Проклятия Лаврентия Берии

Ценана.
«По ночам мужчины пели  «илли», один запевал,      
остальные многоголосо подпевали. Мне было
страшно от того, что непонятно было куда      
нас везут и зачем.
С тех пор, если приходилось слышать многоголосое
мужское пение, я плакала»
               
   (Яха Мациева - малолетней девочкой  познавшая ужасы
депортации,)

- Какого черта  я тут делаю? Где они, эти «младодемократы» со  своими отпрысками? Это их война, во имя их блага. За что я по уши в грязи? – мысль обросшая ненавистью носилась в его голове.
Комбат с командирского сидения танка наблюдал за полем сражения, корректируя огневую поддержку, бросившейся в атаку пехоты. Пятнадцать оставшихся от батальона танков постоянно вели обстрел, подавляя огневые точки противника. Сын потомственного военного, генерала НКВД в отставке, Руслан на каком-то генном уровне ненавидел войну как поводыря насилия. Мужественной красотой восточной внешности и бескомпромиссной суровой справедливостью характера, он всегда вызывал симпатию и уважение окружающих его людей, в том числе подчиненных. Но руководящие чины относились у нему со сдержанной осторожностью, всегда побаиваясь услышать правду о себе. Имея немало правительственных наград за мужество и безупречное выполнение своего долга, прошедший Афганскую войну, он в свои пятьдесят с небольшим лет был призван из запаса и в чине подполковника командовал танковым батальоном. Потеря каждого бойца для него была личной трагедией. Он не носил награды, полученные за эту войну, но принимал их  и считал, что они даны ему за то, что он максимально продуманно вел боевые действия, оберегая личный состав от бессмысленной гибели, и вел огонь только по военным целям…
- Комбат! – раздался в наушниках голос лейтенанта Таирова, командира танковой роты,
-Чехловец горит!
Руслан навел командирский прибор наблюдения и увидел столб огня над трансмиссией танка старшины Чехловца, и тут-же отдал команду:
- Старшина, вместе с экипажем покиньте танк!
Люк на башне горящего танка откинулся и первым выскочил старшина, чёрный дым повалил за ним из открытого люка.  Старшина, поддерживаемый за туловище подоспевшим механиком окунулся в адское жерло башни, помогая наводчику выбраться из танка.
В следующую минуту комбат увидел, как механик и командир спрыгивают с танка, а замешкавшийся наводчик в тлеющей робе падает на горящую трансмиссию, скошенный трассирующей пулей. В агонии он пытается подняться и мгновенно превращается в пылающий  факел.
А из памяти комбата вырвалась картина далёкого не знакомого прошлого, и вместо наводчика он увидел факел горящей женщины. Но в следующее мгновение бронебойный снаряд впился в его танк, комбата взрывной волной выбросило в открытый люк. И мир исчез, исчезло всё.
Долгие шесть месяцев комы и седой статный  старик, отец Руслана, постоянно дежуривший у кровати неподвижного воина. Глазами полными сухих слёз боли он смотрел неотрывно в лицо сына, словно усилием воли заставляя его зашевелиться. И вот чудо шестимесячного ожидания произошло, старый отставной генерал не верил своим глазам, губы сына дрогнули, и он более- менее разборчиво прошептал:
- Чётки…
Старик судорожно вздрогнул, потрясённый бросился к книжному шкафу. Из-за стопки книг в потайном сейфе взял старинные чётки и, вернувшись к кровати Руслана, вложил их в как будто ждущую раскрытую ладонь.
Первый миг вернувшегося сознания и первое реальное видение поразило Руслана. Он увидел свое тело, лежащее на кровати и молодую красивую женщину, склонившуюся над ним. Она протянула руки и сказала ласково на языке познанным им на последней войне:
- Сан к1ант, схьаэца суьлхьанаш, - Возьми четки, сынок.
Глаза Руслана внезапно и широко раскрылись. Видение исчезло. Дневной свет комнаты ослепил его, через какое-то время он увидел над собой родное измученное страданием лицо отца.
- Кто она? – слабым голосом спросил Руслан.
- Ты о ком, сынок? – сквозь влагу слез радости и боли спросил отец.
Руслан протянул к отцу ладонь с чётками и тот, кажется, всё понял.
- Это она тебя вернула на землю?
- Кто она?- снова спросил Руслан.
Старик ладонями прикрыл лицо, и его плечи затряслись в беззвучном рыдании.
Воспоминания той страшной ночи и утра, кошмарной явью обступили старика.
 Февраль 1944 года. Чудовище с именем Депортация загнала подразделение НКГБ под
командованием комиссара 3-ого ранга Михаила Гвишиани в высокогорное  селение Хайбах.  Жителей под дулами автоматов эвакуировали в районный центр Хайхарой с последующим переселением железной дорогой в Казахстан.
Отец черной депортации Лаврентий Берия поставил каждому участнику операции жесткие временные рамки. Выпавший накануне снег ставил под угрозу срыва выполнение дьявольского задания. Мешали немощные старики, больные и грудные дети с матерями.
Гвишиани приказал весь балласт населения согнать в большую конюшню совхоза, по стечению предопределенных обстоятельств названного именем Берия. Жителям приказал утеплить стены конюшни соломой и сеном.
В картине памяти старик увидел себя молодого лейтенанта Госбезопасности, служившего под командованием генерала Гвишиани, с бойцами своего взвода помогавшего утеплять сарай. Он  слышал, как рядовой Приходько шептал своему другу сослуживцу:
- Нельзя называть именем дьявола свои жилища!
- Заткнись, Приходько,- зло зашипел лейтенант,- смерти не боишься?
- Товарищ лейтенант, - шепотом ответил боец, - это моя страна, мой народ, завтра мою мать с моим грудным братом запрут в конюшню.
- Я приказываю тебе заткнуться и больше никогда вслух не высказывать всю дурь твоей башки!
Долгая ночь, наполненная гулом безнадежной тревоги, криками конвоиров, натянутым, как струна злым ропотом населения и холодное тяжелое утро 27 февраля.
 В 11 часов  Гвишиани вышел на связь с Берия. И после переговоров судьба заключенных конюшни была решена. Ворота заколотили, подожжённая солома и сено вспыхнули, разжигая стены конюшни. Окружавшие строение военнослужащие оцепенели в смешанном чувстве вины и ужаса. Затихли горы, разверзлись небеса, и молитва взмыла к ним вместе с высоким пламенем, объявшим конюшню. Это молились обречённые. И молитва тронула небеса, среди зимы сверху обрушился поток холодного ливня, гася пламя. И тут на смену молитве над безнадежно продолжающей пылать конюшней взвилась ввысь многовековая героическая песня горцев «илли» - «Всюду от дыма и пламени тьма, и залиты камни кровью…». Сначала один из стариков запел высоким голосом, и вот песню подхватило многоголосие разной высоты и тембра, переливаясь, сливаясь и улетая к небесам, завораживая и сотрясая души солдат оцепления.
Гвишиани в бешеной злобе отдал приказ:
- Огонь!
И пулеметные очереди прошили начавшийся обрушаться горящий капкан. Когда выстрелы умолкли, наступила пронзительная тишина, и услышали окаменевшие бойцы поминальный крик орла, неведомо откуда пролетавшего над адом.
Приходько рыдал, лейтенант закрыл рот рукой, сдерживая позыв стрессовой тошноты. Полу обрушившаяся конюшня догорала, изредка оглушительно потрескивая в гнетущей тишине. Раздался приказ и все пошли прочь от места помеченного Зверем.
- Товарищ лейтенант, - услышал уходящий прочь командир испуганный голос Приходько и обернулся.
Ужас сжал раскаленной рукой сердце лейтенанта. Над горящей еще не обрушившейся нижней частью конюшни он увидел высокую фигуру женщины, объятую пламенем. Она протянула руки и через горящее препятствие  на дымящуюся,  парящую растаявшим снегом землю покатился сверток.
- Ценана! – знакомый с кавказской мифологией, прошептал лейтенант. – Мать огня!
Приходько, закрывая от жара лицо шинелью, подобрал сверток и побежал к лейтенанту. Они вместе развернули тлеющий сверток из плотной шерстяной ткани. И тяжелый ком долго сдерживаемого рыдания вырвался из горла лейтенанта. В свертке полу задохнувшийся ребенок в больной гримасе закрывал с усилием и без того закрытые глазенки и сжимал маленькими ручонками четки.
Старик стряхнул, как проклятия воспоминания и ответил на вопрос Руслана:
- Это была  Ценана – твоя мама.