Хроника одной поездки

Бессонница.… Сколько в этом слове тревоги и уныния! А если всё же подойти к этому по-философски?  Может это состояние организма на склоне лет является неосознанным стремлением человека не растрачивать остатки драгоценного времени, так безжалостно транжирившегося всей предыдущей жизнью? Ведь именно во время бессонных ночей просчитываются все возможные варианты жизненных ситуаций, и из всех находится один верный; ведётся заочный разговор с оппонентом, и на ум приходят веские доводы в свою поддержку. Но иногда достанет человек из тайников памяти законсервированные много лет назад приятные воспоминания. Приятные хотя бы тем, что был он когда-то молод. Они свежи, ярки, ощутимы всеми органами чувств, как будто это было вчера. И засыпает человек в тишине или под убаюкивающую мелодию ненастья с улыбкой на лице…
Одно из таких воспоминаний я и попытаюсь воссоздать на этих страницах.


*               *               *
Как-то в погожие последние дни притихшей перед непогодами осени Мишка , мой закадычный друг, предложил:
- Давай возьмём в счёт отпуска несколько дней и махнём к дяде Макару на озёра поблеснить щуку.
Сказано – сделано. Недолги сборы у холостых людей: тёплая куртка, сапоги, рюкзак провианта на несколько дней, нехитрые снасти вместе с предчувствием рыбацкого счастья – и вперёд за впечатлениями  к Макару Тимофеичу, служившему лесником в тмутараканьей глуши, куда добраться-то можно разве что  пешим или конным да на тракторе-колёснике.
Лесоустроительный участок из нескольких дворов, называемый почему-то "выселками", размётно раскинулся по берегу старицы сибирской реки, обросшей труднопроходимой согрой, а потому богатой непуганой живностью. В описываемую пору нужно поспевать за "вёдрами", а прозеваешь – промелькнут обронённым золотом осенние деньки, и промозглые туманы укроют землю в ожидании Покрова.
Помню холодное и мглистое, пахнущее прелым листом утро, железнодорожную станцию тупиковой леспромхозовской ветки, ощущаю зябкость продуваемого ветром тела и оттого благодатное тепло вагона даже со спёртым от табачного настоя воздухом. Это о "рабочем поезде" со смешливым названием "таёжный экспресс". Он включает в себя маневровый паровозишко - «компашку" и пару старомодных вагонов ещё с тормозами системы "Вестингауз". Несуразная труба паровозика с раструбом солидно попыхивала дымом, а выпускаемый из горячего чрева избыточный пар напоминал пышные седые усы какого-нибудь старинного отставного генерала. И вот эта очеловеченная мною машина помчала, нет, – повезла нас со средней скоростью конной повозки из-за постоянных, по-семейному заботливых остановок по первому требованию любого желающего.
От полустанка к полустанку вагон заселялся пассажирами, многие из которых были связаны между собой одним им известными узами. Словом, таёжная община на колёсах.
У тусклого, давно не видавшего мокрой тряпки окна, напротив друг друга расположились две подружки-хохотушки с высокими причёсками под подвязанными, как у матрёшек, яркими одинаковыми платками, с невероятной сноровкой лузгавшие семечки. Молодая беззаботность вместе с предвкушением чего-то значительного не сходили с девичьих лиц, посыпанных маком задорных веснушек.
Сумрачной противоположностью весёлых девчат был тип в фетровой шляпе, драповом  "в рубчик" полупальто с поясом и тонкой кожи сапогах, втиснутых в блестящие резиновые галоши. Очки в тяжёлой роговой оправе с толстыми линзами делали его взгляд непроницаемым, но когда он доставал аккуратно сложенный с густым запахом "Шипра" квадрат носового платка, долго тёр им стёкла, близоруко щурясь, каким-то чувством можно было уличить его в поиске предлога к назидательному разговору с присутствующими.
  На полустанке в вагон ввалились четверо подвыпивших лесозаготовителя с рюкзаками и притороченными к ним зачехлёнными топорами – индивидуальным инструментом сучкорубов; начали шумно устраиваться по соседству с нами, чем наконец-то дали повод для недовольства типу в очках:
- А нельзя ли быть потише в общественном месте? Это вам не в лесу медведей пугать! Безобразие, понимаете! – возмутился он, ещё крепче прижимая к себе потёртый кожаный портфель, как будто в нём было всё его состояние.
- Вы, товарищ, далеко ли едете? – спросил здоровенный детина в защитного цвета телогрейке, по всей видимости, бригадир.
- Во-первых, я вам не товарищ, а куда еду – это моё личное дело, – всё более погружаясь в привычную стихию скандала, парировал недовольный, – Необразованность и бескультурие, понимаете ли, являются в данном историческом моменте главным тормозом в продвижении нашего общества к коммунизму. Это говорю я – лектор по распространению политических и научных… – не окончил свою обличительную тираду тип в очках.
В это время в проходе вагона появился одетый в солдатский китель и форменную фуражку со звёздочкой небритый человек лет пятидесяти с блуждающими по сторонам глазами и лицом, отмеченным умственной болезнью. В руке у него была пол-литровая банка с несколькими монетами на дне:
- Подайте Христа ради ветерану чапаевской дивизии! – протягивал пассажирам банку несчастный, судя по узнаваемости окружающими, – завсегдатай "экспресса".
Тип в очках брезгливо отвернулся к окну, а лесорубы, вытряхнув все свои карманы, щедро высыпали в банку полноценную звенящую горсть монет. Бросили монетку и мы с Мишкой.
- Скажи-ка, Петенька, скоро ли ты женишься? – по-доброму задал вопрос детина в телогрейке.
- Вот стукнет тридцать годков, – тогда и женюсь, – серьёзно говорит "ветеран чапаевской дивизии".
Кто-то протягивает ему ломоть хлеба и каральку колбасы. Петенька крестится, принимая милостыню.
Между тем Мишка, по наитию наделив образованностью типа в очках, достал "огоньковский" кроссворд:
- Вы, наверное, поможете отгадать пару слов в кроссворде, – обратился к нему мой товарищ, – Так… так…, слово из трех букв, а спрашивают у нас имя Папы Римского.
- Прямо какое-то китайское имя, – мрачновато вступил в разговор хмурый попутчик, – А нет ли ещё известной буковки в слове?
- Сейчас посмотрим… – сказал Мишка, считая клетки, – шесть букв, первая буква п, а означает это древнеримского писателя.
- Какой-то доисторический кроссворд, – заёрзал лектор, но тут же назвал Плутона.
- Постойте, постойте! – вдруг загоревшимися глазами посмотрел мой товарищ на лектора, – Плутон – это ведь планета Солнечной системы! Скорее всего, это Платон! Тогда второй буквой в Папе Римском будет "а".
Молчание повисло над думающими.
- Гай! – вступил в игру один из лесорубов.
- Гай – это герой Гражданской войны, вот если Гай Юлий Цезарь… – непроизвольно вырвалось из уст лектора.
- Но Цезарь был римским императором, – принял и я участие в разгадывании кроссворда.
Мишке ничего не оставалось, как достать журнал с ответом на головоломку. Он объявил, что Папой Римским был Пий, а древнеримским писателем – Плиний.
Детина достал из рюкзака бутылку горькой и, припечатав её к столику, как почтовый штемпель к письму, едко провозгласил тост в честь лектора по распространению политических и научных знаний. Посрамлённый лектор  встал, ещё сильнее прижав портфель к груди, и молча покинул нашу компанию.


*               *               *
В холодных вечерних сумерках густые тучи прячут вечную спутницу полуночников, и мы наощупь пробираемся тропой, указанной местным жителем:
- Дойдёте в-о-о-н до той сосны на бугре, да покудова не дойдёте, никуды не сворачивайте. От той сосны возьмёте вправо, а когда перейдёте по гати болото, заходите в лес. Колея приведёт на "выселки". Там Макар с Капитолиной и живут.… Передайте им привет от Кузьмы. До них с пяток километров будет.
Сделалось немного жутковато от предстоящей ходьбы в потёмках. Но что нам оставалось делать? Пришлось отправляться в путь, а если бы дядю Мишки не звали Макаром, то эта глухомань определённо была бы местом, где "Макар телят не пас".
Ночью осенний лес настораживается глазами и слухом его обитателей; больше звуков, чем днём, улавливает и чуткое ухо путника: тихий шелест стоит от падающих сухих листьев, ночная хозяйка леса сова бесшумно накрывает пробегавшую мышь, а определишь это по тонкому писку жертвы, да движению воздуха от крыльев птицы, на дальних болотах леденящее душу уханье заставляет поверить в нечистую силу…
Угадываешь же в темноте дорогу, попадая в глубокие колеи; чёрные стволы деревьев обступают тебя со всех сторон, и ты чувствуешь себя в этом океане мрака и одновременно жизни совсем незначительным персонажем.
Но, чу! Еле различимо брехнула собака, ей откликнулась вторая, третья… Лай слышится всё явственнее; становится спокойнее от понимания того, что ты не заблудился.
Вот через поредевшую чащу жёлто  и тускло засветились в окнах огоньки керосиновых ламп. Это и был наш приют на несколько дней.
Родственники Мишки оказались на редкость приветливыми людьми. Поначалу бестолково засуетились, но, успокоившись, стали налаживать по закону гостеприимства полагающийся запоздалым путникам ужин и отдых с дороги. Макар Тимофеич возжёг ещё одну керосиновую лампу, и помещение с непритязательным бытом лесных отшельников озарилось тёплым и загадочным светом. Просторная комната ладно срубленного дома заиграла сполохами затопленной печи, сверчком тоненько запел чайник, потянуло крепким духом разогретой похлёбки. Я присмотрелся к убранству комнаты. Всё чисто и просто: добела промытый некрашеный пол с домоткаными половиками, свежевыбеленная русская печь, стол под клеёнкой с простенькими стульями, из-за цветастой ситцевой занавески выглядывала незатейливая кухонная утварь, а  в красном углу, где обычно в деревенских избах место поставцу для святой иконы, – небольшая полка с вышитой салфеткой, на которой стояло несколько потрёпанных томиков. Поинтересовался. Это были книжки Пришвина и Сабанеева – свидетельство любви к живой природе, а значит, и человеческой доброты обитателей жилья.
Вдруг собака вскочила, направила уши в двери и тихо зарычала.
- Под крыльцом кот мышкует, – сообщал Макар Тимофеич без тени сомнения за правильность предположения, – на медведя или лося Белка заливается до хрипоты, а вот когда зимой к жилью подойдут волки, она лает с прискулом. Больше всех боится этих разбойников.
- А что, к вам медведи с волками захаживают в гости? – поинтересовался я.
- Тут в наших местах водятся даже лешаки, – полушёпотом, словно кого-то побаиваясь, заинтриговал нас лесник, – Но об этом потом. А сейчас – отбой.


*               *               *
Поутру проснулись от звуков хозяйских забот. Приятно пахло смоляным дымком от растапливаемой печи, с улицы лай собак радостно возвещал о начале нового дня, а в окна лился и наполнял горницу мягкий утренний свет. Пробкой выскочили из тёплой постели, умылись заботливо подогретой водой из рукомойника, пожелали хозяевам доброго утра.
- Ну что, братцы, с Покровом вас! – приподнято поприветствовал Макар Тимофеич, – Только вот блеснить сейчас надо ночью с костром, на лодке, и чтобы на воде не было ряби. Сейчас рыба залегла в ямах.
По правде сказать, мне была непонятна эта рыбацкая премудрость. Пришлось положиться на опыт старого рыбака.
Позавтракали. Макар Тимофеич не спеша выкурил самокрутку из календаря-оторвыша, предварительно прочитав листок, неторопко натянул на поддёвку грубый брезентовый плащ, через плечо повесил сумку с двустволкой и вышел на крыльцо. Вышли и мы. Какой-то детский восторг объял нас. Всё было в снегу, только темнела вдали зубчатая стена леса, надулась и почернела холодная река, а на душе почему-то было светло и радостно от стерильно чистого снега. Макар Тимофеич вывел гнедого Орлика,  привычно-сильными движениями затянул конскую амуницию , с крыльца неуклюже залез на коня:
- Кап, а Кап! К обеду не жди – мне надо до Волчьей пади, а то там, говорят, браконьеры собираются лес валить. А ребят накорми, как положено.
Лесник громко чмокнул, поддал удилами и молодой конёк, выбивая комья снега из-под копыт своих сильных ног, рысцой понёс седока в лес, а наперегонки с ним, соскучившись по зиме, весело заливалась Белка.


*               *               *
Пополудни возвратился Макар Тимофеич и в довольно возбуждённом состоянии, хотя изо всех сил пытался скрыть это от нас. Оказалось, что у него была неприятная стычка с лесными браконьерами, но всё закончилось, слава богу, вроде бы благополучно: удалось всё-таки найти общий язык с этими людьми. А про себя я подумал, что эта встреча в глухом лесу с лихими людьми, пожалуй, поопаснее встречи с медведем. И как же надо любить природу, чтобы в этих условиях выступать в роли её защитника!
Между тем, снег, упавший на тёплую землю, заметно просел, то тут, то там видны были чёрные проталины, и пора было подумать о цели нашего приезда, тем более, что близость реки приводила в волнение душу рыбака.
После раннего ужина или, если угодно, запоздалого обеда , Макар Тимофеич постучал пальцем в стёклышко барометра – верного помощника рыболова и охотника, сосредоточился, для уверенности оглядел из окошка со всех сторон серое небо, громко кашлянул и вынес решение:
- Опоздали вы, ребятки, нынче с рыбалкой. Щука сейчас по омутам кормится, а ямы эти лучше всего видны безлунной ночью в спокойной воде при свете костра. Рябь-то не даёт разглядеть дно.
Старик снова вывернул голову в окошко:
- Гляди, как ветер гнёт вершинку берёзки. С востока ветер, а это надолго. Приезжайте-ка лучше сюда летом – не пожалеете. Завелась у нас тут щука-утятница. Всех гусят перетаскала. Так что устроим на неё охоту.
Вот что… Раз уж не удалась нынче рыбалка, то за зайцем завтра пойдём. Заяц уже готов зимовать, его хорошо видно в лесу на чернотропе – ведь в лесу снега-то мало задержалось.
- Дядя Макар, у нас же нет ружей! – напомнил Мишка.
- А нам, Мишенька, хватит и моего ружья. Зачем лишний трофей?
Макар Тимофеич достал из кармана табакерку, завернул самокрутку, сладко затянулся и продолжил:
- Вчера я обещал вам рассказать про леших и домовых. Может быть они и есть на самом деле, только в это я не особо верю. А вот в приведения…
Года три тому назад сосед Афанасий Никитич на зорьке настрелял столько уток, что не смог всех и подобрать. И вот стало ему видеться во сне, что будто летают те неподобранные утки высоко в небе и кричат, а как только он проснётся, то видит уток у себя в избе. Даже обронённое утиное перо обнаружил на своей подушке. С тех пор Афанасий не стал ходить на охоту. Вот к чему привела его жадность.
На следующий день нам удалось добыть пару беляков. Думаете наш охотничий эгоизм не был удовлетворён? А зачем нам лишняя добыча?
Да и крепко затаился косой в белой одежде – ведь настоящая-то зима призадержалась на северах, идёт к нам, покрякивая, потрескивая, завывая холодным дыханием.
Возвращались с охоты со сладкой усталостью, разлившейся в ногах. У самого дома со свистом прилетела и села на ту самую берёзку под окном стайка красногрудых снегирей – вестников скорых морозов и замысловатых кружев белоснежной русской зимы.