вот должен вернуться, чтобы его дописать, но оттуда, куда он ушёл - не возвращаются…
               
                Май 2007 г.