Перерождение. Часть 3

Фейспалм.

- Блин, ну отчего всё так плохо-то? - вопрошаю я стенку.

Стенка молчит.

Я вздыхаю. Мотаю текст.

“Термодинамическое равновесие — состояние системы, при котором остаются неизменными по времени макроскопические величины этой системы (температура, давление, объем, энтропия) в условиях изолированности от окружающей среды. В общем, эти величины не являются постоянными, они лишь флуктуируют (колеблются) возле своих средних значений. Если равновесной системе соответствует несколько состояний, в каждом из которых система может находится неопределенно долго, то о системе говорят, что она находится в метастабильном равновесии. В состоянии равновесия в системе отсутствуют потоки материи или энергии, неравновесные потенциалы(или движущие силы), изменения количества присутствующих фаз. Отличают тепловое, механическое, радиационное(лучистое) и химическое равновесия. На практике условие изолированности означает, что процессы установления равновесия протекают гораздо быстрее, чем происходят изменения на границах системы (то есть изменения внешних по отношению к системе условий), и осуществляется обмен системы с окружением веществом и энергией. Иными словами, термодинамическое равновесие достигается...” *
* http://ru.wikipedia.org/wiki/Термодинамическое_равновесие

Я бросаю планшетку на стол, закрываю лицо руками, с силой растираю ладонями.
Сука, как же плохо-то всё.
Галочий профиль.
Не открывая глаз, наклоняю голову, нащупываю виском край оконного проёма.
Раз. Два.

От ударов не становится легче, но фокус боли смещается в ушибленный висок.
ВСД гадит. Голову ломит, словно давление низкое. Шея опять. Сосуды не работают.
Боль в виске стихает.
Отвратительно всё.
Раз.

- Дело, безусловно, хорошее.

Вздрагиваю и открываю глаза.
Отец стоит, оперевшись на дверной косяк. Руки на груди.

- Почто ты, холоп, ведром по бревну стучишь? Какие мысли взбалтываешь?
- Я, это... Да никакие. Физика вот завтра, термодинамику выучить не могу.

Отец входит. Прикрывает дверь. Плюхается на койку.

- Пи**ишь ты, парниша.

Подымает палец, заставляя меня молчать.

- Я тебя двадцатый год знаю, так что давай не будем делать дебила из папы. Папа обижается, а у папы характер хреновый, ему нельзя. Ему мама тогда скандалы устраивает. А маму мы любим, хотя бы за техничное приготовление борща и идеальный характер.

Поправляет подушку.
Серьёзнеет.

- Никакая физика тебя не трясёт. Если у тебя болтология не врастает, ты свой шайтан-ящик включаешь и снайперскую винтовку берёшь, я сам видел.

Молчу.

- А раз ты решил мне на ремонте сэкономить, то что-то у тебя в другой области.

Щёлкает пальцем по спинке кровати.
Смотрит на меня.

- И кажется мне, что я подозреваю, в какой.
- Ни хрена ты не представляешь, - бурчу я в пол.
- Момент спорный. - голос отца неуловимо меняется. - Мне тоже двадцать как-то раз было. Так что давай попроще. Без отмазок. Или ты думаешь, я тебя топтать пришёл?

Вздыхаю. Молчу.

- Девушка? Карты? Деньги?

Угол рта подёргивается.
Папа сидит и смотрит. Не отвечу - не уйдёт.

- Первое, - глотку дерёт, в висках горячие уголья.

Папа задучиво вздыхает. Подымает левую бровь.

- Это хорошо.

Молчу. Смотрю на него. Хочется плакать.
Папа поясняет:

- Проблема - это то, что важно. И раз проблема - девушка, значит, у меня сын не законченный м*дак.

Шмыгаю носом.

- И страдания твои, я так понимаю, в выборе и реализация линии поведения. В вашем возрасте я, помнится, страстно не желал облажаться. Сама мысль о сём достославном прецеденте повергала меня в мистический психоз.

Папа поднимается.

- С тех пор у меня есть некоторое средство. Берите на жопу спортивные штаны и пошли на турник. Я в сале прослойки мостить, ты депрессию лечить.

Я потухаю.

- Не хочу.

Папа пожимает плечами:

- Не пойдёшь - хуже будет.

Неприятная угроза. Отец может быть очень суровым.

- Что ты мне сделаешь?

Отец хмыкает:

- Самое страшное - ничего. Я оставлю тебя тут сидеть, и к ночи ты весь себя изгрызёшь, обстучишь все косяки и попадёшься на глаза матери. Она устроит тебе фактурное представление на тему твоих сурьёзных молодёжных проблем с проникновенными разговорами, а я схлопочу за то, что у меня сыну крындец, и я ничем не занимаюсь и только жру и пью. И эти песни будут продолжаться недели две, и ты будешь не рад, что у тебя не нашлось ста грамм решимости пойти со мной сейчас.

Встаю.

- А если пойдёшь, - отец завершает мысль - то я смогу тебе подсказать, как из таких ситуаций выбираются. Рецепта не дам, но опытом поделюсь.

Отец выходит и оставляет дверь открытой.
Где штаны?



- Маэстро, - папа машет рукой на турник - вас ждут великие дела. Подтягиваться умеете?

Я крякаю.

- Намёк понял, - папа не удивляется - тогда подпрыгивайте, хватайтесь и висите по пять минут три подхода. Или пять по три, как угодно. Отвисите - попрошу на брусья. Сделаете брусья - поделюсь опытом.

Хмыкаю. Подхожу к турнику. Подпрыгиваю и хватаюсь за перекладину.
Папа запускает секундомер.



Руки болят. Запястья, кажется, растянул. Гудят плечи.
Сердце успокаивается. Сплёвываю железистый привкус.
Папа сидит на лавочке рядом.

- Полегчало?

Я киваю.

- Самая трудность в том, что вся боль ровно в твоей голове. Ты боишься оступиться, сделать неправильно, потерять своё иллюзорное обязание и непогрешимость. Фактически, тебя пугает не она, а ты.
- Но...

Папа прерывает меня.

- Не спешите, месье. Абы кто такого эффекта не вызывает. Вот, например, старый алкаш из соседнего подъезда - вот ради него ты бы так не страдал. Тебе на него посрать и бумажкой не ублагородить. А девушка, ради которой тебя так корёжит, для тебя важна.

Папа шмыгает носом.

- То есть она - высокий твой приоритет. Это второе.

Я вскидываю голову:

- А первое что?

Папа усмехается:

- Первое - что важно это т е б е. От этого и надо плясать.

У меня начинает возникать ощущение, что на турнике я висел не зря.
Папа встаёт.

- Пойдёмте-ка, коллега, в кафешку сядем. Там чай есть. А то что-то холодно тут.



Дробовик ревёт, и тварь падает на землю. Я подпрыгиваю, хватаюсь за крепёжную решётку рекламного щита и лезу вверх.
Быстро-быстро-быстро, эти суки с короткой памятью, но не надо их недооценивать.
Вверх-вверх-вверх.
Дробовик колотит прикладом по заднице.



Высока древняя водонапорная башня. 19-й век, говорят. Красный кирпич.
Шесть этажей.
Приоткрытое  окно. Решётка.
Разбитое окно. Свободно.
Я протискиваюсь в него и падаю на пол последнего этажа. Вздымается пыль.
Закрываю глаза.
Сердце колотится в глотке.
Внизу визг и шум тварей, рвущих труп.



Лёгкие уже не жжёт.
Не открывая глаз, сую руку в карман.

- Не двигайся!

Открываю глаза.
В лицо мне смотрит ствол.
Отвожу голову в сторону, чтобы увидеть оружие в профиль.
“Сайга”.
Вынимаю из кармана два патрона.
Дозаряжаю дробовик.

Роюсь в рюкзаке. Вот она.
Вода падает в глотку. Крышка прижимается к бутылке.
Кладу рюкзак к стене.
Ложусь на него головой. Дробовик кладу под руку.
Не до владелицы “сайги”.
Пусть хоть ночь так стоит.
Сон рушится на меня как молот.



- Ээй, любовничек, - меня толкает в плечо рука.

Продираю глаза.

- Я тебе не любовник.
- Да ну, год назад все ноги обтоптал, а сейчас прости меня моя любовь? Козлы вы все, мужики.
- Мы козлы, а вы козы. Чего хочешь?

Пауза. Сухой смешок.

- Чаю хочешь?
- Хочу.



Галочий профиль над краем чашки термоса.

- Что смотришь?
- Хочу.
- Не слишком-то губу раскатывай.
- А этого не хочу.
- Ну и как ты тут очутился, нехочуха?

Молчу. Глотаю зелёный чай.

- Ну?
- Ты видела. По решётке.
- А под решёткой?

Переворачиваю обрезок банки.

- Благодарствую вам.



Улицы города замусорены. Листва, обломанные ветки, осколки стекла из окон первых этажей. Брошенные автомобили.
Бродящие между ними дикие.
Труп города.
Я выдыхаю носом.



- Что вздыхаешь?

Поворачиваю голову.

- Надо двигать к реке.

Чёрные волосы мотаются влево-вправо.

- Я остаюсь здесь. Пока войска не введут.

Я сплёвываю в разбитое окно.

- Войска стоят с той стороны реки и никуда абсолютно не торопятся. Две недели как минимум. Ну а я тебя не тащу.
- То есть мы что, в карантине?

Я киваю.

- Да, мы в карантине. Пока дикие не передохнут от голода. Это ещё месяца три-четыре.
- Что ж, жрать друг друга они будут примерно столько.

Я смотрю в окно и напеваю под нос:

- “...Нас мало, но пока мы в пути
В нас горит открытым огнем
Rock-n-roll.”
- Отвратительно.
- Так научи.
- Гитары нет.
- Дикие бы нам не простили.



Я проснулся ночью.
В разбитое окно слышно было, как внизу бродят дикие. В остальном было тихо.
И что-то было не так.
Что-то неслышно звенело в темноте, дрожало и билось.
Я нащупал дробовик.

- Что-то не так?

Я приподнялся, вглядываясь в темноту.

- Да, госпожа моя, что-то не так.

Лязг снимаемого предохранителя.

- Здесь?

Я вслушивался.
В здании было тихо.
Как в склепе.

- Не понимаю.

Предохранитель встал на место.

- Определишься, перезвони.
- Замётано, о госпожа водонапорной башни.

Где-то вовне и внутри меня неслись тонкие непонятные вибрации.
Я слушал их.
Слушал до утра.
Когда рассвет потёк в окна, сон сморил меня.
И во сне звенело и текло сквозь мир и меня что-то.



- Алё, сторож-полуночник, проснись.

Галочий профиль. Чёрные волосы.

- Да, госпожа Иллюзия.
- Вставай. И будем определяться.

Я поморщился, сморгнул свет.

- Еда заканчивается?
- Терпение моё заканчивается.

Я прищурился несфокусировашимися глазами. Прядь вороновых волос висела прямо надо мной.
Я протянул руку и прикоснулся.

- Убери ласты, психопат.

Я ухмыльнулся:

- А то что?

Пощёчина была сладкой.



Воду я пил свою.
Настроение у меня было прекрасное. Да и подразниться хотелось.
Я взял свою половинку консервной банки, налил в неё воду из последней бутылки своего небогатого запаса.
И застыл.



Вода звенела, вибрировала, пела.
Я моргнул и тряхнул головой.
Вода пела. Пел воздух. Пела кровь в моих венах.
Пело всё.

- Да что с тобой такое?

Я молча поднял подрагивающие пальцы как знак помолчать.
Вода в банке.
Я.
Песня.
Вибрация.
И я почувствовал, что пою тоже.
Неровно, неправильно.
Но пою.
Почти кричу.
Вода в жестянке помолчала и закипела.



- Твою мать... - донеслось до меня.

Я поднял взгляд, чувствуя, как дрожит моё лицо, подёргиваются губы. Здравый смысл отключился разом, и мои губы вытолкнули:

- У вас пакетика чайного не будет?