Последняя женщина. Никто и никогда...

         Она  осталась  в  тот день,  про  себя  решив, -  поживу   немного,  пока  не  подвернётся   случай  снять   недорогую   квартиру.    Судьба    сноова   посмеялась  над  Мариулой,  из  всех  видов   удовольствий  дав  ей,   на  этот  раз,  ощущение,  что  у  неё,  оказывается,  есть   душа,    которую   Ренат,  пытался    выразить   в   портретах,  которые  писал  с  неё.

  А  вскоре  она  просто  привыкла  к  нему,  и  почувствовала,  что   ей  действительно  с  ним   хорошо   и  спокойно,    будто    они  прожили  вместе  долгую  счастливую  жизнь.

 Он  любил  её,   трепетно  вкладывая    в  свои  ласки  так  много   нежности,  что  Мариула,  которая  казалось,  изведала  всё,  что  может  дать  мужчина  женщине, и  в  самом  деле   теперь   получала    удовольствие    в  его  объятиях.

 Наступал  новый  вечер,  загорались  свечи   у    изголовья   их  постели,  и   начиналось  новое  представление,  пронизанное  музыкой   любви.

       После  того  дня,  когда  началась  новая  полоса  в  их  жизни,  у  них  появилась  потребность,  рассказывать  друг  другу,  совершенно  откровенно   о  том,  что  было  у  них  в   прошлом.

 Это  были    незначительные    на  первый  взгляд  события,   воскрешавшие  в  памяти  давно  ушедшее.  Ренат  рассказывал   о  своём    детстве,  которое  выпало  на   послевоенные  годы,    как   его    однажды,  чуть  было  не   выгнали   из    школы  за  то,  что   нарисовал  карикатуру   на  учителя,  который   носил   усы  как   у  Сталина,   оттого   и  рисунок,  скорее   напоминал   портрет   вождя.

  Рассказал   и  о  том,  как   первый  раз  влюбился   в   девочку  из  другого  отряда   в  пионерском  лагере,  как  каждое  утро,  пока  она  спала,  тихо,  перелезал    через   открытое  окно  и   клал  ей  на  подушку  цветы.

  Мариула  тоже   делилась   воспоминаниями   и  о  первом   поцелуе   в  школе,   о  том,   как  все  мальчишки  на   улице   боялись  с  ней  связываться,  зная  её  характер.

  Говорила,   что  в  детстве  была  ужасно   толстой,  и  про  свою  бабушку  рассказывала,   которая  в  молодости  считалась   в  селе   первой  красавицей.

  Иногда,  в  воспоминаниях  Мариулы   проскальзывало,  что-нибудь,  связанное   с  её   любовными  увлечениями.  Но,  видя  как  при  этом,  неловко  начинал  себя  чувствовать  Ренат,  она   сокращала  до   возможного   минимума   количество  мужчин,   которых  ей  удалось  познать,   опуская   при  этом некоторые   пикантные   подробности.

Когда  у   Мариулы,  в  минуты   откровенности,   всё  же прорывался  какой-нибудь    штрих,   имеющий  сексуальный  оттенок,  воображение   Рената   дорисовывало  к  нему   остальные  штрихи,   и  он  видел   картину  во  всех  подробностях.

  -  Мы  летом,  когда  особенно   было    жарко,  часто    надевали  халат  на  голое  тело, -  рассказывала    она    один  случай   из   своей   жизни, -  и  вот,  представляешь,  после    одной  операции,   у  меня    так  закружилась  голова,  что  я   чуть   не   потеряла  сознание.  А  у  нас  в  это   время  один  врач  новый   как  раз  появился,  так   он  меня  взял  на  руки  и  понёс   в   свой   кабинет,  уложил  на  кушетку  и  стал  обмахивать  журналом,  что  бы  я  пришла  в  себя.  Ты,  знаешь,    над  ним  потом    все   наши   медсёстры    смеялись,  что  он  не  воспользовался   ситуацией.  Он  потом,  долго,  когда  меня  встречал  в  коридоре,  краснел  до  кончиков  волос.
 
Рассказывая   это,    она   смеялась    и,   конечно,   не  добавила  к  сказанному,  что  тот   же   врач,  несмотря  на  свою  стеснительную    робость,  при  следующем  дежурстве,  на  той  же  самой  кушетке   не  упустил   возможности    ближе   с  ней  познакомиться.

  Как-то,   казалось,   без  всякого,  повода,    она    сказала   Ренату: -  Ты  никогда  меня  не  ревнуй,   никогда    и    ни  к  кому,  знай,  что  люблю   я  только  тебя.    И,  ещё  знай,    если  когда-нибудь,  что-то    произойдёт.  Ну,  ты  понимаешь,  о  чём  я  хочу  сказать,  так  вот,  тогда  я   сама  уйду   от  тебя,  в  тот  же  день,  но   обманывать   тебя    я   не  буду.

 -  Хорошо   же   ты  меня  успокоила, -  сказал  Ренат,    он   аккуратно  вытер  кисть,  поставил  её  в  стакан.  -  И  что   теперь,   прикажешь  мне  делать?  Ждать,  когда  наступит  этот  день.
 
 -  Да,  ждать, -  смеясь  и  кружась  по  комнате,  весело  произнесла  Мариула,  она  сделала  ещё  один  пируэт    и,  приблизившись,   обхватила    Рената    за  шею.
 -  Да,  ждать,   ждать  и    снова   ждать.   Всю  жизнь  ждать   и  не  дождаться.  Ты  слышишь,   никогда   и   никого   кроме  тебя   у  меня   не  будет.

 Она  взяла    ту   же  самую  кисть,  которую   он  только  что  держал   в  руке,    и    вывела   на  холсте:  -  « Никто  и    никогда, »  -   этой  же   кистью,  коснулась   кончика  носа   художника:  -  Понимаешь,  никогда  и  никого  кроме  тебя.
   
-  Ну,  вот,   пожалуйста,   теперь   ты   не   только     картину,     но   и    меня    раскрасила    до  неузнаваемости.    Он   попытался   убрать   след    от   краски,  но  только   сильнее   размазал   её   по  лицу.   Какое-то  время   ещё,    он   так   и    продолжал    стоять      перед    своим  полотном,    с  окрашенным   в  красный  цвет    кончиком  носа.

 Эта   картина  так  и   осталась  лежать    в  его  мастерской    всегда   в  стороне   от   других  полотен.   Казалось,  обычный  пейзаж,   тёмный  контур   дальних  гор  у  горизонта,   вечернее  небо   с  отблесками  закатных  лучей   и  -   одинокое   дерево.    И  было  во  всём  этом,   что-то,  что    навевало    неясную    грусть.

 В   тот  день,  Ренат  признался,  что  вначале   он    писал   совсем  другую   картину. -  Там  был  набросок  с  натуры,  -  вспоминал  он,  -  который,   я  сделал  во  время   летних  каникул,    выезжая    со  студентами  на  практику.

 Уже  потом,  дома,   дорабатывая     пейзаж,   вдруг    почувствовал,  что  нужно  изобразить  всё,    не  так  как   ты  видишь,  а  как   чувствуешь.  Не  знаю,  что  на  меня  тогда  нашло.    Так  и получилась  эта  картина.   Он  обнял   Мариулу  и,  прижимая  её  к  себе,  добавил:  -  а  последний  штрих   и,  именно  на  этой  картине, - вывела   ты.