История любви. Гл. 31

 Глава 31

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ СУДА

Общественный обвинитель Фукье-Тенвиль с раннего утра пребывал в плохом настроении. Кофе, сваренный женой, показался ему совершенно безвкусным. К тому же, задумавшись, он пролил его на новую белоснежную скатерть, оставив большое коричневое пятно. А одеваясь на службу, умудрился где-то зацепиться локтем и порвал рубашку. Пришлось срочно надевать новую. Затем, посмотрев на часы, Фукье начал неторопливо облачаться в свой костюм общественного обвинителя. Времени перед началом суда было еще много, и он не особенно спешил. Поверх рубашки, надел жилет, а сверху - черный фрак с медалью на трехцветной ленте. На голову Фукье водрузил шляпу с поднятыми боками и высоким султаном из чёрных перьев. К ней была приколота неизменная сине-бело-красная кокарда. Три цвета Французской республики - единой  и неделимой, каждый из которых олицетворяли свободу, равенство и братство соответственно. Повязав на шею белый шарф, Фукье посмотрелся в висящее на стене овальное зеркало. Выглядел он последнее время неважно - под глазами набухли мешки, цвет лица стал желтоватый, а глаза уже сейчас, с утра, выглядели какими-то блёклыми и утомленными. Фукье протёр рукой по лбу, пытаясь сосредоточиться. Ему предстоял трудный день. Сегодня, 4-го апреля по старому стилю или 15-го жерминаля по стилю новому, республиканскому, должен был начаться суд над Дантоном и его сообщниками. Накануне, составляя обвинительный акт, Фукье потратил немало времени и нервов.

Улик и прямых доказательств вины подсудимых фактически не было. Всё обвинение пришлось шить, как говорится, белыми нитками. И будь это любой другой подсудимый, а не Жорж Дантон, Фукье и не переживал бы ни о чём. Процесс не стоил бы и выеденного яйца. Но теперь возникла немного иная ситуация. Не то, чтобы Фукье чего-то боялся... но после того, как к нему накануне зашёл один из членов Комитета Общественного спасения и намекнул, что "процесс должен пройти быстро, гладко и без проволочек и что от его исхода будет зависеть участь и самого Фукье". Услышав это, Фукье стал немного нервничать.
"Дантон слишком популярен в народе, - размышлял он. - Но ничего, я справлюсь. И не таких отправляли на гильотину." От Дантона его мысль перешла к Камиллу Демулену. За последние месяцы, благодаря своей оппозиционной газете, он стал популярен почти также широко. Кроме того... совесть Фукье чуть царапнули коготки... Камилл Демулен приходился ему троюродным братом. И именно ему Фукье - отец семерых детей, искавший работу, написал жалостливое письмо с просьбой о помощи в трудоустройстве. В то время Демулен был секретарем у министра юстиции Дантона. Камилл, разумеется, помог и ходатайствовал за него. Таким образом Фукье Тенвиль и стал общественным обвинителем революционного трибунала.
"Да и к чёрту Демулена, - подумал он, поправляя перед зеркалом воротник. - Камилл сам виноват. Нечего было лезть на рожон и выступать против нынешнего правительства. Пусть теперь отвечает за всё"
Невольно, ему вспомнился процесс жирондистов и сравнительно недавний суд над бывшей королевой Марией-Антуанеттой. Тогда всё прошло идеально.
"Также будет и в этот раз", - подумал Фукье, застегивая пуговицы на фраке. Одевшись, он оглядел себя в зеркало, удовлетворенно хмыкнул и взяв со стола необходимые бумаги, вышел из комнаты.
Жил он с женой в небольшой служебной квартире, находившейся в так называемой Серебряной башне. Длинной узкой галереей башня непосредственно соединялась с залом, в котором и происходили заседания теперешнего революционного трибунала.
Раньше, во времена королей, в этом зале располагалась Большая палата парламента. Это была действительно большая комната, а точнее - зал, почти квадратной формы. Четыре его окна выходили направо, во двор. У пустой стены за спинами судей стояли гипсовые бюсты Брута, Марата и Лепелетье. Последние два - революционеры, павшие от рук врагов республики, почти официально были причислены правительством к ликам "республиканских святых". Их гипсовые скульптуры можно было увидеть даже в Опере, театре, а порой и в какой-нибудь кофейне, если её хозяин являлся особенно рьяным республиканцем. Под бюстами на стене висели скрижали закона, обрамленные в красивые витые рамки. Под ними, на одну ступеньку возвышаясь над паркетом зала, стоял длинный стол, накрытый красной скатертью. Там были места председателя революционного трибунала вместе с судьями, а также общественного обвинителя. Слева от стола располагались скамьи, предназначенные для подсудимых. Напротив, у окна, на отдельной скамье было место для присяжных. Далее, в глубине зала, стояли деревянные скамьи для публики. Зал революционного трибунала был весьма большой, и народу могло поместиться довольно много. Именно это обстоятельство и волновало Фукье-Тенвиля больше всего. А последнее время этот самый народ ещё взял моду забираться на подоконники и сидя на них, следить за ходом судебных дел, лузгая семечки. Конечно, это были те  любопытные, которым не хватило нормальных мест в общем зале.

***
Фукье специально пришёл раньше, чтобы собраться с мыслями и подготовиться. До начала суда оставалось по меньшей мере минут сорок. Но у входа в революционный трибунал, на улице, уже с раннего утра собралась толпа оживлённых людей.

- Не нравится мне всё это... - буркнул Фукье, раскладывая на столе бумаги.
Эрман, председатель трибунала, поднял на него бесцветные рыбьи глаза.
- Мне тоже, Фукье. Но ничего, если мы будем решительны, думаю, сегодня же всё и закончится.
- Надеюсь, - отозвался Фукье, откинувшись на спинку стула.
Он слегка ослабил воротник и посмотрел на висевший на стене крупный циферблат часов.
- Ну, что там у нас с обвиняемыми? - поинтересовался он.
- Их уже доставили, - отозвался Эрман. - Я думаю, можно начать запускать публику. Но на всех желающих мест всё равно не хватит.
- Да, - ответил Фукье,  - я даже не думал, что соберётся столько народа.
- Эй! - крикнул Эрман стоявшим у входа в зал гвардейцам, - открывайте двери, пусть граждане заходят.

***

Мест на всех желающих, конечно же, не хватило. Зал мгновенно заполнился людьми, и гвардейцы стали оттеснять обратно пытающихся зайти.

- Граждане, мест больше нет! - кричали они, но поток людей всё напирал и напирал.
Наконец, гвардейцы с силой оттолкнули лезущих в дверь и захлопнули её перед носом наиболее активных.

В зале часть любопытных, как обычно, расселась на подоконниках. И это были далеко не самые плохие места. По крайней мере, оттуда было всё прекрасно видно и слышно.

Люсиль и Луиза, с раннего утра стоявшие перед входом в трибунал, всё-таки попали в залу, правда, на одну из предпоследних скамеек. Видно было плохо и Люсиль, с колотящимся сердцем, встала на цыпочки, чтобы увидеть Камилла.
Арестованных загораживали стоящие по бокам от их скамьи национальные гвардейцы. Люсиль приподнялась ещё чуть повыше.

- Гражданка, ты ж не одна здесь, - услышала она сзади ворчливый голос и, обернувшись, увидела морщинистую старуху с огромной бородавкой на носу и в красном патриотическом колпаке.
- Ты не одна здесь, - повторила ей старуха, - ишь, загородила всё.
- Простите, - пробормотала Люсиль, садясь на место.

Луиза взяла её за руку.
- Потом, когда всё рассядутся и успокоятся, будет видно лучше, - шепнула она, - я тоже так и не могу увидеть Жоржа. Всё заслонили гвардейцы.
Люсиль кивнула, пытаясь сосредоточиться.
- Мне так страшно, Луиза... - прошептала она.
- И мне, милая, - ответила Луиза. - Но надо держаться. Им сейчас тяжелее, чем нам.

- Чёрт побери, я чувствую, сегодня будет жарко, - нарочито весело сказал Дантон.
Все они - он, Камилл, Эро, Лакруа, Филиппо, генерал Вестерман и Фабр д'Эглантин сидели сейчас на жесткой деревянной скамье в зале революционного трибунала.
- Мне знакомо это место, - отозвался Эро, - когда-то я сам заседал в этой зале еще до революции. Тогда она называлась Большой палатой парламента, а я был генеральным прокурором.
Он обвёл глазами зал.
- Как будто ничего и не изменилось.
- Ну вот, - засмеялся Дантон. - А теперь, для разнообразия, ты здесь в другой роли.
Эро только грустно улыбнулся в ответ.

Камилл сидел подавленный. В руке он держал листы с речью в свою защиту.
- Ты подготовился к защите, Эро? - спросил он.
Де Сешель пожал плечами.
- Ночью я, в отличие от тебя, спал, а не корпел над речью. А с утра полтора часа играл в мяч с Франсуа. И поверь, Камилл, это мне было более интересно.
- Но...
- Мой дорогой Камилл, вся моя речь - в моей голове. -  Эро дотронулся ладонью до виска. - В любом случае, я не возлагаю на всё это судилище никаких надежд. Всё уже заранее решено...

- Что-то ты совсем раскис, красавчик Эро, - бросил Дантон, - выше голову.
И ты, Камилл, тоже. Пока мы ещё живы, и можем говорить, а значит, и защищаться.

- Сколько собралось народу, - подал голос Лакруа. - Посмотрите, весь зал полон.
 Он был очень бледным и казалось, даже не пытается скрыть своего волнения.
- Ещё бы, - отозвался Дантон, - не часто удаётся увидеть такого человека, как я на скамье подсудимых.

Беспокойство в зале всё нарастало. Слышался оживлённый гул. Люди, сидевшие на окнах, размахивали трехцветными кокардами. Отдельная группка парней, человек пять-шесть, начали громко скандировать имя Дантона.
- Тихо! - председатель революционного трибунала Эрман поднял колокольчик, и воздух огласил громкий звон. - Объявляю заседание Революционного трибунала открытым.

Люди почти мгновенно смолкли, и в зале повисла тишина...

Продолжение: http://www.proza.ru/2013/03/29/244