под впечатлением от Хоппера

я написал что лесопарк завернутый в черный вельветовый плащ галантно поглаживал худые запястья жертвы своими ледяными пальцами и жарко дышал в шею. такое описание поведения этого черного придорожного существа показалось мне весьма удачным, я был уверен что выбил трехочковый. позже я задумался, а прав ли я. галантен ли этот лесопарк? холоден и расчетлив? а может груб? что именно должно очутиться в теле его жертвы? кухонный нож или может дубина испещренная гвоздями? как будет действовать лесопарк? претенциозным чирком по шее вычеркнет жизнь из обреченного девчачьего тела или может взорвет черепную коробку, превратит ее в дуршлаг, забрызгав при том полоску фирменного галстука?

 Я был уверен в том что небольшой очерк по поводу картины, так задевшей меня на днях, найдет любовь у пары десятков почитателей По, я получу от здешнего журнала Трумс немного зеленых и спокойно смогу вернуться в Дейли. Тогда я совершенно не задумывался о том что чернильное пятно из деревьев может стать так невыносимо моему естеству.
Если начать всю историю, расклеивая фотокарточки на стене, связывая их в монополии, вырисовывая витиеватые кусты маркером с подписями и датами, так как это делают детективы в детективных сериалах, то пожалуй стоить начать со вторника прошлой недели. Истерия и паранойя. Что то всегда остававшееся для меня слепым пятном в спектре человеческих состояний теперь окутывают меня вывернутым внутрь ежом, не оставляя ни на минуту. Я завожу разговоры с парикмахером, с буфетчицей, с полисменом, с любым существом которое в состоянии ответить. Я раз тридцать на дню сообщаю им что погода сегодня отличная и интересуюсь состоянием гематом, успехами детей в начальной школе и соглашаюсь с тем что янки в этом сезоне катятся ко всем дьяволам.
Картину я повстречал в местной прачечной пару недель назад. Брюки мои выделывали пируэты за одним из десятка иллюминаторов стиралок. Они оказались там общим старанием огромной, заполненной под завязку мазутом, пробоины на семнадцатой улице и экспрессивного водителя пикапа, который не пожелал смириться с тем что провалился  в нее. Брюки мои переставали выглядеть брюками от самых колен и ниже и не оставалось ничего другого как чертыхаясь завалиться в прачечную. Я опаздывал в Дейли, за подписанием весьма приятного и чрезвычайно желательного контракта. Итак мои брюки крутились в одной из машин, а я сидел напротив и лез из кожи вон, меняя позы. Меня не интересовало ничего в этом заведении, так что взгляд мой принадлежал на все сто плиточному полу. Сейчас я чертовски накручиваю себя за то что не позвонил Доггенсу и не перенес чертову встречу на день позже. Я сидел в рубашке и панталонах, беспомощный, как инфузория, даже не зная на сколько я опаздываю. Я начал бросаться взглядом туда и сюда в поисках часов и нашел картину. Я не буду писать что она сразу привлекла внимание, она была паршивой картиной провинциального художника, которые висят в прачечных, закусочных и парикмахерских. Ни черта особенного. На картине была изображена автозаправка, выбрасывающая из окон на парковку несколько квадратов света, что свидетельствовало о наступлении вечера. При том небо невозмутимо продолжало гнуть свою лазурную непорочную линию. Мимо шла просека, обильно сдобренная травой, желтой и высокой. За просекой был лес. Теперь я сглатываю каждый раз когда упоминаю его. Лес был черный практически полностью. Чтож, художник имел все шансы поймать незатейливый пейзаж как раз в то время, когда солнце пользуясь моментом зашкаливало барометр контрастов. Но эта чернота не была простым отсутствием света. Отнюдь, она была невозмутимо ясна, ясна как божий день и от того делалась еще зловещее.



короче я поморщился, как это полагается сделать  когда мыслями вдруг овладевает что то глупое и совершенно не заслуживающее внимания, просушил штаны, нацепил их. стиральные машины отдалялись, картины уже не было вовсе. я был счастлив убраться отсюда. городки, вроде этого всегда производили на меня преотвратительнейшее впечатление. казалось бы, полисы, такие как нью йорк, должны отталкивать, они напичканы безразличием и бешеным ритмом. даже заметка о трупе молодой женщины, на седьмом месяце беременности, выловленной мальчишками, пускавших змеев, из озера в центральном парке не заставит ничью кожу побелеть от ужаса. в этом отношении полис - огромная бюрократическая машина, ему просто некогда отвлекаться на бесчеловечные мелочи, стоять перед желтой ленточкой и глазеть вместе с толпой зевак. однако это и заставляет  чувствовать себя защищенным в пределах полиса. защищенным от раздирающего душу животного страха. в полисах его попросту нет. облепившись со всех сторон незнакомцами и незнакомками ты чувствуешь себя защищенным. хотя и в сущности никто из них ровным счетом не способен тебя защитить. мнимость. вполне себе обнадеживающая, надо сказать. но провинциальные городки, в коих мне довелось останавливаться, заставляют трястись поджилки. здесь все не так. одни и те же лица которые ты видишь по нескольку раз за день, ввергают сознание в состояние метаморфоз и галлюцинаций. прачечная, закусочная, номер в отеле, все вертится как в сатанинском калейдоскопе. в полисе сотни тысяч горожан, всем на тебя глубочайше наплевать. провинциальный же городок, неимоверными стараниями произвел на свет не больше сотни жителей и создается впечатление что каждый из сотни интересуется тобой. это невыносимая доброжелательность, бьюсь об заклад они могут вырывать кишки из живота и наматывать их на палку, с тем же выражением лица добрых американских поселенцев. точно попадаешь в клуб маньяков. Шериф, который может похвастать отличным послужным списком, в частности арестом на срок в трое суток, того парня, парковавшегося на газоне мистера Кэмпера. в свободное время, практически всегда, шериф латает заборы соседкам. Мэр, выращивающий на заднем дворе своего особняка огромные тыквы. он срывает первые места на фестивалях овощей и частенько выступает  с трибуны прямо в фартуке, бриджах и в соломенной широкополой шляпе. миссис Марви - умалишенная цветочница, готовая засадить картечью в того кто посягнет на ее мерзкую оранжерею.
я гнал хаотичными быстрыми шагами вверх по улице в отель, где я остановился. внутри засело что то. тогда это можно было определить как некая сосредоточенность. вскоре я стал одержим.


не стоит говорить о том, какой душераздирающей болью исходят тинейджеры, когда шериф подвешивает их в подвале на крючья, насилует, а затем потрошит. не стоит упоминать какое умиротворение окутывает лицо мэра, когда он спускает своих псов убийц на бродяг, специально отловленных для охоты, а затем обтягивает их кожей свои кресла и кушетки. нужно умолчать и о безумной цветочнице, откусывающей голову соседке огромными монстроподобными садовыми ножницами, из за того что соседский сорняк залез корнями на ее превосходные розы. Я сидел в кресле, резкими глотками отхлебывал виски из бокала и прокручивал в голове все эти издевательства.  запершийся в номере и совсем выбившийся из колеи я окончательно погрубел и разнервничался. гнев был единственным защитным фактором моего несчастного организма на неоправданную панику и страх. казалось стоило мне перестать чертыхаться и тут же все скрытые двери ужаса распахнутся и неведомые черные субстанции низвергнут меня в мир замешательства, в состояние отчетливого неосознанного переполоха, доводящего до тошноты и сумасшествия. чертовы деревенщины, думал я. и что страннее всего, мне на ум стала приходить картина из прачечной. теперь она уже не была так безобидна. я отчетливо представлял ее себе и она была зловещей. я вдруг стал фантазировать, все глубже в душу мне пролазили маленькие черные ручонки, растущие изнутри. я даже вполне осознавал свое помешательство, но было любопытно и  я не давал себе остановится. я был маленьким мальчиком, обнаружившим в зарослях репейника труп, мне было мерзко, но хотелось тыкать и тыкать в него палкой, вздымать его слизкую обмякшую кожу. чтобы окончательно не лишиться рассудка, я решил набросать все придуманное на бумагу, к тому же парой метафор я был искренне доволен. так я попытался доказать самому себе что окончательно не рехнулся.