Отрывок 2 из романа Тонкая нить судьбы

Алексей каждый день  вынашивал план мести. Он понимал, что эта месть может иметь только форму физической расправы. Но когда? Угловатый почти перестал ходить один по расположению полка. Он постоянно находился рядом с командиром, которому, казалось,  нравилась такая преданность ему младшего  политрука.  Мысль о мести сверлила Алексея изнутри. Близкое разрешение цели и одновременно затруднительность ее осуществления разрушали капитана. Он осунулся, кожа лица посерела,  в глазах появился нездоровый блеск.
- Что с вами, капитан? Вы не больны? - обратился к нему полковник на одном из совещаний. – Болеть вам нельзя. Вы с вашими бойцами завтра выступаете в расположение  немцев.  Командование поставило задачу раздобыть информацию вот по этому укрепрайону.
 Командир ткнул указкой в карту.  –  Неплохо было бы  взять языка – офицера.

  Тут полковник остановился. Внимательно посмотрел на Алексея, потом перевел взгляд на Угловатого, в глазах у него вспыхнул и тут же погас хитрый огонек, и командир сказал:
- Знаете что, капитан, с вами пойдет товарищ младший политрук. Засиделся он. Да и лишний человек в отряде не помеха,  пригодится, глядишь. Немцы лютуют, конец свой чувствуют.
Ни Ухтомский, ни Угловатый не ожидали такого решения. Оба пытались воспротивиться ему. Алексей настаивал на том, что любая операция в тылу врага требует умения и  сноровки от бойца, которыми, наверняка, не обладал Степан. Угловатый опирался на то, что в его обязанности как политрука входит поддержание боевого духа содат, их коммунистической сознательности .  Харитон Евлампьевич внимательно выслушал обоих и, усмехаясь, произнес: 
- Вот и я о том же. Тебе, Степан Митрофанович, предстоит своим примером поднимать дух бойцов разведотряда. А что касается отсутствия сноровки да умения, Алексей Николаевич, то эти качества приходят во время действий. Вот так то. Завтра на рассвете вам выходить. Идите готовьтесь к операции.

В четыре часа утра  вся разведгруппа и Угловатый, нелепо выглядивший  в маскировочном халате, выступила на операцию. Они шли уже часа три. Было еще темно. Решили сделать привал для кратковременного отдыха. Пушистый снег падал на землю, уже давно окутанную белым  покрывалом. Тишина выдавала любое движение  на земле. Тринадцать человек расположились в небольшом овраге, что рядом с замершей рекой. Угловатый, не привыкший к большим маршброскам, с трудом дышал, растянувшись на земле.
- Товарищ младший политрук, товарищ младший политрук - услышал он шепот одного из разведчиков.
- Что? Что такое? - испуганно спросил Степан бойца.
- Вы бы не лежали на снегу. Распарены, простудитесь, начнете кашлять, чихать, немец услышит  - заботливо ответил солдат.
 Угловатый зло усмехнулся и встал.

  Ухтомский умело расставил вокруг вынужденного лагеря охрану, распорядился распределить между бойцами сухой паек в качестве завтрака. Огонь разводить не стали, боясь быть обнаруженными. Завтрак запили чистым снегом, поддержав его во рту. Никто не обращал внимания на Угловатого. Однако, когда тот встал и решил пройтись, тут же был остановлен одним из  разведчиков.
- Товарищ младший политрук, не надо никуда идти. Тишину нарушаете скрипом от своих ног. Если по нужде, так здесь, за этот кустик, пожалуйста.
  Степан был взбешен и напуган одновременно. Он хотел было крикнуть:
- Да как ты смеешь со мной так разговаривать!
 Да,  побоялся, слишком суровы были  разведчики. И еще заметил Угловатый, что авторитет Ухтомского в отряде был абсолютным.

Добравшись до места, отряд сделал второй привал. Укрепрайон был как на ладони. За лесом начиналось поле, на противоположной стороне которого виднелись бетонные заграждения, немецкие танки и прочая бронетехника. В бинокль можно было разглядеть  солдат, снующих около техники.
- Отлично все просматривается. Онищенко бери своих и дуй туда - Ухтомский махнул в сторону поля – Действуешь, как договорились.
 Действия всех солдат были согласованы, тихи и спокойны.  Угловатый трусливо посматривал на видневшиеся танки. Он первый раз делал вылазку в стан врага и испытывал смешанные чувства. С одной стороны, Степан понимал, что для того, чтобы иметь влияние в полку, которое он никак не мог приобрести, ему необходимо было поучаствовать в какой-нибудь  операции. За те две недели, что Угловатый находился на фронте, он так и не смог найти общего языка ни с офицерским, ни с солдатским составом. Ошибочно полагая, что одна только должность политрука, пусть и младшего, обеспечит ему почет и уважение среди бойцов, Угловатый вел себя с ними грубо и высокомерно. В результате кроме нового командира, Харитона Евлампьевича, никто к нему не относился положительно. С другой стороны, младший политрук  прекрасно знал, что он не обладает ни умением, ни знаниями, ни должной физической подготовкой для таких операций. А потому он боялся, боялся погибнуть.
Рассеялся  предрассветный сумрак. Холодное зимнее солнце готово было начинать свою ежедневную работу. В лесу стояла тишина. Разведчики, одетые в белые маскировочные костюмы, слились со снегом. Они ждали  любых известий от группы Онищенко.  Алексей внимательно следил за объектом в бинокль. Там, за полем, было более-менее спокойно. Немцы лениво ходили взад - вперед. Из серого здания вышел офицер,  несколько солдат вытянулись перед ним в струнку. Он, махнув им рукой, промчался к одиноко стоящей в сторонке будке. И опять стало тихо.

 Угловатый лежал на снегу в метрах десяти от Ухтомского и лихорадочно сжимал в руках пистолет. Мозг сверлила одна мысль:
 «Скоро, скоро, время приближается...»
 От этой мысли ему стало жарко. Степан стянул с себя маскировочный халат, начал растегивать бушлат, но тут Ухтомский тихо, но отчетливо приказал:
- Товарищ младший политрук, надеть халат, лечь на землю и не шевелиться.
 И чуть тише добавил:
- Лихой пули хотите?!
  Угловатого затрясло то ли от страха, который он вдруг очутил, то ли от ненависти, ставшей его вечным спутником. Он быстро натянул маскировку и лег ничком на землю.
- Черт побери! Глухов ко мне  -  раздался жесткий приказ Ухтомского.
Тут же к нему подполз средних лет мужщина и внимательно посмотрел на командира.
- Иван, на, посмотри в бинокль.Что видишь? –спросил  Алексей, передавая бинокль Глухову.
- Кажись, товарищ командир, Онищенко того, офицера спер из будки. Вон, тащит его на себе. - махнув в сторону поля, пробасил  Глухов. - Товарищ командир, а немцы того, узрели пропажу. Вон, как забегали...
- Правильно, Глухов. Ты свою задачу знаешь? - Ухтомский посмотрел на своего подчиненного.
- Так точно, товарищ командир. Разрешите выполнять?
  Глухов отполз, но через минуту раздался его низкий  с хрипотцой голос:
-  Федор, Петро, Колька, за мной.
 И группа из четырех человек поползла в сторону поля.

В засаде осталось четверо. Угловатый лежал, боясь пошевелиться. Он трусил. И страх сковал все члены его тела. Степан даже говорить не мог. Но в голове продолжало  лихорадить.  Где-то из глубины его подлой душонки выползали недостойные политрука мысли:
« Немцы зашевелились.... Их много... У них танки, пушки.... А у нас ничего....» . Угловатый тоскливо и загнанно посмотрел на свой пистолет, который судорожно сжимал в руках. Мысли зло плясали в его голове:
 «А что? Может перестрелять этих троих, что остались, и деру дать.... А потом сказать, что была перестрелка с немцами....»
Вдруг Угловатый услышал внутри себя сладковато-вкрадчивый голос:
- А ты встань, да сделай, как хочешь! Сделай и получишь освобождение. ...Тебе станет хорошо. .. Сделай, что задумал..
 Повинуясь этому голосу Степан вскочил на ноги и стал беспорядочно палить из пистолета, так ни в кого и не попав. Потом он завертелся на одном месте как юла и понесся в сторону поля.  Ухтомский и двое его бойцов застыли в ужасе и удивлении.  Первым пришел в себя командир.
- Куда, куда бежишь? Там мины...
 Но было уже поздно.  Раздался взрыв, и  отдельные куски тела младшего политрука разбросало на несколько метров от места взрыва.

В расположение полка группа вернулась через сутки. Задание было выполнено.  За исключением младшего политрука прибыли все. Вот только Онищенко и его бойца Круглова, молодого бойкого парнишку лет восемнадцати, задели немецкие пули. Онищенко был ранен легко в ногу, Круглову досталось чуть больше. Пуля навылет прошла через бедро. Обоих увезли в госпиталь.  После доклада Ухтомского о ходе и результатах операции полковник попросил:
- Капитан, расскажите, как погиб младший политрук. Только, прошу вас, без прикрас и утайки. Мне это важно.
  Алексей еще там, в лесу, когда взрывом разнесло Угловатого, решил для себя, что будет беспристрастен в докладе о смерти младшего политрука. Поэтому капитан четко, без лишних слов описал действия Ухтомского вплоть до его подрыва на мине.
Полковник немного помолчал, когда капитан закончил докладывать, а потом неожиданно, тихо произнес:
- Собаке собачья смерть.
- Не понял, товарищ полковник. Что вы имеете ввиду? - удивился Ухтомский.
 Харитон Евлампьевич устало посмотрел на капитана и спокойно произнес:
- Не лукавьте, Алексей Николаевич. Все вы знаете...  Именно по доносу Угловатого Валерий Георгиевич был арестован. А вчера. он был расстрелян якобы за измену родине по закону военного времени, без суда и следствия . 
Полковник  устало сел на табурет, на тот самый табурет, на котором каких-то семь дней назад сидел бывший командир полка Валерий Георгиевич.
- Садитесь, капитан. В ногах правды нет. - сказал полковник Алексею, который стоял как в оцепенении, не шелохнувшись.

До него никак не доходил смысл последних слов полковника, он не мог поверить, что Валерия Георгиевича нет в живых.
- Вот я и говорю, преступление это, преступление против народа, против страны арестовывать боевого офицера, командира полка накануне наступления. Преступник не он, преступник Угловатый.
 Голос Харитона Евлампьевича с каждым словом набирал силу, становился тверже и непримиримее.  Он обхватил свою наклоненную голову и издал звук, похожий на рев льва.
- Не пойму, не понимал и никогда не пойму эту политику государства уничтожать людей, заметь, капитан, преданных своей родине, до клеточки любящих ее, только за то, что они вот такие, умные, мыслящие,  другие.

  Ухтомский, сел на предложенный табурет. Что-либо говорить не хотелось. Он чувствовал себя так, как будто кто-то высосал из него всю энергию. 
- Угловатый и на тебя донос написал, капитан. Да я его перехватил. Я ведь его специально близко к себе подпустил, чтобы он не наделал каких-нибудь гадостей в полку. И ведь успел. Перед самой вашей вылазкой передал мне письмо в штаб. Просил отправить его. Я взял на себя грех, вскрыл письмо. И слава Богу, что вскрыл и прочел.  Вот оно, возьмите, Алексей Николаевич. Оно по вашу душу. Если хотите, прочтите, если нет, то уничтожьте, сожгите. Не было его. Я ничего не читал.

  Полковник замолчал. Плеснул себе в чашку воды из чайника, жадно сделал несколько больших глотков.
- Я ведь специально послал Угловатого с вами в разведку. Думал... Да Бог с ним. Вот, что написать по поводу его смерти, вопрос. Погиб смертью храбрых – рука не поднимается. Погиб как сволочь – тоже не напишешь, а так и подмывает. Напишу, как есть. Подорвался на мине по собственной неосторожности. Как думаешь, капитан? 
Но  Ухтомский его не слышал. Он машинально сжал в руке полученный листок бумаги, встал и шатаясь пошел к выходу. Командир не остановил его, ничего не сказал, только понимающе посмотрел в спину капитану.  Снаружи его ожидал Глухов.
- Товарищ командир, разрешите...
 Но Глухов не закончил своего обращения к Алексею, вид которого заставил его замолчать. Капитан прошел мимо своего подчиненного, не обратив на него внимания.   Ухтомский зашел в свою землянку, не раздеваясь  сел на табурет, развернул письмо, написанное рукой Угловатого. Он быстро пробежал по кривым строчкам письма, скомкал его и бросил в огонь буржуйки. Так долго вынашиваемая месть не давала Алексею покоя.

- Сволочь, все-таки ушел от возмездия, моего возмездия. - Ухтомский сдавил что было силы свою голову. Неудовлетворенная месть не давала ему покоя.
 «Собаке собачья смерть.» - вспомнил Алексей слова полковника. 
 И тут на ум капитану пришла популярная мысль философа Гегеля, утверждающего, что случайность есть еще непознанная закономерность.
«Значит смерть Угловатого, вот такая бесславная, почти позорная,  не случайна, а закономерна. Она есть результат его подлых поступков и действий. И это его, Угловатого, выбор. Он выбрал жизнь, полную подлости и предательства, и она отомстила ему  своей постыдной кончиной.» - эти мысли лихорадили Ухтомского. Он вскочил с табурета и начал ходить взад-вперед по своей тесной землянке.
 « Да, все, что случается имеет причину.  Может быть, нет, я уверен, что моя судьба огородила меня от одного из самых больших грехов на земле – убийства.  Боже, благодарю тебя за мое спасение!»

 Алексей всегда верил в Бога. Он никому об этом не говорил, ибо разговоры с Богом, которые он вел в трудные минуты, подбирая для этого укромные тихие места, были только его, личными разговорами. И сейчас Ухтомский, как никогда, почувствовал необходимость поддержки. Капитан посмотрел наверх, но увидел только необструганные доски, служащие потолком землянки. Тогда он сел вновь на табурет, закрыл глаза, постарался уйти в себя, ничего не слышать. В полной внутренней тишине прошло минуты три. И вдруг  Алексей  вспомнил, как в юности увлекался Алексисом де Токвилем. Этот француз своими философско-политическими взглядами формировал сознание молодого князя еще до революции.
 «Жизнь – не страдание и не наслаждение, а дело, которое мы обязаны делать и честно довести до конца». Эта высказывание  де Токвиля, прозвучавшее внутри капитана, поставило все на свои места.
 «Угловатый  по всем законам жизни получил по заслугам. Обычно те, кто умирает, уносят с собой свои грехи, оставляя живым свои благодеяния. Политрук в своей жизни не совершил ни одного благоугодного дела. А значит его жизнь была пуста и ничто не будет напоминать живущим о нем. Не это ли самое страшное для человека?   В его смерти моей вины нет. Совесть моя чиста. Я буду жить. Мне есть для кого жить. У меня есть дочь Настенька и любимая жена Полина. У меня есть родина, любимый город, любимый дом.»

Лицо Ухтомского просветлело, на душе стало легко. Он вышел на улицу и с упоением стал втягивать в себя морозный воздух. Мягкие снежинки крутились в воздухе, плавно опускаясь на заснеженную землю.
 «Как хорошо жить!» - крикнул капитан.