Ангел с бумажными крыльями

Шлеп-шлеп.. По лужам... Шлеп-шлеп - красные лапы счастья. Моя черная шляпа похожа на виниловую пластинку, и я даже иногда слышу свою лунную сонату... Раз два три - выдох. Я танцую с тобой под нее, мой пропахший теплой пылью свет. Я смеюсь... Вспыхивают чужие искры глаз - демонических, одержимых. И в них явно видна мысль - что одержим я. А я смеюсь над ними, над моими любимыми людьми - такими странными, такими понятными, такими моими.
Картонки просмотренных насквозь улиц какой-то великий декоратор оживил:  Я вижу подсвеченные безразличными лампочками  слепые стекла, а в них - люди. Они смеются, ругаются, нянчат детей, готовят ужин, смотрят телевизор. Одинокие - сидят на подоконниках и дымят в прозревшие окна, выпуская на свободу никотиновых джиннов. Загадывают им желания, дикие, сумасшедшие желания - которые есть у каждого добровольного или вынужденного одиночки, желания,  которые никогда не сбудутся - век сигаретных джиннов так недолог...
   Я бы оттолкнулся от земли - меня так тянет к серебру твоих окон, но - нельзя. Все говорят, что нельзя. А я говорю - можно. Отталкиваюсь и лечу... И падаю. Шлеп-шлеп - по луже. Хотел - в небо, а попал - в море. И пусть все говорят, что это лужа, но скажите: неужели в лужах бывает такая соленая, такая холодная и свежая вода? В небесной канцелярии не делают соленый дождь, так мне сказал мой ангел.
   Мой ангел - это моя любовь. Моя Прекрасная Незнакомка. Моя одинокая неоновая звезда, которую смывает истерикой злобных черных дыр с моей орбиты... Я плачу от горя, но после слез я могу  вдыхать рыжий ветер с веснушками дождя и ощущать Любовь.
   Кто я? Я... Сшитое на живую нитку безумие, простроченный механизм с запрятанным в нем чем-то взволнованным, болящим. Художник с чернильными пальцами. И у меня есть шляпа. И кисти. и мольберт. Я богат - у меня так много всего есть...
Я гуляю. Я всегда гуляю до полуночи - оттискиваю в зрачках, как во влажном песке, лица - счастливые - как воздушные шары: упругие от своей мимолетной наполненной радости, и суровые, как памятники надгробий. Впитываю в память древний шепот камней, шуршащий снег, кашель стариков, скрип ветра, веток, тяжелых от раскормленных голубей и ворон, кусты, пугливо мяукающие котами, людей, которые лают вместе со своими собаками на других людей.
   Фрррр! Качнулась толстая чернильная ветка, закричал растрепанный ворон... Замерз, наверно, бедняга, один так сидеть, как король на троне без царства. Поделись, птица - дай мне и своего царства тоже! Я ведь никогда не был королем. И пусть мое царство - всего лишь одна темная намокшая снегом ветка.
   Моя Ангелица с бумажными крыльями укоризненно покачала головой. "Какое же царство без царицы?"
Я согласно киваю.
    Уже поздно. Точно больше полуночи. Руки мерзнут - они всегда сильно почему-то мерзнут, и я дышу на них. А мое дыхание - еще холоднее. Как побеленные кляксы засохшей соли - лед на руках. Моя Ангелица тихо плачет от холода. Милая, не плачь - скоро будет тепло.
   Я иду в место, где известь сыпется со стен хлопьями замершего в своем постоянстве снега. Где много свечей и налипшего воска на дощатом полу. И большое окно, голое, страшное, таращащееся на двор прозрачным пузырем. Мне нужно много света. Я - твой художник. И буду писать для тебя, моя Ангелица с бумажными крыльями.

 Испачкаю пальцы, ладони, забывшись, случайно проведу темный шрам тушью по лицу. Я буду сидеть на полу, скрестив ноги - люблю рисовать, глядя снизу вверх. Вдохновленным взглядом творческого маньяка. Я открою окно, чтобы было холодно и мерзли руки, чтобы осенний терпкий воздух смешивался в голове с теплой домашней пылью, закручивая листопадом мои фантазии... Свеженарисованные фантазии...
Проведу желтым по холсту... Люблю этот цвет, жаль, что красок мало осталось... Немного рассыплю его... Да, вот так... Теперь фон. Зеленый, немного охры, угрюмый друг - черный: без него - никак. Синий слишком яркий, надо разбавить. Теперь он едва синеет, то, что надо. Фон готов. Дерево... Ты же знаешь, мой ангел, что я люблю рисовать деревья... Оно черное, с серыми отсветами и тенью от изломанных ветвей, но на самых крошечных веточках - мазки соцветий... Да, я так хочу... Какой бы выбрать цвет? Красный, розовый... Нет, не то... Бирюза... Не знаю, но попробовать можно... И еще радостной рыжей охры. Только насыщеннее. Резкие штрихи камыша...  Я разбавлю их болотцем. И болотца я тоже люблю, с ряской и молоденькими камышатами. Контуры, тени... Оживает. Почти дышит. Росчерк на синем - птица. Одинокая. Ей, наверное, грустно, одной так летать... Тогда еще несколько росчерков... Птица благодарно взмахнула крыльями - ей не нравится одиночество, но она же не человек, ей можно. Так... Готово, но чего то не хватает... Дождя, может быть... Еще несколько прозрачных росчерков, и оживший фон заплакал - от счастья, он тоже любит дождь, и давно его ждал...
Я закончил. Пальцы совсем замерзли, почти не слушаются, надо отпустить в горячую воду. Смотрю на себя в побитое и темное зеркало и не узнаю - лицо раскрашено как картина с абстракцией, и мне смешно... Я смеюсь.
Это тебе, мой Ангел. Забери мой портрет жизни с собой, если меня пока не можешь - забрать...

   Надо есть. Я не хочу, но моя Ангелица расстраивается, улетает, теряя белоснежные бумажные перья. Они тают, не достигая земли... Мои любимые перья... Оставить бы на память...
... Касса... Смешные люди со смешными лицами смеются над моей шляпой. А может, на до мной. Пикают своими покупками, звенят монетами и громко просят сдачу. Пыхтят тяжелыми сумками. Застывшими уставшими изваяниями стоят в многоглавой змее очереди.
Я покупаю десять яиц и хлеб. Мне хватит. Мне всегда хватает.
   ...Уже дом... Нет, это не мой дом - я не знаю, чей. Мне никто не оставил записки. Пахнет масляной краской и свечами. Мой любимый запах - так пахнет от крыльев моего ангела.
Конфорка, спички. Пыль. Везде - пыль. Она на полных правах хозяйки сварливо клубится над полом, на вещах - диких, неправильных вещах. Коварно прокладывает дорогу к мольберту, к священному альарю, к предмету, единственному, который связывает меня и моего ангела. Я отгоняю пыль, но она, как пугливая, но нахальная тень, возвращается снова.
   Моя неоновая звезда напоминающе искрит. Да, еда...
Я беру в руки яйцо. Замахиваюсь ножом над беззащитной скорлупкой. О, там же что-то пищит! Скребется изнутри! Это же - пушистый цыпленок! Надо аккуратно, чтобы не задеть... Я вижу сквозь бежевый хитон скорлупы крохотное бьющееся сердечко, маленький клюв и желтый пушок. Бедный, как же ему там тесно! Хррр... Скорлупа аккуратно разбита. Но цыпленка почему-то нет. Желток и бесцветная жижа белка... Где же цыпленок? Разочарование накатывает, и я не могу поверить, что только что держал в руках бьющуюся жизнь, а теперь - ее нет... Это обман! Я знаю, что в других яйцах есть цыплята! Я лихорадочно поддеваю скорлупу, ожидая увидеть радостный, свободный, пищащий комок, но везде - одинаковый глаз желтка...
Я сижу на стуле и ем соленый хлеб. Я остался без ужина, но это стоило того, чтобы ощутить на миг бьющееся сердечко новой жизни. Моя Ангелица снова плачет, и говорит, что я все придумал... Да, она права - разве ангелы могут лгать?

                ***
   Я не спал. Ты знаешь, мой ангел, что пока ты не подаришь мне свое бумажное перо, я не смогу уснуть. Но ты так и не появилась... Да, тебя, вероятно, снова вызвали в небесную канцелярию. Возможно, тебе вместо бумажных крыльев дадут серебряные - в награду за то, что ты со мной. И когда твои крылья станут золотыми - я знаю, ты заберешь меня с собой. Они смогут выдержать долгий наш полет.
   Моя мокрая виниловая шляпа одиноко ждет, когда я ее надену - ей хочется снова петь свою шляпную лунную сонату. Ну что ж, моя дорогая шляпа - идем.

Дни дни дни... Серая лента серых мыслей, однотонных, до ужаса похожих. Вырваться бы - и снова - серое. Надо помочь городу, иначе он сольется в ком сырости - раскрасить его. Акриловые яркие Краски, малярная кисть - и вперед! Цвети, весна! Город запел. Стены - полосатый тигр, люки - шляпки поганок, асфальт - мох и клюква. Я помню, мой ангел, ты любила когда-то пастилу с клюквой. А теперь - не любишь... Грустно. Моя бедная голова болит от красок, но все расцвело. Все для тебя, моя Ангелица.



***
Это был тот час, который умные люди называют прозорливым предутрием. Час, когда не светло, не темно, не тепло и не холодно. Когда люди случайно выныривают из сна и видят и понимают то, что видеть днем, за перхотью забот, никак не получается. Они смотрят в потолок, и мысли, четкие, громкие, блестящие, как сверкающая на солнце чешуя, сухо проскальзывают в сознании. Замирая на миг, и следуя дальше. Это такое состояние, словно плывешь спокойно, без напряжения, чувствуя, как поток ласково оберегает, несет куда-то...
Так и было с одним самым обычным человеком, в самой обычной скучной однушке с пузырящимися обоями и скрепящей мебелью, с трескающими по ночам старенькими паркетинами. Он лежал с открытыми глазами в своей одинокой холостяцкой квартире и подчинялся накатывающим на него мыслям. Он думал о старенькой матери в деревне, далеко от города и давал себе обещание на завтрашний же день приехать к ней, которое забудется через пару часов. Думал о хвойном лесу, в который ходил с отцом на охоту, в далеком детстве. Думал о женщине, которая хохотала днем по поводу и без, а ночью шипела и сверлила темноту гадючьими глазами. Которая говорила, что любит красное вино и Льюиса, хотя, как он помнил, книга была прочитана до шестнадцатой страницы, где предательски лежала модная тканная закладка. И от вина у нее начинала болеть голова. И понимал, очень четко, мыслями-чешуйками, что не любит ее - днем на анализ чувств не оставалось времени. В голову полезли совсем уж романтичные и дикие для него мысли - плюнуть на работу и женщину, продать квартиру и уехать к матери, отреставрировать ее старый домишко и ловить леща в местной речке.
    "Определенно, я старею" - без особого сожаления вздохнул человек. Взял сигареты. Вышел на балкон. Задымил. Табак туманил, помогал отвлечься. Человек выдохнул струйку дыма прямо в промозглую стужу не очень доброго почти утра. Прильнул лицом к раме. Тоскливо. Грустно, холодно, очень по-осеннему. Полный набор.
Он смотрел с высоты четвертого этажа на яркую детскую горку во дворе, которая раздражала своей жизнерадостной пожарной красотой - выделялась на сером-сером росчерком алого так, что резало глаза, на сверкающие яростными и угрожающими пульсациями огоньки сигнализаций.
Взгляд зацепил и полуразрушенный домик неподалеку от площадки. Человек знал, что там живет некогда известный и очень богатый человек, художник. Ходили слухи, что он потерял свое состояние и стал на этой почве безумным. Тихим таким, спокойным психом. И что никого из его близких не осталось В обычное время человек мало интересовался сплетнями, но художника, в неизменной смешной черной шляпе частенько видел во дворе. Тот мог сидеть на лавочке у детской площадки в любое время суток, тихо беседуя с кем-то, видимым только ему самому, или водил карандашом по бумаге. Ну, чокнутый! Что с него взять...
Сейчас же человек пристально вглядывался в полуразвалившийся домик, находя в нем что-то неправильное, ненастоящее, больше сюрреалистичное. Видимо, путал занимающийся рассвет.
 Человек бездумно проводил взглядом сварливую ворону, сонно машущую крыльями на крыше домика безумного художника. Птица хрипло каркнула, взлетела на дерево и устроилась на ветке.
   - и тебе доброго утра, - сказал человек.
Ворона еще раз каркнула, явно не соглашаясь с добротой этого утра, резко встрепенулась и сорвалась с ветки, набирая высоту.
   Сигарета дотаяла почти до половины, когда взгляд человека зацепился за кромку света, за деревьями.
   Теплый, какой-то уютный свет, мягкий. Человеку сразу вспомнились растаявшие шоколадные конфеты из его детства - он втайне от мамы прятал одну-две в карман куртки, и забывал про них. И потом, когда вспоминал, тайком съедал конфеты - оттого, что они растаявшие, менее вкусными они не становились. И теперь это ощущение детской маленькой радости откликалось в его душе вместе с проснувшимся солнцем.
   - рассвет...
Это, правда, был рассвет. Едва занимающееся солнце где-то там. Далекооо...
Но! Что это?
Или в дымке осеннего рассвета разыгралось воображение?
Нет.
От домика художника ясно отделилась тень. Светлая тень, такая же мягкая и уютная, как рассвет. Она танцевала, гармонично и естественно, как бы откликаясь на воздух, кружа его и кружась с ним. Все больше принимала очертания чего-то... Или кого-то... Секунда, две - и человек увидел Ангела. С огромными золотыми крыльями, почти алыми по краям перьев. Слитного, будто высеченного из куска мрамора, и в то же время - легкого, до неземного - легкого, сотканного из света. У Ангела было женское лицо. Прекрасное. Невероятно. И в объятиях ангела смеялся человек. В черном плаще. Со смешной черной шляпой. И с бумажными крыльями за спиной. Художник. Это же - художник!
   Еще секунда - и ничего больше не было.
 Только солнце разгоралось все ярче.
Сигарета, растаявшая до фильтра, обожгла пальцы. Человек чертыхнулся и выбросил окурок в окно. Помотал головой, сгоняя ступор от наваждения.
   - и чего только не привидится... Надо высыпаться, - громко сказал сам себе человек, и решительно закрыл окно.