Вечеринка

Пять картин



Действующие лица:

Вероника Силина
Любовь Платонова
Игорь Силин
Дмитрий Платонов
Александр Дидуров
Веста
Лито
Ирто
Дилон
Саам


















Картина  первая


Квартира Силиных. Они готовятся к приему гостей, накрывают на стол.

И г о р ь. Куда салат?
В е р о н и к а. Поставь пока в центр.
И г о р ь. А горячее?
В е р о н и к а. До горячего салат съедят, ставь… Все, я пошла одеваться, проверь приборы и вытащи из «морозилки» водку.

Уходит. Игорь выходит на кухню, потом возвращается с двумя бутылками. Оглядывается на спальню и крадет кусок колбасы со стола.

В е р о н и к а.(кричит из спальни). Кажется, звонят.
И г о р ь (быстро дожевывая). Никто не звонит, тебе показалось.
В е р о н и к а  (из спальни).  Силин, что ты жуешь? Совсем обнаглел!
 И г о р ь. Да ладно, попробовал кусочек.

Вера выходит, осматривает стол, потом взглядом Малюты Скуратова смотрит на Силина.


И г о р ь. Верка, я голоден, как собака.  Ты меня с утра не кормила. (Теряется под ее взглядом.) Я съел колбасу, купленную на мои деньги.
В е р о н и к а. На твои деньги куплены салфетки, утрись… (Осматривает стол.) Странно, что вообще колбаса осталась, впрочем, как и водка. Все, иди одевайся, придурок.
И г о р ь. На себя посмотри, физик-теоретик.
В е р о н и к а. Ладно, ладно, иди отсюда.

Игорь уходит. Вера подходит  к телефону и набирает номер. Слушает долго, но никто не отвечает. Раздается звонок в дверь, она почти бежит открывать. Пришли Платоновы. Слышны какие-то восклицания и поцелуи. В комнату входит только Дима, оглядывает стол, выглядывает в окно. Входит Игорь, они молча обнимаются.


И г о р ь. Ты на новой?
Д и м а. (показывает в окно). Вон, около дерева, синяя.
И г о р ь. Потом выйдем, я посижу, посмотрю. Наверное, классная машина.
Д и м а. Классная, но к ней привыкнуть нужно. Она, знаешь, как необъезженная кобыла, чуть крутанешь руль, уже летишь куда-то.
И г о р ь. А где дамы?
Д и м а. Как всегда, сплетничают на кухне, Учителя вспоминают.
И г о р ь. Учителя? С чего бы это?
Д и м а. Через месяц - пять лет. Соберемся.
И г о р ь. Да-а. Ты знаешь, кстати, что случилось с Сашкой Фридманом?
Д и м а. Нет, а что?
И г о р ь. Избили в подъезде, вторую неделю в больнице лежит. Его жена мне звонила, просила заехать.
Д и м а. Ну, давай заедем. Это что, хулиганы или за дело?
Игорь. Я понял, что у него был какие-то проблемы…

Входят Вероника и Люба.

… Любаня, ты сегодня выглядишь, как Мэрелин Монро в годы  расцвета.


Целуются.

В е р о н и к а.. Ну все, давайте садиться. Сашку ждать не будем, он все равно опоздает.
Л ю б а. Может, подождем, чего торопиться?
Д и м а. Ладно, ладно, садись. Поднимем первую, и он придет.

Все садятся.


Я прошу наполнить бокалы и выпить до дна за очаровательную хозяйку дома, которой опять исполнилось двадцать пять. Будь здорова и счастлива, Верарунчик!
В е р о н и к а. Что значит «опять»? На грубость нарываешься?
Д и м а. Это значит, что прошла уже тысяча лет со дня нашего знакомства, а ты по-прежнему так же молода и прекрасна…
И г о р ь. … как древнегреческая статуя.
В е р о н и к а. Болтуны и подхалимы…


Раздается звонок.


… Игорь, ты ближе, открой.

Игорь выходит. Слышны возгласы: «Привет, ты еще не умер от счастья?» «Осталось недолго, здоров» Входит Саша с цветами и становится на колени.


С а ш а (поет). Ты только одна, одна виновата, что я до сих пор не женат…
В е р о н и к а (выходит из-за стола, целуется с Сашей). Так в чем же дело? Силин тебе еще приплатит, если заберешь.
И г о р ь (мрачно) У меня нет столько денег.
С а ш а (обнимается с Платоновыми). Любочка… Димочка… Поскольку я опоздал, хотя и не намного, позволю себе прочитать стихотворный экспромт, над которым не спал три дня и три ночи и выпить тройную штрафную…
Л ю б а. Человек столько выпить не может.
С а ш а. Обидеть хочешь? Человек может все и вообще звучит гордо. Итак, три избранные танки ВерОнике Фидель Кастро.
И г о р ь. Еще сегодня утром она была Силиной.
Д и м а. Главное, чтобы она была Силиной ночью.
И г о р ь. Советуешь включить ночью свет и проверить ее паспорт?
В е р о н и к а. Сейчас выгоню обоих на кухню…
Л ю б а. Верка, это они потому что голодные. Сейчас нажрутся,  и из них слова не вытянешь. Сашка, читай быстрей.
С а ш а. Попробую. Танка первая.
И г о р ь. Сашка, почему бы тебе не основать новый стиль и не назвать его бронетранспортером?
С а ш а. Игореха, я сейчас разверну башню и вмажу тебе из главного калибра.
В е р о н и к а. Нет, это я сейчас вмажу…
И г о р ь. Вот это уже серьезно. Замолкаю до среды.
В е р о н и к а. До февраля. Читай, Сашка.
С а ш а. Кто перебьет, пусть подавится первым же куском холодца. Начинаю.
Этот стиль в стихах сложней всего,
Требует отделки и огранки.
Почему же выбрал я его?
Прост ответ – в России любят танки.

Все аплодируют.


В е р о н и к а. Мало про меня.
И г о р ь. И про меня.
Саша. Ладно, перехожу на личности.
И строгость, и покой в ее характере,
В любой словесной схватке меру знает.
Ну, иногда, пошлет к ****ей матери,
Но большего себе не позволяет.

Игорь аплодирует.

В е р о н и к а. Подлое вранье, никогда я так не выражалась.
И г о р ь. Все правильно, Сашка, в следующий раз я запишу, что она говорит. Портовый кабак  покраснеет…
С а ш а. … бумага загориться…
Д и м а. … пробки перегорят

Вероника встает и хочет что-то грозно сказать.

Л и т о. Не надо, Вера. Они продолжают играть в КВН, как в десятом классе. Тогда-то не доиграли, и вообще продули сто сорок шестой.

Все мужчины хором, .возмущено «Мы продули сто сорок шестой?!»

В е р о н и к а. Так, Сашка, или ты читаешь посвящение мне, или я читаю тебе маленькую и короткую эпитафию.
С а ш а. Верка, ты не даешь мне выбора, что я самоубийца, что ли. Читаю третью, последнюю и главную.
Очень долго здесь не говоря,
Лишь замечу – отношенья сладки.
Мы любим друг друга, несмотря
На ее достоинства и мои недостатки.

Все аплодируют. Вероника целует Сашу.


Л ю б о в ь. Остроумно, как всегда.
С а ш а. О нас, Любаня, очень легко писать остроумно, потому что все мы очень забавны.
В е р о н и к а. Вот уж чего бы не сказала. Мне кажется, в последнее время наша компания несколько мрачновата.
С а ш а. Верунчик, это тьма вокруг нас сгущается, а внутри «птицы дивные поют и блестят стрекозы»…
Л ю б а. Это - из Дидурова?
Дима. Ты что, не знаешь Сашку? Если бы это было его, он сразу бы это сообщил.
Саша. Да, это не мое, но, когда моей выдре было два года, я ей очень любил петь эту песенку. Где гитара, Игорь?

Игорь приносит гитару.


Саша. Это из так называемых детских песен, которых половина взрослых не догоняет (поет).
Дождик лил, как из ведра…
Я открыл калитку
И увидел средь двора
Глупую улитку.
Говорю ей: «Посмотри,
Ты ведь мокнешь в луже»,
А она мне изнутри:
«Это ведь снаружи,
а внутри меня весна,
день стоит чудесный» -
отвечает мне она
из скорлупки тесной.
Говорю: «повсюду мрак,
Не спастись от стужи».
А она в ответ:
«Чудак, это ведь снаружи.
А внутри меня цветут-
Расцветают розы,
Птицы дивные поют
И блестят стрекозы…»
«Что ж, сиди сама с собой» -
я сказал с улыбкой,
и простился со смешной
глупенькой улиткой.
Дождик кончился давно,
Солнце льет в полмира,
А внутри меня темно,
холодно и сыро.

В е р о н и к а. Это правда?
С а ш а. Что?
В е р о н и к а. Что внутри тебя темно, холодно и сыро?
С а ш а. Внимание, экспромт.
Горло ОРЗ свело,
Слон насел на ухо,
Но внутри меня тепло,
И светло, и сухо.


Все смеются и аплодируют. Внезапно удар грома и темнота.





Картина вторая


Ирто сидит у аквариума и наблюдает рыбок. Дилон – в кресле, спокойно смотрит на окружающих. Веста ходит по комнате. Саам сидит на стуле задом-наперед, опершись руками на спинку и подбородком на руки. Лито сидит перед ним на полу и гладит его колено.

В е с т а. Как мне все это надоело! Зачем мы собираемся? Я всегда жду, что что-то произойдет, что вдруг будет ново, интересно. Неужели пять человек, знающие друг друга двадцать пять лет уже ничего придумать не могут. Какие-то шуточки, сплетни… Сколько раз я говорила себе, что нужно разбежаться, но что-то тянет меня в это болото. (зло) Лито, перестань его гладить. Ты что не видишь, что ему все равно.
Л и т о. Пусть, а мне приятно.
В е с т а (Сааму). Что молчишь, я к тебе обращаюсь.
И р т о. Не трогай его, ты же видишь у него опять началось.
В е с та (насмешливо) Творческий кризис?
Л и т о. Тоска?
Д и л о н. Лень.
В е с т а. Ну, поспорьте опять об Обломове, а потом подеритесь, как в девятом классе.
И р т о. Я тоже помню этот спор. Было интересно.
Л и т о. Мне кажется, что Саам был прав. Илья Ильич – это не лень, а ощущение бессмысленности жизни.
В е с т а. Конечно, он был прав, посмотри на него – живая иллюстрация.
Д и л о н.  Все вранье. Все выдумано для оправдания собственной импотенции. Бессмысленность жизни – это ж надо придумать такое. Да сама жизнь и есть высочайший смысл, и прожить ее нужно так…
Л и т о. Да знаем, знаем, чтоб не было мучительно стыдно…
Д и л о н. Ты знаешь, но уже десять лет сидишь у меня на шее, ты даже попыток не сделала пойти на работу… Муж пашет, муж дает достаточно денег, да еще закрывает глаза, что ты бегаешь к нему каждую минуту.
Л и т о. Зачем опять этот разговор? Я точно также закрываю глаза на всех твоих секретарш и компаньонш… Кого там еще? А его я всегда любила, и ты это знал, когда тянул меня замуж.
Д и л о н. Все мои секретарши потому., что жена отворачивается от меня в постели… Впрочем, мне уже действительно все равно. Сына жалко.
И р т о. Да никого тебе не жалко. Ты Сашку Фридмана, своего старого друга, не пожалел.

Молчание.

Д и л о н. Скажи, пожалуйста, а кто-нибудь когда-нибудь пожалел меня? Или, может быть, там на Земле люди делятся на тех, кого жалко и тех, кого не жалко? Или…
Л и т о. Подожди, подожди… Ты сейчас сказал, как ни странно, очень правильную вещь. Действительно, одних жалко, а других нет.
И р т о. Всех жалко.
Веста. Может быть, интересны не те, кого жалеют, а те, кто жалеет?
Д и л о н. Нет, давайте о тех, кого никто не жалеет. Это, так называемые, сильные люди. Чего же их жалеть? Они сильны, они знают, чего хотят, в их жизни есть цели, обязательства и принципы…
Л и т о. Если Ирто прав, а он всегда прав, то о принципах, пожалуйста, поподробней.
Д и л о н. А один из принципов тот, что одолженные деньги нужно отдать. Они одолженные, они чужие… Кто-то горбатился за них и отдал тебе, как старому другу, а ты почему-то старому другу не считаешь нужным возвратить долг.
И р т о. Ты же знаешь, что он попал в трудную ситуацию.
Д и л о н (горько). Знаю. Скажи, а моя ситуация легкая? Может быть, мой отец оставил мне большое наследство? Может быть, моя жена спит с моим другом за деньги и приносит их домой?
Л и т о. А ты бы хотел?
В е с т а. Ну почему ты всегда о деньгах?
Д и л о н. А потому что нет другого критерия. Нет! Только вы знаете, что Саам гений, что твой муж бестолков, но умница, что у Лито самые красивые ноги в школе… О тебе я уже не говорю, ты о себе тоже совсем неплохого мнения. Но все вы уверены, что я ничтожество, а я говорю – нет, ребята.  О красоте и таланте можно сильно поспорить, можно очень и очень кое в чем усомниться, но нельзя усомниться в том, что из вас всех я, тьфу на то, что богатый, но самый независимый, самый реализовавшийся, самый живущий, а не рефлексирующий.
И потому вы придумали другие критерии – очень тонкие, очень эфемерные. Их нельзя потрогать, их нельзя измерить, поэтому вы ими так успешно пользуетесь. А настоящий критерий один – деньги. И если «Джоконда» застрахована  на сто миллионов, то это говорит больше о гениальности автора, чем тысяча вздохов длинноволосых педерастов перед ней.
Л и т о. Ею восхищались не только педерасты… Ты, действительно, выбрал единственный критерий, по которому, хоть сколько-нибудь стоишь…
Д и л о н (устало). Да нет других, ерунда.
И р т о. По твоей теории Пушкин и Ван Гог ничего не стоили. Один ушел из жизни в долгах, как в шелках, другой нищим жил и нищим умер. А что ты скажешь, Саам?

Саам молчит..

Л и т о. Почему ты все время молчишь? Раньше, когда мы обсуждали Землю, ты говорил больше всех. Что изменилось в тебе?
В е с т а. Да ничего не изменилось! Просто к сорока годам он начал понимать, что хватит быть ребенком, хватит только наслаждаться жизнью, нужно и что-то этой жизни дать, нужно отвечать за тех, кого приручил…
И р т о. За тебя, например?
В е с т а. Да и за меня. Мы росли с ним вместе, он сделал меня женщиной, я готова была отдать ему всю жизнь, любить его всю жизнь, но оказалось, что ему это совершенно не нужно.
И р т о. Может быть, это не только его вина. Я ведь знаю тебя, ты слишком много требуешь от людей.
В е с т а. Ничего я у него не требовала, кроме любви.  Я…
Л и т о. Ну, знаешь…  Требовать любовь…
В е с т а. Ну не требовать, конечно. Ждать любви, верить в любовь, надеяться… (молчит. горько) Но не дождалась. Он всегда был очень мил и внимателен, не более. (Лито). Я знаю, что тебе этого достаточно.
Л и т о. Просто мне он нужен таким, какой он есть. Мало ли что можно себе напридумать. Мне хорошо с ним, просто хорошо, интересно, и я ему благодарна.
В е с т а. Холодный морс в жаркую погоду… Приятен, освежает…  Как мало тебе нужно в этой жизни.
Л и т о. Я так и не поняла, что нужно тебе. Вы были с ним пять лет и разошлись, значит, такова судьба, и все.
В е с т а. Я не буду повторять глупость, что человек – хозяин своей судьбы и тому подобное. Но отношения с женщиной мужчина определяет сам.
И р т о. Ну вот он и определил ваши отношения. Ты нужна была ему, как друг и как женщина. Не так мало.
В е с т а. Очень мало. Ты говоришь сейчас как Дилон, хотя у него было гораздо больше страсти к Лито, чем у Саама ко мне. Мне хорошие отношения не нужны. Вернее, нужны, но, как пятое, десятое дело. Главного-то нет, любви.
И р т о. Ну что ж, он имел право на свою позицию..
В е с т а. Не в этом дело. Он просто не может любить, не умеет. Его душа родилась холодной и одинокой, и несмотря на его ум, талант, обаяние, он несчастный и ущербный человек. (помолчав) Он считает себя поэтом, это правда. Он поэт тонкий, интересный, я люблю многие его стихи… Но в них нет ни грамма чувства, так, виртуозность пера , не «сердца горестные заметы», а  «ума холодные наблюдения». Если бы я не встретила его, может быть, не была бы так несчастна.
Л и т о. Несчастна, несчастна… Вечно одна и та же песня.
В е с т а. Ты не поймешь.
Л и т о. Куда уж нам. На самом деле вы с ним очень похожи – оба ипохондрики и нытики, только он это скрывает, а ты – нет.
В е с т а. Я думаю, что сейчас ему так плохо, потому что он начинает что-то чувствовать. Половина жизни прошла и он что-то почувствовал, и стало ему страшно… Поделом. (Сааму) Ну скажи что-нибудь, черт возьми.

(Саам молчит)








Картина третья.


Застолье продолжается.


С а ш а. Боже, какая вкуснота. Только не говори, что это все приготовил Игореха, иначе я повешусь от зависти.
И г о р ь. Еще успеешь. Все сделала Верка, я отвечал за напитки.
С а ш а. Как всегда на тебя вешают самые ответственные поручения.
В е р о н и к а. Это ответственное поручение заняло у него минут семь.
С а ш а. Так же можно и замучить человека работой.
В е р о н и к а. Ладно, Сашка, хватит дурачиться, расскажи что-нибудь интересное.
С а ш а. Ну, в продолжение горячительной темы.
Л ю б а. У тебя всегда как-то получается в продолжение темы.
Д и м а (смеется). Это потому что у нас очень ограниченное количество тем: женщины, водка, друзья, застолье и политика.
 И г о р ь. Ничего себе, ограниченное…. Если прибавить сюда искусство, так действительно и говорить больше не о  чем..
В е р о н и к а. Саш, ну так что ты хотел рассказать?
С а ш а. Я вывел систему взаимоотношений поэтов с Богом.
Если хотите, расскажу.
Д и л о н. Лучше бы ты вывел систему взаимоотношений человека с Богом.
С а ш а. Этим уже три тысячи лет занимается литература. Не могу сказать, что мы намного опередили Гомера в понимании этой связи. По крайней мере, он-то верил в бога, вернее, в богов, по-настоящему. Нет, я решал гораздо более узкую проблему. Есть три вида поэтов. Одним Бог дает способность рифмовать: вечер-встреча, кровь-любовь, водка-селедка, социализм-капитализм. Это категория первая – плохие поэты. Таких – великое множество. Среди них есть лауреаты, академики, попадаются даже властители дум, но дела это не меняет – плохие поэты. Другая категория – хорошие поэты. Этим бог  вкладывает при рождении в грудь сосуд со стихами, которые они расходуют понемногу. Кому-то хватает на год, кому-то на пять, кому-то на двадцать. Вы заметили, что очень многие поэты заканчивают писать в одночасье? Это значит – все, сосуд опустел. Таких поэтов мало. Может быть, сейчас человек пять-шесть. Ну а третьим, избранным, бог ничего не дает, ничего не вкладывает, но… разрешает разговаривать с собой, когда они этого захотят. Ничего себе благодать, а?  Это – великие, но таких очень и очень мало.
Д и м а. Например?
С а ш а. Ну, имен называть не хочу, но, по-моему, в двадцатом веке в России было всего два таких поэта. Может быть, три.
Л ю б а. Сашка, ну скажи кто.
С а ш а. Нет, Любочка, это вкусовщина, и вообще дело глубоко личное.
В е с т а. Наверное, Цветаева и Бродский.
С а ш а. Нет, ребята, не скажу.
Д и м а. А себя ты к какой категории причисляешь?
С а ш а (дурачась). Себя? Внимание экспромт.
Не вынеся сомнений груза,
В бесценности родного слога…
Спросил настойчиво у Бога
Тот не ответил, но глянул грустно.
В е р о н и к а. Мило, но, может, ты что-нибудь серьезное прочтешь.
С а ш а. А я сейчас ничего не пишу.
Л ю б а. Почему?
С а ш а. Коплю силы для шедевра.
Д и м а. Я думаю, что он не пишет потому, что, кроме вас, это никому не интересно.
С а ш а. Димка меня поражает. Иногда кажется, что его интересует только бизнес, но некоторые его литературные суждения очень метки.
И г о р ь. Может быть, ты влюблен?
Д и м а. В кого же? Самые красивые женщины – это наши жены, а некрасивых Сашка обходит десятой дорогой.. Да и если бы был влюблен, писал бы ночи напролет.
С а ш а. Нет, Игорь прав, можно или любить, или писать. «Мой лучший стих – моя любовь к тебе…».
Л ю б а. У Александра Сергеевича был другой взгляд на эту проблему…
С а ш а. Любочка, мы совершенно не знаем его. Чем больше говорят о Пушкине, а о нем говорят постоянно в течение ста пятидесяти лет и те, кто что-то знает о нем, и те, кто не знает и не понимает ничего, тем дальше он уходит от нас. «Я помню чудное мгновенье» он посвятил женщине, которую не любил и, кажется, презирал. Такое может сделать только гений. Может быть, он любил Натали, поэтому так мало писал в последние годы. Не знаю.
И г о р ь. А…
С а ш а. Это проза, это другое.
В е р о н и к а. Даже замыслов нет?
С а ш а (устало). Не знаю, Вера, не знаю.
Д и м а. А на что ты живешь, ты ведь давно не работаешь?

Саша смотрит на него.

Может, тебе денег дать?

Удар грома.
Картина четвертая.



С а а м. Я долго думал сказать или нет…


Все смотрят на него.


И р т о. Ты уходишь?
С а а м. Да. Я ухожу к Учителю. Незадолго до своего ухода он говорил мне: «Я знаю тебя, когда потеряешь смысл, уходи».

Все молчат.

Он знал. Он вообще все знал. Он был не просто чрезвычайно умен, он был провидцем. У него был какой-то особый  дар все понимать. Это не ум, это… сущность. Я иногда надеялся, что его «эго» перейдет ко мне, но нет…
Д и л о н. Ты знаешь к кому?
С а а м  (насмешливо). Не надейся. Я думаю, что к Ирто. По крайней мере, в последнее время в том, что он говорит, я чувствую какую-то истину, иногда непонятную мне.
В е с т а (к Ирто). Это правда?
И р т о. Такое нельзя знать наверное.
В е с т а. Ты хочешь, чтобы Саам ушел?
И р т о. Этого нельзя хотеть, но этому и нельзя противиться.. У всех свой срок.
В е с т а. А мой?
И р т о (помолчав). Не знаю.
Л и т о. Может быть, хорошо, что он уходит. Самые горькие минуты, когда я думаю, что он исчерпался, что сосуд пуст.
Д и л о н. Но, если он уйдет, мы распадемся? Да?
И р т о. Наверное. Нас всех связывает любовь и ненависть к нему.
С а а м. Может быть, время найдет новый смысл в нашей многолетней связи ?
В е с т а. Идиот! Смысл только в любви…, которой тоже нет, к сожалению.

Саам вопросительно глядит на Ирто.


И р т о. Для тебя это другое, ты прав. Если Бог наградил человека талантом, он ждет реализации, он не хочет, чтобы его дар был напрасным. И все-таки реализоваться удается одному из ста.
С а а м. Мне не удалось.
И р т о. Почему?
С а а м. Не знаю. Где-то невезение, где-то сам виноват. Не знаю чего больше. И все-таки, что ты не совсем прав. Что значит «реализоваться»? Печататься? Выступать в библиотеках? Получать литературные премии? Главное – чувствовать самому, что у тебя что-то получается. Помни сколько писателей писали в стол, но писали, потому что был «мотор», было желание… А вот когда нет желания и чистый лист не пугает и не мучает, а просто лежит на столе, вот это страшно. Это, как с женщиной, вот она рядом и на все готова, а тебе - все равно. Уходит смысл всего: любви, дружбы, звезд, неба, солнечного утра, грозового заката… Ничего не нужно, потому что за ночь ты не можешь написать две строчки, а именно для этого ты родился на белый свет.
И р т о. Зачем ты родился, знает только он.
С а а м. Ну, хорошо, он знает, а я догадываюсь… Нельзя жить без радости, а меня ничего не радует. Мне рассказывают анекдот, все вокруг смеются, а я нет, потому что знаю – я ничего не написал ни вчера, ни позавчера, ни сегодня, но это полбеды. Самое страшное, что я ничего не напишу и завтра.
И р т о. А если напишешь?
С а а м. Я знаю, что нет. Что я только не пытался делать!. Иногда сидишь ночь, напишешь восемь строк и, наконец, легко засыпаешь. А утром читаешь и цепенеешь, неужели вот эта белиберда все, что ты можешь. Я часто перечитываю старые стихи и мне кажется, что это не я написал, мне кажется, что это чужие стихи, которые я украл, переписал, слямзил, и я готов отдать все на свете, чтобы вернуться в то время, когда я верил, что это мои стихи, и я могу написать другие, и напишу их завтра.
И р т о. Погоди. Есть тысячи примеров, когда люди молчали много лет, прежде чем создать шедевр. Может быть, это долгое молчание только перерыв, и ты…
С а а м. Перестань. Ты рассуждаешь, как сторонний наблюдатель, а я чувствую все изнутри. Ты знаешь, сколько я уже не пишу? Пять лет.
И р т о . Так долго?
С а а м. Да. Когда родилась дочка, я написал ей стихотворение. Мне казалось, что это стихотворение будет началом нового цикла, но теперь я понимаю, что это было завещание.
И р т о. Написать завещание – право любого человека в любое время. Но прервать свое творчество и свою жизнь не твое право – это право того, кто дал тебе жизнь и дар. Много на себя берешь.
С а а м. Я знаю, что это грех. Я тысячу раз думал об этом, но понял, что еще больший грех жить, дышать, делать вид, зная, что ничего не будет – ни любви, ни стихов, ничего. Пойми, то, что я говорю не истерика, не порыв, а итог многолетних раздумий, многолетних…
И р т о. Ты не убедил меня, но я думаю, что и мне не удастся тебя переубедить. Единственное, что я хочу тебе сказать – в мгновенье, когда будешь уходить, подумай о том, что через пять минут, пять дней, пять лет произойдет что-то, что изменит твою жизнь, но тебе уже не дано будет узнать это. Подумай. А сейчас будем прощаться.

Долгое молчание.

С а а м. Постарайся быть похожим на Учителя. Ты остался за него, а он бы не дал нам исчезнуть.
И р т о. Передай ему… Впрочем, он знает.
Д и л о н. Прощай,  не сердись.
С а а м. Мы с тобой, как две части одного механизма. Одна без другой будет работать плохо.
Д и л о н. Мне тоже тебя не будет хватать.
Л и т о. Прощай, я устала.
С а а м. Прощай, прости.

Лито пожимает плечами.


В е с т а. Прочти что-нибудь из того, что Саша написал Вере.
С а а м (берет ее за руки). И оглянувшись от порога,
Как будто потянула нить,
Не веря ни в судьбу, ни в Бога,
Колени молча преклонить,
В глазах увидеть пониманье,
прощенье будущих обид
там, где кончается сознанье…
С колен подняться, сделать вид,
что это ритуал и только,
растаять в сумрачной тиши,
и там заплакать горько-горько
уже остатками души…














Картина пятая



Квартира Силиных. Все уже встали из-за стола, прощаются.


С а ш а. Да, ребята, совсем забыл. Я должен попрощаться, уезжаю в командировку на месяц.
Л ю б о в ь. Куда это?
С а ш а. В Смоленск.
Д и м а. А кто это тебя в командировку посылает?
С а ш а (засмеявшись). Одно литературное объединение.
Д и м а. Слушай, я всю Россию объехал, а в Смоленске не был.
С а ш а (опять засмеявшись). Приеду, расскажу.

Прощаются.


Л ю б о в ь. Ребята, а десятого мы вас всех ждем. (Саше) Кстати, ты не думай в Смоленске укрыться. Оттуда, наверное, электрички ходят, так что мы тебя ждем.
С а ш а. Десятого. Не знаю, Любочка, не знаю.
Л ю б о в ь. Никаких «не знаю». Если ты не придешь, я смертельно обижусь. Чтобы в четыре часа был, как штык.
В е р о н и к а. В четыре? Опять утренник?
Л ю б о в ь. Если ты придешь после семи, Димка не заснет.
И г о р ь. Неужели Верка такая страшная? Я и не знал. (Лито) Ты мою любимую рыбу не забудь сделать.
Д и м а. Будь спокоен. (Саше) Тебя подбросить?
С а ш а. Нет, наверное. Ну, только до развилки, а там я пешком… Прогуляться хочу. (Веронике, поет) Не забудь потемнее накидку…
В е р а. Побежала гардероб проверять. Ты когда едешь?
С а ш а. Билета еще не брал, но думаю, что на этой неделе.
Л и т о. Поезжайте с Димкой вместе на машине. Заодно он и Смоленск посмотрит.
С а ш а (хохочет). Да нет, я уж как-нибудь один. 

Прощаются. Все, кроме Силиных, уходят.


В е р о н и к а. Нужно побыстрее лечь, а то я безумно устала. Собери посуду и неси на кухню, я вымою.


Уходит в спальню переодеться.


(кричит) Слушай, а что это Сашка болтал о Смоленске?


Выходит.


Ты понял что-нибудь?


Игорь молча убирает посуду.


Ты что оглох? Я тебя спрашиваю, придурок.


Игорь молчит. Вера начинает о чем-то догадываться и подходит к Игорю, берет его за плечи и пытается заглянуть в глаза..


Ну, говори быстро…
И г о р ь. Не знаю, может быть, ты сможешь…

Вера хватает какой-то шарф и вылетает в дверь. Игорь садится за стол и наливает себе стакан.


Конец.