На цыпочках через тюльпаны начало

Про пролог
Пространство играет светом.
Состояние схожее с погружением на дно бассейна. Сначала, прыжок и полет длиною в секунды. До соприкосновения с водой жизнь на мгновение замирает. Кончики пальцев обдает холодом, он поднимается выше по телу. Заложило уши, задерживая дыхание, опускаюсь на дно. Открываю глаза – над головой блики солнца и проплывающие тела других ныряльщиков. Их много…

Про боль
Больно. Тяжело дышать. В груди спазмы. Слышу, как надрываются легкие.
Открываю глаза. Светло как в раю. Белый цвет стен давит на мозг.
Мрачные взгляды родителей пробуждают страх.
- Привет – шепотом. Во рту точно Сахара, перед глазами млечный путь, голова раскалывается, как кокосовый орех.
- Эй, смотрите, кто проснулся, - улыбнулся отец.
Он плакал? Мешки под глазами... осунувшееся лицо, щетина.
- Мы так волновались, - дрожащий голос мамы. Она излучает серость, уныние или обреченность.
- Ну, как ты?
- Хреново…
Пытаюсь вспомнить, что произошло.
День Рождения Троя. Я обещал отвести его на «Американские горки». Помню, переходили вместе дорогу, было жарко… и все.
- Трой, - ищу его глазами.
Брат с опаской подошел ближе, нижняя губа дрожала.
- Эй, мужик, ну ты чего? – пытаюсь улыбнуться.
- У тебя кровь из носа полилась, - промямлил он. – А потом ты упал…
Мозолю их взглядом.
- Он очень перепугался, - прошептала мама.
- А что случилось-то?
Сосредоточенная тишина.
Слабость. Внутри меня нехилая слабость, тяжело пальцем пошевельнуть.
Отец кивнул маме, и она, взяв брата на руки, вышла из палаты.
- Пап, - зову я. – Что произошло?
Как необычно наблюдать за своим стариком. Никогда не вглядывался в черты его лица. У него оказывается так много морщин! Некоторые глубокие – на лбу, другие едва заметные в уголках глаз.
- Сын.
А сейчас его лицо выражает столько эмоций, будто внутри идет борьба с самим собой, он подбирает правильное слово, строит предложение. Кажется, седины стало еще больше, чем было три минуты назад. У папы красивая рука, ладонь внушает уверенность. Ладонь. Внушает?
- … все будет хорошо, - тихо прошептал он.
В отце меня всегда поражало его спокойствие. Чтобы в жизни не произошло он, каким-то чудом умел сохранять хладнокровие. Но не в этот раз…

Про ветку
- А когда ты умрешь? – как бы невзначай проронил Трой.
Сидит в моих ногах и крутит в ручонках игрушечного робота.
- Ты ведь умрешь?
Вопрос с надеждой в голосе? Или с иронией? С горем?
Он не понимает. Жизнь без опеки или назидания старшего брата – Трой станет взрослее, мужественнее.
- Умру, - сухо.
Бессмысленным взглядом цепляюсь за окно - яблоневая ветка, царапается о стекло, просится, чтобы впустили в душную, пропахшую моей болезнью комнату.
- Когда? -
- Скоро… а ты бы этого хотел?
Он задумался и перестал играть с роботом. У братишки серые глаза и черные волосы. И он весь такой черно-белый и невзрачный, до сих пор требует защиты, опеки. Слишком сосредоточился, а я зря спросил. Не надо было.
- Нет… - его наивная искренность.
Стук в дверь. Трой мотнул головой в сторону и слез с кровати.
Это была мама. Она старалась крепиться, не терять надежды.
Заставляла меня двигаться, ходить – убеждая себя, что мне это поможет.
- Фу-у-у, ну и духота.
Окно впускает внутрь холодной октябрьский воздух, заставляет меня подтянуть одеяло к подбородку.
- Может, спустишься вниз? – спросила она, погладив Троя по голове. – Пообедаем вместе.
- О-кей, - неохотно соглашаюсь, только чтобы мама не расстраивалась.

Про девочку
Я в больнице и не свожу глаз с девчонки сидящей рядом. На ней лица нет, смотрит перед собой, тонет в собственных мыслях, обняв ноги руками, что-то ждет. На джинсах две большие дырки у колен обнажают смуглую кожу.
Напротив, у дверей палаты моя мама разговаривает с врачом и периодически кидает на меня грустный взгляд, как бы сообщая лишний раз: «Никому тебя не отдам».
Вчера она установила для меня особую диету, ничего жареного, никаких консервов, никаких, ничего, никаких… наивная у меня мама, поверит во что угодно, лишь бы я выздоровел. Как только узнала о вердикте врачей, она быстро решила наладить хорошие отношения с Богом.
Каждый день мама говорит мне, что выгляжу я лучше. А если буду стараться и думать о хорошем будущем. Буду сам себя настраивать на все самое лучшее, то болезнь отступит. Господь не позволит забрать непорочную юную душу. Восемнадцать это так мало для смерти или наоборот слишком много.
Девчонка вздыхает и скучающим взглядом блуждает по больничному коридору, на мгновение останавливается на моей матери, наверное, делает про себя какие-то выводы.
Она поворачивает голову в мою сторону, но как только встречается со мной глаза в глаза, – в смущении отворачивается.
Хочется поздороваться с ней, услышать голос, утешить. Актер-то она не ахти, волнение на лицо, хотя может и не старается его скрыть.
Время убийственно влияет на мироощущение, сейчас мы вдвоем с этой девушкой его торопим. Минуты в ожидании тянутся вечность и находиться в больнице просто невозможно. Но если остановиться и задуматься, каких-то пол года, покажутся короче чем эти минуты …
- Ну, а тебе, сколько осталось? – такое ощущение, что в этот вопрос она вложила все свое умение незаинтересованности, будто мы два зека и она спрашивает, скоро ли меня выпустят на волю. Вопрос о смерти, в ее понятии, должен стать таким же обычным как вопрос о погоде.
Решил никак не отвечать.
- Извини… - прошептала она и смирилась, больше не принимать попыток завязать со мной разговор.
- Полгода, - ответил я.
Пауза. И она снова с новым вопросом:
- Боишься?
- Не знаю, – мне удалось сказать более безразлично, чем ей. - А ты?
- Очень…
Я подсел ближе и обнял ее за плечи. 

Про дерьмо
Как это глупо!
Глупо, что вдруг появляются какие-то чувства перед непосредственным концом жизни. Зачем нужно сострадание, любовь? Раньше, я бы никогда не позволил себе обнимать совершенно незнакомую девушку, просто так, чтобы подбодрить. Никогда не уделял внимание таким мелочам, что кому-то может быть плохо. Вот, вроде, гляжу на человека, он идет, например, на работу, и полностью закрыт от меня, лицо не выдает никаких эмоций и понять, что у него на уме не смогу. Даже если очень захочу. А здесь. Может из-за того, что у нас есть общая проблема, решить мы ее не в силах, но как-то друг другу помочь, возможно.
Маркером на листе А4 - буква Ж, за ней аккуратная И, потом З, Н, Ь и корявым, грубым, неотесанным почерком ДЕРЬМО, три раза подряд ДЕРЬМО, ДЕРЬМО. Дерьмище.
Я ей соврал, чтобы не показаться трусом, хотя можно было бы и признаться. Ведь я боюсь. До нервной дрожи в коленках, до посинения боюсь умереть, не хочу.
ХОЧУ ЖИТЬ – за дерьмом сойдет. Может, раз пять напишу… А потом, упаду в кровать, обессиленный от безысходности. Упаду, и укроюсь с головой одеялом, а сам буду слушать. Возможно, кто-нибудь из друзей обо мне вспомнит и позвонит узнать, как дела.
В комнату, со стуком и по очереди, заглядывают: мама, папа, Трой, папа, Трой. Снова, мама, мама, мама, Трой. Я говорю им, что хочу отдохнуть, а, оказывается, отдыхаю третий день подряд.
В таком же темпе прошла целая неделя. Ломило все тело, тяжело было дышать, шевелиться. Или просто лень.
Нередко, за эту неделю, я вспоминал ту девчонку, с рваными джинсами у колен. Наш пятиминутный разговор, а потом длительная тишина, в обнимку. Но столько в тишине было красноречия!
- Дерьмо, - Трой читает вслух запись на листе. Я сдергиваю с лица одеяло и смотрю на брата, он расплывается в довольной улыбке.
Трой уже вышел из того возраста, когда им все умилялись, но сам почему-то продолжал косить под несмышленыша.
- Пошли гулять, ты обещал показать мне плотину!
- Пф… - фыркнул я и, перевернувшись на другой бок, сухо промямлил. – Ты ее сто раз видел.
Но брат и не думал отступать. Он сел на край кровати и ткнул пальчиком в спину.
- Да ладно тебе, пошли, - мой брат – святая простота.
- Ты видишь, я болею.
- Я тоже, - он демонстративно покашлял в кулак.
- Отвали.
- Я маме скажу. Ты с моего дня рождения обещал, - проскулил Трой.
- Нытик, - усмехнулся я.
- Ну, пожалуйста.
- Нет, мне тяжело.
- Ничего тебе не тяжело, тебе просто плевать. Я маме скажу, - выпалил брат.
- Говори, - так же, не поворачиваясь в его сторону, протянул я.
- Ну и умирай тут, - буркнул Трой, ударил меня кулачком, и выбежал из комнаты, хлопнув дверью. Сейчас придет мама или папа.
Или мама, или папа скажут, что бы я погулял с братом, это пойдет мне на пользу. Пока еще тепло, надо выходить и дышать осенью. 

Про плотину
Плотина – наваленная куча веток, пресекающая путь худенького ручейка в нашем лесу. Трой почему-то любит это место, да и многие ребята его возраста часто тут ошиваются, так сказать место сходки малолеток.
У брата есть любимое занятие, свое личное. Каждый раз как мы сюда приходим, он со скрупулезностью самого настоящего бобра, находит новые ветви и аккуратно укладывает их на самую макушку уже большой плотины.
- Когда ты умрешь, я ее сломаю, - признался он, с гордостью рассматривая плотину, точно свое детище.
Когда Трой говорит о моей смерти - в последнее время все чаще и чаще - это выглядит по-своему смешно. Нелепо слышать такие заявления из уст младшего братишки, поэтому смерть кажется детской забавой. С Троем рядом мне не так страшно.
- Зачем? – спросил я.
- Не знаю.
Глупый вопрос, глупый ответ. Вопрос – чтобы поддержать разговор, ответ – чтобы от него избавиться.
- Иди, играй, - предложил я, а сам опустился на мелкую травку у толстенного дуба.
Трою и не нужен был повод. Кажется, он рванул к своей любимице еще до того как я что-то сказал.
Честно признаться, родители правы, на свежем воздухе чувствуется легкость, а в лесу, так и вообще уверенность, что все это страшный сон и скоро он кончится. Тем более, сегодня, на редкость теплый день.
По моей руке ползет пугливая божья коровка, часто-часто перебирает ножками по завитушкам и линиям на ладони. Путешествует от пальца к пальцу, потом набычивается, поднимает задницу и взлетает, теряясь из поля зрения. Кажется, она полетела направо. Смотрю в сторону - та самая девчонка из больницы, направляется в мою сторону и как-то чудно улыбается.
У нее красная кофта с серебристой анархией, весело сверкающей на лучах осеннего солнца. На этот раз джинсы не рваные.
- О, привет, - тепло улыбнулась она. – Под деревом не занято?
Я подвинулся и смущенно ответил:
- Не ожидал тебя здесь увидеть. Как дела?
Она села рядом, облокотившись на ствол дерева, и вытянула ноги.
- Нормально. Твой брат? – кивнула головой в сторону Троя, который как раз взгромождал новую палку на вершину плотины.
- Угу, - скупо.
На этот раз молчать вовсе не хотелось. Но, как на зло, все возможные темы для разговора начинались лейкемией и заканчивались ей же. И мне кажется, что девчонку мучило то же негодование.
- Угораздило нас, - тоскливо прошептала она, не отрывая взгляда от работы Троя.
- Да уж. Ты здесь недалеко живешь? Никогда раньше тебя не встречал, переехали недавно? – я пытался подражать отцовскому хладнокровию.
- Да нет, живу тут давно. Может, встречал, но не обращал внимания, мы, наверное, учились в разных школах, - охотно ответила девушка.
- Наверное.
Короткая пауза. Трой, точно древний шаман, плясал возле жертвенного алтаря, плотины. Смешно наблюдать за игрой брата, он здорово поднимает настроение.
- Знаешь, я хотела сказать тебе спасибо. Ты мне тогда очень помог, - тихо призналась девчонка.
Немного смутился, но ответом не нашелся.
- Кстати, как тебя зовут? – неуверенно поинтересовался.
- Михаль.
- Хм. Необычное имя.
- Не вижу ничего не обычного, - усмехнулась девушка. – Я родилась в Израиле, там это имя распространено.
- Ясно. А я Феликс.
Девушка отвернулась от брата и улыбнулась, так тепло и искренне, что я тоже улыбнулся ей в ответ.
- Приятно познакомиться Феликс, - как-то таинственно прошептала она.
Трой украдкой поглядывал на меня и Михаль и кидал мне, якобы незаметные знаки, вызывая на щеках игру румянца.