Сахарок

Вы плавили когда-нибудь кусочек сахара теплом ладоней?
Он плавил, мелькая между коридорами многоэтажек. Впитывая темные порталы окон съеденными солью глазами. Изредка сжималось сердце, где-то глубоко и глухо отзываясь, смазанным теням ужинающих.
Кусочек сахара - липкий метроном. Отзвук из далекого детства. Привычка четко мерила оставшееся время до каменной коробки с полосатыми стенами, блеклым торшером, матрасом и пылью, которая единственная, казалось, ждала тепла его тени. Однотипные кварталы, шторы в ромбик то на пятом, то на третьем этаже. Фонарный свет соскабливал штукатурку с трещин фасадов. Сейчас поворот направо и 21 шаг до ужина, которым станет пачка дешевых сигарет и масленый запах чего-то жаренного из вытяжки ресторанчика на цокольном этаже позади пластиковой остановки 7-ого автобуса.
На автомате он достанет длинными пальцами первую, сожмет обветренными губам и, не торопясь, раскурит. Дымящаяся рука упадет на колено, с которого нехотя сползет черный подол пальто. Еще три затяжки до последнего автобуса, на который подойдет она, та, что всегда встречает немым взглядом его застывшую фигуру, та, что всегда уезжает одна.
На противоположной стороне улицы лента больничных окон  растворится в ночной темноте. На втором этаже еще кое-где будут гореть ультрафиолетовые лампы, но вскоре тоже погаснут, где-то на шестой сигаре. Что-то маленькое появилось около мигающего светофора - девические очертания. Она плавно скользила по разлинованному белыми полосами асфальту, плотно прижав к груди папку с нотными листами, в такт неторопливым шагам покачивая жестким чехлом скрипки.
Кукольная фигурка напомнит выученную мелодию слез. Для него не будет важен ни автор, ни название- работа настройщика роялей и так располагает к их обилию. Он запомнит лишь то лето, когда уезжая в спешке она обронит несколько листов, ту ночь, когда он будет жадно впитывать аромат нот и желтизну бумаги, смесь жасминового масла и  стерильных салфеток больницы, пробегаясь пальцами по нотному стану, вторя прежним движениям ее мягких глаз.
Слишком многое поросится наружу. Но водитель автобуса увезет эту фигурку прочь. Останется лишь этот взгляд, сквозь который просочится сладкая улыбка, благословляющая еще на один день, дающая разрешение еще на пару часов одиночества среди ночных окон.
Она небрежно развернется, оставшись по ту сторону измазанного отпечатками тысяч стекла. Он нехотя сделает еще одну  затяжку. Коснется небритой щеки. Запрокинет голову, сглотнув табачную горечь. Она прильнет щекой к холодному стеклу, закусив алую мякоть влажных губ, возьмет связку разнокалиберных ключей и будет перебирать импровизированные четки до конечной. Оба нехотя вздохнут, вспомнив вымышленную уродливость своих историй.
Это будет последняя пачка, последний оплаченный билет, последний растаявший кусочек сахара в кармане его пальто.
Он не узнает ее имени, но запомнит мелкий почерк,  сладкие струйки аромата, смешанные с запахом таблеток и крахмальных простыней больничных коек. Он останется наедине с множеством догадок, грубых и навязчивых "почему".
Он не обратит внимания на не очень тонкую книгу в витрине с ее фамилией и портретом на обратной стороне. Он не заметит выверенные строки краткой биографией и словосочетание "посмертный дебют", так как потерял однажды веру в слова, оставшись открытым лишь ровным капелькам нот.
Она останется кукольной фигуркой, которую продолжат рисовать его глаза на автобусной остановке.  Она останется в приторной сладости этого кусочка в кармане. Она останется мелодией, скрывшей дрожь стареющих рук.