Сквер имени Олега Кошевого

СКВЕР ИМЕНИ ОЛЕГА КОШЕВОГО

Лет до 15 я вообще не знал, как назывался этот сквер, так как всё, что связано с топонимикой моей малой родины, стало вплавлятся в мою память только в пубертатном возрасте, а до того времени всё оно покоилось в подсознании на уровне архетипов. Итак, сквер имени Олега Кошевого.

Моё раннее детство неразрывно связано с этим чудесным фруктовым садом, именно садом, так как  сквер весь был засажен фруктовыми деревьями: яблонями, грушами и абрикосами, а по периметру сквер был оторочен серыми кустами лоха обыкновенного, которые мы почему-то называли маслинами. Свои самые ранние воспоминания я датирую приблизительно двухлетним возрастом, я накануне потерял совок и для игры в песочнице на краю сквера мама выдала мне простую алюминиевую столовую ложку, что бы я не отставал от своего дружка Саньки в строительстве подземного гаража для маленьких жестяных машинок. Чуть позже нам в песок налили воды, и мы с упоением лепили полужидкие куличи из массы, которую мы именовали кесей-месей. 

Между нашим домом и сквером, как страж возвышался огромный тополь. Учитывая мои малые года, может он был и не особенно огромным, но в памяти моей он остался кряжистым великаном, с богатой кроной. Через весь сквер по диагонали проходила широкая тропа, по краям засаженная кустами ароматной  аморфы. Правда, в то время я не мог знать название этого растения, и мы сами дали имя этим кустарникам – «отрава».  Наверное, за странные цветы, которые цвели с мая по июнь и выделялись на серо-зелёном фоне сада яркими фиолетово-жёлтыми кистями соцветий.  Из этих цветов мы однажды приготовили «суп», которым хотели отравить нашу соседку Таню, потому что накануне мы с ней разругались. Но план отравления, конечно же, провалился.

Чуть позже, годам к четырём у нас с Сашкой появилось увлечение – костры. Когда наши родители разжигали огонь на поляне, чтобы сжечь срезанные с деревьев ветви, мы приловчились на следующий день после этого разгребать кострище и выуживать ещё тлеющие угли. Кусок газеты, сухая трава, веточки, и, ура, мы опять наслаждаемся завораживающим видом танцующих языков огня. На удивлённые вопросы: «Вы как разожгли костёр?», Санька сразу придумал «отмазку»: «Это нам большой мальчик распалил». Но на второй или третий раз отмазка уже не сработала. И кострища после этого стали заливать водой. Но мы уже научились воровать в доме спички, и опять мифический большой мальчик разжигал  нам костры на поляне.

Потом, на этой же поляне мы играли в футбол. К нам сходились ребята с соседних улиц, и с полудня до позднего вечера мы гоняли в футбол резиновым мячом, которым очень больно било по голому торсу и по лицу.

Ну, и раз уж я оговорился, что это был фруктовый сад, возникает вопрос, а был ли урожай? Был, деревья густо покрывались плодами яблок и груш, но наши варварские игры в войнушки с обязательным использованием гранат, которыми служили недозрелые плоды, у деревьев не было шансов угостить нас зрелыми фруктами. За все семь лет мы единожды нашли огромное спелое яблоко и разделили его на троих: я, Сашка и наш друг, приезжавший к бабушке на лето из Мурманска, Серёга.

Этот сад был нашей площадкой для игр, в кустах лоха у нас были штабы, сквер был нам вторым домом, он служил местом отдыха не только для жителей улиц Плеханова и Сухумской, но и для отдыхающих после работы шахтёров и рабочих арматурного завода «Стройдеталь» (его у нас, почему-то, называли «полигон»), которые употребляли, прячась в зарослях, в огромных количествах плодово-ягодные вина и пиво. А в отдалённой части сквера, за тропой было кладбище домашних животных - издохших наших собак, задавленных котов, которых мы с Сашкой ходили «поминать».

А однажды под нашими окнами появились странные дядьки, которые принесли диковинный «фотоаппарат» на треноге и ходили, считали шаги и фотографировали высокую линейку. Это были геодезисты, они провели около часа в сквере, забили несколько кольев в землю, потом подошли к нашему с Сашкой дому и под окнами моей спальни начертили карандашом красный крест. Мы испугались, решив, что наш дом теперь непременно развалят, снесут и побежали жаловаться Санькиному деду. Дед Стефан вышел к этим дядькам, поговорил с ними и пояснил нам, что это инженеры, они намечают строительство, и никто наш дом ломать не будет. Эти геодезисты ещё покрутились и ушли. Это был первый сигнал.

Через некоторое время, летом, мы как всегда играли в футбол на своей поляне, и тут появился бульдозер, прямо на наших глазах он стал сгребать деревья, которые беспомощно скрипя суставами, лопались и падали, не в силах противостоять мощи техники. Я помню, что мы тогда до конца не осознали, что происходит.  «Очнулись» мы только тогда, когда бульдозер закончил работу. Половины сквера, как небывало, а на краю выросла пирамида из трупов убитых деревьев.

Потом были вырыты два котлована, в которых приезжие бетонщики из Закарпатья возводили фундамент.  Это послужило нам прекрасным техногенным полигоном для игр в войну. Потом фундамент зарыли и начали расти селикатно-кирпичные стены, так в течении полутора лет под нашими окнами выросла столовая для работников «Стройдеталя» и трёхэтажное здание конторы автобазы. Вторую часть сквера уничтожили чуть позже, построив под нашими окнами ещё резервуар-отстойник и производственную заправочную станцию.  От сада остались жалкие отрепья кустов лоха и несколько деревьев.  Зато заасфальтировали нашу улицу и поставили фонари дневного освещения.  Сквер, который был светлым лучом в моей жизни, приказал долго жить. И даже тополь-великан пал жертвою в неравном бою с социалистическим строительством, освободив место под заезд к столовой.

Прошло более двух десятков лет. В бывшей столовой, в которой мне значительно позднее  пришлось поработать во время производственной практики кухработником и раздатчиком, сейчас небольшая пекарня и макаронный цех, трёхэтажное безглазое здание конторы возвышается над улицей Галилея серым призраком. Резервуар-отстойник высох, и местные жители в течении нескольких лет засыпали его мусором и шлаком, пока полностью не заполнили его. Руины автобазы поросли кленовником и абрикосовыми деревцами, которые, по-видимому, выросли из мусора, в котором попадались абрикосовые косточки.

Вчера я прошёлся по родной улице Сухумской. Пять старых яблонь, и две груши я насчитал – эти деревья пережили апокалипсис местного масштаба в эпоху развитого социализма. Хотелось подойти к каждому дереву и спросить, помнят ли они свою юность, помнят ли они моё детство, помнят ли они гибель сквера? А чуть дальше я увидел жалкие побеги аморфы, которые в сухих зарослях амброзии затерялись, как затерялись в этой жизни мои годы, мои лучшие годы.