Гареммыка ч4

      Наверное, окажись передо мной голая туша Абрамыча с членом наперевес, я бы удивился меньше. Ведь я был абсолютно уверен, что больше никогда не встречусь с Ириной, разве что случайно столкнусь с ней где-нибудь на улице, но даже и это мне казалось маловероятным, учитывая разные районы нашего проживания. Поняв, что я полностью уподобился жене Лота и всерьёз собираюсь превратиться в соляной столб, Ира заговорила первой:
 – Здравствуй, Серёжа. Извини, что я в прошлую субботу не приехала, просто у меня Юлька заболела. А на завод я тебе не стала звонить, чтобы окончательно не ссорить тебя… – начав довольно бодрым тоном, Ирина с каждой фразой медленно, но уверенно скатывалась к минору: – Я тебя отвлекаю, да? Может, мне уйти?
Я тупо стоял, лупал глазами, как филин на ветке в солнечный день, и лишь на последних словах спохватился:
 – Иришка, ты извини, я просто ошалел от неожиданности… Входи, конечно же входи, ты меня не от чего важного не отвлекаешь, я там посуду мыл… Прости, так невежливо получилось, ты пришла, а я слова сказать не могу, тебя на пороге держу… – у меня от растерянности путались мысли и я нёс всякую чушь. – Заходи, разувайся, проходи пока в комнату, а я там воду закрою. – и трусливо сбежал на кухню. Сунул башку под холодную струю из крана, пытаясь хоть как-то успокоить бурю в голове, но смятение охвативших чувств было слишком сильно, чтобы его смыла простая вода. Так я и вышел к Ирине, с беспорядком в прическе и бардаком в мозгах.
 – Что с тобой? – встревожилась Ира. – Ты сам на себя не похож!
 – Так, Ириш, я сейчас попытаюсь всё объяснить, но у меня такой сумбур в голове, так что ты меня не сбивай, хорошо? Я и сам легко собьюсь, без посторонней помощи. В общем, ты в прошлый раз так быстро убежала, а я перед этим на тебя накричал… Одним словом, я считал, что ты на меня обиделась и больше не придёшь, вот. А когда ты ещё и в субботу не появилась, то окончательно уверился в этой мысли. Поэтому-то и был так сильно удивлён, увидев тебя… – тут мои извилины окончательно завязались в узел.
 Чёрт, надо было как-то сказать ей, что нам лучше прекратить свидания, про бессмысленность наших встреч, про мою ей измену, и сделать это следовало сразу же, не откладывая. Но как это всё сформулировать попонятнее с моими перепутанными мозгами? Пока я собирал в кучу мысли, Ирина подошла вплотную, доверчиво положила руки мне на плечи и сказала:
 – Бедный мой, бедный. Ты переволновался, что я от тебя ушла? Напрасно. Нет, Серёжа, сама я от тебя ни за что не уйду и не отстану, пока не прогонишь. Я поняла, когда с Юлькой сидела, что слишком сильно тебя люблю, чтобы уйти по своей воле. Да и нет у меня этой самой воли, такая вот я, безвольная. – она улыбнулась, но как-то уж очень невесело.
 Я захлопнул рот, проглатывая уже кое-как слепленную фразу про Катьку и прошлую ночь. Ведь произнести это сейчас, вслух, означало бы нанести Ирине незаслуженную обиду, равносильно, что дать ей пощечину. Я словно наяву увидел, как моя рука с размаху бьёт Иришку по щеке, как её голову отбрасывает в сторону, как пламенеет на нежной коже след от моей пятерни… И мне стало тошно, гадко, стыдно. До зубовного скрежета стыдно. "Лучше не сейчас, как-нибудь потом скажу, при первом удобном случае." – принял я решение.
 Малодушное? Возможно. Но я не мог, просто не мог в ту минуту вывалить на неё правду. Это всё равно как в душу плюнуть. Окажись на её месте Катька, я бы и секунды не раздумывал, а высказал бы той всё в лицо, и не потому, что я к Катьке хуже отношусь, нет. Просто у Кати другой характер, она бы мои слова восприняла как вызов, как приглашение к скандалу, который бы тут же и закатила, а Ира… Для Иришки это был бы слишком тяжелый удар – услышать равнодушное "давай расстанемся", когда она только что призналась в любви.
 Тем временем Ирина теснила меня в сторону дивана, шепча о том, как она соскучилась за две недели нашей разлуки. Вот ещё одно отличие: Катька бы толкнула меня на диван, а сама б запрыгнула сверху, подчеркивая своё лидерство, а Иришка нет. Она первой опустилась на покрывало и притянула меня к себе, усадив рядом и помогая мне стянуть через голову футболку. А вот потом! Чёрт, да она чуть не изнасиловала меня, пускай ласково, нежно, но неожиданно напористо. И отступилась, лишь когда измочалила моё тельце до состояния растёкшейся по кровати медузы. Конечно, про изнасилование я немного загнул, никакого принуждения не было и в помине, но, как учил нас старик Энштейн, всё в мире относительно. Если раньше Ира только отвечала на мои ласки, не стремясь проявить инициативу, то сегодня, чувствуя с какой настырностью её ладошки скользят по моим плечам и спине, я изумился настолько, что без сопротивления уступил её легчайшему напору. У меня даже грешным делом промелькнула ехидная мысль о пользе воздержания. Дескать, изголодалась за две недели, и сразу забыла о своём притворстве с лицедейством, став совершенно нормальной девчонкой.
 Но эта мысль мелькнула и пропала, тут же сменившись другой: я вдруг ососзнал, что с интервалом в несколько часов, две женщины без какого-либо приглашения САМИ пришли ко мне, и этим признали меня лучшим, самым желанным среди остальных мужчин!! Совершенно неожиданно я почувствовал, что моё самолюбие, точнее, самомнение стремительно растёт. Чёрт, да меня просто распирало от гордости! Я будто жаба на болоте раздувался от мании величия, возомнив себя невесть кем – суперменом, новым Казановой, Бельмондо, плейбоем. Эдаким золотым идолом, венчающим собой алтарь любви, на который молятся все женщины мира. И всё это в одном флаконе. Взболтать, но не перемешивать.
После ухода Ирины, остаток субботы и половину воскресения в моей голове назойливо крутилась легкомысленная песенка из кинофильма – "если б я был султан, я б имел трёх жен". Пускай, не три, но две-то у меня уже есть, думалось мне с изрядной долей самодовольства мартовского кота. И, не в силах устоять перед искушением, отправился к Кате, дабы осчастливить её своим приходом, а самому получить очередную дозу самоутверждения.
 Катя мне обрадовалась, поцеловав в губы прямо при девчонках, а два бульдозера, желая подразнить начальницу, одновременно чмокнули меня в щёки с двух сторон.
 – Как хорошо, что ты пришел, Серёжа! Меня машинка просто измучила, постоянно нитку рвёт. Погляди, пожалуйста? – сразу с порога начала грузить Светка, для верности теребя меня за рукав.
 Я милостиво кивнул и занялся своими прямыми обязанностями, а девчонки тем временем собрались вокруг Кати, разглядывая свежий номер модного журнала. Помимо женской моды, там присутствовала и мужская.
 – Ого, посмотрите, какой красавчик! – уставилась Катька на фото атлетически сложенного блондина, рекламирующего новый фасон плавок. – Вот бы с таким покувыркаться, ты гляди, какой пресс накаченный, а плечи, плечи-то какие, вот это я понимаю, мужчина! Орёл! Я бы такому и второй раз дала.
 Не то, чтобы я строил иллюзии насчет Катькиной верности, но эти слова меня задели. Я не подал вида, что слышу её болтовню, просто закончил дело, попрощался и ушел, сославшись на неотложные дела. Не знаю, зачем Катька произнесла ту фразу – просто чтобы подразнить меня, или она считала, что я не слышу? Не знаю, не знаю. Но эта фраза подействовала не хуже ледяного душа, в момент спустив меня с небес на землю и вернув способность трезво мыслить.
 "Кто тут на днях страдал, что ему до чёртиков надоели любовные треугольники? Кот Матроскин или почтальон Печкин? Что, друг любезный, сначала ставил это в вину Иришке, Катьку этим в мыслях попрекал, а сейчас сам туда же?!"
И как долго это будет продолжаться, спрашивал я сам себя, сколько времени буду их обманывать? Или мне так нравится играть в подпольщиков, соблюдать конспирацию, чтобы не дай партком, девчонки не узнали друг о друге? И ради чего, ради удовольствия в постели и безмерно раздутого гонора?
 А кто недавно сокрушался, что у него женщины лишь для встреч, когда хотелось бы большего – спокойствия, доверия, постоянства? О каком постоянстве можно вести речь, встречаясь сразу с двумя? "Мечешься как маятник, – говорил я себе – то останусь с Ириной, то останусь с Катей, а теперь посредине завис? Нет, так дело не пойдёт, надо определиться, наконец."

Впрочем, я недолго корчил из себя Раскольникова, уже в понедельник столкнувшись с новыми проблемами. И не только своими.
 – Тебя! – остановил меня Абрамыч, протягивая телефонную трубку, когда я шел оторвать бабушку-контроллёра ОТК от животрепещущего обсуждения с вахтёршей очередной серии "Рабыни Изауры".
 – Слушаю!
 – Серёжа, это я, Ира. Я тут на проходной, выйди ко мне, пожалуйста.
 – Абрамыч, я мухой до профкома и обратно, хорошо? – бросил я наскоро слепленную отмазку, возвращая трубку на рычаг.
 – Да иди уж, трепло. – ухмыльнулся мастер – А то я Иркин голос не узнаю.
Оп-па, косяк вышел, в следующий раз надо быть внимательнее, так и погореть можно. Хорошо, что сегодня Абрамыч в благодушном настроении…

Иришка стояла, забившись в дальний угол, и старательно отворачивалась от меня.
 – Ира, что случилось?
Она посмотрела мне прямо в лицо. На левой стороне скула опухла, а под слоем пудры угадывался синяк с посохшей ссадиной.
 – Кто?
 – Кто-кто. Он, кто же ещё. Пришел опять пьяный, а Юлька капризничала, хныкала. Вот он и раскричался, чтобы она заткнулась и не мешала ему отдыхать. Юля испугалась и расплакалась навзрыд. Он замахнулся на неё, а я втиснулась между ними. Вот и получила за всё сразу. – глаза у Иришки стали наполняться слезами.
Она стояла молча, невыносимо спокойная, словно мраморная, лишь только капля за каплей скатывались по её щекам. На меня как чёрная пелена опустилась. Помню, как я взял её за руку… и очухался только на полпути к остановке. Как был, в халате, в тапочках, с отчаянно упирающейся Ириной на буксире.
 – Постой, куда ты меня тащишь?
 – Покажешь, где этот гад обретается. – прошипел я, не сбавляя хода. Иринка изловчилась, выдернула руку, остановилась… и вдруг рассмеялась. Смех сквозь слёзы.
 – Ира?!
 – Нет, я в порядке. Просто представила себе, как ты трясёшь его за грудки и кричишь: "Как ты, мразь, осмелился поднять руку на мою любовницу!" Вот картина, любовник бьёт мужу морду, а тот от него в шкафу прячется. – она подошла ко мне, спрятала лицо у меня на груди и заговорила другим, печально-спокойным тоном: – Нет, Серёжа, не стоит тебе об него руки марать. С ним уже вчера мой папа поговорил. Я же вчера сразу Юльку в охапку, и к родителям убежала, мало ли что та пьянь выкинет. А папа, как только лицо моё увидел, так сразу и ушёл. Вернулся через час и немедленно заставил меня написать заявление в милицию и на развод. Вот так. Так что ты не подумай, что мне что-то от тебя нужно, я просто хотела, чтобы ты знал.– Иришка подняла голову и с какой-то затаённой надеждой заглянула мне в глаза: – А я правильно поступила, что послушалась отца?
 – Да. – просто ответил я, не прибегая к вычурным фразам. – По моему, тебе это надо было раньше сделать. Много. Много раньше. – прижал её к себе покрепче, да так и замер.
Мимо проходили люди, кто-то оглядывался, кто-то не обращал на нас внимания, а я всё стоял, придавленный случившимся, и никак не мог отпустить Иришку.
 – Ладно, всё, мне пора. – Ирина отстранилась. – Да и тебе тоже надо идти, а то Абрамыч начнёт икру метать из-за твоего отсутствия. Позвони мне потом на работу, хорошо? – Я кивнул, а Иришка скованно, словно в первый раз целуясь, чмокнула меня на прощание и пошла какой-то деревянной, неуклюжей походкой к остановке. На ровном месте у неё подвернулся каблук, она не очень ловко взмахнула руками, выпрямилась и пошла дальше, держа спину неестественно прямой. Странно, но, несмотря на ровную осанку, сейчас у неё был вид как у человека, несущего на плечах тяжелый, опостылевший груз.

– Попрощался? – вопросом в лоб встретил меня Абрамыч на участке. – Что, раньше никак не мог, обязательно надо было до последнего дня тянуть?
– До какого последнего дня, о чём ты?
– А тебе что, табельщица не говорила, что ты с завтрашнего дня в колхозе?
– В каком ещё колхозе?! Какая табельщица?
Не вступая в спор, Абрамыч набрал номер:
– Семёновна, ты Сергею про колхоз в пятницу говорила? Как это, забыла?! – мастер даже подскочил на стул е и с досадой бросил телефон. – Вот же, работничек, мать её за ногу, одни сплетни да чай с подружками на уме! Блин, в печенках уже сидит… Ладно, раз такое дело, то ты с обеда свободен, езжай домой, собирайся. Но чтоб завтра в семь десять утра на перроне был как штык! Понял?
– Хоть скажи, на долго?
– Да нет, не очень, на месяц всего.
– Что?!!
– А ты на меня не кричи, не повышай голос! Сам понимать должен, что не своей прихотью я людей на морковку гоню! У меня в цеху тоже руки нужны, и мне план никто отменять не собирается. Всё, хар-рош спорить, иди собирайся, а то хрен тебе, а не восьмёрка сегодня.

"Как пойтить супротив господской воли?"– вздыхал в старину крепостной, собираясь на барщину. Так и я – повздыхал, повздыхал, но рюкзак таки собрал. В конце рабочего дня сбегал к автомату, позвонил Иришке на работу, но её на месте не оказалось. Тогда я попросил ответившую мне даму завтра передать Ире о моей аграрной планиде, и извиниться перед ней за то, что не смог предупредить об этом раньше.

Совместным решением заводской и колхозной администраций, уборка корнеплодов шефами была организованна штурмовым методом. По составленному загодя графику цех-неудачник с раннего утра отправлялся на станцию в полном составе, чтобы после двухчасовой поездки высадиться из вагонов электрички и совершить пеший марш на поля. Там народ руками дёргал морковь, собирал её в мешки, с тоской поглядывая на стоящий неподалёку вечно сломанный комбайн. С часу до двух рабочий класс устраивал перерыв на обед прямо у борозды, поглощая прихваченные с собою из дома продукты, и вновь возвращался к монотонному извлечению "красной девицы из сырой темницы да за зелёную косу". В шесть часов вечера объявлялся шабаш, и усталые заводчане брели обратно на станцию. На следующий день приезжал другой цех, третий, и так далее по списку.
У нас, проживающих в сельском лагере постоянно, была другая работа. Часть, в основном женщины, перебирала урожай на овощном току, отделяя уже сгнившее от ещё не успевшего. А принявшая меня в свои ряды бригада грузчиков каталась по полям в тракторных тележках. Три рейса в день. Первым мы забрасывали на поле пустые мешки и три фляги с питьевой водой для "однодневок". Второй, ближе к обеду, увозил собранную к тому времени морковь на ток, а третий, ближе к закату, подводил окончательный итог очередного дня. Каждый такой рейс продолжался часа три, а то и больше, ведь надо было не только погрузить, но и разгрузить телеги, опустошить мешки, ссыпав морковь в кучу для переборки. Если добавить сюда время на ежедневную загрузку машин, увозящих перебранные корнеплоды в овощехранилище, то понятно, как мы вкалывали. Получалось намного больше установленных семи рабочих часов при шестидневной неделе, с одним положенным выходным. Всё это исправно отмечалось в табеле, так что после возвращения на завод, я получил на треть большую зарплату, нежели в обычный месяц. Хорошо? Конечно! Но очень уж утомительно.
 Честно отработав половину срока, я на второе воскресение сбежал в город. Надо было сменить лёгкие вещи на более тёплые, да и помыться бы не мешало. Летний душ, установленный в лагере, при сентябрьской свежести в воздухе кроме чистоты тела легко мог подарить добротный насморк, а то и качественную простуду. Понятно, что в мои планы такое счастье не входило. Уж лучше я дома в тёплой ванне понежусь. Вот и поехал, отпросившись у старшего по лагерю. К моему удивлению, в субботний вечер родители оказались дома.
 – Ой, Сережа! Ты голодный? Быстренько мой руки и за стол! – В этом вся мама: для неё самое главное чтобы ребёнок, то есть я, был накормлен.
 – А тебя какая-то девушка спрашивала на прошлой неделе. – С непроницаемым выражением лица сообщила мама, когда я надёжно обосновался перед тарелкой с борщом.
Для матери стремление меня женить в последнее время превратилось в настоящую идею фикс. Стоило ей увидеть рядом со мной кого-либо в юбке, как впоследствии я подвергался тщательному допросу: кто такая эта таинственная незнакомка, что нас связывает и когда планируется поход в ЗАГС. Только попробуй, утаи хоть что-нибудь – средневековая инквизиция бледно выглядит перед маминой настырностью. Объяснения, что это просто бывшая одноклассница или знакомая, или коллега по работе, и что никаких романтических чувств между нами нет, не было и быть не может, почему-то не вызывали у мамы ажиотажа, наоборот, заставляли её печально вздыхать: "когда же ты за ум возьмёшься?" Что в переводе на русский это означало, когда же, наконец, она сможет понянькаться с внуками. Со временем у меня выработался способ борьбы с мамиными расспросами – я отвечал строго на прямой вопрос и в минимально возможном объёме, потому что сказать что-либо сверх спрашиваемого, означало подвергнуться второй, а то и третьей волне допроса. А оно мне надо?
Не дождавшись от меня никакой реакции на её упоминание о девушке, мама поинтересовалась, кто она, и откуда меня знает.
 – Понятия не имею, кто бы это мог быть. Она хоть представилась?
 – Нет, не успела. Когда я сказала, что тебя на месяц отправили в колхоз, она извинилась и ушла.
 – Она о чём-нибудь спрашивала, или просила передать мне что-либо?
 – Я же говорю, спросила тебя и сразу ушла. – мама начала раздражаться.
 – Ну, а внешность её ты описать сможешь?
 – Повыше меня, тёмненькая, стройная. Платье у неё такое беленькое. Здесь выточки, там поясок… – дальше последовало подробное описание фасона.
 – Ну, мам, повыше тебя окажется любая девушка. Она же с улицы пришла, значит, в обуви, а ты в тапочках. Сейчас все девушки носят туфли на каблуке, мода у них такая. Верно? Так что рост, это не определяющий личность фактор. Платье для меня приметой вообще не является, тем более, по твоему словесному описанию. Дальше, тёмненькая, это какая: тёмно-русая, тёмно-рыжая или брюнетка?
 – Не знаю, в подъезде темно было. А, вот ещё, колечко у неё золотое такое, с четырьмя изумрудиками ромбиком.
 – Мам, я твои кольца вижу каждый день, когда ты с работы приходишь. Как ты думаешь, я хоть одно из них помню? Так что извини, по таким скудным приметам я не могу сказать, кто к нам приходил. В следующий раз хотя бы имя спрашивай, хорошо?
Мама одарила меня недовольным взглядом. "Что, отмазался?!" – явственно читалось в её глазах. Я пожал плечами и сосредоточился на борще. Блин, а у мамы явно что-то со зрением. Платье она запомнила, колечко разглядела, но вот цвет волос не смогла… А действительно, кто бы это мог быть? Может, с работы кто? Нет, с завода никто придти не мог, там прекрасно знают, где я. Значит, Катька или Иришка. Но ведь я звонил Ирине на работу, предупреждал. Или ей не передали мои слова? Ладно, потом выясню, когда барщина закончится.

Собирать расставленные вдоль грядок мешки и перекидывать их через высокий борт телеги – не слишком интеллектуальное занятие, так что у меня оставалось достаточно времени для самокопания. Как я только не прикидывал, с какой только колокольни не старался посмотреть на возникшую проблему микро гарема. И в конце концов решил так: пусть всё идёт своим ходом. Отказываться от Ирины я не стану, но и форсировать события тоже не буду. Скажете – метания? Ведь ещё недавно хотел дать ей полную отставку, а теперь на попятную пошел? Не совсем. После долгих раздумий, я всё-таки смог на трезвую голову разложить всё по полочкам, хоть это было нелегко. Дело в том, что с Ирой я бы вполне мог ужиться, мне с ней было просто, понятно, спокойно. Правда, порою до оскомины спокойно, но в семейной жизни это скорее плюс, а я, вдохновлённый примером сверстников, начал стремиться именно к женитьбе. Конечно, когда на Ирку находил очередной стих, и она принималась изображать из себя куклу, я просто свирепел. Но при этом верил, что такое поведение со временем пройдёт. Ещё немаловажный плюс в том, что она наконец-то подала на развод, а значит, видеться с ней мы будем гораздо чаще, да и сами встречи станут свободнее, без оглядки по сторонам.
 Катя. С ней я особых сложностей не видел, считая, что надо лишь вновь установить прежнюю дистанцию чисто деловых отношений, и не допускать впредь чего-то личного. Главная причина, по которой я не хотел сближаться с Катериной, это то, что у неё всё было с приставкой "очень". Молчаливых размолвок Катя не признавала, только громкие скандалы. Хм, правда, и романтика у неё тишиной не отличалась. Если она оказывалась не в духе, то доставалось всем направо и налево – и обидчикам, и свидетелям. А если она начинала любить, то любила опять же всех. Здесь ключевое слово "всех". Вот только я не хотел быть одним из многих, категорически. Такой я эгоист, можно даже сказать собственник.
 Как я при такой натуре справлялся с необходимостью делить Ирину, спросите вы? А вот так, справлялся как-то. Чисто интуитивно я с самого начала наших отношений никогда не расспрашивал Иру про мужа и никогда о нём не думал. Даже когда Ира сама начинала что-то о нём рассказывать, я сразу переводил разговор на другое, всячески подчеркивая, что эта тема мне неинтересна. Иришкин муж для меня всегда был чем-то обезличиным – понятием, а не человеком. Нечто вроде стихийного явления, наподобие магнитных бурь, которые вроде есть, но в то же время их нельзя пощупать или потрогать. Или как холод зимой – неизбежно, но вполне возможно с ним не сталкиваться, отсиживаясь в натопленном доме. Мне надо было просто делать поправку на условности семейного положения моей подруги, и всё на этом. Наверно, свою роль сыграло то, что в начале наших отношений я не любил Иру. Мне даже не приходило в голову узнать, какой жизнью она живёт вдали от меня, к чему стремится, чего опасается. Но и потом, когда у меня зашевелилось в душе тёплое чувство к Иришке, я продолжал чётко проводить раздел между её жизнью и нашей. Понятно, что меня интересовала только вторая половина, "наша". Эгоистично? Да, не спорю.
 Скажу больше: когда я начал копаться в себе, а времени для этого у меня оказалось предостаточно, то поразился, НАСКОЛЬКО я эгоистичен. Желая быть единственным для своей избранницы, я, положа руку на сердце, не видел для себя чего-то зазорного в одновременных встречах и с Катей, и с Ириной. Но только для себя! Исключительно для себя! Эгоизм? Да. Или рудименты кобелиной натуры, оставшейся в наследство от питекантропов? Возможно и такое, я ведь не дипломированный врач-психолог, чтобы забираться в глубины сознания. Но в то же время я понимал, что такие отношения – и нашим, и вашим – чреваты крайне серьёзными неприятностями. Потому и решил ограничиться одной Ириной, а не из-за какой-то там высокой морали, исключающей походы "на сторону". Проще говоря, испугался этих самых неприятностей.
 Да уж, портретик нарисовался – эгоист, трус, аморальный тип. Но я, признаться, его люблю и такого.

Отвоевав своё в битвах за урожай, я вернулся на завод и первым делом доложился о прибытии Иришке, сделав это несколько необычным образом. Я не стал звонить ей на работу, а, пользуясь тем, что моя смена на заводе заканчивалась на час раньше, чем закрывалась её контора, молча сел в троллейбус и отправился к садику Юлии. За время колхозной повинности я пришел к выводу, что мне пора познакомиться с дочерью, раз уж всерьёз решил сближаться с её матерью. Не то, чтобы я так уж стремился к этому знакомству – для меня тогдашнего дети казались лишь источником неудобств. Но даже тогда, когда был глуп и неопытен, я отчетливо понимал одну простую вещь: как бы женщина не любила мужчину, он для неё всегда будет на втором месте после ребёнка.
 "Да, а в случае с Катькой, то и на третьем. Сначала дитё, она, и только потом супруг, где-нибудь на задворках!" – Не упустил я случая мысленно подпустить шпильку в адрес своей бывшей.
Подошел к садику, стал в сторонке, а сам на калитку в ограде уставился, откуда потянулись сосредоточенные родители с вновь обретёнными чадами. Через пять минут гляжу – на дорожке Иришка с Юлей появились. Стоило Ирине меня заметить, как у неё глаза вспыхнули, она качнулась было ко мне, но тут же взяла себя в руки. Лёгким движением коснулась рукой прически, кинула молниеносный взгляд на себя от груди до кончиков туфелек и сразу же на Юльку переключилась, начав поправлять на ней вязаную шапочку и одёргивать пальтишко.
– Здравствуйте, красавицы!
– Здравствуй, Сережа. Ты уже вернулся?
– Да, вчера поздно вечером приехал.
– Юля, поздоровайся с дядей Серёжей! – Но засмущавшаяся девчушка уткнула личико маме в юбку, тесно прижавшись к её ногам. – Юля, ну что же ты? Поздоровайся с дядей, нельзя быть такой невежливой!
– Ира, – я понизил голос, заговорив чуть не шепотом: – давай без "дяди"? Просто Сергей, хорошо? И не надо давить на ребёнка, перестанет смущаться, тогда сама поздоровается. – и, подмигнув настороженному глазику, косящему из-за складки юбки в мою сторону, спросил: – Правда, потом сама заговоришь?
– Дя! – оглушительно-звонкий девчоночий голосок спугнул стайку чирикающих на ограде воробьёв. Мы с Иришкой так и покатились со смеху, окончательно засмущав Юлю.
Пока мы втроём шли к дому Иришкиных родителей, я всю дорогу рассказывал о своей колхозной эпопее, припоминая самые забавные моменты. Ира посмеивалась, а Юлька заливисто смеялась вслед за мамой. Я заметил, что дочь во всём старалась походить на мать, тщательно копируя её походку, жесты, даже манеру разговаривать, чуть замирая перед первым произнесённым словом. Забавная девчушка, она оказалась отнюдь не тихоней, чем сильно отличалась от Ирины. Впрочем, как я узнал позже, в детстве Иришка тоже была озорницей ещё той, но очень сильно изменилась за школьные и институтские годы.
– Юля, ты в садике ужинала? – спросила Ира уже возле самого дома.
– Нет.
– Почему?
– Там касу давали, манку, а она с комками!
– И что теперь, голодной ходить?
– Ну, ты зе знаесь, что я комки не люблю, что зе спласиваесь!
– Сереж, постой немного, я сейчас Юльку отведу, попрошу маму, чтобы она её накормила. Но, если мамы дома нет, ты тогда меня не жди, не мёрзни. Хорошо? Ты лучше завтра мне на работу позвони, договорились?
– Ладно уж, иди, корми подрастающее поколение! А то ей сил на шалости не хватит.
Возле подъезда мама с дочерью обернулись, помахали мне ручками и скрылись за тяжелой дверью.
"Не мёрзни!" Да на улице жара, пять градусов тепла, лето почти! Хотя и несколько зябко стоять на пронизывающем ветре с моря, превратившим двор в подобие аэродинамической трубы. Я вышел из дворика на улицу, где укрылся от воздушных потоков за углом дома, не выпуская из вида Иришкин подъезд. Время шло, но Ира не выходила, видно матери дома не оказалось. Досадно! Я поднял воротник и приготовился ждать до победного конца.
– Угадай, кто! – две холодные ладошки закрыли мне глаза.
"Подкралась сзади незамеченная! Ну, Иришка! Стоп, а почему руки такие холодные, она же только что из дома?! И голос! Голос не её." Я постарался вывернуться, но меня держали крепко. Единственное, что я успел заметить, это кончики пальцев. С коротко обрезанными ногтями, покрытыми алым лаком. У меня похолодело внутри от узнавания: Катька! Только она так коротко стрижет ногти, утверждая, что иначе они мешают ей шить… Влип, напрочь влип. А вдруг сейчас Иришка выйдет?! Катька же такой скандал закатит! Надо уводить её отсюда – в долю секунды созрело решение.
– Катя, ты вроде взрослая, а шуточки у тебя… – я убрал её руки со своего лица и повернулся к Катерине.
– Мог бы и притвориться, что не узнал! – капризно заявила Катька.
– Мог бы, но не хочу. Я уже устал притворяться. Надоело.
– Та-ак. – протянула Катя совершенно другим тоном. Вся её игривость увяла ото льда в моём голосе. – Поговорим, или ты кого-то ждёшь?
– Уже не жду. Увы, но встреча не состоялась. Так что можем и поговорить, только давай отойдём куда-нибудь, а то я уже задрог на этом сквозняке.
– Куда?
– Да всё равно. Где людей поменьше. Не хочу лишних свидетелей нашего скандала.
– А что, будет скандал?! – вопросительно приподняла бровь Катька.
– Зная тебя, я в этом уверен.
– Интересно… Ну что же, пошли… Поскандалим. – с усмешкой выделила она последнее слово.
И мы пошли. Нас приютила беседка в детском садике неподалёку, точной копии Юлькиного.
– Ну, и о чём же ты хотел поскандалить?
– Для начала я хотел попросить у тебя прощения за то, что уступил твоим просьбам и согласился провести с тобою ночь. Не надо мне этого было делать.
– Ты жалеешь, что переспал со мной? – в упор спросила Катька.
– Да, потому что это была измена моей девушке! – Всё, Рубикон перейдён, и обратной дороги нет.
– Во, теперь у нас ещё и девушка есть, оказывается. Оч-чень интересно! А что ты ещё придумаешь?!
Блин, она мне просто не поверила! Впрочем, была у неё такая черта – в упор не замечать очевидные вещи, только потому, что они ей по каким-либо причинам не нравились. Чем-то похоже на страуса – голову в песок, и ничего не вижу, ничего не слышу. А раз я ничего не вижу, то этого и нет, и быть не может! Да, уж, страус… только временами беспардонный как танк. Что же, хотел я миром разойтись, но, похоже, не выйдет. И тогда я стал вести себя гораздо жёстче, обрывая все нити разом.
– Не веришь? Дело твоё.
– И ты её, конечно, любишь больше жизни. – сарказм из Катьки так и лился.
– Достаточно того, что она меня любит. На самом деле любит, в отличие от тебя.
Мой уверенный тон поколебал Катькино недоверие, и она рванулась в атаку:
– То есть, ты нашел себе другую, а я могу отправляться на все четыре стороны?!
– А что вас удивляет, Катерина Юрьевна? Ведь, помнится, именно так вы со мной поступили. Или то, что позволено Юпитеру, недозволенно быку?!
– Какие мы стали дерзкие, наглые…
– Благодарю, у меня была прекрасная учительница. А по поводу твоего кооператива… подыщи-ка себе другого ремонтника, я увольняюсь.
– Я твоего заявления пока что не видела.
– Мы не на госпредприятии, обойдёшься.
– Сергей, ну почему ты так? – после недолгой паузы Катька решила сменить тактику, убрав из голоса всяческую агрессию: – Ты можешь нормально объяснить, что случилось?
– А ничего не случилось, всё по-прежнему. Я тебе сколько раз говорил, что не хочу ворошить прошлое и вновь начинать с тобой встречаться? Сколько раз я просил тебя не звонить мне на работу, не ссорить меня с людьми? Тебе же на мои слова пофигу, ты продолжаешь всё по старому. Зачем, для чего ты так настойчиво лезла в мою постель? Только потому, что тебе так захотелось, а на мои желания тебе всегда было начхать. Так? Так! Вот и скажи, зачем мне нужен такой друг, который, не считаясь с моими желаниями, постоянно, раз за разом относится к ним наплевательски? И потом, зная твой характер, я абсолютно уверен, что ты обязательно постараешься поссорить меня с моей девушкой. А оно мне надо, лишние нервы тратить?
– Да перестань ты про эту сказочку твердить! Девушка у него, вот же придумал. Ладно, не хочешь со мной спать, я не заставляю. Я ведь тебе ещё тогда сказала: никто никому ничего не должен, захотели – встретились, а нет, так нет. Но с работы я тебя не отпускаю, имей это ввиду. Ладно, всё, мне пора, перебесишься, приходи.
 Она легко поднялась с места и пошла к выходу из беседки, игриво помахав мне на прощание рукой, на которой сверкнуло колечко. Четыре изумруда ромбиком. Значит, вот кто приходил по мою душу, пока я с морковкой воевал. Ладно, что-то не о том я думаю…Черт возьми, а ведь Катька мне так и не поверила! Или сделала вид, что не поверила? Впрочем, какая разница, ведь я её предупредил. Ясно и недвусмысленно сказал, что теперь между нами всё кончено. А верит она или нет, это её проблемы. Стану я ещё из-за них переживать. Немного досадно, что так грубо, резко пришлось поставить точку в истории с Катькой, но, пожалуй, оно и к лучшему. Как говориться, уходя – уходи.
 Я немного замешкался, завязывая шнурок на ботинке, а когда поднял голову, то увидел в проёме входа беседки Ирину. Как она на меня смотрела, я даже слова подобрать не могу. Не с угрозой, не с осуждением, как можно было бы ожидать в подобной ситуации. Нет. Такой взгляд я видел лишь на репродукциях старинных икон в журнале – понимающий, прощающий, сочувствующий.
– Ты давно здесь?
– Я за вами шла от дома. – Ирина приблизилась ко мне вплотную.
– И всё слышала?
– Вы так громко говорили… – произнесла она извиняющимся тоном.
– Вот и хорошо, значит, тебе ничего рассказывать не нужно.
– Сережа, скажи, почему ты с ней так грубо разговаривал? Я тебя даже не узнала.
– Потому что с самого начала нашего с тобой знакомства я неоднократно пытался говорить с ней вежливо, убеждать, объяснять. И всё впустую. Ты сама видела, как я сейчас нагло и беспардонно послал её, а она сделала вид, что ничего не поняла, как будто так и надо. Это человек такой, что ей всё как с гуся вода, она слышит лишь то, что хочет слышать. И… Ириш, давай не будем о ней, пожалуйста! Присядь со мной, давай просто помолчим немножко.
– Лавочка холодная, а у меня юбка тонкая.
– Тогда садись сюда. – я похлопал себя по коленям. – И тебе теплее, и мне приятнее.
– Точно, приятнее?
– Кокетничаешь?
Иришка села ко мне на коленки. Я расстегнул куртку и укутал Иру её полами, не упустив возможности тесно-тесно прижать девчонку к своей груди. Обнял и, прибалдев, замер.
– Сереж, – осторожно заговорила Ирина после некоторой паузы. – я не совсем поняла, за что ты у неё просил прощенья. Ты что, спал с ней?
– Да, за что и ругаю себя последними словами. Не надо было мне этого делать.
– А когда?
– Помнишь, ты пришла ко мне, а я встретил тебя в растрёпанных чувствах? Двух слов связать не мог.
– Когда ты решил, что я тебя оставила?
– Да. Вот незадолго до этого всё и произошло. Ты сердишься?
– А я могу? Нет, мне конечно, обидно. Очень обидно, но… я не стану на тебя сердиться. Во-первых, это было давно. Ты с тех пор сам всё понял, и сам принял решение больше с ней не встречаться. И потом, что сейчас изменит моя ревность? Ничего, кроме того, что мы с тобой поссоримся, а я этого не хочу.

На смену солнечному сентябрю пришел дождливый октябрь. Мои родители съездили в последний раз на фазенду, подарив нам с Ириной возможность провести чудесную ночь с пятницы на воскресенье, и закрыли дачный сезон. Передо мной остро встал хорошо знакомый всем влюблённым вопрос – где уединиться со своей избранницей? Вести Ирину к себе домой мне не очень хотелось. Зная мою маму, и её, скажем так, настырную любознательность, я был на сто процентов уверен, что вместо нежного воркования наедине в моей комнате, мы будем вывернуты на изнанку многочасовым допросом с её стороны. Иришку такая перспектива тоже не особо вдохновляла, поэтому мы предпочитали слоняться по улицам. Сразу после смены, нигде не задерживаясь, я мчался к Юлькиному садику, дожидался своих девчонок, и мы шли гулять втроём. От дома Иришкиных родителей до садика можно было дойти минут за десять, но наш вечерний променад растягивался на два-три часа, до тех пор, пока уставшая Юля не начинала капризничать. Тогда Ира отводила её домой, сдавала ребёнка с рук на руки бабушке, и возвращалась, чтобы мы могли перейти к поцелуйчикам. Ничего не скажешь, приятное занятие, но нам-то хотелось большего! А где, где предаться этому самому "бОльшему"?! Так мы и исходили на слюну, пока меня не осенила великолепная идея. Переговорив с Абрамычем, я стал работать одну неделю в первую смену, другую – в вечернюю. Когда я работал в день, то встречался с Ириной по старой схеме, а когда во вторую…
 Пока родителя были на работе, а я днём отдыхал перед сменой, Ира отпрашивалась у своей начальницы на пару часов, и стрелой летела ко мне домой, где мы набрасывались друг на друга с жадностью давно не кормленых хищников.