Фигмалион

Семь картин

Действующие лица:

Юрий Петрович Соломатин
Надежда
Дмитрий Сергеевич Мышкин
Леня
Вийон
Пернетта
Катулл
Цезарь
Корнелий Непот
Алина, его жена
Екатерина Воронцова
Александр Раевский
Слуга
Служанка





Картина первая

Роскошная квартира. На кресле полулежит Соломатин и говорит по телефону.
С о л о м а т и н . Да... Ну... И сколько?.. Это ты переборщил, трех хватило бы с лихвой... Почему двести сорок? Четыреста восемьдесят, дорогой... А ты думал мы каждый раз к нему бегать будем? Застрелится... (долгая пауза). Слава, я согласен на сто процентов, но, пожалуйста за твой счет...А потому что это не твой вопрос, а мой и я его уже решил... Когда после моей смерти ты будешь генеральным... (хохочет) Твоими бы устами... Да. Нет, минут через десять. Тут у меня одна идейка на счет Нади появилась, а то она от безделья скоро на стену полезет или (оглядывается) гулять начнет... Что? (смеется) Да. Если за это время он перезвонит, сообщи немедленно... Да... Привет! (кричит) Надин! Поторопись, через пять минут придет профессор...
Голос за сценой “я почти готова”
С о л о м а т и н. Что, трусики надела?
Входит Надя.
Н а д я. Ну?
С о л о м а т и н. Если профессор моложе восьмидесяти, я спущу его с лестницы.
Н а д я. Юр, а может, не стоит все это затевать? Мне как-то не по себе.
С о л о м а т и н. Старушка, надоест - откажемся, но, я думаю, если он не дурак, а у Никольского сын - его студент, и уверяет, что он очень даже не дурак, тебе будет полезно с ним пообщаться. Не вечно же с Галкой в “Каро” водку пить...
Н а д я. Это ты - водку, а мы - кампари.
Раздается звонок.
С о л о м а т и н. Вот так и иностранный язык изучишь. Ну, ладно, спрячься пока, я посмотрю, что он за птица.
Надежда выходит, он поднимает трубку.
Да, я жду, проведи.
Выходит в коридор. Слышны голоса. “Здравствуйте...Здравствуйте... заходите пожалуйста.. Да, да очень приятно ...Рад познакомиться... Прошу...” Заходят
С о л о м а т и н. Прошу, присаживайтесь... Кофе, чай? Может быть, коньячку?
М ы ш к и н. На кофе соглашусь, хотя, честно говоря, хотелось бы поскорей узнать цель нашей встречи...
С о л о м а т и н. А что вам сказал Никольский?
М ы ш к и н. (любезно) Что очень крупный бизнесмен Юрий Петрович Соломатин хочет со мной встретиться Я с удовольствием согласился, хотя, видит Бог, в совершеннейшем недоумении. Нет более далекого человека от бизнеса, чем я.
С о л о м а т и н. Ну, знаете, лет десять назад я тоже так о себе думал, но, оказалось, что не боги горшки обжигают.
М ы ш к и н. Но у меня все на научной основе. Ребята-программисты из нашего института проверяли всех каким-то тестом на профпригодность и оказалось, что я совершенно ни к бизнесу, ни к административной работе, ни к воинской службе не пригоден...
С о л о м а т и н. Простите мое любопытство, э-э-э, к чему же у вас склонность.
М ы ш к и н. Пусть это останется моей «коммерческой» тайной. К счастью, такие дисциплины все же нашлись.. Но, Юрий Петрович, я хотел бы все-таки...
С о л о м а т и н. Да, да... (кричит) Надежда, принеси, пожалуйста, два кофе. (Мышкину) Да, давайте перейдем к делу. Я хотел бы, чтобы вы давали моей жене уроки.
М ы ш к и н. Но, простите, я ведь преподаю достаточно узкую дисциплину - античность и...
С о л о м а т и н . Знаю, знаю и, тем не менее я уверен, что вы сможете, э-э-э, так сказать расширить ее кругозор... Простите, вы какие языки знаете?
М ы ш к и н. Английский и латынь. Немецкий - плохо.
С о л о м а т и н. М-да. немецкий, значит, плохо...
Входит Надежда с сервировочным столиком. Мышкин вскакивает.
С о л о м а т и н. Знакомьтесь, Дмитрий Сергеевич, Надежда, моя жена. Надя - это Дмитрий Сергеевич.
М ы ш к и н. Рад.
Н а д я. Очень приятно.
С о л о м а т и н. (Наде) А теперь оставь нас, мы еще не закончили.
Надя уходит.
Я бы хотел, чтобы вы сделали из моей, будем откровенны, достаточно ограниченной жены, интеллигентную женщину.         
М ы ш к и н. Знаете, что по этому поводу сказал Луначарский?
С о л о м а т и н. Что нужно иметь деда и отца, закончивших университет?
М ы ш к и н. Примерно так.
С о л о м а т и н. Дмитрий Сергеевич, мне не нужно, чтобы Надежда разбиралась во французской средневековой поэзии или арабской архитектуре. Будет вполне достаточно, если она в приличной компании сможет поддержать разговор и нормально себя вести.
М ы ш к и н. Боюсь, что в понятие “интеллигентность” мы вкладываем различный смысл.
С о л о м а т и н. Какой же вы?
М ы ш к и н. На этот счет есть множество определений, а древние говорили, что всякое определение хромает. Мне кажется, что необходимое интеллигенту качество - правдоискательство.
С о л о м а т и н. Правдоискательство?
М ы ш к и н. Да. Ему известно то, что неизвестно другим. Знания должны поднять его над миром и опечалить его дух, ибо еще в Библии сказано “во многом знании - много печали”...
С о л о м а т и н. Но ведь интеллигенция, как понятие, насколько мне известно, родилось в России... Это - русская болезнь.
М ы ш к и н. Боже мой, вы нашли великолепное определение. Действительно, правдоискательство - русская болезнь. Впрочем, человек искал истину с того момента, как перестал ощущать себя животным. Разговор Пилата и Христа - это разговор двух древних интеллигентов, которые по-разному оценивают этот мир. Но эпидемия правдоискательства, поражающая большую часть народа - это воистину русская болезнь.
С о л о м а т и н. А причина тому?
Мышкин задумывается.
М ы ш к и н. Причин, наверное, немало. Это и наше положение между европейским «razio» и азиатским погружением в себя, и вечная жизнь на вулкане: войны, эпидемии, тираны, опричнины, революции; и забитость народа; и православие...
С о л о м а т и н. Простите, а вы верующий?
М ы ш к и н. Нет, к сожалению.
С о л о м а т и н. Если “к сожалению”, то почему бы не верить?
М ы ш к и н. Мне кажется, что вера закладывается с детства. Когда приходишь в религию в тридцать или в пятьдесят, что-то мешает. Может быть, как говорил Александр Сергеевич, “на совести усталой много зла”...
С о л о м а т и н. Значит, мы с вами почти атеисты... Ну, хорошо, я не дал вам досказать. Что же еще нужно интеллигенту?
М ы ш к и н (шутливо). На чем я остановился? На Александре Сергеевиче? Еще необходимо попытаться, хотя это дело почти безнадежное, оставить мир после себя лучше, чем он был, а для этого нужно постоянное самосовершенствование...
С о л о м а т и н. Простите, что еще раз перебиваю, Дмитрий Сергеевич, но это именно то, что нужно. Вы занимаетесь с моей женой по той программе, которую выберете сами, с тем, чтобы она стремилась не в ближайший бар, а к са-мо-со-вер-шен-ство-ва-ни-ю...
М ы ш к и н. Я благодарю вас за, как мне кажется, завышенную оценку моих способностей, но я вынужден отказаться. У меня довольно напряженный график в университете и, к тому же, Никольский не совсем верно меня ориентировал. (Встает). Мне было очень приятно познакомиться с Вами...
С о л о м а т и н (тоже встает, жмет протянутую руку) Мне тоже, Дмитрий Сергеевич. Простите, еще один бестактный вопрос - сколько вы зарабатываете7
М ы ш к и н. Э-э-э, четырнадцать шестьсот плюс десять процентов надбавки.
С о л о м а т и н. Я буду платить вам столько же (выдерживает эффектную паузу) за академический час.
М ы ш к и н (падает в кресло). За один час?! Когда же... Сколько же вы хотите, чтоб мы занимались?
С о л о м а т и н. Я думаю два раза в неделю по два часа вполне достаточно.
М ы ш к и н. Но ведь это... (пытается сосчитать)
С о л о м а т и н. Это примерно три с половиной (с неуловимой иронией) с учетом десятипроцентной надбавки.
Молчание. Мышкин переваривает информацию, Соломатин внутренне улыбается
М ы ш к и н. Но ведь это большие деньги. Наверное, такие занятия стоят гораздо меньше. Вы хорошо подумали...
С о л о м а т и н. Дорогой Дмитрий Сергеевич, я никогда ничего не делаю, хорошо не подумав.
М ы ш к и н (тихо засмеявшись). Вот уж не думал, что буду работать Пигмалионом....
С о л о м а т и н. Пигмалионом? (Начинает хохотать). Простите, ради Бога, Дмитрий Сергеевич, но, если бы вы это ей сказали, она немедленно окрестила бы вас Фигмалионом. “На фиг” и ”фигня” ее любимые словечки. Ну, так мы с вами договорились?
М ы ш к и н. Ну, в общем, да, конечно. Это позволит мне решить многие проблемы. Но нужно как-то подготовиться, собраться...
С о л о м а т и н. Нет, это пусть Надежда готовится и собирается. Я ее сейчас позову, оставлю вас вдвоем, и вы обо всем договоритесь. (Кричит) Надежда!
Надежда входит сразу. Понятно, что она стояла за дверью.
С о л о м а т и н. Надя, Дмитрий Сергеевич любезно согласился заниматься с тобой два раза в неделю. О времени и тому подобном договоритесь сами. (Целует ее). Ну, будь умницей и старайся, а я на работу. Минут на пять я уже опоздал. (Мышкину) Рад был познакомиться, надеюсь, мы еще не раз с вами поговорим о житье-бытье. До свидания. (На ходу вынимает трубку) Я спускаюсь.
Выходит
М ы ш к и н. Ну, ученица, давайте знакомиться еще раз. Меня зовут Дмитрий Сергеевич Мышкин, я доцент кафедры культурологии педагогического университета. А вы?
Н а д я. Я - Надежда Соломатина, домохозяйка.
М ы ш к и н. А как Вас по отчеству?
Н а д я. Ну что Вы, зовите меня просто “Надя”.
М ы ш к и н (терпеливо) Да, я буду звать Вас просто “Надя”, но все же...
Н а д я. Владимировна.
М ы ш к и н. Надежда Владимировна Соломатина, в девичестве...
Н а д я. Румянцева.
М ы ш к и н. Хорошо, ну расскажите мне, Надежда, о себе.
Н а д я. Что рассказать... Родилась я в Саратове.  Училась там. Окончила десять классов. После школы...
М ы ш к и н. А родители?
Н а д я. Отца я не знала, а мать - экономист, работала в строительном тресте.
М ы ш к и н. Ага, ага....
Н а д я. После школы я поехала в Москву, два года жила у тетки в Красногорске, работала в бухгалтерии оптико-механического... Потом встретила Юру... Поженились.
М ы ш к и н. И сколько же Вы замужем?
Н а д я. Шесть лет.
М ы ш к и н. А дети?
Н а д я. Что Вы, детей нет.
М ы ш к и н. Да, действительно, что это я...
Н а д я. А у Вас?
М ы ш к и н. У меня дочь шесть лет
Н а д я. Ну, вот видите, Вы тоже не спешили.
М ы ш к и н (Усмехается). Боюсь, что здесь несколько иные причины. Ну, Надя, давайте поговорим о том, что же Вы  учили в школе. Каких, например, русских поэтов Вы любите?
Н а д я. Пушкина, Лермонтова, Есенина.
М ы ш к и н. Совсем неплохо. Ну, прочитайте мне что-нибудь из Пушкина.
Н а д я (помолчав).
У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том,
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом...
М ы ш к и н (понимая, что это - все, делает вид, что перебивает ее). Отлично. А Лермонтов?
Н а д я. Читала “Герой нашего времени”...”Маскарад” видела.
М ы ш к и н. А что Вы любите Есенина?
Н а д я. Спеть?
М ы ш к и н (несколько удивлен). Спеть? Да, конечно, конечно...
Н а д я приносит из другой комнаты гитару. Видно, что она горда тем, что хорошо играет и поет. Мышкин понимает это, и тронут таким простодушием.
Н а д я (поет) : Не жалею, не зову, не плачу…
       

М ы ш к и н. Вы прекрасно поете... (Молчит. Начинает говорить спокойно, постепенно все больше и больше увлекаясь) Надежда, а в принципе, Вы хотите знать больше, чем сейчас? Вы молоды, красивы, богаты... Ну что Вам Гекуба? Стоит ли тратить время на то, что не принесет радости, скорее, наоборот? Ну, узнаете Вы, что Ахилл убил Гектора, Нерон - Сенеку, а Теодорих - Боэция... Посочувствуете Приаму вымаливающему у греков тело своего сына или мадам Бовари, которая не смогла жить, потому что слишком сильно любила... Вас, может быть, удивит упорство Бруно, Жанны Д`Арк и Гуса, идущих на костер за какие-то там убеждения, от которых  даже современникам было ни жарко, ни холодно.
Вы, каждый день видящая, как льется рекой шампанское, позавидуете ли Маргарите на балу у Сатаны или Робби  Локампу, пьющему ром  в каждой забегаловке и не ведающему, что скоро любовь поразит его?
Вам, крещенной, наверное, но не посещающей церковь, нужна ли родословная праведника Ноя, что “царство его составляли Вавилон, Эрех, Аккад и Халне в земле Сеннаар. Из сей земли вышел Ассур и построил Ниневию...” Сможете ли Вы заплакать над Христом, все-таки вернувшемся из пустыни на Голгофу, или борхесовским Иудой, пошедшем не только на смерть, но и на двухтысячелетнее проклятие.


Ну что Вам с того, что российская земля отмеряет поэтам по тридцать лет, а если больше, то на мучения и ужас?
Может ли живая страсть к мужчине или честолюбивые мечты измениться от книжных страстей Федора Михайловича к распутной девке. Подумаешь “она так страдает...”
Что Вам “око за око” или “быть или не быть”. Кто же ответит “не быть”, когда неизвестно, что там за этой холодной завесой, именуемой смертью...

(Вдруг натыкается на Надин взгляд и останавливается. Они долго молчат).

Н а д е ж д а. Не знаю...               

 


Картина вторая

Темница. На соломе сидит Вийон и что-то пишет. Женский голос “Франсуа... Франсуа...” Он вскакивает к окну, вернее, к широкой бойнице
В и й о  н (насмешливо). Чего тебе, дитя мое?
П е р н е т т а. Я принесла поесть.
В и й о н. Себя?
П е р н е т т а (не понимая насмешки.) Здесь курица, зелень и немного вина...
В и й о н (протягивает в бойницу руку.) Ну, давай. Чтоб сделать тебе приятное, я, пожалуй, поужинаю. Спасибо, и иди домой.
П е р н е т т а. Франсуа, не гони меня. Я просто посижу под окном (всхлипывает).
В и й о н (жуя курицу). Пере, дорогая, или лезь сюда — и будешь иметь удовольствие переспать со мной на этом соломенном ложе, или двигай отсюда, мне еще нужно поработать.
П е р н е т т а. Я не пролезу.
В и й о н. Вот он, бич Франции — толстые девки! Ну что мне толку в твоих окорочках, если я не могу их потискать. Ну, ничего. (пророчествует) пройдет пятьсот лет, и француженки перестанут жрать свинину и пить галлонами вино, тогда в такое окно пролезут две девки и все это будут считать нормальным... Хотя, с другой стороны, что после такой жратвы делать с двумя?
Снова садится на солому и продолжает писать.
П е р н е т т а. Франсуа, протяни мне руку.
Вийон не отвечает.
П е р н е т т а. Ну, я прошу тебя...
В и й о н (взрывается). О, Господи, зачем ты создал этих безмозглых клуш нам на погибель?! (Капризно) Я поэт, может быть, из-под моего пера сейчас родится гениальная баллада, но приходит эта девка, которую я сманил у толстого мельника за бутылку вина, и мешает мне!
Я тебе кто — священник, чтобы давать руку? Беги в церковь, упади на колени, авось они простят тебе твои грехи (смеется), если у них на такой объем хватит святости. Все, разговор окончен.
П е р н е т т а (она перестает всхлипывать, твердо). Я не уйду.
В и й о н (понимая, что он бессилен, кротко). Ну, тогда помолчи, дитя мое, пять минут, чтобы я окончил свою поэму.
Молчание.
Пе р н е т т а. Вийон...
Вийон молча поднимает глаза к небу.
Франсуа... (тот молчит) Франсуа, тебя повесят?
В и й о н. Ты глупа, дитя мое. За что меня вешать, за жирного барашка его высочества?
П е р н е т т а. Но ведь ты убил священника...
В и й о н (испуганно). Откуда... Кто тебе сказал?
П е р н е т т а. Помощник нотариуса из Бижо.
Вийон долго молчит и по его лицу видно, что он напряженно думает. Наконец, он встает и подходит к окну.
В и й о н. Слушай, девочка, я сейчас напишу письмо, и ты отдашь его канонику из Блуа отцу Кретьену. Скажешь, чтобы обязательно передал герцогу, когда он будет в церкви, а если это ожидается не скоро, наш герцог знаменит отнюдь не благочестием, то другим способом... Поняла? А еще лучше, если он передаст письмо его жене... Поняла?
П е р н е т т а (с надеждой). Да, я сейчас побегу...
В и й о н (он уже пришел в свое обычное настроение и передразнивает ее). “Щас” не надо. (про себя) Господи, чем ниже девка, тем больше в ней готовности к самопожертвованию. Ма... (осекается и даже оглядывается) М-м, не пошевелила бы пальцем даже, если бы меня кастрировали в ее спальне. (Пернетте кротко) Дитя мое, если меня повесят, возьми у толстого Пьера пять луи, он мне должен. А если он не отдаст, скажешь этой скотине, что я буду приходить к нему каждую ночь во сне и поджаривать не только пятки, но и кое-что еще...
П е р н е т т а (страстно). Пиши письмо!
В и й о н. Нет, дитя мое, нет. После прекрасной баллады сесть писать прошение о помиловании, все равно, что после бургундского пить простое виноградное... Я напишу его утром. Ты ведь будешь всю ночь сидеть здесь, я знаю...
Пернетта согласно кивает.
В и й о н (задумчиво). Так вот зачем бог вырвал у нас ребро и сделал женщину... Не на погибель, как говорят тупые клирики, а во спасение. Грешат все, но эти еще и спасают... (Пернетте) Дорогая, а хочешь, я прочту тебе свою последнюю поэму? Я бы даже посвятил ее тебе, если бы кто-нибудь, кроме сельских бабников и выпивох знал, кто такая Пернетта Мониак... О, простите, де Мониак...
Пернетта смеется.
В и й о н. Итак, слушай, моя девочка, я буду говорить со своей душой.
Пернетта незаметно два раза крестится.
— Кто это? — Я.— Не понимаю, кто ты?
— Твоя душа. Я не могла стерпеть.
Подумай над собою.— Неохота.
— Взгляни — подобно псу,— где хлеб, где плеть,
Не можешь ты ни жить, ни умереть.
— А отчего? — Тебя безумье охватило.
— Что хочешь ты? — Найди былые силы.
Опомнись, изменись. — Я изменюсь.
— Когда? — Когда-нибудь.— Коль так, мой милый,
Я промолчу.— А я, я обойдусь.

— Тебе уж тридцать лет.— Мне не до счета.
— А что ты сделал? Будь умнее впредь.
Я ничего не знаю. Ты заметь,
Что нелегко отпетому запеть.
— Душа твоя тебя предупредила.
Но кто тебя спасет? Ответь.— Могила.
Когда умру, пожалуй, примирюсь.
— Поторопись.— Ты зря ко мне спешила.
— Я промолчу.— А я, я обойдусь.

— Мне страшно за тебя.— Оставь свои заботы.
— Ты — господин себе.— Куда себя мне деть?
— Вся жизнь — твоя.— Ни четверти, ни сотой.
— Ты в силах изменить.— Есть воск и медь.
— Взлететь ты можешь.— Нет, могу истлеть.
— Ты лучше, чем ты есть.— Оставь кадило.
— Взгляни на небеса.— Зачем? Я отвернусь.
— Ученье есть.— Но ты не научила.
— Я промолчу.— А я, я обойдусь.

— Ты хочешь жить? — Не знаю. Это было.
— Опомнись! — Я не жду, не помню, не боюсь.
— Ты можешь все.— Мне все давно постыло.
— Я промолчу.— А я, я обойдусь.









Картина третья

Надежда сидит на диване и читает журнал. Входит Соломатин, изображая летящий самолет.
С о л о м а т и н. У-у-у... Где здесь известная специалистка по египетским фараонам? Что сказала маркиза Помпадур, когда Людовик Тринадцатый наступил ей в спальне на ногу? (Целует Надю). Ну что вы сегодня проходили?
Н а д я. Да так... Всего понемножку...
С о л о м а т и н. Ну, ну, Надин, не вижу бодрости. Тебе же нравится стоять на плечах великанов...
Н а д я. Что-то устала я. Может быть, пореже заниматься?
С о л о м а т и н. (продолжая дурачиться) Вы меня удивляете, профессор... (Видя, что Надя не поддерживает это настроение) Ну, ладно, давай ужинать, а то я голоден, как собака. Там и расскажешь что-нибудь новенькое.
Надя уходит. Соломатин быстро переодевается и берет трубку.
С о л о м а т и н. Hallo... Mister Happaleinen? How are you, darling? O’key... O’key... (смеется) Твой английский примерно на уровне моего финского... Ага... Павел, ты извини, но мне нужно сделать то, о чем мы договаривались... Я понимаю, но срочно... Паша, до конца квартала пять дней, обращаю твое внимание... Нет, с “Ориона”... Ты меня смешишь, я думаю, сегодня Кипр под колпаком процентов на пятьдесят, а завтра буде на сто... Ну, конечно... Ну, конечно... Мне все равно, но лучше в марки... Нет, не будем крохоборами, там третья после запятой... Ну, расскажи... Да... Да... А-а (хохочет) Ну это прямо про меня... Ладно, завтра до одиннадцати я жду твоего звонка... Нет, я буду не в офисе, звони по “сотке”... Ага... Все, обнимаю... Пока...
Входит Надя, накрывает на стол.
С о л о м а т и н. О-о! Это кто готовил: ты или Вера?
Н а д я. Я.
С о л о м а т и н (ест). Божественно. Когда я тебе недоем, ты вполне сможешь работать вторым поваром в столовой фонда помощи жертвам сексуального насилия.
Надя смеется.
Ты, конечно, не ужинаешь? (Надя кивает головой) Ну, давай рассказывай, что интересного было...
Н а д я. Вчера он мне рассказывал про Боэция, это его любимый герой.
С о л о м а т и н. Так, и кто такой этот Боэций?
Н а д я. Его называли последним римлянином. Он был ученый, политик, писатель...
С о л о м а т и н. (ест) М-г-м-м...
Н а д я. Потом его убили.
С о л о м а т и н. За что?
Н а д я. Да, как всегда, ни за что...
С о л о м а т и н. Надюша, ты, как серьезный философ, марксист-ленинец, должна знать, что ни за что не убивают. Вспомни Овидия... Тоже вроде сослан просто так, но профессор предположил, что он увивался за девушками императора...
Н а д я. Нет, этого оклеветали...
С о л о м а т и н. Друзья?
Н а д я. Ну, в общем-то, да...
С о л о м а т и н. Это бывает... Так, дальше...
Н а д я. Король его посадил в темницу, он там написал книгу “Утешение философией”...
С о л о м а т и н. “Утешение философией”? Неплохо...
Н а д я. Да... А потом его убили ударом палицы...
С о л о м а т и н. Палицы? Кто это был так жесток?
Н а д я. Древние германцы.
С о л о м а т и н. Да, суровый народ...
Н а д я. Ты знаешь, Юр, вся история — это убийства умных и талантливых людей... Даже странно...
С о л о м а т и н. Что же тут странного, деточка? А ты думаешь, сейчас не убивают самых умных и талантливых? Точно так же, как тысячу лет назад. То, что все газеты полны сообщениями, как один бандит другого убил, это одно, а самых умных и талантливых убивают и затаптывают без шума.
Н а д я. Но ведь тебя, умного и талантливого, не убивают?
С о л о м а т и н. (помолчав, неожиданно серьезно) Не знаю, Надя. Может быть, и убивают, только убить не могут, я слишком хорошо их знаю...
Н а д я (тоже серьезно). Кого их?
С о л о м а т и н. Людей, Надюша, людей... Интересно их наблюдать. Они неплохие, даже добрые, даже чуткие, но это пока не наступил им на мозоль или не протянул руку к их деньгам. Но, если протянул, куда все девается? (Задумался). Когда-то Маркс, а он все же не дурак был, сказал, что нет такого преступления, на которое не пойдет капиталист за десять тысяч процентов прибыли. Это, почти правда. «Почти», потому что все же есть что-то сверху или в душе, что должно остановить... Если есть душа, конечно, этим не все могут похвастаться.  Но Карлуша забыл добавить, что его нищие пойдут на это преступление за один процент от одного процента этой прибыли... (Пытается взбодриться) Ну,  ладно, Соломка, нам с тобой никто не страшен. А этой зимой мы с тобой махнем на недельку на лыжах покататься...
Н а д я. Правда? Опять обманешь!
С о л о м а т и н. Да чтоб я сдох! Чтоб все доллары превратились в туалетную бумагу! Чтоб мне всю жизнь на «Оке» ездить! Чтоб ты меня любила только по революционным праздникам! Я уже место присмотрел в Баварии. Уголок, м-м.. Закачаешься...
Н а д я. А как называется?
С о л о м а т и н. Берг. Километром тридцать от Мюнхена. А оттуда до горки еще столько же.
Пьют чай.
С о л о м а т и н. Ты что-то хочешь сказать, детка?
Н а д я. Нет. Я буду рада, если мы поедем.
С о л о м а т и н. Ну-ну, говори что хотела, не скрытничай...
Н а д я. (с усилием) Юра, может, нам ребенка завести?
Соломатин роняет чашку.








Картина четвертая

Богатый римский дом. В большой комнате сидит хозяйка — Алина Непот и с трудом пытается прочитать греческую рукопись. Входит дрожащая служанка.

С л у ж а н к а (абсолютно растеряна, голос ее срывается). Госпожа, госпожа...
А л и н а (с досадой). Ну, чего тебе, Мина?
С л у ж а н к а. Импе... Император...
А л и н а. Что “император”?..
С л у ж а н к а. Император внизу стоит...
А л и н а. Ты пьяная?.. Или ты бредишь?
С л у ж а н к а. Моя госпожа... (падает на колени).
Входит Цезарь.
Ц е з а р ь. Прошу простить мне, высокородная госпожа, что посетил ваш дом без предупреждения.
Алина вскакивает, но молчит. Служанка падает ниц. Цезарь спокойно подходит к служанке и жестом показывает ей, чтобы она встала и ушла. Говорит абсолютно непринужденно, как будто продолжает прерванную беседу.
 А где муж?
А л и н а (автоматически) Он пошел за врачом...
Наконец до нее доходит, что это не сон, что действительно перед ней Гай Юлий Цезарь.
Государь, прошу простить меня, но я совершенно не ожидала... У меня...
Цезарь жестом останавливает ее и по-хозяйски приглашает садиться. Алина почти падает в кресло, а он садится на какую-то табуретку
Ц е з а р ь. Я пришел по делу.
А л и н а (уже спокойно). Но где же твоя свита, Цезарь? Где твоя охрана?
Ц е з а р ь. Они остались во дворце, в Остии...
А л и н а (потрясенно) В Остии..? (Это значит, что Цезарь один проскакал пятнадцать километров).
Ц е з а р ь. Мне доложили, что здесь Гай Валерий... Я бы хотел увидеть его.
А л и н а. Но он очень болен, Цезарь. (Цезарь кивает головой и показывает, чтобы она продолжала). Он пришел вчера ночью с одним слугой. Муж хотел уложить его в доме и вызвать врача, но он сказал, что ничего не нужно и попросил постелить ему в беседке... Его рвало всю ночь, а сейчас он, кажется, спит...
Ц е з а р ь. Мой лекарь смотрел его две недели назад и сказал, что он обречен. (Алина вскрикивает). Я знаю, что вы любите его. (молчит). Одно из многочисленных заблуждений римлян уверенность, что украшение Рима — Форум и Палатин, в то время как истинные его драгоценности это такие поэты как Катулл и такие историки как твой Корнелий... Но люди пока не поняли этого. Поймут ли... Проведи меня к Гаю, я хотел бы поговорить с ним.
А л и н а (смущенно). Но ведь, государь...
Ц е з а р ь. Я знаю...
Алина берет подсвечник и всем своим видом показывает, что готова освещать Цезарю дорогу. Цезарь вежливо пропускает ее вперед. Они проходят через несколько комнат и Алина останавливается. Цезарь понимает, что они пришли, и он молча дотрагивается до ее плеча в знак благодарности и дальше идет один.
Во внутреннем дворике дома в беседке на довольно высоком ложе,— видно, ему накидали много подушек,— спит человек. Это римский поэт Гай Валерий Катулл. У его ног дремлет старый слуга. Он просыпается от шагов Цезаря и хочет разбудить хозяина. Цезарь жестом останавливает его и показывает, чтобы он удалился. Понятно, что слуга не знает Цезаря, он просто подчиняется патрицию. Катулл спит лицом вниз, потом медленно со стоном переворачивается на бок. Открывает глаза.
К а т у л л (скорее недоверчиво, чем удивленно). Цезарь?
Ц е з а р ь. Да даруют боги тебе выздоровление! Я хотел бы поговорить с тобой, Гай Валерий...
К а т у л л. Но мне не о чем с тобой разговаривать.
Ц е з а р ь. Почему?
К а т у л л. Почему? (начинает раздражаться) Да потому что с тираном, убийцей свободы мне разговаривать не о чем! (распаляется еще больше) Император! Император, сделавший из Рима такое дерьмо, что негде ногой ступить... Уходи! Мне не о чем с тобой говорить, ненавистное чудовище! Плешивый похабник! Убийца свободы! Насильник! Лжец! Актер на троне!..
Он захлебывается кашлем и,— то ли без сознания, то ли без сил,— падает на подушки. Цезарь стоит неподвижно и вроде бы спокойно, но чувствуется, что он не то чтоб не привык к такому, это понятно, но его задели слова Катулла. Он даже, как будто, задумался. Наконец, видя, что Катулл неподвижен, он подходит и садится на край его постели, берет его руку в свою. Так они сидят долго, но вот Катулл приходит в сознание.
К а т у л л (уже спокойно, иронично). Где же твой пурпурный наряд, о, великий Цезарь?
Ц е з а р ь. Остался во дворце.
К а т у л л. И ты пришел в обычной тоге, как простой патриций.
Ц е з а р ь. Но я обычный человек, Гай. Случай сделал меня императором, но этот же случай мог зарыть мои кости где-нибудь в Цезальпийской Галлии или в Египте...
К а т у л л (совсем уже спокойно). Зачем ты пришел?
Ц е з а р ь. Я был другом твоего отца, Гай Валерий, и хотел бы быть твоим другом...
К а т у л л. Но это невозможно.
Ц е з а р ь. Почему?
К а т у л л. Я люблю свободу, а ты ее презираешь, и...
Ц е з а р ь. И?..
К а т у л л (тяжело). Мы любим одну женщину.
Ц е з а р ь. Я люблю свою жену, Катулл. А те женщины, что встречались на моем пути... Не забывай, что я прожил на свете вдвое больше, чем ты.
К а т у л л. Ну, она любит тебя, какая разница?
Ц е з а р ь (ласково). Ты ошибаешься, мой мальчик. Женщина может польститься на власть, положение, деньги, имение, имя, но любить она может только талант. И Клодия...
К а т у л л. Не произноси этого имени, Цезарь, я не могу его слышать... (молчит). Ты говоришь “женщина”, но она не женщина (снова возбуждается, видимо, болезнь провоцирует такие приступы раздражения), она не женщина, а дьявол в женском облике, тварь в юбке, площадная девка, переспавшая со всем Римом, а если кто-то  не вставил ей между ног, значит, они просто не встретились. Потаскуха, дешевая...
Ц е з а р ь (очень спокойно, положив руку ему на грудь). Ты не прав, Катулл.
К а т у л л. Я не прав? Я не прав?! Я угробил жизнь на нее! Я — молодой, красивый, знатный, талантливый,— угробил жизнь на последнюю стерву. Я посвятил ей свои стихи, я посвятил ей свои дни,— и что же? Я мог прожить счастливую жизнь, если бы не встретил ее.
Ц е з а р ь. Ты прожил счастливую жизнь, Гай, потому что ты встретил ее. Есть ли в Риме женщина красивее? Нет. Есть ли в Риме кто элегантнее и обаятельнее? Нет. Есть ли в Риме,— да что там в Риме, в целом мире! — женщина умнее и тоньше? Нет... Ты прав, у нее не простой характер. Она необыкновенна и к ней тянется много рук, но поверь мне, что был только один, которого Клодия любила и любит по-настоящему — Гай Валерий Катулл!
К а т у л л (плачет и шепчет). Говори, говори...
Ц е з а р ь. Да, она не признается тебе. Да, она не сдается тебе, но только потому, что больше жизни и любви ценит она свою свободу и независимость. С ее отцом мы воевали против Венцингеторикса. Он, единственный в моем войске, а это было римское войско, не хотел подчиняться даже Цезарю, а у нее — его характер.
К а т у л л (шепчет). Говори, говори...
Ц е з а р ь. А как Клодия чувствует поэзию... Как тонко ощущает она эту тайну, что прячется в строках, написанных не простыми смертными!.. Она наизусть знает Вергилия, Горация, греков... Но как горят ее глаза, когда она читает стихи, посвященные ей великим римским поэтом, удивительным лириком... Как же зовут его? Не Гай Валерий?
К а т у л л (словно в забытьи шепчет). Говори, говори...
Ц е з а р ь. Она дружит с моей женой, и Помпея рассказывала мне, что целый вечер Клодия читала ей твои стихи...
К а т у л л. Какие? Какие, Цезарь?
Ц е з а р ь (читает нараспев).
Плачьте люди, плачьте боги, плачьте,
войте старики, рыдайте дети.
Грусть такая не бывает чаще,
чем один раз в тысячу столетий.
Горе, горе... У меня немеют
члены все и слезы льют ручьями...
Почему же смерть не знает меры?
Почему бессильны даже чары,
заклинанья  любящего сердца?
Мы с подругой оба безутешны,
от стенаний никуда не деться,
все слова фальшивы и поспешны.
Враз погасли слезы, смолкли песни,
третье утро свет темнее ночи...
У моей подружки умер птенчик,
маленький воробышек, комочек...

На каждом шагу проклинает меня,
любовью горя, как торговка базарится.
Ее обожаю, но даже любя,
готов обозвать ее “старою задницей”...

Что я не напишу, что не сделаю,
меньше всего, чтоб понравиться Цезарю.
Катулл шепотом повторяет стихи, тихо смеется, держась за грудь.
Ты с ума сошел, Катулл!
Ведь тебе сказали ясно:
“Нет, нет, нет”, -
и все напрасно,
все - и слезы, и загул.
Любишь ты, но не любим...
То, что было, то пропало
и отчаяньем своим
не изменишь ты нимало,
ничего... Так будь же тверд,
будь реален, будь покоен...
Потерпевший битву воин,
знает, что придет черед
и победам... А она
счастлива ли настоящим?
И перед тобой  вина
от вина не станет слаще.
Кто полюбит так, как я?
Кто еще любимый пальчик
Обцелует и обплачет,
и шепнет: ”Моя, моя...”
Будь же тверд, спокоен будь,
что прошло - не воротится,
улетела эта птица,
не настигнуть, не вернуть.

Я ненавистью разум свой унижу,
да пусть люблю, люблю, но - ненавижу.
Как долго муку смертную терплю...
Ее я ненавижу, но - люблю...
Катулл повторяет за ним, но все тише и тише. Наконец, он замолкает, и голова его бессильно падает на подушки. Он мертв. Цезарь, сам сразу постаревший и поникший, долго смотрит в его лицо. Потом достает из складок тоги две монеты, кладет на глаза Катуллу и целует его в лоб. Потом медленно и тяжело возвращается в дом. Алина и Корнелий стоят у дверей в ожидании.
Ц е з а р ь. Он умер.
К о р н е л и й. Я провожу тебя, государь. Сейчас ночь.
Ц е з а р ь. Спасибо, старый друг, но — не надо, позаботься о нем (проходит мимо и, видя, что Корнелий все-таки хочет идти за ним, поднимает руку), не надо.
Выходит. Алина в рыданиях падает мужу на грудь. Он молча гладит ее по голове.




Картина пятая

Надежда сидит на диване, о чем-то глубоко задумавшись. Раздается звонок в дверь. Она вздрагивает, смотрит на часы и идет открывать.
Голоса: “Здравствуйте, Надюша”, “Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич!” Заходят в комнату.
Мышкин. Нещадный ливень. Сразу полил, как из ведра.
Надя. Сейчас я вам горячий кофе сделаю.
Уходит. Чувствуется, что у них так заведено. Мышкин достает записную книжку, что-то в ней смотрит, потом записывает. Входит Надя с подносом.

Мышкин. Спасибо, Надюша, спасибо. Очень вовремя.
Надя. Вам с вафлями?
Мышкин. Нет, я вот эту булочку сегодня съем.
(Пьют кофе)

Мышкин. Так, Надюша, устраиваем экзамен. Какая разница между Буало Нерсежаком и Никола Буало?
Надя (смеется) Большая...
Мышкин. Ответ удовлетворительный. Так о чем мы будем сегодня с вами говорить, знаете?
Надя. Знаю — о любви.
Мышкин (шутливо) О, Надюша, это опасная тема.
Надя. Почему?
Мышкин. Потому что
Я ждал любви, она пришла — и что же?
Покоя нет и счастья тоже нет...
Она на столько дней меня моложе,
что к каждой встрече дорог мне совет...
Теперь жду смерти. Смерть пришла, и что же?
Надежды нет, но страха тоже нет...
И больше слез твоих меня тревожит
в две строчки недописанный сонет.
Его тебе я посвятил, конечно,
и знаю его место, друг сердечный,—
шкатулка в серебре, где с пылью дно...
Так много лет прожить на свете надо,
Чтобы понять под шорох листопада —
любовь и смерть, воистину, одно.
Надя. Тринадцатый век.
Мышкин. Пятнадцатый, Надюша, пятнадцатый...
Надя. Я бы написала «любовь и жизнь».
Мышкин. Ну что ж, и это правильно, но древних поэтов этот тезис не вдохновлял, разве что Катулла.
Надя. Дела давно минувших дней.
Мышкин. Не так уж давно, Надя. Еще в начале этого века можно было застрелиться от несчастной любви, не вызвав гомерический смех современников.
Надя. А сейчас, думаете, нет.
Мышкин. Думаю, нет. Видите ли, Надюша, люди меняются. Не будем говорить, в лучшую ли, в худшую сторону, но меняются. У нас тот же мозг, что у древнего грека или римлянина, то же сердце, руки, ноги, но мы существуем в разных мирах, а значит, мы разные люди...
Надя. Я думаю, вы не совсем правы, Дмитрий Сергеевич. Мы разные, но одинаково радуемся Солнцу, любви, детям и боимся смерти. И я не думаю, то есть я уверена, что сегодняшняя женщина может так же тосковать по своему Энею, как Дидона... Чему вы улыбаетесь?
Мышкин. Да я просто счастлив. Вы уже начали мне возражать, а скоро мы начнем спорить и драться.
Надя. А ваши студентки часто возражают?
Мышкин. Бывало иногда. (Вдруг понимает, к чему Надя затеяла этот разговор). Э-э-э... Да... Но я преподаватель, и мои ученицы для меня святы. У нас ничего с ними быть не может.
Надя. Почему? А как же “нет никаких законов у любви...”?
Мышкин. Когда я это говорил?
Надя. Это Парни...
Мышкин. Да, конечно... Но есть профессиональная этика, она очень дисциплинирует.
Надя. Значит, превыше всего профессиональная этика?
М ы ш к и н (теряется под таким напором) Нет, конечно... Но я действительно никогда не влюблялся в своих студенток...
Н а д я. Никогда.
М ы ш к и н (он уже пришел в себя, твердо) Никогда. Так, Надюша, давайте продолжим наши беседы.
Н а д я. Нет, Дмитрий Сергеевич, не будем их продолжать.
М ы ш к и н. Вам надоело?
Н а д я. Я просто знаю, что чем дальше, тем хуже мне будет. Я и так все время думаю о том дне, когда вы уйдете.
М ы ш к и н (мягко). Надюша, я понимаю вас. (Надя качает головой). Вы в самом деле очень тонкий и милый человек. Я даже не ожидал этого, честно говоря. Но жизнь ваша была очень замкнутой, ограниченной каким-то узким кругом тем и разговоров и вам стало просто интересно со мной, просто интересно...
Я вообще-то знаю женщин и знаю, что в сердце многих из них постоянно живет любовь... И когда появляется человек, пусть не тот, пусть не идеальный, даже не достойный, но любовь требует выхода и они готовы ее отдать... Бедняжки...
Н а д я (страстно) Дмитрий Сергеевич!
Раздается телефонный звонок. Разговор по телефону.
С о л о м а т и н (весело) Привет!
Н а д я. Здравствуй.
С о л о м а т и н. Занимаетесь?
Н а д я. Да.
С о л о м а т и н. Дай трубку Дмитрию Сергеевичу.
Н а д я. Зачем?
С о л о м а т и н (жестко) Дай!
Надежда, поколебавшись, протягивает трубку.
М ы ш к и н. Я слушаю.
С о л о м а т и н. Я вас приветствую, Дмитрий Сергеевич!
М ы ш к и н. Здравствуйте, Юрий Петрович!
С о л о м а т и н. Я подъеду минут через двадцать, вы дождитесь меня, пожалуйста.
М ы ш к и н. Да, непременно, непременно.
С о л о м а т и н. До свидания.
М ы ш к и н. До свидания. (отдает Наде трубку.)
Н а д я. Что он сказал?
М ы ш к и н. Что приедет минут через двадцать, хочет со мной поговорить.
Надя ходит по комнате. Мышкин следит за ней.
М ы ш к и н (мягко) Вы взволнованы, Надюша. Давайте начнем заниматься и вы успокоитесь.
Надя продолжает ходить.
М ы ш к и н. Надюша...
Н а д я. Нет, Дмитрий Сергеевич, мы не будем заниматься. Я хочу, чтобы вы немедленно ушли.
М ы ш к и н. Что с вами, Надежда? Во-первых, Юрий Петрович просил меня дождаться его, во-вторых, мы, конечно, можем не заниматься, но у меня очень интересная тема...




Картина шестая

Петербургский бал. Слышна музыка. На балконе стоит Екатерина Воронцова и смотрит в зал. Из-за колоны за ней наблюдает Александр Раевский. Наконец, он подходит к ней.

Р а е в с к и й.  Я вам не помешал, графиня.
В о р о н ц о в а. (вздрагивает от неожиданности). О... Нет, вы не помешали мне, Александр. Присаживайтесь.
Несколько мгновений молчат, как люди, между которыми уже все сказано.
Р а е в с к и й.  Даже бал не веселит вас. Чем же вы расстроены, графиня.
В о р о н ц о в а. Вы так говорите, как будто постоянно наблюдаете за мной.
Р а е в с к и й. Но ведь так оно и есть, mа Comtesse, я...
В о р о н ц о в а. Не надо, Александр, прошу вас. Я не буду отвечать на ваши письма и признания. Мы слишком хорошо знаем друг друга, чтобы я поверила в любовь, которой никогда и не было. Зачем это вам, не понимаю.
Р а е в с к и й (насмешливо). Конечно, стоит ли обращать внимание на слова скромного гвардейского офицера, когда можно с балкона наблюдать за светочем российской словесности..
 В о р о н ц о в а. Почему так зло?. Ведь Пушкин ваш друг.
Р а е в с к и й. Был когда-то, пока мы смертельно не наскучили друг другу.
В о р о н ц о в а. Такой блестящий собеседник как вы не может наскучить. А наш поэт...
Р а е в с к и й. Тем паче, не может быть скучным?
В о р о н ц о в а. О нет. Когда он не в настроении, трудно представить себе большего бирюка, но он - гений, а с гением интересно даже, когда скучно.
Р а е в с к и й. Блестящий парадокс, графиня, его стоит записать. Но я, простите, не разделяю вашей уверенности в гениальности Пушкина. Половина общества уже забыла его стихи, а другая сделает это через год, как его не станет.
В о р о н ц о в а. Но как же можно забыть его стихи? Как можно забыть Руслана, Онегина, «я вас любил, любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем...» Нет, вы не правы. Конечно, появятся новые кумиры, но Пушкин - на все времена.
Р а е в с к и й. Как Гомер, памятник которому готовы отлить семь городов. Я согласен с тем, что он «памятник отлил себе нерукотворный», и, возможно, через двести лет в Санкт-Петербурге или Одессе будет пылиться  его бюст. Но многие ли будут переживать его поэзию, как вы? Готов поручится, что в этом зале в те времена стольких же будут волновать (подчеркнуто) волновать Пушкин, скольких сегодня в России - Гомер.
В о р о н  ц о в а. Его изучают в гимназиях...
Р а е в с к и й (усмехаясь). Вот именно - изучают. Чтобы окончательно уничтожить поэта, нужно начать изучать его, и он тотчас превратится из властителя дум а занудливого ментора.
В о р о н ц о в а.    Когда возвышенные чувства,
                Свобода, слава и любовь
                И вдохновение искусства
                Так сильно волновали кровь,
                Часы надежд и наслаждений
                Тоской внезапной осеня,
                Тогда какой-то злобный гений
                Стал тайно навещать меня.
                Печальны были наши встречи:   
                Его улыбка, чудный взгляд,
                Его язвительные речи
                Вливали в душу хладный яд...
 А вы говорите, что он не гений, Александр. Он двенадцать лет назад угадал ваши слова.
Р а е в с к и й. Так он гадалка, а не поэт. Значит это присуще не только цыганам, но и арапам? Что ж, тем лучше, пусть угадает свое мрачное будущее.
В о р о н ц о в а (тревожно). Почему мрачное? Вы что-то знаете?
Р а е в с к и й. Что тут гадать, графиня? Поэт, которого покинуло вдохновение. Ревнивый муж, жена которого вскружила головы всем гвардейским офицерам. Аристократ, любящий роскошь и просаживающий в карты состояния, имущество которого заложено и перезаложено. Чиновник, за каждым словом которого охотится третье отделение. Неужели этого мало, чтобы предсказать крупные неприятности.
В о р о н ц о в а. Увы, вы не назвали главную причину его несчастий - это недоброжелатели и завистники, всегда окружающие великого человека. Зная его горячность и великодушие, ему нанесли подлый и низкий удар, который он не сможет ни забыть, ни простить...
Р а е в с к и й. Что вы имеете в виду?
В о р о н ц о в а.  Третьего дня Надин Вяземская показала мне анонимное письмо, которое они получили по почте.
Р а е в с к и й. Что за письмо, любопытно.
Воронцова молчит.
Так что же там написано?
В о р о н ц о в а. Мне кажется, вы знаете.
Р а е в с к и й (вскакивает). Простите, сударыня, но даже вам...
В о р о н ц о в а. Тише, тише, Александр, тише, если вы дорожите добрым именем, хотя бы вполовину того, как дорожу им я.  Тише. Я никого не могу обвинять, но предполагать имею право.. Я подозревала это с той минуты, как увидела письмо, а сейчас почти уверена.
Когда-то вы чуть не погубили меня. Теперь губите его. (С вызовом)  Вы правильно сказали о его бедах, но он все равно неизмеримо выше своих завистников, отмеченных и улыбкой фортуны, и богиней победы. И...
Р а е в с к и й. Я прошу прощенья, графиня, но вынужден откланяться, не дослушав вашего блестящего силлогизма. Завтра рано утром я уезжаю в Крым, мне пора.
Что-то еще хочет сказать, но...
(грустно и печально). Прощайте навсегда
Уходит.
В о р о н ц о в а. Бегите, Александр Николаевич, бегите. Сможете ли вы убежать так далеко, чтобы вас не настигла божья кара?
Снова подходит к балкону и долго смотрит вниз. Вытирает глаза.    




Картина седьмая

Входит Соломатин. Мышкин встает, здороваются. Соломатин ведет себя как обычно, но Надя понимает, что он очень напряжен. Он смотрит на Надю, и она догадывается, что он все слышал. Мышкин не понимает ничего и ждет разговора.
С о л о м а т и н. Здравствуйте, здравствуйте... Садитесь, Дмитрий Сергеевич... Вы знаете, я принял решение закончить этот “курс”. Считаю, что вы поработали очень интересно.
М ы ш к и н (не чувствует иронии) Ну, раз вы так неожиданно закрываете наши университеты, значит, все не так уж и хорошо. Вот и Надежда Владимировна пришла к выводу, что нам пора заканчивать.
С о л о м а т и н. Ну почему же так официально, вы ведь вообще называете ее “Надюша”...
М ы ш к и н (начинает понимать, что здесь что-то не так). Д-да, но это, по-моему, совершенно естественно. Во-первых, я вдвое старше Нади, во-вторых, я учитель, а она ученица... Я всех своих студентов называю по именам... Но я чувствую, Юрий Петрович, вы чего-то не договариваете. У меня такое ощущение, что вы чем-то недовольны.
С о л о м а т и н. Откровенно говоря, мне все равно, как вы проводите занятия... (смотрит на Надю) Мне не все равно другое. Впрочем, не будем отвлекаться. Я вам должен за апрель еще тысячу двести долларов. Мой помощник передаст вам их, а за сим разрешите откланяться.
М ы ш к и н. Ну что ж... (Молчит) Извините, Юрий Петрович, Надя, если что-то было не так. Я это чувствую, но, к сожалению, не могу понять в чем дело...
Н а д я. А что тут понимать, наивный вы человек. Он подслушивал наши беседы.
М ы ш к и н (не понимает) Подслушивал?..
С о л о м а т и н. Скажем по-другому. Я обязан знать все, что происходит вокруг меня. И в своем офисе я имею возможность знать все, что происходит в моем доме да и в других местах.
М ы ш к и н. Но ведь это же...
С о л о м а т и н. Что?
М ы ш к и н. Но это...
С о л о м а т и н. Неприлично, хотите вы сказать?
М ы ш к и н. Больше того — непорядочно.
С о л о м а т и н. Вы действительно очень наивный человек. Впрочем, это понятно, вы стоите три тысячи долларов в месяц. Я стою во много десятков или сотен раз дороже. Не потому, что я умнее или лучше вас (смотрит на Надю), а просто потому, что дороже. А это значит, что честные и проверенные люди крадут мои капиталы, мои  близкие друзья замышляют убийство, подчиненные ищут слабину в организации, чтобы скачать деньги, а компаньоны мечтают вытеснить меня из дела, чтобы увеличить свою долю... Вам за три этого не понять даже с десятипроцентной надбавкой...
М ы ш к и н. Но вы сами выбрали такую жизнь.
С о л о м а т и н. Да, я из тех, кто выбирает (снова смотрит на Надю, горько) А вы, видимо из тех, кого выбирают.
Молчание
М ы ш к и н. Ну, что ж, в таком случае я, естественно, вынужден отказаться от этих денег и удалиться (собирается уходить).
С о л о м а т и н. Я вижу, что вы не видите своей вины в том, что моя супруга вам здесь в любви объяснялась?
М ы ш к и н (достаточно едко). Видимо, связь у вас работает не очень хорошо. Во-первых, никто здесь никому в любви не объяснялся, а то, что у нас с Надеждой Владимировной за почти семь месяцев занятий возникла взаимная симпатия, повторяю — взаимная, то это вполне естественно, и, по-моему, здесь ничего плохого и оскорбительного для вас нет. Впрочем, можете интерпретировать как хотите...
С о л о м а т и н (тяжело) Да уж, как хочу... (берет трубку) Леня, проводи...
Мышкин останавливается у двери хочет что-то сказать Надежде, но понимает, что все может быть сейчас истолковано против нее и уходит.
Соломатин все это время смотрит на Надю.
За дверью вдруг слышится какая-то возня, глухой удар и сдавленный голос Мышкина “Что вы делаете!..” Надежда рванулась к двери, но Соломатин ее перехватывает и швыряет на диван.

С о л о м а т и н. Сиди, тварь... Ничего с ним не будет, так, мозги немного вправят... Значит, захотелось любви большой и чистой, муж уже не устраивает...
Н а д я (спокойно). Я уйду.
С о л о м а т и н (взрывается). Ты будешь делать то, что я скажу, тварь. Уходить, приходить, готовить мне обед, мыть ноги... Я слишком много на тебя потратил...
Надя продолжает спокойно сидеть. Соломатин тоже как будто успокаивается и пытается говорить спокойно.
Соломатин. Ну почему ты мне не сказала, что все прошло. Почему не сказала? (снова взрывается) Почему...
Входит телохранитель Леня. Соломатин берет себя в руки.
Соломатин. Ушел?
Л е н я (скалится). Уполз...
Соломатин подходит к нему, несколько секунд смотрит ему в лицо и вдруг бьет наотмашь и продолжает бить, говоря.
С о л о м а т и н. Я тебе сколько раз говорил, без стука не входить? я тебя сколько учил, а? Я тебе сколько раз говорил не скалиться без причины, а? Я тебе сколько раз, скотина, говорил ? (понятно, что это разрядка)
Леня пытается закрыться и, наконец, бежать.
С о л о м а т и н (тяжело дыша). Стой. Иди сюда. (Тот подходит. Соломатин обыскивает его и достает из бокового кармана деньги. Молчит. Тот стоит ни жив, ни мертв.)
Соломатин (устало). Позвони Никольскому... Нет, передай эти деньги Никольскому, пусть он их доставит... по назначению. Не заставляй меня проверять...
Леня убегает. Видно, что Соломатин устал и опустошен. Он садится в кресло и обхватывает голову руками. Долгое молчание. Потом он выходит на кухню, слышно как там льется вода. Возвращается.
Соломатин. (Спокойно и четко) Мне нужно ехать на работу. Буду часов в одиннадцать. Ужин не готовь, я из твоих рук ничего есть не буду...Буду думать... И не вздумай бежать, я оставляю Агапова здесь... Буду думать... (Минуту ждет, надеясь, что, может быть, она что-то скажет, но на все так же неподвижно сидит и молчит. Он уходит)
Надя сидит за столом, уставившись в одну точку. Входит Леня, оглядывается по сторонам и садится рядом с Надей на диван. Она его не замечает, погруженная в свои мысли. Он ласково берет ее за руку.
Н а д я (словно очнувшись) Что?
Л е н я. Не отчаивайтесь, Наденька, все будет о кей.
Н а д я. Ах, ты гадина...
Пытается дать ему пощечину, но он явно сильнее. Вырывается и уходит на кухню. Хлопает дверь. Леня поудобнее садится на диване и набирает номер телефона.
Л е н я. Христофорыч, это я. Да. Шеф, уехал, а бабенка здесь в расстройстве... Думаешь, сейчас? Смотри... Ну, приезжай, только держи его под контролем... Нет, еще не доехал... О кей!
Держит себя по-хозяйски, закуривает сигару. Потом поднимается и приоткрывает дверь на кухню. Оттуда слышится Надин голос. Она читает Библию.
Г о л о с   Н  а д и. Откуда у вас вражды и распри? Не отсюда ли, от вожделений ваших, воюющих в членах ваших? Желаете - и не имеете; убиваете и завидуете - и не можете достигнуть; препираетесь и враждуете - и не имеете, потому что не просите. Просите, и не получаете, потому что просите не на добро, а чтоб употребить для ваших вожделений. ... Очистите руки, грешники, исправьте сердца, двоедушные. Сокрушайтесь, плачьте и рыдайте; смех ваш да обратится в плачь, и радость - в печаль...
Бьют часы.
Конец