Письма

                И. Рассказов.
                Письма.

 Он сидел в кресле, наблюдая за тем, как сын паковал вещи в картонные коробки. Альбомы, журналы, книги аккуратно укладывались рядком, поглядывая на хозяина квартиры потёртыми корешками и пожелтевшими страницами.
- Пап, ну зачем тебе весь этот хлам? – молодой человек взвесил в руках подшивку журналов. – Кому они теперь нужны? На дворе время информационных технологий и всё это, ну, просто – балласт.
- Пакуй, пакуй, - седой старик улыбнулся. – Не знаю для кого как, а мне дорога каждая вещь, где есть отпечаток прошлого. Да, и чего бы стоили твои информационные технологии, если бы не этот, как ты говоришь - «хлам». В нём есть то, чего лишены все ваши компьютерные идолы, перед которыми вы пресмыкаетесь сутками, теряя своё здоровье…
- Опять ты завёлся?
- Боже упаси, - старик рассмеялся. – Я просто прошу – уважь старость.
- Ну, как знаешь.

Время отсчитывало размеренно секунды и минуты. Жизнь текла по заданному маршруту, неторопливо перелистывая день за днём, как это было и вчера, и сегодня, и десять лет назад, и двадцать.
Старик наклонился из кресла и, дотянувшись до стопки книг, вытащил оттуда самую потрёпанную. На обложке едва можно было прочитать: Виктор Гюго – «Человек, который смеётся».
«Ты смотри – жива старушка, - он провёл по ней ладонью. – Сколько же тебе лет?»
Старик открыл и прочитал год издания.
«Удивительно, пятьдесят лет прошло, а смысл этой книги остался неизменным. Те же слова, те же чувства и страсти, тот же драматизм и всё ради того, чтобы люди смогли, когда-нибудь разгадать для себя этот жизненный ребус и может быть, никогда не наступать «на грабли» под названием - «обстоятельства».
Старик стал перелистывать пожелтевшие страницы с пометками на полях. Ещё в молодости он, читая ту или иную книгу, делал пометки, а потом переписывал интересные высказывания и мысли в толстую тетрадь.
«Удивительная книга. Удивительная тем, что не для каждого она была понятна уже тогда, а теперь… А что теперь, когда книжный рынок переполнен детективчиками и романчиками написанными бывшими кухарками для таких же затурканных, какими были они совсем недавно сами? Интриги на уровне коммуналок с претензией на что-то из области королей французских династий, юмор, умещающийся в спичечный коробок, ну и всё такое, где так всё просто и откровенно, что можно читать глазами, а думать о чём-то совсем другом и при этом варить щи или солить капусту. Мельчает нынче читатель. Мельчает…»
Старческая рука извлекла из страниц книги сложенный вдвое листок бумаги. Глаза пробежали начало написанного:
«Милая, без тебя время отказывается отсчитывать секунды и минуты. Трудно представить, что станет с миром, если ты решишь уйти от меня. Уйти не потому, что разлюбила, а потому, что устала ждать. Может быть, я всё   напридумывал себе и ничего страшного не происходит между нами. А если всё же происходит? Что тогда? Я прекрасно осознаю, что мир не всплакнёт по нам. Ну, подумаешь: разбежались двое… Такое в наше время не редкость. Да собственно и раньше это было и ещё будет и не раз, и сотни, тысячи раз. Вопрос только в том, кто отбирает всех их в этот длинный список на обретение одиночества по сниженным ценам? Да, мир по нам не всплакнёт. Ну, кто мы для него? Мы – никто. Несмотря на это, хочется, чтобы так не было и уже сейчас мне не хватает воздуха, и всё светлое в одночасье померкло, и силы мне изменяют, и я просто не знаю, отчего судьба так легко расправилась с нами, отдалив тебя от меня. За что?»
Старик ещё раз перечитал последнюю фразу. Память неуверенно вытаскивала из своих запасников события давно минувших дней. Вот он молодой и красивый, а рядом с ним белокурая девушка. Она заразительно смеётся и кажется, что её смех слышат все вокруг. Вот они целуются. Её губы, мягкие и вместе  с тем страстные ищут его  и находят. Он обнимает её за плечи. Тело чувствует, как девушка прижимается к нему и глаза… Эти глаза, как две звёздочки пронзают пространство между ними, обжигая и маня, куда-то в неизвестность, где может быть давно скучает их счастье.

- Пап, здесь какие-то тетради… Их куда? – голос сына вернул старика к реалиям.
- Что за тетради?
- Возьми, посмотри, - он протянул отцу несколько тоненьких тетрадок в разноцветных обложках.
- А-а, это не мои… Это твои. Хочешь взглянуть, как ты учился? – старик лукаво улыбнулся.
- Ты, что их сохранил?
- Конечно…
- Ну, и зачем?
- Затем, чтобы вернуть однажды тебя в твоё прошлое.
- Ты серьёзно?
- Вполне. Забывая о прошлом, мы лишаемся настоящего, не говоря уже о будущем…
Наступила тишина. Старик расправил на коленях листок бумаги и, наклонившись, продолжил чтение неотправленного письма:
«Уже неделю я не вижу тебя. Где ты? Что с тобой? Я пытаюсь гнать от себя всё плохое – не получается. «Доброжелатели» нашёптывают про тебя такое, что мне хочется выть волком. Мои мысли, как будто сговорились, объявив мне войну, и не хотят быть другими. Голова раскалывается, и нет ответа на вопрос: «Куда ты исчезла?» Порой мне кажется, что тебя и вовсе не было в моей жизни, а если и была, так только в снах, куда ты ещё приходишь иногда и молча смотришь на меня.
Чушь! Какая чушь! А как же вкус твоих губ? А запах твоих волос? А тепло твоих рук? Откуда мне всё это было знать, если бы не было тебя?
Возвращайся… Я тебя люблю. Мне трудно до тебя докричаться, да и слова не всесильны, донести до тебя мои чувства. Они всего лишь слова, сложенные из букв и слогов и не несут ответственности за свой смысл… Вот опять я ударился в философию. Наверное, я тебе покажусь смешным. Ну, и пусть: лучше быть смешным, чем несчастным, так хоть ни у кого не будет повода меня жалеть…Любимая не исчезай…»
На этом месте письмо обрывалось.
Старик оторвал взгляд от листка бумаги и, прищурив глаза, посмотрел куда-то сквозь пространство комнаты. Было ощущение, что он пытается вспомнить образ той, к кому написано это письмо в далёком прошлом. Да, он отчётливо помнит эту белокурую девушку, ответившей ему взаимностью на его признание в любви. Они строили планы на будущее и даже подыскивали имена своим будущим детям. Для них всё было очевидным: если любовь, то любовь до глубокой старости, если семья, то обязательно пучеглазая ребятня, если счастье, то в равной степени и для одного и для другого. А как иначе?
Она ловила каждый его взгляд. Он даже сейчас помнил через столько лет, как она смотрела на него, чуть-чуть подрагивая длинными ресницами и как ему было хорошо, когда он прижимал её всю к себе и целовал в ямочку на подбородке. Как это было давно… Им завидовали однокурсники. Конечно, кто-то распускал и сплетни, не без этого, но долго они не жили. По мановению «волшебной палочки» лопались, как мыльные пузыри, а они продолжали друг друга любить и тем самым ещё больше удивляли всех вокруг.
Первой возмутилась их постоянству в отношениях общая подруга - Людок. Разбитная деваха, менявшая «партнёров по сексу» запросто, поддерживая тем самым свой имидж среди представителей противоположного пола: легко доступной и безотказной. На самом деле всё было совсем не так. Никакой она и не была легко доступной, а уж безотказной и подавно, скорее наоборот. Просто она умела создавать видимость того, чего, в сущности, и не могло быть. Как потом стало известно, что Людок с первого курса неровно дышала в его сторону, а он почему-то выбрал не её, а белокурую Натку и сделал это так красиво, что все поняли – это серьёзно и может быть, навсегда. Людок завидовала по-чёрному. Знала, что так нельзя, но ничего не могла с собой поделать.
Как-то в один из новогодних вечеров, она решила его отбить у подруги. Пока в одной из комнат их общаги народ веселился, Людок, улучив момент, пробралась в его комнату и, раздевшись до гола, забралась в его постель. Пока ждала, уснула. Проснулась оттого, что кто-то её ласкал бессовестно трогая все её интимные места. Он завелась. Этому способствовало ещё и выпитое до этого спиртное. Под утро только стало ясно, что в пьяном угаре, она перепутала комнаты и отдалась не тому, на кого нацелилась, продемонстрировав нечаянному счастливчику всю себя. По институту поползли слухи, переродившиеся потом в анекдоты. Как бы там ни было, но искусственный имидж безотказной и легко доступной был подкреплён конкретным примером.
Старик чему-то улыбнулся, неотрывно глядя в одну точку.
- Пап, ну, я закончил. Завтра с утра будет машина, так что будь, готов… Быстренько погрузим и к новой жизни. Да, твои документы я положил  в коричневый портфель. По-моему всё… Ты долго не засиживайся. Я ушёл.
Старик закрыл дверь за сыном  и бросил взгляд на коробки и тюки, сложенные  по всем углам. Он не любил переезды. С ними всегда приходит непонятная тоска по тому, к чему обычно привыкает человек. Вот и теперь он с любовью всматривался  в знакомые углы квартиры. Вроде бы всё происходящее в порядке вещей, но рано или поздно наступает «момент истины» и ты начинаешь понимать, что жизнь клонится к закату, вычёркивая ещё один отрезок из себя, отодвигая в прошлое, в безвозвратное прошлое что-то важное, а порой и не досказанное. Одиночество – не лучшее лекарство от старости, а поэтому иногда старики бегут от него. Бегут к детям и внукам. Да и как не бежать, если хочется продлить эту жизнь хоть на чуть-чуть. Одиночество убаюкивает, делает людей немощными, ворчливыми и в конечном результате подавляет стремление идти в этой жизни до конца с гордо поднятой головой. Вопрос только: «Куда?»
Ему повезло, и это несмотря на то, что всю жизнь скитался по странам и континентам, успел обзавестись семьёй и воспитал двоих детей. Сын - ведущий специалист по компьютерным технологиям. Работая в компании, покрывшей своими филиалами чуть ли не пол страны. Дочь, где-то скитается с экспедицией в поиске следов затерянных цивилизаций. Пишет книги, снимает документальное кино и как сама говорит, что счастлива. Ну и, слава Богу, что так. А то, как бывает: вроде бы и работа есть, и достаток, и семья, а приглядишься – всё не то: искусственное. Жаль, что жена не дожила до этого дня. Жаль…
Старик прошёл на кухню. Здесь тоже, куда не бросишь взгляд, стояли коробки. Он взял со стола свой бокал, заглянул в чайник… Воспоминания стали теснить реалии.

На пятом курсе института у них с Наткой произошла размолвка. Казалось бы, пустячок, но, тем не менее, «серая мышка пробежала, хвостиком вильнула» и разбилось их счастье. Они очень долго жили и видно привыкли друг к другу, а это мина замедленного действия, когда двое перестают удивляться сами и удивлять других. Всё рухнуло. Она стала избегать его. Поговаривали, что в её жизни появился аспирант, ну и всё такое… Он не ревновал. Ну, подумаешь аспирант. Мало ли какие могут быть у человека симпатии. Он тоже не «святой» и ему тоже нравились другие, и об этом она знала, но было в их отношениях главное: они любили друг друга, и это отметало в сторону всё то, что присутствует в жизни каждого человека. Он не мешал ей разобраться в своих чувствах и не торопил. Когда всё это стало затягиваться дольше обычного, и неясная тревога поселилась у него на дне души, время опрокинулось на спину и перестало подчиняться здравому смыслу, бездарно раздаривая себя всем, кто был не прочь обобрать его, рассовав по собственным карманам минуты и часы чужого счастья.
Вообще, истинные причины размолвок между влюблёнными трудно выделить из всего, что оказывается в какой-то момент на демаркационной линии в их отношениях. Как правило, они так мелки, что есть ощущение, что вся их природа – это нехитрый приём «высасывания чего-то нехорошего из пальца». Этого нехорошего бывает порой так много, что можно засорить им всю планету. Вот и разбирайся потом, а почему мы так плохо живём, если все мы такие хорошие, а если послушать, то и вообще, люди во всём этом и не повинны вовсе и всё это провидение рока или на худой конец козни Дьявола, ведущего нескончаемый поединок за всех нас с Господом Богом.
Натка не захотела ничего ему объяснять. Она просто ушла из его жизни – исчезла. Сторонние наблюдатели пытались и не один раз их примерить, но из этого ничего не вышло. Одними двигали действительно благие намерения, другими – желание досмотреть мелодраму до конца, где всё должно было закончиться свадебкой. Так уж устроена жизнь, а с нею и все мы, жаждущие сказок со счастливым концом. Пока кто-то купается в своём счастье, мы лезем подглядеть, подслушать, а если удастся, то и яду подмешать, а как только всё разладилось, торопимся убраться восвояси, чтобы не обляпаться грязью. Собственно так и произошло в их случае. Она завела роман и, судя по тому, как он набирал размах, счастливая свадебка должна была состояться, но с другим набором действующих лиц. Он решил ей не мешать и с головой ушёл в учёбу и только по вечерам, когда тоска чёрная усаживалась ему на колени,  он брал листок бумаги и писал ей письма. Этих писем было столько много, что казалось, уж после этого-то всё у них наладится. Увы, ничего подобного. Письма он рвал и выбрасывал в мусор и снова писал, и снова рвал. Ему необходимо было выговориться, чтобы хоть как-то сохранить равновесие в этой жизни… Одно из этих писем по случайности и осталось из прошлого между страницами старой книги и теперь лежавшем перед ним, вороша память.
Когда окончил институт, и диплом несколько оттянул его внутренний карман, он понял, что наступил период, определяющий его место в этой жизни. Судьба предоставила ему шанс уехать за границу, и он им воспользовался. Анкета у него была безупречная, а в то время это дорогого стоило и потащило его по жизни, да так, что не заметил, как годы посеребрили виски. Родина молча вручала ему ордена и звёзды на погоны. Люди его профессии и после ухода на пенсию находятся под грифом совершенно секретно. О них не пишут газеты и не делают фоторепортажи. Одно слово: бойцы невидимого фронта. С кем воевал и за что, лучше не вспоминать…
Старик налил себе чай и стал пить маленькими глотками, глядя в ночь за окном.

Свою будущую жену он встретил поздно. Настя была молчаливой девушкой. Слегка полноватая, она сторонилась шумных компаний, предпочитая им книги и кино. Он сразу ей сделал предложение, и она согласилась. Родила впоследствии сына и дочь. Любили ли они друг друга? Наверное, да… Если честно, он об этом думал редко, да и когда было думать: всё работа, работа. В стране был наездами. Это уже когда его отозвали из-за границы окончательно, и он перешёл на преподавательскую работу, стало ясно, что чувства у него были к ней, но не те, про которые обычно пишут в книгах. Ему было очень надо, чтобы рядом был кто-то: терпеливый и ласковый, а Настя как раз и была таким человеком.  Может быть, она и догадывалась о его внутренних исканиях и может быть, это даже как-то её ранило временами, но виду не подавала, посвятив всю себя ему и детям. Кстати, дети были, чуть ли не единственным обстоятельством, помогавшим им ладить друг с другом. Положа руку на сердце, он был бесконечно ей благодарен и за сына, и за дочь. Когда она умерла: тихо как-то по-домашнему, за своим вязаньем в руках, он долго не находил себе места. В тот страшный день он впервые за свою жизнь плакал. Плакал по-мужски – в одиночестве, выпив бутылку водки и закурив, склонившись над семейными фотографиями.
Дети выросли быстро. Незаметно седина укрыла всю голову и он, вглядевшись однажды в своё отражение в зеркале, подумал: «А вот и осень…» Сердце сжалось от тоски. Вроде бы и не жил совсем, а жизнь прошла. Как-то само собой нахлынули воспоминания. Всё чаще стала приходить во снах его первая любовь. Всё такая же красивая. Она бесстыдно таращила на него глаза и как тогда ничего не говорила. После таких снов ему хотелось с ней встретиться, поговорить, но всё было не так просто: его Натка жила теперь в Америке и была слишком далека от всего, что его окружало в этой жизни.
В стране грянула эпоха преобразований, а точнее пришли путаные времена, после которых всё встало «с ног на голову». С одной стороны – демократия, а с другой – беспредел людей обличённых властью. Прошло ещё некоторое время, прежде чем возбуждённые массы накричались по площадям и успокоились…

Старик опять расправил ладонями неотправленное письмо из прошлого и прочитал про себя:
«Милая без тебя…»
Перечитав его ещё раз, остановился на строчке: «Любимая не исчезай…»  и заплакал.
Это были слёзы не похожие на те, когда плачут по ушедшим из этой жизни  в никуда, унося с собой частичку чего-то неразгаданного. Ему захотелось дописать это письмо. Ещё не зная для чего это ему нужно, он отыскал авторучку и склонился над пожелтевшим листком бумаги.
«Здравствуй! Прошло почти пятьдесят лет… И вот я продолжаю это письмо. Как я жил, все эти годы и жил ли – знает только Господь Бог, но и он ничего об этом не скажет. Может быть, потом, если мы встретимся, я тебе сам всё и расскажу, а пока пусть всё это останется между строк. Почему не писал раньше? Не знаю… Всё, что пробовал тебе написать, никогда не отправлял и может быть зря, потому что всё могло бы быть у нас с тобой по-другому. Теперь-то что ж горевать? Об одном прошу: прости меня, что не смог тебя удержать, прости, что не захотел тебе мешать, прости, что унёс нашу любовь в себе… Прости.
Я старый человек. Жизнь пошла на последний круг, и я хочу тебе признаться в своей любви и за прошлые годы и за сейчас. Если бы можно было вернуться в наше вчера. Если бы можно было всё изменить там, где нас уже никогда не будет. Увы, жизни безжалостный приговор разделил нас так надолго, что я и не знаю, сумеем ли мы, хотя бы в воспоминаниях вернуть те наши годы.
Всё это время я помнил о тебе и казнил себя за то, что не переломал твоему аспиранту тогда кости. Надо было прослыть хулиганом и дебоширом, чтобы отвоевать тебя  у обстоятельств, а я этого не сделал. Казалось бы, так было просто всё изменить, но этого не произошло. Может быть, так надо было тогда? Я не знаю…»
Он долго перечитывал написанное, и опять то и дело возникало желание всё порвать и выбросить в мусорное ведро, и только возраст, да, да – только возраст, его возраст не позволял ему это сделать. Старик поставил точку и, сложив листок бумаги, соединивший в себе прошлое и настоящее в одном послании, вложил в конверт. Рука не торопясь, вывела на нём обратный адрес, где предстояло ему доживать свой век.

Где-то на пути в Америку это письмо коснулось рук почтальона, через которые шли письма оттуда в его адрес – в Россию. Размашистый почерк, если всмотреться и вслушаться в очертания букв и слогов, кричал, лелея надежду, что вот на этот раз адресат отыщется обязательно. Рок судьбы был неумолим и на этот раз, как и во все предыдущие разы, эти же письма возвращались обратно в Америку с пометкой: «По данному адресу обозначенный человек по фамилии… не проживает». Следовал некоторый перерыв, и опять на эту фамилию летели письма в Россию, стучались в закрытые двери системы, хранившей свои тайны за семью печатями.
Натка, а это была действительно она, но, как и он постаревшая, искала его, и было в этом что-то безрассудное. Тогда, узнав, что он уехал работать за границу, ей стало страшно от одиночества. Куда-то задевался очкастый аспирант, взявший своё и, не простившись, исчез в неизвестном направлении. Уже тогда Натка поняла, что она переступила черту, предав любовь, которая несла её по этой жизни. Ей стало стыдно за себя. Она издали наблюдала за ним, ставшим для неё чем-то недосягаемым, а он её не замечал или делал вид, что не замечал. Да собственно и какая в том разница, он просто был по другую сторону высокого забора, за которым осталось их прошлое.
Он уехал. Она то же уехала, но сначала на Дальний Восток, а потом… потом и вовсе из страны. Вышла замуж, но вскоре разошлась, оставшись без детей, в которых ей Господь Бог отказал. За всё надо платить. Вот она и заплатила за своё предательство и заплатила дорого…  Она пыталась вернуться в Россию, но с каждым разом понимала, что там её никто не ждёт. Изредка она всё же наезжала туда, одаривала родственников дорогими подарками, наводила справки о нём и возвращалась в Америку, где у неё был свой бизнес и новые друзья. Так продолжалось довольно долго, но однажды, будто что-то щёлкнуло у неё внутри, и она стала искать с ним встречи. Письма полетели через Океан. Она ждала и верила, писала и надеялась, но в ответ тишина.
Время шло. Кое-какие слухи из России доходили о нём, и она опять писала и снова тишина и письма с пометкой – «не проживает» ложились в стопочку на её тумбочку у кровати. Как-то незаметно в дом постучалась старость. Она её впустила, и та легла к её ногам, преданно уткнувшись в домашние тапочки. Её бизнес теперь существовал отдельно от неё, принося на её счета дивиденды, а она жила ожиданием встречи с ним и верила, что это случится.
В последнем своём письме к нему она написала:
«Любимый, я как листок, гонимый ветром летела по этой жизни подальше от тебя. Ради чего? Я здесь – в Америке, ты там – в России. Случайно узнала, что ты сейчас живешь в Питере, и вот пишу тебе и не знаю даже с чего начать, а точнее как начать…
Я виновата перед тобой. Говорю об этом искренне, потому что все эти годы жила лишь воспоминаниями о нашей любви. То, что с нами произошло – это какое-то наваждение и наш разрыв стал для меня точкой отсчёта в этой жизни в обратную сторону. Знаю, что поступила тогда глупо, но то, что сделано, уже сделано и за это я прошу у тебя прощение. Прости… Вот сейчас пишу, а сама и не знаю – помнишь ли свою Натку. Все эти годы я писала тебе, но письма возвращались обратно. Сейчас они передо  мной лежат на столе. Их так много, что у меня всё меньше и меньше надежды в то, что и это моё письмо, которое я тебе пишу сейчас, найдёт своего адресата. Не верю, а продолжаю писать…
Как я жила все эти годы? По-разному… Было всякое, но незримо ты был в моей жизни всегда, благодаря воспоминаниям о нашей любви. Да, прошло почти пятьдесят лет, и годы взяли своё и я уже не та Натка, которая мечтала о счастливой семье под одной крышей с тобой. Всё в прошлом и мечты, и ошибки и… Несмотря на это, я всегда ждала, что однажды ты постучишься в мою дверь и мы, как тогда в молодости сорвёмся в наш парк, на нашу скамейку, в наше прошлое, но этого не случилось, а жаль…»
Это письмо уже было готово переместиться в сумку почтальона, когда седой разносчик почты протянул ей письмо из России. Что-то клокотнуло у неё внутри и руки задрожали. Она торопливо вскрыла конверт. Не надевая очков, прочитала первую строчку:
«Милая, без тебя…»
 Что-то горячее бросилось в лицо. Она зажмурила глаза и прижала пожелтевший листок бумаги к своим губам. Она целовала своё прошлое, вдыхая ароматы той жизни, когда можно было ещё всё изменить. Слёзы закапали подобно тому дождю, который бывает там, в России, когда светит солнце, а он льёт и льёт, не обращая внимания на ясное небо. Так и она плакала, не обращая внимания на то, что она целует уже не только своё прошлое, но и настоящее. Почтальон, потоптавшись и не дождавшись своих чаевых, вышел от неё и про себя подумал: «Странные эти русские – не понятно: когда им плохо, а когда хорошо? И плачут, и смеются – всё вместе… То ли дело у нас у американцев…»
Эх, да какая разница - кто ты русский или американец? Что в том такого, если сердце птицей бьётся в груди, просится на волю к ветру, к небу, к счастью. Как его удержать, а поэтому и плачем-то мы от радости, и смеёмся от горя потому, что слишком часто ответы на все наши вопросы лежат рядом, а мы проживаем порой целую жизнь и лишь иногда, случайно натыкаемся на них. И как порой бывает обидно, что тратим на это неоправданно много энергии и времени и не остаётся порой сил, чтобы сдержать свои чувства, и они ясным светом стремятся из нас наружу, и мы становимся самыми лучшими на этой земле, самыми искренними, самыми настоящими, без всякой примеси подыгрыванния всем и вся.
Она читала слезящимися глазами и не могла никак понять: в одном письме два почерка, но как они похожи по смыслу, как они близки по содержанию, как они дороги… Прошло пятьдесят лет, а он всё такой же, каким был в молодости. Она поцеловала последние строчки письма и подняла заплаканное лицо к потолку. Жизнь смилостивилась над ними…
                Май 2006 г.