Хомячок в колесе

                Мужчины любят женщин, женщины любят детей,               
                дети любят хомячков, а хомячки не любят никого.
                Эйлис Эллис, английская писательница.

            Хомячок весело крутил свое  колесо. И колесо монотонно и без остановки звенело, звенело, звенело… Хомячку сравнялось всего только полгода, он был уже большой, совсем взрослый по хомячиным меркам, но еще далеко не старый, - постареть ему предстояло не раньше , чем еще через год. Серенький, с темными полосочками на боках, с розовыми лапками и блестящими глазками-черными бусинками, он был очень мил. Такая прелестная пушистая зверушка. Звали его то Хомка, как вообще всех хомячков на свете, то персонально и претенциозно – Принц. Еще бы! Ведь он был не простым хомячком, а ангорским. Хотя, впрочем, в зоомагазинах других и не бывает… Когда Наденька и мама его покупали, продавщица стала засовывать его в маленькую клеточку-перевозку и сказала топорщивщейся в ее руке зверушке:
- Иди, иди, тебя ждет лучшая жизнь.
            Этот случай стал семейным анекдотом, его любили пересказывать друг другу и всем знакомым и сама Наденька, и мама Наденьки, и ее дедушка и бабушка. Наденька своего хомячка обожала. Старшие члены семьи тоже  любили серенького Принца, просто души в нем не чаяли. Так же как в самой Наденьке.

           Наденьке было восемь лет, и хомячок Принц стал ее первым живым другом. Она просила собачку, кошку, попугайчиков, как просят какую-нибудь живность все маленькие дети, и вот была найдена прекрасная (как всем казалось вначале) альтернатива, - хомячок. Маленький, недорогой, хорошенький, ухода особого не требует. Купить хомячка предложил папа Наденьки, - все-таки не кошка и не собака. Где там с ними поместиться в двухкомнатной квартирке, в которой и так обитали уже три поколения семьи. Наденька была в полном восторге. Все ее подружки и дружки побывали у нее в гостях и познакомились с хомячком. Хомячок на всех реагировал одинаково, то есть никак, блестел глазками- бусинками и вертел, вертел свое колесо… Колесо у него было теперь не какое-нибудь, а стальное, немецкое, дорогое (по цене как половина клетки и в одной цене с самим хомячком), потому что первое свое колесико, обычное, пластмассовое, он быстренько сгрыз в мелкую разноцветную крошку своими остренькими желтоватыми резцами. Вообще довольно быстро выяснилось, что зверушка не такая уж безвредная и беспроблемная, как ожидалось вначале. Днем хомячок отлично высыпался в своем домике, потому что Наденька находилась в школе, затем делала уроки, занималась с бабушкой английским языком  или ходила в изостудию рисовать натюрморты, - ей некогда было тревожить зверька, вытаскивая его из клетки уверенной маленькой ручкой, чтобы спеть ему в нос свою песенку: - У, ты мой сладенький…
           А ночью зато Принц, верный своим врожденным инстинктам, вылезал из домика и развивал на редкость бурную деятельность. Он прыгал по клетке, грыз стальную решетку, стачивая постоянно растущие резцы, а потом попадал в свое колесо и начинал бешено крутить его. По часу, по два и даже больше, с маленькими интервалами, хомячок бежал по бесконечной, стелющейся к его крошечным лапкам дорожке, нисколько не удивляясь тому, что дорожка все не кончается, сколько по ней ни беги, и колесо звенело, звенело, звенело… Хомячка выставили на кухню, потому что в комнатах он всем мешал спать. Но и из кухни доносился монотонный скрежет и звон.
- Хомка занимается спортом, - зевая, говорила мать Наденьки, отправляясь вечером на покой (как раз в это время зверек начинал свои упражнения в колесе). Ее звон колеса раздражал мало. Мать Наденьки полдня работала на почте, полдня занималась домом и дочерью и ужасно уставала. Стоило ей лечь наконец в постель и коснуться головой подушки, как она сразу же проваливалась в сон. Не сетовали на еженощный шум на кухне и бабушка с дедушкой, - оба были глуховаты, как впрочем и подслеповаты. К тому же они спали вместе с Наденькой в наиболее удаленной от кухни комнатке, и потому шум крутящегося зверушечьего спортивного снаряда достигал их ушей в чрезвычайно ослабленном  варианте. Наденька же вообще спала крепким детским сном. Родные изо всех сил старались обеспечить ей правильный здоровый образ жизни, - ребенок жил по режиму, его учили и развивали, не перегружая в то же время излишними занятиями и непременно выгуливая не менее трех, или, в худшем случае, двух часов в день. Наденька мало смотрела телевизор, хорошо кушала, довольно быстро делала уроки, с удовольствием   рисовала, играла во дворе под присмотром мамы, дедушки или иногда бабушки (бабушку в последнее время подводило здоровье, и она почти не участвовала ни в возне с Наденькой, ни в домашних делах), а на ночь дед рассказывал внучке вместо сказок истории о русской старине, которой очень увлекался, и Наденька с замиранием сердца слушала про подвиги князя Святослава и про его мать, великую княгиню Ольгу, а потом сладко засыпала, взяв с деда обещание продолжить повествование на другой день и не забыв пожелать хомячку спокойной ночи, что, впрочем, было излишне, так как что такое «спокойная ночь» хомячок не имел понятия.

-… Славяне всегда селились возле реки, чтобы пить пресную воду… О, Господи! Старостин, ну откуда же в твоей голове берутся такие фразы…
          Отец Наденьки, Петр Васильевич, был школьным учителем истории, повторив жизненный выбор своего отца, Наденькиного деда, Василия Петровича, также всю жизнь учившего ребят. Однако в отличие от старого учителя, молодой учитель уже успел разочароваться в выбранной профессии. Времена менялись, увы. Работы было много, так много, и она была столь неблагодарна с любой стороны, за какую ни возьмись… На зарплату учителя  содержать семью представлялось делом весьма нелегким, приходилось постоянно отказывать себе и домочадцам во всем на свете, начиная с нового костюма себе и заканчивая новой куклой дочке. Требования школьной программы выводили из себя своей занудностью и мелочностью, нововведения ошеломляли недальновидностью и порою прямой глупостью, учебники то рекомендовались, то отменялись, проверки и придирки директора и вышестоящих административных организаций мешали сосредоточиться на учебном процессе и оскорбляли, а ученикам было глубоко наплевать и на этого самого Святослава, и на его прославленную мамашу, и на все такое прочее также, - девочки на уроках писали записки мальчикам, мальчики в виде благодарности дергали их за косы, и все под столом играли в игры на своих мобильных телефонах. Длинный бесконечный день, начатый спозаранку, - первая смена, вторая смена, бестолковые окна в расписании, замена заболевших учителей, напряжение уроков и оглушительные перемены… Наконец ужин дома, усталая зевающая жена, что-то без конца болтающая дочь… Петр Васильевич любил свою семью, любил жену, дочку, любил и уважал родителей. Но он все чаще ловил себя на мысли о том, что хорошо бы им всем отдохнуть друг от друга… Не долго, хотя бы на несколько дней. Хотя бы несколько дней не слышать сетованье жены на то, что у дочки прохудился ботинок, а у нее самой нет ни одной приличной юбки. Хотя бы несколько дней не видеть, как кривляется за ужином Надя, норовя одновременно есть и рисовать. Хотя бы несколько дней не отвечать отцу, неисправимому энтузиасту, упрекающему сына за то, что он совсем перестал читать, не интересуясь последними научными новинками. И не видеть, хотя бы несколько дней, соболезнующего взгляда своей умной, все понимающей старой матери… Но все это являлось совершенно несбыточной мечтой, и отдушина на деле была только одна, - когда все наконец расползутся по постелям, и в доме настанет тишина, посидеть совершенно одному на кухне над школьными тетрадями… Сидеть приходилось на кухне, потому что больше было негде, и Петр Васильевич заранее, еще по дороге домой из школы, предвкушал эти два-три кухонных часа уединения, после которых нервы немного успокаивались, и жизнь переставала казаться такой бесконечно, безнадежно беспросветной… Но тут появился хомячок. И надо же, - ведь именно он предложил его завести!

- … Славяне селились на берегу реки, чтобы… О, Старостин, двоечник неисправимый! А потом вырастет и наверняка станет преуспевающим бизнесменом, так нередко случается с двоечниками, ведь хорошая успеваемость в школе – не гарантия удачно устроенной жизни, и наоборот… Да, и женится этот Старостин на Насте Котовой, красавице, которой пока что усердно строит глазки, а она на него внимания не обращает, но ничего, еще как обратит, когда он прикатит к ней в гости на новом Мерседесе. И зачем ему тогда будут все эти славяне с их поселениями на берегах рек, где они, по его мнению, только и делали, что пили пресную воду… А он вот, его учитель, все знает про вековые древности, да зато никогда не будет ездить на Мерседесе и не подарит своей любимой женщине кольцо с дорогим камнем. Надо было заниматься не чтением и учебой, а чем-то совсем другим. Торговать, приобретать деньги и связи, учиться ладить с властями и угождать потребителям. Может, и сейчас еще время не упущено. Бросить бы всю эту рутину, переломить жизнь, начать все заново. Да нет, кишка тонка, куда там. Сиди на своем месте и не рыпайся. Проверяй свои тетрадки. А разные там безграмотные Старостины будут на Мерседесах разъезжать… Ах, Хомка, да перестань же звенеть своим колесом! Перестань звенеть!

              Звон колеса, крутимого хомячком, раздражал Петра Васильевича нестерпимо. Звук был резкий, высокий, он въедался в уши и выводил из себя. Петр Васильевич пытался смазывать колесо подсолнечным маслом. Другим маслом смазывать было нельзя, ведь зверушка могла отравиться, годилась только пищевая смазка. Хомячку это ужасно понравилось. Он воспринял неожиданное новшество как дополнительное блюдо к своему меню и с энтузиазмом облизывал колесо, пока все масло не слизал. При этом он так терся вокруг новой кормушки, что вымазал себе маслом шерстку на загривке, шерстка встала дыбом над его маленькими полукруглыми ушками, и Принц стал напоминать панка. Между тем колесо не звенело и не скрипело всего только пару дней, а затем, в условиях интенсивного  употребления, оно опять стало издавать свои неизменные звуки. Петр Васильвич пробовал мазать его снова и снова, но все с тем же результатом. Он вынул колесо из клетки, разобрал его и обнаружил, что в тех местах, куда не могло протиснуться вытянутое хомячиное рыльце, не слизанное подсолнечное масло почернело, загустело и стало только мешать движению, не облегчая его. Петр Васильевич вычистил и вымыл колесо, вернул его назад и несколько дней терпел хомкины пробежки, однако потом терпение его вновь иссякло. Он пошел на крутые меры и отнял у Хомки колесо вообще. Бедный зверек сидел посреди своей клеточки и озирался. Он не помнил и не понимал, но смутно ощущал, что в его окружении что-то как-будто поменялось. Он сидел на задних лапках, смешно поджав передние, похожий на комок серого пуха, и часто-часто дышал, сверкая по сторонам глазами-бусинками.  И один вечер Петр Николаевич провел спокойно. Однако на утро его ждал скандал. Наденька плакала, это перед школой-то, ужас просто, а жена и дедушка кричали, что нельзя так негуманно обращаться со зверушкой и расстраивать ребенка.
- Меня раздражает этот звон, - честно сказал Петр Васильевич.
- Вот постирал бы белье, а потом ужин приготовил, как я, и тебе было бы не до всяких там раздражений, - отрезала жена.
- Ты хочешь сказать, что я бездельничаю?
- Судя по твоей зарплате, безусловно.
- Папа, не обижай Хомку, ему надо бегать, а то он разжиреет и сдохнет, - плакала Надя.
- Он все равно скоро сдохнет.
- Как? – и глаза у Нади округлились от ужаса, а затем слезы хлынули с новой силой.
- Петя, ну разве можно так с ребенком! – горячился дед.
- А со мной так можно? – хотел бы сказать в ответ Петр Васильевич, и даже не просто сказать, а закричать, но сообразил, что вряд ли сумел бы объяснить свою фразу, а потому промолчал, опустив голову. Что значит «так обращаться»? И кому адресован упрек? Старику, все еще на его счастье каким-то чудом не утратившего прежних интересов и идеалов? Вечно усталой женщине, отказавшейся от своей профессии, чтобы только заниматься ребенком и семьей, тянущей на себе все домашние дела и выглядящей из-за этого старше своих лет? Маленькой глупой девочке?
                Семья шумела, Хомке вернули его колесо, и он радостно закрутился в нем, а затем спокойно отправился в домик спать. Петр Васильевич молча завтракал, давясь овсяной кашей, а старая мать также молча посматривала на него и вздыхала, держась рукой за сердце.

- … И пожалуйста, Петр Васильевич, обойдитесь в следующий раз как-нибудь без подобных резких выводов.
- Что вы имеете ввиду под резкими выводами, Нина Сергеевна? Если ученик не знает урок…
- Да, да , конечно, это двойка. Но ведь Маша знала урок, хотя бы немного…
- Ничего она не знала, она никогда не учит историю. Мне это надоело.
- Петр Васильевич, однако девочка старается, давайте не будем, так сказать, бить человека по рукам, а предоставим ему возможность исправиться…
- Да сколько можно!
- Сколько нужно, дорогой вы мой, сколько нужно. Дадим девочке еще один шанс, пусть постарается.
- Это совершенно бессмысленно. Она переписывает контрольную уже во второй раз, и все с тем же результатом. Она ни на один вопрос не ответила верно.
- Ну пусть попробует в третий раз.
- А потом в четвертый.
- Петр Васильевич, давайте откровенно. Отец Маши Дьяковой несколько раз оказывал помощь школе. Если бы не он, мы до сих пор не отремонтировали бы спортзал. Строительная бригада с его объекта была как нельзя более кстати, а заплатили мы сущие копейки. Девочка готовится поступать в гуманитарный вуз…
- Боже мой, Нина Сергевна! Да она и в поварское училище с такими знаниями не поступит!
- Ну почему же. Вот по математике у нее  четверка…
- Но мы-то с вами знаем, как она появилась.
- А Наталья Юрьевна другого мнения, и ей, как специалисту, я доверяю.
- А мне, значит, как специалисту, вы не доверяете ? Знаете, как она назвала знаменитые киевские Золотые ворота Ярослава Мудрого? Позолоченными. Как назывались ворота? Позолоченными.
- Девочка просто оговорилась.
- Она просто лентяйка и бездарь.
- Петр Васильевич!
- Нина Сергеевна! Я не могу вывести Дьяковой тройку в триместре!
- Тройку? Речь, кажется, шла о четверке.
- А может уж сразу пять?
             Директор школы Нина Сергеевна молчит, поправляя узкой рукой пышную белокурую прическу.
- Петр Васильевич, - говорит она сухо, - Мне докладывали, что у вас на уроках дети очень шумят. Вы не следите за дисциплиной. И вы все еще не сдали мне план по пятым классам на следующий учебный период, а преподаватель музыки жаловалась мне, что вы отказались ей помочь подобрать для праздничного концерта, за подготовку к которому она ответственна, исторический монтаж…
- Монтаж может быть литературный, но никак не исторический.
- Петр Васильевич, я сама буду присутствовать на переэкзаменовке Дьяковой. Мне и раньше докладывали, что вы бываете излишне предвзяты. В конце концов у нас обычная муниципальная средняя школа, безо всяких там уклонов… Детей не следует перегружать, стремление же к знаниям поощряется… Переэкзаменовку я назначаю на среду.
- У меня в среду факультатив.
- Отменим, Петр Васильевич.

-… Если бы ты начистил, как я , ведро картошки после того, как обежал весь квартал, разнося письма, ты бы не жаловался на головную боль, ты бы уже ничего не способен был чувствовать, как вот я сейчас…
- То-то я давно не видел тебя не зевающей, Зина.
- Ну, договаривай, договаривай, что ж ты замолчал! Хочешь сказать, что моя вечная зевота меня как женщину не красит? А я вот что тебе отвечу, - я  давно уже не женщина, я – рабочая лошадь, тяжеловоз, вот что я такое по вашей милости.
- …И князь Святослав послал сказать  печенегам : «Иду на вы»…
- Мама, не смотри ты на меня так!
- Тебе бы отдохнуть, Петя! Вон ты какой дерганный стал!
- Отдохну на том свете!
- …Папа, папа, смотри! Принц!
- Какой еще Принц? Дед тебе совсем голову заморочил своими россказнями. Ах, да, хомяк…
- Он крутит колесо! Смотри, как ловко! Папочка, смотри!

- … Князь Святослав послал татаро-монголам телеграмму и сообщил им, что идет на них войной, он всегда так поступал, но тут его мама сказала ему, что он зачем-то ищет чужую землю, а на свою ему наплевать, а их столицу осадили враги…
- Татаро-монголы, телеграмма… Отлично, отлично… А столица князя Святослава как называлась, ты часом не припомнишь, Горохова?
- Москва, Петр Васильевич.

-… Военно-спортивная игра Зарница – это не пустая трата времени и не пережиток. Странно, что вы, учитель истории, говорите мне такие вещи. Уж вы-то, кажется, должны были бы понимать, как важно воспитывать в наших детях патриотизм, как важно, чтобы они испытывали гордость за свою страну, как важно рассказывать им о героическом прошлом этой страны, а когда же лучше всего это можно сделать, как не во время таких вот мероприятий… А кроме того, разрядить учебный процесс днем, посвященным соревнованиям и организованным играм, - это же просто замечательно. Мы боремся за звание Школы Здоровья, позвольте вам напомнить…
- Никому не нужны эти дурацкие линейки перед уроками в восемь часов утра, ради них детям приходится вставать на полчаса раньше целую неделю, они и так не высыпаются, а что касается потерянного для учебного процесса дня, посвященного какой-то глупой никчемной беготне с флагами и погонами…
- Ну знаете, Петр Васильевич!
- Знаю, Нина Сергеевна! Поверьте, я знаю.
           Узкая рука директрисы нервно дотрагивается до пышной белокурой  прически.
- Если вас не устраивает план мероприятий, принятый в нашей школе и одобренный вышестоящими органами, то вы в любой момент можете положить заявление об уходе мне на стол.
- Я так и сделаю.
- Но пока вы на работе, будьте добры выполнять свои обязанности до момента вашего увольнения и принять участие в организации и проведении спортивной игры.

- … Ах,боже мой, Петя! Ты так плохо выглядишь.
- Ты всегда знаешь, как поднять мне настроение, мама!
- Я говорю, что вижу.
- Еще бы мне хорошо выглядеть, я простыл на этой трижды дурацкой Зарнице. Представляешь, надо было спрятать бутылку с планом секретного объекта в сугробах на участке возле школьного здания, а потом наблюдать, как вся начальная школа, с первого по четвертый класс, ее ищет, лазая по этим сугробам. И ведь они ее так и не нашли, хотя искали два часа. Я так промерз, что зуб на зуб не попадал.
- Выпей чаю с малиной и ложись в постель. Может, завтра вызвать врача?
- Завтра у меня зачетный урок в шестом «А» и в шестом «Б». Надо идти, директор и так на меня взъярилась… И не смотри ты так на меня, мама, я тебя умоляю!
- Почему ты на меня кричишь, Петя?
- Да не кричу я, не кричу. Прости.
- Ты стал несдержанным в последнее время… Конечно, я понимаю, старики всех и всегда раздражают…
- Ну, мама, ну вот ты опять за свое.
- Да, да , старая, больная женщина, не способная ничего делать по дому и висящая у всех на шее…
- Мама, мама, я тебя умоляю! Пожалуйста, замолчи. И не плачь, ради Бога…
- Я все вижу, Петя, все.
- Но совсем не в том свете, черт возьми!
- Петя, ты никогда раньше не ругался.
- Слышала бы ты, как ругаются наши старшеклассники.

- … Как ты мог написать заявление об увольнении, ни с кем не посоветовавшись? Сейчас, посередине учебного года, будет трудно сразу перейти на другое место. И потом, в этой же школе учится Наденька, так было удобно, что ты ее отводишь утром и в раздевалке можешь за ней присмотреть, чтобы ее не обижали. Господи, Петя, ну где была твоя голова! На что мы жить будем?
- Не найду место учителя, пойду грузчиком в супермаркет.
- Ты дошутишься, Петя. Ведь и вправду из такой ситуации может получиться Бог знает что. А впрочем, грузчиком тебя не возьмут, ты для этого слабоват.
- Я для всего, по твоему, слабоват.
- Пойдешь на почту, на мое место, письма и газеты разносить, а я вернусь в школу. Ничего, вспомню как-нибудь, Бог даст, как я раньше у доски с указкой стаивала. Но дом, Петя, это не школьные уроки. И если ты взвалишь на себя все, что я тяну, то я тебе не завидую.
- Да ладно, Зина, не строй из себя героиню. И вообще не устраивай трагедии на ровном месте. В конце концов есть твоя зарплата…
- Моя зарплатка, ты хотел сказать…
- Мама и отец получают пенсию…
- Им ее на их же лекарства не хватает…
- Дед работает…
- Он всю свою зарплату опять потратил на книги…

- … Княгиня Ольга … О, Господи, еще десять тетрадей этой белиберды, написанной совершенно невозможными почерками… Такое впечатление, что они никогда писать не учились… Княгиня Ольга решила отомстить за смерть своего мужа, князя Игоря, и позвала древлянских послов помыться в бане вместе с нею… В бане вместе с нею… Да, изощренная месть, ничего не скажешь… Хомка, дрянь, не крути ты свое колесо, и так голова раскалывается!

- … Зина, давай отдадим кому-нибудь этого хомяка. Шумит, сил просто нет.
- Ну что ты такое говоришь, Петя, как это отдадим. Мне-то, в общем, и без него дел хватает, но ведь Надя… Придется потерпеть, ну что ж делать, что шумит. Тебе вообще грех жаловаться, а мне-то еще и клетку чистить приходится. Да и кому его отдашь, сокровище такое…
- Мы слишком носимся с девчонкой, ты не находишь? Она привыкла к тому, что все в доме делается для нее и под нее. Мы ее избаловали…
- Господи, ну что ты называешь баловством? Мышку стоимостью в сто рублей? Нельзя же все запрещать, Петя.
- … И когда князь Святослав погиб, враги завладели его трупом, отрубили ему голову и сделали из его черепа чашу для пиров…
- Деда, а как это, из черепа-чашу?
- Оковали золотом.
- Папа, ты с ума сошел рассказывать такие вещи ребенку перед сном, тем более девочке.
- А что, по твоему, следует рассказывать девочкам? Как мазать губы помадой и крутиться перед зеркалом? Пусть развивается умственно.
- Да, в детстве пусть слушает про битвы древних князей, в юности слепнет за столами в библиотеках, а в зрелости ей останется только локти кусать, что упустила свой шанс устроиться в жизни. Тогда она нас начнет винить, нас, ее родных, что мы научили ее тысяче ненужных вещей и сообщили ей тысячи ненужных сведений, а проявить себя как женщину не надоумили.
- И как ты с такими мыслями, Петя, историю в школе преподаешь?
- Честно сказать, я и сам не знаю.
- Папа, ты не переживай, я после дедушкиных сказок так хорошо сплю.
- Вот и спи давай, поздно уже.
- Сейчас пойду попрощаюсь с Хомочкой. Спокойной ночи, мой сладенький.

- …А император свою дочь отказался выдать за сына Ольги, а сам предложил Ольге выйти за него замуж, а она сначала захотела креститься, а он стал ее крестным отцом, а потом она говорит, что нельзя отцу жениться на дочери, и тогда она подарила в храм Софии свою тарелку.
- Да, да… Что, что? Какую тарелку? Блюдо она подарила в храм святой Софии в Константинополе, Коробкин, блюдо, да еще и золотое. Хорошенькая тарелочка. Ладно, садись. Тихо, тихо, я понимаю, последний урок, все устали…
- Петр Васильевич, вас к телефону, срочно!

- … Петя, у нас несчастье, только что скорая уехала. А я не смогла ехать,  Наденьку не  оставишь…
- Зина, я понимаю, с мамой опять стало плохо. Я заеду к ней после уроков, говори, какая больница.
- Да нет, Петя, мама дома. Это дедушка. Он гулял с Наденькой после школы, у нее ведь сегодня было четыре урока, поскользнулся и упал, прямо навзничь, затылком. Он сознание потерял. Хорошо, там еще люди были, помогли ему, а когда он очнулся, ему помогли до дома добраться. Наденька так перепугалась. И хорошо, что я уже дома была, а то бабушка наша растерялась бы да  и слегла бы рядом с ним, чего доброго. А я посмотрела, а у него шишка на затылке величиной с яблоко. Вызвала скорую, и его увезли. Петя, он память потерял! Его врач спрашивает, работает он или нет, а он говорит, что нет. Представляешь? Я говорю, как же это, да ведь вы в больнице работаете. А он говорит:"Кем"?
- Сказала бы ему – главврачом.
- Боже, Петя, до шуток ли сейчас! Он меня спрашивает, кем он работает, ну и я ему объясняю, что лифтером… А он на меня так посмотрел и говорит:"Я? Лифтером? Не может быть".
- Вот я и говорю, сказала бы ему, что главврачом или хотя бы завотделением, не расстраивала бы человека. Иногда лучше о себе правду и не вспоминать.
- Петя, представляешь, какой ужас, - бабушка никакая, дед обеспамятел, Наденька мала, ты уходишь с работы… Петя!

                Поздно вечером Петр Васильевич, простуженный, совершенно вымотанный событиями дня, после своих уроков, после поездки в больницу к отцу, после нескончаемого разговора с женой, тяжелого и совершенно бессмысленного, на неблагодарную тему о том, кто больше делает и жертвует для семьи, кто в юности ошибся в выборе спутника жизни и что же теперь со всем этим делать, сидел один на кухне и тупо смотрел на хомяка, крутившего колесо. Колесо звенело и звенело, скрипело и скрипело, голова у Петра Васильевича болела и кружилась, и в овладевшем им состоянии, среднем между полным отчаяньем и частичным умопомешательством, его вдруг посетила одна мысль, и, по мере того, как шло время, и хомяк уже готов был побить свой собственный рекорд по забегу на длинную дистанцию, эта мысль нравилась Петру Васильевичу все больше и больше… И какая-то вымученная, кривая улыбочка тронула его губы и зажгла в его потускневших, воспалившихся , слезящихся от болезни глазах странный огонек… Ох, не видеть бы лучше таких огоньков ни в чьих глазах, никогда. 

              На другой день Петр Васильевич позвонил в школу, сказался больным и договорился об отгуле. Ему, правда, пришлось-таки отвести в школу дочь, поскольку жена давно уже была на работе (она убегала на почту ни свет, ни заря), но потом он вернулся, лег на диван, закутавшись в одеяло, и поспал еще часика полтора. Когда он проснулся, в доме никого не было, поскольку даже бабушка потащилась в поликлинику, досаждать участковому терапевту, который все равно не мог ей ничем помочь, длинным перечнем жалоб по поводу своих болячек. Петр Васильевич встал, поплелся на кухню, вскипятил себе чайку, затем поставил в раковину большую кастрюлю, налил ее доверху водой, вытащил из клетки Хомки домик, в котором тот спал крепким мирным сном, и принялся вытряхивать зверушку из домика прямо в кастрюлю.
          Он все продумал. Спустить Хомку в унитаз было нельзя, - зверушка была не худенькая, величиной с мужскую ладонь, так что мог возникнуть засор. К тому же его трупик лучше было предъявить домашним, чтобы они увидели собственными глазами, что все, окочурился их любимчик, - ведь скажи им, что Хомка сбежал, они искали бы его день и ночь, бросив все свои дела. А так увидят его дохленьким, поплачут и угомонятся. А то, что он будет мокреньким, так это не важно, они же не знают, как выглядят дохлые мыши и хомяки. К тому же его можно будет слегка промокнуть салфеткой. Другого вида насильственной смерти для хомяка Петру Васильевичу в голову не пришло. Мышь, она мышь и есть. Слепых котят и мышей топят, вот и все.
          Хомка никак не просыпался, но Петр Васильевич тряс домик решительно и сильно, и вот пушистый серенький бочок показался в отверстии, затем зверушка завозилась внутри, и вместо бочка наружу высунулась его мордочка. Испуганные глазки стреляли по сторонам, коготки царапали край окошка из желтой пластмассы. Он пытался держаться изо всех сил, но Петр Васильевич тряхнул домик еще раз, и Хомка выскользнул и бухнулся в воду. Петр Васильевич схватился за крышку, чтобы придавить его сверху, но опоздал. Ужас и холод придали хомячку неожиданные силы и прыгучесть. Он рванулся из воды, выпрыгнул на край кастрюли, оттуда на край раковины, завизжал (Петр Васильевич в первый раз услышал его голос, до сих пор хомячок казался существом безгласным) и сиганул очертя голову вниз, на пол. Хомяки падают не так, как изящные гибкие кошки. Они не умеют выворачиваться еще в полете, какое бы малое время он ни занимал, и встречать жесткое соприкосновение с поверхностью пола или земли четырьмя пружинистыми лапками. Хомяки падают мешок мешком, на бок, на спину, на живот, раскидав лапки, как придется. Хомка тяжело шлепнулся на кухонный пол всем своим тельцем, с секунду, оглушенный падением, лежал неподвижно, зачем вскочил и, пошатываясь, хромая, неровно побежал по направлению к холодильнику, оставляя за собой мокрые следы.
             Кроме крышки от кастрюли,  в руках у Петра Васильевича ничего, пригодного для охоты, не оказалось, а времени терять было нельзя, ведь хомяк в любой момент мог укрыться за холодильником, и тогда выуживай его оттуда. Петр Васильевич грохнул по хомяку крышкой, но промахнулся и только задел ему лапку. Хомяк опять закричал, лапка окрасилась кровью. Петр Васильевич
почувствовал сердцебиение, голова закружилась, его затошнило, однако предприятие по убийству домашней мыши, представлявшееся в мыслях вовсе не таким сложным, отвратительным и вообще жутким делом, нужно теперь было во что бы то ни стало довести до конца. Он опять ударил хромающего, еле двигающего, отрывисто и резко кричащего  хомяка крышкой и пришиб его, а затем, с гадливостью схватив его теплое вздрагивающее тельце в руку, бросил его в кастрюлю, плотно накрыл окровавленной крышкой и так держал минут десять. После этого, бледный, дрожащей рукой вытирая покрытый испариной лоб, он присел на табурет и сидел так некоторое время, пытаясь придти в себя и отдышаться, поглядывая при этом на крышку на кастрюле, - но крышка, понятное дело, не шевелилась.

           Хомячка похоронили честь честью, под окном дома, под старой липой с обломанными ветками. Обсохшую застывшую тушку (Петр Васильевич придал его кончине вид естественной смерти, вернул на место в клетку и домик, и его дохлого владельца, и прибрался в кухне) положили в цветастый бумажный пакет, оставшийся от посещения всенародного ресторана Мадоналдс возле близлежащей автозаправки, сверху скочем приклеили записку со старательно выведенной Настенькой надписью «Хома, Принц» и засыпали землей в выкопанной между корнями липы детским совочком ямке. Надгробную речь произнесла Наденька.
- Прости, что я с тобой плохо обращалась, Хома, - сказала она грустно.

         А затем все опять пришло в норму.
         Петр Васильевич не уволился с работы. Директриса остыла от своего гнева на строптивого историка, подумав, должно быть о том, где она в разгар учебного года так вот вдруг найдет ему замену, да и Петр Васильевич одумался, извинился, сославшись на свое давешнее нездоровье, забрал заявление об увольнении назад и даже помог-таки учительнице музыки с организацией праздничного концерта, после чего был окончательно реабилитирован в глазах директора и всего учительского коллектива.
         Дедушка Наденьки выздоровел после своего неудачного падения затылком об землю, память его совершенно восстановилась, и он не только вспомнил, что теперь, на старости лет, действительно работает лифтером в больнице, куда его и госпитализировали после произошедшего с ним несчастного случая, но и вновь, вместо того, чтобы горевать по поводу  данного обстоятельства, начал гордиться тем, что и сейчас, в старости, в состоянии самостоятельно заработать себе на жизнь, а кроме того он продолжал без запинки рассказывать внучке истории про Киевскую Русь, и Наденька слушала с удовольствием, а в выходные дни они ездили вместе в Исторический музей, любовались старинным оружием и золотом скифов и жалели, что бабушка так больна и слаба, что теперь уже не может составлять им компанию. Петр Васильевич больше не выступал против всестороннего девичьего образования, дискредитируя себя как педагога в глазах семьи, - в конце концов , времена меняются, может быть, новым русским вскоре понадобятся в жены не просто красивые дуры, но  образованные женщины. В конце концов, разбогатевшие купцы и промышленники, вышедшие из крепостных крестьян и разбойников и вначале думавшие только о становлении своего дела, в последующих поколениях старались дать своим детям лучшее образование, чем получили сами, а затем их богатые, культурные и всесторонне развитые потомки становились знатоками искусств и меценатами.
          Наденька, погоревав после потери любимой зверушки, утешилась волей-неволей, а нового хомячка покупать не попросила.
- А то опять потом хоронить придется, - сказала она, вздохнув, когда однажды добрые дедушка и бабушка подняли эту тему на обсуждение.
           Клетку отдали знакомым, дорогое стальное колесо вместе с нею (уж дарить, так дарить). И вот опять по вечерам, когда все домочадцы расползались по кроватям, и в доме воцарялась тишина, Петр Васильевич уединялся на кухне и мирно сидел над своими тетрадями, методичками и конспектами, отдыхая от суеты долгого рабочего дня. Медленно текли ночные часы, нервы успокаивались, глаза начинали склеиваться дремой… Но однажды, в этот самый тихий и сладкий час Петр Васильевич вдруг уловил знакомый, только уже подзабытый звук. Будто звенело что-то металлическое… Да, да, так звенело хомкино колесо, когда шустрая зверушка, забежав в него, упорно и бессмысленно неслась вперед, мелькая крошечными розовыми пяточками, по нескончаемой, стелющейся к его лапкам сверкающей дорожке. Но ведь хомяка давно не было (и Петр Васильевич, сделав над собой усилие, заставил себя похоронить в глубинах своей памяти обстоятельства его гибели, с тем, чтобы никогда не обращаться к ним больше), не было и колеса. Испугавшись, Петр Васильевич сидел неподвижно и прислушивался. И вот опять… Звон… Петр Васильевич потряс головой, но звук не умолкал. Прошло какое-то время. Невидимое несуществующее колесо все звенело и звенело. Похолодев, Петр Васильевич захлопнул свои тетради и помчался в спальню.
           На утро он, конечно, и думать забыл о событиях прошлой ночи. Мало ли что померещится от усталости, утром все воспринимается иначе. Однако, когда наступил новый вечер, и пришло время занимать свою излюбленную позицию на кухне, Петр Васильевич сделал это с тайной дрожью. Но все было тихо, сколько он ни прислушивался, и вот он расслабился и забылся, и уже совершенно спокойно работал, когда вдруг… Динь-динь-динь… Скрип-скрип-скрип… Бемц… Динь-динь…
- Да, нервы вконец расшатались, - пробормотал он, содрогнувшись.
          Петр Васильевич купил себе валерьянки, потом разорился даже на более дорогие успокоительные средства и несколько дней не оставался вечером работать в кухне, ложась спать вместе со всеми. Но как-то, проснувшись среди ночи в постели рядом с женой, он опять услыхал резкий характерный звук, позванивание хомкиного колеса. Он с трудом удержался, чтобы не разбудить жену, вовремя догадавшись, что это ни к чему хорошему не приведет. Она и настоящее-то колесо никогда не слышала.

           … Дни шли, убегали недели, месяцы. Петр Васильевич не знал, галлюцинации его преследуют или на самом деле таинственное возмездие за совершенное его настигло. Хотя, подумать только, мало ли топят люди слепых котят и мышей, и что-то никто никогда не рассказывал, что призраки убиенных зверушек приходят к ним потом напоминать о содеянном, мешая, скажем, ужинать и вообще всячески надоедая, - так что ж ему-то с этим не повезло. Он так никому ничего и не рассказал и совершенно не представлял себе, как бороться с непонятной напастью, как от нее избавиться. В конце концов, судя по всему, это не представляло сколько-нибудь реальной опасности. Просто звон в ушах по вечерам… Звон, так похожий на тот, что издавало когда-то хомкино стальное колесо. Но если от самого хомяка можно было избавиться, то от этого ежевечернего звука уже никак. Оставалось одно – смириться. И вот поздними вечерами Петр Васильевич по заведенному обыкновению оставался работать за кухонным столом, склоняясь над своими тетрадями, а где-то там, в потустороннем мире, невидимый и недосягаемый, маленький шустрый хомячок все крутил и крутил свое колесо, и колесо звенело, звенело, звенело…
26.02.2005