Алешкина шутка

Алешка был парень обычный, но умный. Умность его была не столько благоприобретенной,сколько генетической. Наследственной, то есть. Среднее и высшее образование лишь окончательно укрепило его в мысли, что он создан для любого труда, кроме грубого физического. Вследствие этой жизненной установки даже тренировка мышц «по приколу» была сведена к нулю усилиями Алешкиной самодисциплины. Таким образом, в свободное время Алешка что-то писал, но, поскольку занятие это довольно утомительное, то часто просто думал. Таким образом он способствовал сохранению позитивного генотипа и не разбазаривал интеллектуальный фонд.

Так как обладание умом сильно обязывает, то внутренняя эстетика и вкусы Алешки с течением лет претерпевали неуклонные мутации. К своим тридцати годам он носил галстуки исключительно ручной работы. Сигаретам предпочитал трубку, соленым огурцам — маринованные оливки (и чтоб непременно с косточкой). Вместо водки, стало быть, пил только джин или, на худой конец, виски. Любил Алешка скрипку, но играл на флейте-пикколо. Гитара прочно ассоциировалась у него с атрибутикой замызганных палаточных романтиков и приблатненных недорослей, распивающих дешевый «порто» в детском саду под покровом ночной темноты. Темноты Алешка к десяти годам честно отбоялся, и потому был недорослем вполне приличным и, можно сказать, вошедшим в мужскую силу.

Женщины для Алешки... Но, бог с ними, с женшинами. Они занимали в жизни нашего скромного героя естественную экологическую нишу где-то промеж телевизором и корпоративными вечеринками. На которые Алешку звали все реже, ибо он умничал в присутствии шефа все чаще.

И был декабрь, и подступало ненашенское Рождество. И Алешка, изнывая от предновогоднего безделья (фирма смиренно терпела его в своих рядах, не включая в сложные и ответственные «схемы» и «расклады»), уселся думать в кафе. Днем. Поэтому, сидя напротив окна, он видел все происходящее на улице. Его просвещенное внимание привлек какой-то жалкий бомжик, протащивший по бесснежному тротуару вязанку сплющенных картонных коробок. И смотреть-то, собственно, не на что было, но Алешка отметил в несчастном прохожем ряд небезынтересных черт. Мужичок был низкоросл, неказист и тщедушен, но пока еще не совсем испитой. Лицо, вовсе не старое, хотя и потрепанное лишениями и несмертельными пороками, несло на себе печать ума. Поэтому Алешка сразу сделал стойку, мгновенно распознав своего. Схватил шапку (знаете, такую вот с лисьим хвостиком, болтающимся сзади) и выскочил на улицу. А бомж неспешным ходом, старательно уворачиваясь от прилично одетых и задевая всех остальных, удалялся по своим загадочным делам. «Скоро вечер, – подумал Алешка, – мужик ночлег ищет». Самая эта мысль, если бы кто-то мог считать ее из Алешкиной головы мимоходом, выдавала в нем знатока безысходной жизни, нужды и страданий человеческих. Это было похвально, так как наш персонаж почти никогда ни в чем не нуждался.

Пройдя за клошаром квартала три-четыре, Алешка подошел к какому-то долгострою, обнесенному темно-зеленым забором. Бродяга юркнул в отверстие, образуемое двумя смещаемыми досками. Алешка последовал на территорию стройки, успокоив свою совесть по поводу противоправного поступка тем соображением, что он не собирается пускать на эту площадку детей. И тем более оставлять их без присмотра. Меж тем в каком-то чернеющем проеме в стене красного кирпича мелькнуло пальтецо бомжа. Алешка постоял минут двадцать, дожидаясь чего-нибудь. А поскольку ничего не произошло, кроме шуршания картона, тяжких вздохов и воспоминания матери в известном контексте, молодой человек заключил, что здесь и есть приют одинокого странника. Алешка быстро вернулся в лоно улицы и направился прямиком к дорогому винному магазину. В голове зрел план. Остроумный, милосердный и абсолютно моральный...

На следующее утро бедняга-клош откинул тряпку, в которой с трудом можно было узнать одеяло, поежился, кашлянул, потом разогнулся и сел. Его лицо тут же приняло скорбное выражение при одном воспоминании о предстоящем холодном зимнем дне. Бедолага потянулся, огляделся по сторонам и увидел стоящий рядом с «гнездом» аккуратный пакет из крафт-бумаги. Немытая рука потянулась к неведомому. И через несколько секунд извлекла оттуда отличный «ноль-семь» с волнующей изображение этикеткой. Тут произошло маленькое чудо, оставшееся совершенно никем незамеченным. Бомж всмотрелся в латиницу и уверенно произнес: «Королева Анна». Но, кроме импортного пузыря, в пакете также оказалась открытка. На внешней стороне был нарисован какой-то разухабистый немолодой Санта-Клаус, вставший в дореволюционных санях в полный рост и погоняющий оленью упряжку. Все это происходило на фоне ночного неба над каким-то Кривым Рогом или Детройтом. Внутри открытки оказался текст, усердно выведенный холеной Алешкиной рукой: «Друг! От всей души поздравляю тебя с Рождеством! Желаю распить эту бутылку за здоровье свое и всех... А может, жизнь не так уж плоха и еще можно что-то изменить? Если так, то вот тебе моя визитка. Если станет совсем плохо, приходи». Визитная карточка прилагалась, она была прищелкнута к открытке скобой.

Бомж нахмурился. Затем оторвал визитку, повредив уголок, и сунул ее во внутренний карман барахла. Потом снова посуровел. Он думал. Думал о том, что тот тип, которого он сразу «срисовал» еще на выходе из кафе, оказался не просто лохом, а лохом, как говорится, козырным. И это обстоятельство очень не нравилось капитану милиции Николаю Викторовичу Деликатному, уже две недели работавшему под глухим прикрытием над одним важным делом. Деликатному не понравилось то, что какой-то романтический сопляк поставил под удар все дело. Ибо хороший оперативник может сойти за хорошего бомжа только в том случае, если до бомжа никому дела нет. «А этот не отвяжется!», — с досадой подумал капитан, — «Будет наблюдать, когда же я вернусь на стезю добродетели, блин! А че? Делать ему все равно нечего...» И Николай Викторович, человек и сотрудник чрезвычайно опытный, принял единственно верное решение: операцию свернуть, искать новый подход. И пущай себе наркоторговцы района спокойно побарыжат еще месяц-другой. И убийство одного из их подельников вместе с некоторыми членами семьи превратится в стандартный «висяк». Такой вот рождественский подарок, спасибо, Алексей...

***

Алешка который день ходил расстроенный. Бомж исчез! Сбег, как сквозь землю провалился. Только рвань да картонки остались на прежнем месте. И небрежно скомканный пакет из добротного крафта. Что же он сделал не так?

Долготекущие праздники прошли. Алешка их почти не заметил. Он больше не играл по воскресеньям на флейте. Как-то раз зачем-то принялся гладить свой лучший галстук, да и спалил его. Потом помог какой-то бабульке поднести чемодан с книгами, по-исаевски оставив на ручке «пальцы» и приобретя с непривычки острый радикулит. Алешка взял больничный недели на две. Спина и ниже очень болели, и никто не пришел Алешку жалеть, потому что все его мимолетные пассии ошивались на корпоративных и прочих вечеринках.

Телевизор показывал то жуть, то муть. И даже прицепил к мыслям недоросля глупое и надоедливое «по ночам в тиши я пишу стихи. Говорят, что пишет каждый в девятнадцать лет...» Алексей подумал: «А ведь мне уже тридцать один. Не то что стихи — прозу писать не хочется». И такая накатила на него тоска, что он с трудом натянул на болезное туловище «дубло» и вышел в магазин. Купил бутылку «Московской» и баночку соленых огурцов. И когда на душе потеплело, а в бутылке еще оставалось чуть меньше половины, Алешка вдруг понял, что жизнь еще не кончилась, но уже прошла. И больше не будет ни Санта-Клауса, ни Микки Мауса, ни даже Микки Рурка как предмета эстетического подражания... В надвигающихся зимних сумерках новоиспеченный неудачник разглядел поблескивающие купола православного храма за рекой и понял, что туда его тоже не тянет. Алешка накатил еще пятьдесят, потом еще, и сознание стало угасать.

Понимая, что он сделает это или сейчас, или никогда, тяжело поднялся, нетвердой походкой из кухни перешел в комнату. Затем рванул на себя балконную дверь, вышел в открытый космос и, быстро перегнувшись через перила, полетел в пустоту вверх тормашками...

Марья Илинична выжила, так как во-первых, Алешка занимал жилплощадь всего на четвертом этаже, а во-вторых, потому что упавший будто с неба джентльмен всего лишь зацепил ее плечо. Кстати, сам он выжил тоже, так как, во-первых — этаж, а во-вторых, был он в дубленке. Однако, поломался изрядно, и потому предстал перед следователем в райотделе с красиво загипсованной рукой. Это маловажное обстоятельство сыграло определенную роль: придавало всему облику Алешки нечто неуловимо царственное, а также вызывало вполне человеческое сочувствие у лысого следователя. Не звери ж...

А Марью Илиничну, заявившую в милицию, опрашивал опальный, но совершенно чистый и трезвый капитан Деликатный. Когда Николай Викторович путем несложных оперативно-розыскных мероприятий (в основном в собственной голове) смекнул, что неудавшийся самоубийца, покуситель на жизнь пенсионерки и пьяный летун ни кто иной, как его рождественский знакомец-лох, то прямо расстроился. Ну, посудите сами, мыслимое ли дело, чтобы один добрый и умный парень смог обеспечить сразу столько неприятностей?