Читая Пришвина

    Родители – носители своей эпохи, и чем глубже она в них сидит, тем дольше и мучительней тянется «обломовщина» – «обломы» в жизни их детей, тем труд­ней детям, взрослея, вписаться в новое время, и живут они только в планах да мечтах, как Илья Ильич Обломов в романе И.А. Гончарова. А то и вовсе представляют жизнь в трех актах: «родины, свадьбы, похороны».
    Почти через сто лет со стартовой площадки, оставленной Обломовым – потерпев крах в любви, лишившись дворянской среды, женившись «по течению» на неграмотной крестьянке – вышел на дорогу всеобщей любви Михаил Михайлович Пришвин (1873-1954) и на той дороге встретил личную любовь. Свою жизненную историю он изложил в «Дневниках».

    Взметнулось алое полотнище, обнажив песчаные скосы могилы. Два парня на противоположных ее краях ловкими движениями рук скрутили полотнище, швырнули концы его к середине могилы, и те упали с глухим стуком на крышку гроба – гроба, будто растянутого фортепиано, ранее стоявшего в важном аристократическом салоне.
    Это алое полотнище металось у меня перед глазами день-другой, пока я не взяла «Дневники»  М.М. Пришвина и не начала их читать.
    Я вспомнила, как хоронили моего соседа, учителя по труду в железнодорожном техникуме. Я смотрела на гроб, возвышавшийся над могилой со смиренным желанием также быть упокоенной. «Он все сам себе приготовил», – говорили потом его родственники.
    Мой сотрудник, заводской инженер, как-то сказал: «Я не понимаю: если я хочу обратиться к Богу, почему я должен идти в храм?». Его отпевали в скромном старом храме, перед тем он исповедовался, причастился. Помню: летит чистый голос молоденькой певчей, и такая благодать тянется за ним. После  мы сидели долго- долго, ранее не встречавшиеся, вспоминали и говорили о сокровенном с «родственным вниманием», как бы подметил М.М. Пришвин.
    «Я умру – ты не плачь: нехорошо», – наказывала мне мама. А я плакала и не раз – тоже в связи с утратами – заливаясь, утопая.

    А теперь хоронили известного в городе руководителя, организатора нескольких больших хоров, артиста со званием «заслуженный». Близкие ему по родству дамы в скорбных одеждах с наворачивающимися на глаза слезами будили во мне память о принадлежности их к сценической деятельности. По окончании церемонии прощания расходились и группами, и по одному, оставив кучку людей, окруживших дам в черном, холмик среди высоких деревьев и мраморных плит, устланный цветами, и под ним гроб изысканной красоты.

   Через несколько дней случились опять похороны. Прочитала у М.М. Пришвина: «Иди навстречу неприятному». Я так и сделала. Роскошная природа: июльское солнце, леса-леса, неоглядные дали. Цветное телевидение – примитивный зарубежный фильм – в комфортабельном автобусе, управляемом водителем уверенно и мягко. И предстоящие похороны. Все смешалось.

   Из междугороднего автобуса кинулась к «пазику». «Он в Шадринск идет?» – спросила я у подымающейся впереди меня женщины. Она жестко посмотрела и сказала: «Да». Я оглядела сидящих в автобусе: строго поджатые губы, и та же жесть в глазах. «Узнаю своих родственников», – проговорила я с улыбкой, когда водитель отказался высадить меня на пустом перекрестке. Улыбнулись в ответ на мое замечание и пассажиры. Потом везде я встречала сосредоточенные лица с крепко поджатыми губами и слышала сердитые отповеди кондукторов, продавцов, кассиров… «Люди в чем-то имеют родство» (М.М. Пришвин). Здесь оно было выражено отчетливо.

    Хоронили моего двоюродного брата, оставшегося в своем городе без родных. Все приготовления выполнили две немолодые соседки. Они же навели  чистоту в квартире и еще ранее уговорили брата распорядиться собственностью в пользу дочерей. Две взрослые дочери, выросшие без отца, приехали из дальних краев, чтобы проводить его в последний путь…

    Непредсказуемыми путями текут безоглядно к нам ручейки добра. «Найти бы какой-то способ самоочистки и такой гигиены духа, чтобы  обрадовано подходить к человеку и видеть его неизуродованным, каким он есть, а в тех возможностях, которые он несет в себе» (М. М. Пришвин).