Коси коса, пока..

      
"...Когда мы осмыслим свою роль на Земле, пусть самую скромную и незаметную, тогда лишь мы будем счастливы. Тогда лишь, мы сможем жить и умирать спокойно, ибо то, что даёт смысл жизни, даёт смысл и смерти..."
Антуан де-Сент-Экзюпери.
---



- А где ещё одна зубная щётка? - раздался недоумевающий голосок Малого, внимательно отыскивающего её в своей ладони.
 Мы с Большим остановились, привычно догадываясь, и глубоко вздохнули. Плечи истаяли на ослепительном солнце, горячий песок пропёк босые ноги, озёрная прохлада  совсем рядом, а тут...
- Так-так, проговорил Большой, одиннадцати уже лет, - Тебе потерять щётки доверили, или донести их? И чью, интересно, уронил?
Восьмилетний белобрысик глянул в мою сторону.
- Ну, Санька... -  насбориваю брови.
Путь обратно. По сторонам ещё не потревоженные покосы. Тимофеевка дружной стеной, кустистый клевер - тёмным подлеском. Вокруг широкого травяного склона тенистые пихтовые оторочки. Распахнутая и засеянная грудь сопки, подставлена небу.
А вот и наш, самый дальний, початый. И наша "Нива", и прямо под дверкой зубная щётка.
А вот - начавшись от тлеющего костерка, от одной соломинки к другой - чернеющей тропочкой подбираются огоньки к машине. Ухватив целый пучок под её днищем, огоньки обернулись пламенем. Успеваем захлопать.
Осознав чудесную своевременность вынужденного возвращения, пристально вглядываемся в смущинки над Маловским носом. Он обороняется - "А чо я то?"
Большой торжественно пожимает ему  пятерню. Я уважительно приглаживаю ёжик маковки. Малый ухватывает мою руку, и, осознав свою неожиданную значимость, уже не отпускает.
Так и дефилируем вновь к далёкому озеру. Герой со щётками впереди, мы двое следом, словно пиджак за сияющей медалькой.
Забрасываем его в воду первым.
---

Начальник автоколонны, возгласив - "Коровы, святое дело",  завизировал просьбу. Директор автобазы Дульнев Николай Владимирович, скорый в помощи, предупредил - "Исключительно ради заготовки сена, но с отпускными придётся обождать". Я облегчённо соглашаюсь, он улыбается потаённо.
Посчастливилось.

Мальчишки до ночи оживлённо перетирают планы, готовят продукты.  А я гружу мотоблок "Каскад" и сенокосилку, купленную по случаю. Эх, думаю, в этот раз сэкономлю время с треском.
Но первая же попытка - скручиваются ремни. Вторая - стригущий блок при кренах втыкается в почву. Затем потребовалось  скорость хода снизить, а частоту резки добавить, но такой опции конструктивно не предусмотрено. Итог - трава  сминается.
Не придумай деды косу, по сию пору молока не видели бы. Мех-ахинею увозим.  Спешка откладывается.

Да и лучше с косой, чем в бензиновой гари.  Косовище деревянное, тёплое, врастает в руки чутким продолжением, лезвие – молнией. Зримо - наслаждение.
Пробую.
Первый срез - чуть подправить ручку.
Второй - чистануть лезвие и оглядеться предвкушая.
И вот - вжжжик, вжжжик, вжжжик - удаляясь... второй прокосик, третий, от машины радиальными кругами... поздно уже, но  нет сил остановиться...  за косу удержаться бы,  поспевать перешагивать.
- Парни, костёр на вашей совести, луна уже всходит, а вы всё носитесь.
Оформляется пространство вокруг бивуака душистым травяным побоищем... хозяйским вмешательством в природное своеволие.
Нетерпение.

Вечереет. Деревья предночно шумят, филин из зарослей ухает, пичужка с вершинок хулигански освистывает. Тоска проведывает - как там дома?
Страхов маленечко, всё-таки посреди тайги  горрной, чёррной. Ночь за спинами. Небо распахивается и делается бездонным - мы вокруг костра и звёзды над головами. Холод бездны достигает, притрагивается.
Таёжные запахи. Очарование огня. Чай закипает.
Наполненные дымом, укладываемся в остывшей машине.  Ветками хрустит кто-то рядом - ну по любому, медведи. Зарываемся в спальники... писк, возня... стёкла запотевают... тишина.
Проспали чуток - обед скоро. Чай, поход к озеру с потерей зубной щётки. Жара - купание, суп с угольками.
Рядом совсем, через дорогу, песчаную, ведущую в тайгу и исчезающую через километр буйных калиновых зарослей, волк переходит из лога в лог, опустив хвост, насторожив голову, робокопом угловатым. Понимает прекрасно, что виден - нахальный такой.
Не отступим.

Общаясь в холодке с косой, оглядываюсь - в машине возня, сиденье то подкидывается, то обрушивается. Иду разбираться - сломали защёлку для ремня. На вопрос - "Кто сломал?" - молчание.
- Малый, ты ведь сиденьем играл? - "Не я".
- Большой, ты за старшего. - "Не видел".
- Тогда выходи, и пока не узнаю, кто сломал, не моги в машину.
Кладу валок за валком, поглядывая. Сердце сжимается, стоит, отмахивается от комаров - не выдаст. Малый по сидению болтается - не сознается. Проглядывает в обоих тектоническое  - будущее благородство и норов капризный. Прижимаю Большого к себе - горжусь, ласковым поджопником загоняю в тёплую сушь.
Что вообще скрыто в упорном запирании перед, даже близким? Боятся? Отстаивают свою свободу, своё самолюбие, люби, дескать, меня с моими недостатками вместе? Мои недостатки - тоже я?
Ну, кто бы спорил?

Симпатичны. Звучит  при взгляде на них меланхоличная, в сопровождении пастушьей дудочки, песенка "Демон" группы "Белая гвардия". Матерински жалеющая, понимающая.
"Голос царственный зовет,
В море волны бесятся.
Легче пёpышка плывет
паpyс в свете месяца". 
Куда-то занесёт их ветер, чем-то поманит? Как согласует разнонаправленные курсы? Недостатки бы вот выправляли. Не заставляю работать... пусть догадываются, сами научатся. Свободны.

Наутро блуждающий джип.
- Без помощников?
- Целых два.
Поглядел через стекло на раскинутые во сне руки... на веснушки, чубчики... улыбнулся - "Долго мучиться".
- Не торопимся.
Днём купание, чай, работа. Мальчишки ворошат валки, собирают граблями. Стаскиваем  и намётываем копны, раздаём сено вширь, наращиваем в вышину насколько возможно, прочёсываем получившиеся башни вилами, закрываем самые верхушки обрывками шахтёрского "рукава", чёрные эти клеёнчатые накидки прижимаем жердинами, сцепленными поверху друг с другом посредством оставленных сучьев.  Вдруг дождь с ветром.
Копёшка, ещё копёшка.

Коса выныривает хищным остриём из стены травостоя, с каждым взмахом, исподтишка поблёскивая, ребятня вокруг носится.
- Вы сзади возле меня не пробегайте, вдруг попадётесь... Вжик, вжик... промелькнули босые пятки.
- Малый, ведь я вот только что...
Он и сам удивлён.  Ох уж эта мощь особого предназначения, исподтишка подталкивающая к запретному.
- Не подходить к прокосу ближе десяти шагов!
Ну и не подходят, непрестанно зовут купаться, требуют внимания, заскучали по друзьям... запросились домой. Отвожу это хлопотливое хозяйство, им-то везде интересно.

А вот я - грех, признаться, но рад - люблю потрудиться один, серьёзно.
---


Подымаясь с озера, наталкиваюсь, как выяснилось – на соседа по счастью. Приехав определиться со спелостью травы, смотрит на мой покос сквозь кусты.
- Чего там такого интересного?
- Какой-то «дурачок» косит вручную.
- Это я тот дурак и есть.
- А чего не договоришься с тракторишкой, денег жалко?
- Нравится процесс.
Кивает "понимающе" - как бы верит.

Сочувствую, процесс действительно прекрасен...
- "В поте лица станешь добывать хлеб свой". Воспринято по-людски, как наказание... а ведь это достойный рецепт благородной жизни – Божие предписание.
 
Захватываю не широко, пяткой косы отметаю срезанный рядок травы... следующий, следующий - словно книгу перелистываю. Укладываются веера один на один, валок протягивается в неразрывный сноп, заплетается косицей, встопорщивается за взмахами, остаётся волной за корабликом. Маленький прокос не утомляет. Косьба без жадности подобна дыханию.

Трудовое раздолище.
Гектар слегка начатого, густого травостоя и я, в волнующихся объятиях.
Взад и вперёд, переступая размерено - неостановимое движение. Трава мягко ловит за ноги, волнисто кланяется, податливо стелется.
Взмахи сочные желанно принимаются. Сыплет трава спелым семенем. Остаются  простриженные полосы. Почва прибрана, оплодотворена - подготовлена к весне будущей. Стена травы ждёт очереди.
Вживляюсь в живое... Утром в росу. Днём - в ворошение, в смётывание. В предзакатную косьбу до бархатной ночи. Мимолетящий сон кратким ресничным взмахом, и вновь, вновь в росы.
Иногда лишь, в момент сладкого прохрустывания костей и мышц, взгляд вокруг, в панораму до горизонтов. Звенящая тишина, вечная красота.
Боже...


Труд по собственному выбору - наслаждение. Для ума и для мышц - трудовая "отдушина".
Вкус жизни в чистом своём истоке, познается, словно вино и любовь к женщине - лично. Взросление - только очно. Труд, это всё и есть.
Согласится ли кто нанять  работника подымать за себя гири, растягивать эспандеры в тренажёрном зале? Ну, разве лишь парализованный, чтобы компенсировать немощь сопереживанием.
Если желание отдыхать пересилит тягу к труду, активизируется бацилла смерти. И начнёт действовать.
Цивилизация, всеми её дымными шлейфами, продукт расширения лени. Посыл наёмников вместо личного участия - безконечный круг войн. Отсутствие реальных хлеборобов - химическая пища за столом. А истощение планетных ресурсов, вместо воспроизводства возобновляемых. А пьянство и наркомания - бездельное постижение счастья.
Лень для человечества – проказа, болезнь.

Труд же – здоровье и даже нечто большее.
Покос - мистичное действие.
Иллюстрацией - рассказ "Коса" Рэя Брэдбери и прекрасный фильм Александра Хвана на его тему - "Доминус".
"Мой хозяин - хозяин мира". Вот что прочитал на лезвии косы безработный, ошарашено получивший в дар дом, неохватное поле, коряво-прочную косу и "обязанности, ей определяемые".
Странное поле, на котором сразу после срезания, пшеница перегнивает и уже, чуть поодаль, почва зеленеет новыми росточками. На котором нет урожая, есть уборка поспевшего.
Хозяин косы - собиратель жизни, перетомившейся под солнцем. Шагающий через поле рок, фатум, исполнитель скорбно - торжественной обязанности.
Взмах – и блаженно уснули уставшие... взмах - и наполнились стонами больницы... взмах - ковром легли бомбы, накрыв города взрывами.

Посев торопится к жатве, и при скашивании оборачивается посевом.
Днями напролёт подгонял он это вращение. Срезав колос матери... колос жены и детей... и наконец, свой. Написав завещание следующему, стосковавшемуся по работе - "Прими дом, это поле, косу и обязанности, ей определяемые. Трудись свободно... и помни - я только передаю".
---

Уставляется поле неспешно копёшками. Стена травы отступает вниз.
Синее небо - рекой, белоснежные облачка - течением. Сутки размеренно вращаются - ночь за днём, за ночью - день. Стригу и подрезаю, сушу и складываю. Как вольно...

Грузовик неслышно разворачивается поверху, сдаёт к копне кузовом, три мужика из кабины, выходят, осматриваются, перекуривают.
На то и ружьё под приметным кустиком. Подымаюсь к ним - приклад над плечом, ствол понизу взблёскивает.
- Здорово мужики, какие дела?
Вздрогнули, оглядели. Поступь хозяйская, без  толерантности и плюрализма, мышцы вспухли от тысяч движений, тело, словно от печи.
- Да мы это, мы хотели узнать - чей вооон тот покос?
- Не ведаю, друзья. Хозяин появится, у него спросите.
- Поняли, поняли...
Пылит автомобиль вниз между травяных стен. Уплывает вослед яд окурков. Вновь звонкая, чистая тишина. Белоснежные облачка и вечернее солнце.
- Никому не позволю работать в моём поле.

Но у летучего "гнусного" народца расписание. Поутру и на ночь комарики да мошкара, с их вечным нытьём. На солнцепёке пауты жадные. Садится на тело жёстко, укрепляется цепко, сначала перебирая лапками - ещё можно не отвлекаться... раз - два - три... замер, сейчас жиганёт... бью на опережение. Кружит до земли ошеломлённым парашютиком:  - "О, люди, он меня обижает!"
-  Ты, болезный, как думал. Ведь я же тебя не кусаю.

Кто-то и на меня ворчит. Прямо над головой закипает тёмными, вольными акварельными мазками взвар будущей тучи, фиолетовые ручьи и реки пока ещё удерживаются в небе жаркими воздушными потоками.  Высматривают, где там сушится беззащитное сено. А оно и сушится, и беззащитно.
- Боже, не дай промочить...
- Ладно, уж  так и быть, - отвечает туча назидательным рокотом.
Поплыла, дождём беременная, над каменноугольным разрезом, что кровоточит рядом... над развёрстыми шрамами гор гранитных, над жёлтыми шлейфами взрывов, за инверсионными траекториями пыли вослед турбинному свисту БЕЛАЗов. Вот их ополоснуть - будут рады.

Жизнюшка не проста...
Таёжный лог перекрыт каменной плотиной, с нижней стороны насыпи, дотягиваются до гребня деревья вершинами. С верхней стороны - глубина пруда-озера предполагается - ого-го.
По-над жутко-подозреваемой бездной - яркое, солнечное, переливчатое водное зеркало в окаёмке лесных берегов - нисходящей экспрессией бывшего лога. Поверхность вод - красочные отражения мира лесного... и выше, дальше - мира небесного. Вокал пичужек - фоном.
Вблизи - моё сдерживаемое ликование, вдохи-выдохи из груди, сжатой восторгом погружения.

На раскалённом поле, зовёт, томится нетерпеливо коса.  Ждут обязанности, ей определяемые.
Не скашивать бы траву, пусть себе топорщится, колосками солнышку радуется. Волнуется морем... до самой осени.

Как ты его, приближая, не отталкивай, но приходит и он - срез последний. Завершающий. Делянка - стернёй ровной. Глядят копны с уклона сопки в даль широкую, словно статуи с острова Пасхи в дымку океанскую. В будущее...
Был вечер, и было утро.
---

Директор визирует длинномер.
- Даю до пяти часов, с водителем договоришься. Задержится - пару возов успеешь сделать. Так тебе дешевле.
- Спасибо, Николай Владимирович.
Хороший человек, царствие ему небесное. Пару помощников из родни, тройку вил подлиней, круг верёвки, попрочней. Начинается гонка за временем.

Водитель, мужик Алтайский, лицо румяной булкой, улыбаясь, оглядывает покос, - Эх, сам так рос!
- Вручную косил?
- Бывало, но забыл как это и делается. Нынче косилки да сено тюками. Цивилизация.

Угробили Алтайцы Кузбасское личное животноводство. Забибикали машины у ворот приветливо, - "Хозяин, покупай сено, не дорого". - "А ведь и вправду", - радуются старики удаче. "Внуков не напросишься, силы кончаются. Разгружай".
На следующий год цена с добавкой, затем побольше... И вот - купить сено корове на зиму, дороже, чем приобрести ещё одну.
Ну, отрегулируй претык законами рынка, заготовитель. Вот тут-то препятствие махонькое, но тектоническое, чисто русское - цены не отступают. Закавыка, подобная детскому запиранию.
Встрепенулись, вскинулись деды - поздно. Покосы деревцами поросли. Сил ещё убавилось, у детей лени прибыло. Эххха - вилы в опустевшую стайку. Последних бурёнок на мясо.  Обез-коровилась деревня.
Ушёл целый пласт коллективного сознания, притушилась свеча деревенского, семейного образа жизни. Использования "скотины", но и жизни совместной с животными, любви к кудахтающим, лающим, мычащим братья меньшим, ухода за ними.
Разведённый «Весёлый молочник» вытеснил настоящего. Труд заместился работой. Красота ушла.
Схапнули напёрсточники её... такие же, так же зазывают Российского "лоха" в ВТО.

Блажен, кто сам с усами.
У ворот развалы сенные, салатными горами, за ними едва видна крыша. Коровы с пастбища, хватанув по пучку, улыбаются, на меня влажно поглядывают, расцеловать готовы - "Повезло нам с хозяином". Нет искреннее благодарности.
Через зиму, их трудами, вместо сена, в придачу к молоку - навоз... плодородная субстанция. Прах, на котором вырастут новые жизни.

Рано-рано, споро пошло оно в глубину огорода. На постоянное место. Навильник за навильником. Ребятня проснулась - помощники. Движется сенной гриб, у самой земли под ним семенят ноги. Подходят и взрослые. К вечеру стог перерастает  второй этаж. Сено - вверх по лестнице. Стожары, соль, утаптывание. Укрыть хорошенько, подумать о вентиляции. Покрытие оттянуть по краям кирпичами на подвязках, чтобы не оголило стог ветром, и не пролило дождями.
Ладонью приложиться…

Завершён обряд ритуальный. Огляделся растерянно... всё?
Оборвалось целенаправленное устремление? На мгновение завис, словно бы.
Тяжкая ноша - безделье.  Дети взрываются непослушанием, не выбегавшись, безработный идёт на преступление, не имея рукам приложения. Учёный потворствует убийствам, не находя возможностей для сотрудничества с жизнью. И солнце, не обнаружив лучам целей, выключилось бы.

Крестьянину нет остановки, но... Звучит и ему с небес фанфарным кликом, отзывается в душе щипком струнным, осеннее пророчество, думка терпко-полынная:
- Вырастут мальчишки, упорхнут в собственные заботы.  Улетит в невозвратное прошлое пора сегодняшняя, этот, и мой шанс прочувствовать отцовство, побыть сильным.
Одинокими станут мелющие... помутнеют колодцы... Улыбнутся с погостов знакомые... печали отплачутся росами. Ослабну, и не стану хозяином даже себе.
- Прыткое моё детство, где ты, где?
И расслышится где-то понизу, между землёю и мной, ответ ласковым шёпотом... нежным шелестом.
- Вжик - отметутся ряды дальние, приоткрывая солнце.
- Вжжик - повалятся ближние, обнажая перспективы.
- Вжжжик - вздрогнут рядом стоящие.

Тучи на горизонтах башнями вытянутся...
---


Гулкое молчание... далёкая пульсация...
Одно-образ-ная работа - неспешный путь к цели. Под бездумно-привычные физические движения бредёт мысль, вызревают образы.
Не видны за колосьями окраины поля, но они достигаются. Дальний путь превалирует над шагами, но возможен лишь благодаря ним. Не отступают рассуждения:
 
- Каждая... В каждой травиночке - жизнь. Заявка на существование. Формула действий и алгоритм роста - проект любой, принципиально взятой стратегии.
И что же - подрезая траву, я устраняю эти и будущие организмы? И даже насыщаю мир рождённым мной горем?

"... Наше поле издавна знакомо с августовской дрожью поутру. Перевязана в снопы солома, каждый сноп лежит, как желтый труп. На телегах, как на катафалках, их везут в могильный склеп - овин. Словно дьякон, на кобылу гаркнув, чтит возница похоронный чин.
А потом их бережно, без злости, головами стелют по земле и цепами маленькие кости выбивают из худых телес. Никому и в голову не встанет, что солома - это тоже плоть!.. Людоедке-мельнице - зубами в рот суют те кости обмолоть.
И, из мелева заквашивая тесто, выпекают груды вкусных яств...
Вот тогда-то входит яд белесый в жбан желудка яйца злобы класть.
Все побои ржи в припек окрасив,
Грубость жнущих сжав в духмяный сок,
Он вкушающим соломенное мясо отравляет жернова кишок.
И свистят по всей стране, как осень, шарлатан, убийца и злодей...
Оттого что режет серп колосья, как под горло режут лебедей". (С. Есенин)

И чувствую я себя преступником.
Да ведь сказано им же, позже - "В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей"...
Последняя мысль - знание. Действительно так, всё в жизни увязано и нет в ней лишнего. Косить траву метафизически ответственно. Неотступно ищу объяснения внешнему, оправдания внутреннего.

Выстраивается.
Древнеиндийская картина мироустройства - День и Ночь Брахмы.
Идея, опьянев иллюзией, развернулась материальной вселенной. Материя же, опровергая иллюзию опытом, постепенно трезвеет обратно в идею. Возвращается сыном блудным.
Вопрос и ответ - небесные печали. Своеобразный вздох и томление длительностью в десятки миллионов лет.  Вечное дыхание...

День за ночью, ночь за днём нанизывает впечатления идея, стремясь к морю - царству материи. Но парит поверхность моря на солнце, и возносится туманами мысль, и переносится облачно... тоскует из без-телесности формирующихся фантазий по тёплой, ждущей, живородящей земной поверхности... и, прильнув к ней дождями, стекает с гор в ложбины... встречаясь с препятствиями, бурлит, мчит, сливаясь в огромные текуче - шествующие речные поверхности.
И стремит идея, плотнеющие свои представления вновь к морю, чтобы вознестись опять вверх.

Гипотеза эта отражена в природе. Большой взрыв сгруппировался в планеты и остыл корой базальтов. Камни рассыпались в грунт, почва напитала растения, те перешли в животных, животные в человека, человек помучился и исчез из виду, сохранившись памятью, опытом – формами духовными.
 
В такой версии покос смотрится оптимистичнее - скосив травинку - живой проект долгосрочной реакции, закрыв нынешнюю его страницу, я открываю ему завтрашнюю - стадию животного организма, следующее качество на более высокой ступени.
Помогаю.

Продляю необходимое действие.
Забивая животных, выращенных своими руками, я отметил... Характеры их, мной заколотых, вернулись ко мне детьми, в  неосмысленных их поступках, прозрачно и узнаваемо... продолжились.
Взрослые любят детей, себя в них вспоминая, но ведь и дети любят животных, очевидно помня в них своё прошлое. И животные любят детей, предчувствуя будущее.
Детство и взрослость - качественные категории. Всё на Земле возрастает чередой качеств?
---

Мне такое абстрактно-восходящее течение нравится - включаюсь. И оно пленяет. Как оно выглядит изнутри?

Мёртвые и живые воды...

Река смерти - приток нарождающихся вытесняет живущих, дети жадно впитывают последние силы родителей...  взрослые сиротеют войнами от противников, выкапывают могилы, кладут в них сестёр и братьев. С первого вдоха атакуемы микробами и паразитами... осознав обречённость... Возникнув из нищеты, уходят в нищету... и возникают следующие.
"Поглощает людей сень смертная и - не может поглотить" (А. Горький)

"Сделай что нибудь на свете, видишь - люди живут и погибают" (А. Платонов).
И преобразуется юдоль смерти, оптимизмом, сердцами и мышцами, обращается течение скорбное в ток жизни. Одни, ликуют от ощущения света и себя в нём. Другие - самозабвенно одолевают громады волн, когда горизонт вздыбливается вертикалью и вместо гор возникают пропасти, а провалы обращаются вершинами... превозмогают силу тяжести и время - варят сталь, вспахивают просторы, пустыри застраивают... кормят, любят. Третьи - тихим фоном существуя, выпрашивают недоумённый вопрос - "Зачем же он жил?  -  Не жить он боялся" (А. Платонов).


"Жизнь - странная вещь. Много я думал, долго размышлял  о ней, но с  каждым    днём она мне кажется всё более непонятной.
Почему у нас такая жажда жизни? Ведь жизнь—это игра, из которой человек никогда не выходит победителем. Жить - значит тяжко трудиться и страдать, пока не подкрадётся к нам старость, и тогда мы опускаем руки на холодный пепел остывших костров. Жить трудно.
В муках рождается ребёнок, в муках старый человек испускает последний вздох, и все наши дни полны  печали и забот.
И всё же человек идёт в открытое объятие смерти неохотно, спотыкаясь, падая, оглядываясь назад, борясь до последнего. А ведь смерть добрая. Только жизнь причиняет страдания.
Но мы любим жизнь и ненавидим смерть.  Это очень странно" (Джек  Лондон)


Не хочу уподобиться философу, политику, диктатору, кружащему в мрачных  раздумьях, с неуступчивым, насупленным видом, представляя себе, как мнёт он глиной человечество, как осыпает его пинками... и только пинками, для его же блага... Лучше сам под косу лягу.
"Подстилаю соломки", договариваюсь... Граница между состояниями - смерть. Рождение – тоже граница. Две стороны одной двери. И никак не иначе.

Но что такое таинственное происходит, обнаруживается на её пороге, где созерцание не прервётся, хотя вздрогнут ресницы? В момент исхода из сегодняшнего моего состояния?
И не только. Ведь зародыш меня в материнской утробе повторял путь биологической жизни на Земле. А я, родившийся - во взрослении прошёл все последовательные смены формаций общества. И значит - смысл происходящего со всеми людьми, раскроется за последней страницей моей личной, жизненной новеллы. Под перелистывающей косой Хозяина.

Что же, что это было?

- Взмах... - сталкивались зло  и добро, трением породив страсти. Минус, помножившись на плюс, производил борьбу - минус.

- Взмах... - зло победившее сходилось с победившим злом - мир обугливался войной всех против всех, и человек рвался из пожарищ. Минус, помноженный на минус, отторжением вымаливал плюс.

- Взмах... - и каждый вырвавшийся, возлюбив ближнего, как спасшегося соратника, приумножился.
Плюс на плюс - плюсом и остался. Хотя нет – прихватил ещё чей-то минус, и горести его, разделив, из полымя вытащил. Погубив душу свою ради ближнего, спас и ближнего, и душу.
Всё чистое, искреннее – выстраданное,  покрыло светом забвения тьму предшествовавших несчастий.
---

Неохватная проделывается работа...
Каждую секунду на Земле рождается 4,1 человека и 1,8 человека умирает. Ежедневно в мире рождается 365 тыс. детей...
Живородящая нива.

Шумное училище.
В каждом ученике сила, толкающая на запретное, во всех упорство или благородство.  Обустраивается человечество оравой. Дотягиваясь до мечты, люди постигают и жертвуются, спорят, руками вдаль показывают, гонят других к идеалу... идеал этот, всяк по-своему представляя.
Перерастая из Шариковых в нечто высшее.  Творя порой страшные вещи.

"...Выпьем, добрая подружка бедной юности моей, выпьем с горя; где же кружка? Сердцу будет веселей. Спой мне песню, как синица тихо за морем жила; Спой мне песню, как девица за водой поутру шла"... Декламирует, живущая в шалашике на свалке, бомжиха заезжему любознательному корреспонденту... и срывается вдруг в хриплые рыдания. Не сегодняшнего хотела, для иного рождалась.
И ребёнок, биющий себя кулачком в грудку... и тиран - эпитафия народному трепету...
Суть человека - его намерения.

Мы взываем растеряно – «Кто бы ты ни был, но если ты есть и если существует что-нибудь разумнее того, что теперь совершается, то дозволь ему быть и здесь». (Ф. Достоевский)
Мы просим - "Слёзный тот день, в который восстанет из праха осуждённый, грешный человек. Так пощади его, милосердный Боже..."  ("Лакримоза" В.А. Моцарт)

Трудовое раздолище.
Дух витальный, совершенный, возникает над потугами, мечтами, молитвами множеств суммирующим накалом  статического электричества... озаряет, где хочет... током бьёт в кровь, в нервы и души, воспламеняя... подзатыльниками ободряя... вздыхая привычно и глубоко.
Теряя его, требуем:  - Есть, должен быть родной, кто любит не взирая ни на что.
Ухватим за руку и не отпустим.

Симпатичны... Бурлит человечество детством.
Удержаться бы в корабликах телесных, глазастыми созерцателями, мореходами взволнованными, сердцебиением содрогаемыми, окроплёнными брызгами и пеной... обречёнными, доверившимися... среди арифметически-водоворотной логики, в берегах - обрывистых или пологих.
Главное, о чём знать нужно, в чём стоит быть твёрдо уверенным, будучи несомым и качаемым во времени, в неторопливом его, но непреложном устремлении за ту черту, где земля переходит в небо - Нет у всех нас впереди ничего, что в итоге не прониклось бы радостной вестью о непрерывности деятельной жизни.

Всё вокруг - и сейчас блаженство. Это мы судим мир при-страстно, при-вратно.

- В покоснике сверхчеловек горбится, который от Ницше то принят, понят буквально. Здоровая мечта о вырывании совершенства из мук болезни, из плена тленного  обернулась национальной тиранией, да истерией Брейвиков, глядевших на идеал из эгоистического ослепления. Несовершенство покусилось на Божии полномочия.

- "Человек не есть "венец творения" - убеждён Вернадский; за сознанием и жизнью в нынешней форме неизбежно должны следовать "сверхсознание" и "сверхжизнь". (Пьер Тейяр де Шарден)

Имеем власть и убивать, и убиваться.
Выберем первое - и вот... Человек презирает человека, колос в поле спорит с колосом... огонёк от соломки переползает к соломинке и возгорается пламя, грозясь пожрать всех, всё.
Примем второе - и опять искушение - следовательно, внешнее обличие вечной нашей сущности, физическое тело её, наше, моё... лишь шелуха, сохраняющая духовную луковицу для созревания?
И тогда - не перелинять ли каждому, а то и дружным хором, до-временно?

Да неужто же повзрослеешь рывком? Наполнишься ли мудростью, выучив таблицу умножения? 
Зреют трудом, опытом и терпением.
---

Не вынянчили мы ещё себе будущего, не сделали должного.
Вот оно, дело общее...

В ледяных безднах космоса падает солнце, с вращающимися на орбитах булыжниками и айсбергами.
И только Земля порозовела восходами, смутилась приливами океанскими, затеплилась травами... разочаровалась  динозаврами.
Но воспряла человеком, матерински обнадёжилась взглядом его, поднятым в небо от пожирания. Хлопотливо заприбиралась семьями, заспорила народами и принялась мыслить человечеством. Маяться его подростковыми метаниями, в которых предположения - индивидуумы, убеждения - партии, армии - доводы.

Человечество, составляя десятые доли процента всей Земной биомассы, разумом охватило планету. Люди объяли Земной шар транспортом, телевидением, интернетом, связью невидимой  - неведомой, цефализировав всеатмосферный мозг. Напитав его суммированным знанием поколений, обратив блуждания в логику.

Очнулся в космосе живой, разумный младенец... Кипящая плазма - его сердце. Литосфера - костяк. Органический мир - кожа. Человечество - душа, мозг.
Плод всеобщий, дитя человеческое. Которое теперь чувствует, требует продолжения... опасается.

- Не прервёмся ли нелепым случаем?

- "По мере роста и усложнения в лоне биосферы и ноосферы умножаются внутренние угрозы. Нашествия микробов. Органические контрэволюции. Стерильность. Войны. Революции...

Мы хорошо знаем эти разнообразные возможности. Мы о них думали... Каждое из них совершенно правдоподобно. В каждый момент мы можем быть раздавлены огромным болидом. Это верно. Завтра Земля может задрожать и уйти из-под наших ног. И это верно. Каждая человеческая воля, взятая отдельно, может отказаться от задачи идти все дальше по пути единения. Я это также допускаю. И, однако, в той мере, в какой они включают в себя идею преждевременной катастрофы или упадка, я считаю возможным утверждать, опираясь на все то, чему нас учит прошлое эволюции, что нам нечего бояться ни одного из этих многочисленных бедствий. Как бы они ни были теоретически возможными, мы с полным основанием можем быть уверены, что они не случатся...
Однажды, и только однажды, в ходе своего существования как планеты, Земля могла покрыться оболочкой жизни. Подобно тому однажды, и только однажды, жизнь была в состоянии подняться на ступень мышления.
Один сезон для мысли, как один сезон для жизни. Не забудем, что вершину древа с этого момента составляет человек. В нем как таковом, исключая все остальное, отныне сосредоточены надежды на будущность ноогенеза, то есть биогенеза, то есть, в конечном счете, космогенеза. Каким же образом тогда он может исчезнуть до времени, остановиться в своем развитии или прийти в упадок, если только одновременно с ним, а это мы признали абсурдным, не потерпит неудачу универсум?"
(Пьер Тейяр де Шарден "Феномен человека")

- Действительно, отец и в мыслях не допустит гибели ребёнка... но тело, тем не менее, смертно.  Тленность  зрима. Материя растворяется. Вздох Брахмы требует выдоха. Освобождается от иллюзии сын блудный...
Но пребудет идея - исход из материальных коллапсов, она - "сквозь", она - "над" твёрдостью.

Остаётся нарастать качеством...
Преображение - не безделье. Глубинно мы знаем и несём в себе только то, что сделали руками, головой обдумали и душой приняли, к чему прикипели сердцем - что сотворили сами... трудом усыновляясь создателю.
Безпокоясь друг о друге, зреем.
Доспевая в отцовстве, суммируем всю протяжённость взросления. Охватываем заботой безкрайность мира - стороны, глубины и выси. Слышим ветер всех дыханий. Сродняемся с травами, ибо сами скашиваемся и прорастаем.
В череде телесных уходов - воскрешений ощущаем несказанную сладость жизнетворения, и начинаем участвовать сами.
---


Нужно прибрать за собой поле. Чтобы не спотыкалась коса будущим летом о кирпичи да жердины.
Мальцы прокатиться всегда готовы, - "Папа мы с тобой".  Сажу Большого на колени, переключаю передачи, он рулит. В автобазовских курилках всплески мазутных рук - "Пацанёнок сегодня гнал по разрезу, из-за руля еле видно. Нереальная картина".
Вот и озеро. Оставляю их порыбачить. Поднимаюсь слегка печальным покосом.

Прибрал, успокоил...
«Не будет, думается мне, слишком смелым утверждать, что нет существ более или менее разумных, но есть общий, рассеянный разум — нечто вроде всемирного тока, — проникающий различно, в зависимости от того, хорошие ли они или плохие проводники разума — встречающиеся ему организмы. Человек является до сих пор на земле тем видом жизни, который оказывает наименьшее сопротивление этому току, но ток этот не обладает другой природой, не исходит из другого источника, чем тот, что проходит в камне, в земле, в цветке или в животном..." В Солоухин "Трава".

Оглядел...
Свежая отава - оптимистичными выводками, пихтовые оторочки - неутомимыми воспитателями... Прохладный воздух из лога, овевает поле... нагреваясь о его поверхность, пропитываясь запахом почвы, поднимается вверх... плавно взмётывает берёзовые занавеси, шелестит листьями...
Иду к озеру.
Отзываются в ушах толчки ступней о засохшую дорожную глину... Попадая на песок, шаги как бы исчезают... Солнечный воздух  встречает грудь... Приподнятость.

У озера попадаю в живое сияние.
Мальчишки вместо рыбалки купаются. За кустами не видать, но вопли доносятся.
Вокруг детского общения среди розового туманного движения и утренней тишины, прислушиваясь к ним с улыбкой, заботливым приютом свернулась даль озёрная.
Зеркало вод тёплой границей колышется между реальностью и отражённостью. И выше, и глубже миров зелёных, небо - сферами... яблоком солнечным.

Весь ландшафт холмами своими, зримо обнаружил ладонь, в жменю собранную. Огромную планетную руку, бережно удерживающую озеро, чтобы не пролилось... меня с ребятнёй - не потерялись бы.

Родное присутствие, рядом, везде.
Взыграла душа к глазам самым, переполнила...


(Картина автора)