6. Рикошеты культа

***1


Пишу эту главу в январе-феврале 1988 года.

Давно отгремели мои «залпы орудий». Я уволился из рядов Советской Армии 6 февраля 1979 года, и у меня появилось желание рассказать своим продолжателям рода, в какой мере культ личности Сталина коснулся моих предков, а стало быть «пули» рикошетом задели и меня.

Я не писал об этом по ходу своих автобиографических событий, так как не был уверен (нет стопроцентной уверенности и сейчас), что времена культа (уже другого) в какой-то мере не коснутся настоящего или будущего поколений. Поэтому события времен культа, касающиеся меня, я, выражаясь языком киношников, как бы оставил за кадром.

Что греха таить, наш народ после того, как расформировали сталинские тюрьмы, все стали советскими людьми и перестали бояться ярлыка «враг народа», немного расхолодился, перестал трудиться в полную силу. Появилась категория несунов, особенно с предприятий пищевой промышленности; категория спекулянтов, рвачей, взяточников; коррупция, кумовство, бюрократия и лозунг «ты мне — я тебе» и т.д.

Чтобы навести жесткий порядок в стране, чтобы вернуться к чувству долга, одних разговоров, как убеждается масса добросовестных людей, мало. А надо де и власть употребить — начальникам большого ранга пора вынимать шашки из ножен и нерадивым беспощадно рубить головы, но это возврат к сталинским временам?

Конечно, требовательность к дисциплине необходима. Все честные люди понимают, что, чем жестче будет спрос с нерадивых, тем более начальников, тем порядка будет больше, легче станет дышать, трудиться, повысится благосостояние человека…




Итак, вернемся к хронологии.

В 1937 году был арестован как «враг народа» видный агроном на Киевщине — Романика Василий Михайлович, родной брат моего отца, мой родной дядя. Заметьте, что мне в ту пору было восемь лет, и я его ни разу не видел.
Опишу его перипетии, скитания, страдания и мытарства.

Я, уже будучи летчиком, выполняя задание, произвел посадку на аэродроме Борисполь близ Киева и отпросился у старшего группы, чтобы увидеть родного дядю Васю и из уст бывшего «врага народа» услышать, за что же он пострадал.
Это был 1958 год. К тому времени Василий Михайлович был реабилитирован и вернулся в Киев. Перед ним извинились, вернули ему «табели», «ранги» и квартиру.
Вот вкратце, что он мне рассказал.


После того, как арестовали и расстреляли начальника по работе, арестовали и Василия. Ему предъявили показания начальника, в которых говорилось: «Когда я уходил в отпуск, за меня оставался  Романика Василий Михайлович, и он выполнял мою волю».

Получалось, Василий выполнял волю «врага народа», сознавшегося и уже расстрелянного. Выходит, скажи мне, кто твой начальник, и мы определим, кто ты.
Дядя Вася все отрицал. До расстрела дело не дошло, хотя его били и приставляли к груди холодное дуло пистолета. Василий Михайлович тем и избежал расстрела, что не признал себя виновным.

Позже я вычитал в мемуарах маршала С.С Горбатова, что он также выдержал все пытки и допросы, не сознался в своей «виновности», и его не расстреляли. Кто смалодушничал и «сознался» в надежде, что судьи от него отстанут, и высшие инстанции разберутся, тех расстреляли, и никто — ни выше, ни ниже — не стал разбираться.

Твердая воля спасла жизнь Василию Михайловичу. И попал он на знаменитые Соловки. Ему было объявлено, что он враг народа и  должен отбыть десять лет тюремного заключения.

Василий имел высшее образование и профессию агронома. В его обучении принимал материально участие мой отец, Николай Михайлович. У моего деда было три сына, и так как земли было мало, в семье решили отдать младшего — дядю Васю — в науку и выучить.


На Соловецких островах он сидел в камере, где находилось семь человек. Все были образованные и грамотные. Они считали, что сидят временно и постепенно с ними разберутся. Один из них, профессор Казанского университета, предложил сокамерникам давать им уроки любой науки. Все согласились и начали с повторения высшей математики, продолжили иностранными языками и др. Профессор, по словам дяди Васи, был каким-то феноменом. Надо сказать, что в итоге Василий свободно переводил с немецкого на русский.

Те, кто их держал под стражей, препятствовали занятиям. Выдавали на неделю ученическую тетрадь и огрызок простого карандаша. Большего, как им говорили, врагам народа не положено. Но Василий там даже стихи писал, когда он бывал на прогулках и видел белый свет.

Работать дядю Васю и его соседей не заставляли. Рядом сидели другие заключенные, но общались камеры между собой мало.  Все было — непригодная для Севера одежда, лишения и холод…

Когда Василий попал в тюрьму, то мой отец писал во всякие инстанции просьбы, описывал семейное положение и ходатайствовал о помиловании. Но все попытки моего отца были тщетны. Семья дяди Васи распалась. Его жена была арестована и отправлена в Кузбасс. Ее обвинение звучало еще смешнее — жена «врага народа».
Анна Александровна рассказала, что они вручную возили на-гора тележки с углем. Получалась картина, которую любили показывать в сталинском кино — как трудились в шахтах при царизме.

Дети были отданы в детский дом. Больная мать жены дяди Васи определена в приют для престрелых. Короче, с семьей поступили беспощадно. Ярлык «врага народа» все покрывал.

После двух лет пребывания на Соловках Василия направили в Норильск добывать руду. В Норильске заключенные узнали, что идет война. Они пытались писать рапорты, чтобы их добровольно отправили на фронт, но им отказывали.

Когда он отбыл свой десятилетний срок, его вызвали в суд, и вновь перед ним предстала пресловутая «тройка» («вершители судеб»). Они сказали Василию, что осужден он был справедливо, сейчас он освобождается из-под стражи, но лишается права выезда в другие места, кроме Красноярского края. Василий просил «тройку», чтобы его переслали южнее Норильска, где теплее.

Так он был назначен главным агрономом большого совхоза «Таежник», расположенного вблизи г.Красноярска. В его ведении был даже самолет По-2 для облета и осмотра полей.
Бывший «враг народа» за время тюрем совесть не потерял, трудился самозабвенно и вывел совхоз в передовые. Имя Романики Василия Михайловича появилось в павильоне Красноярского края на ВДНХ. Там и прочитал это мой отец, будучи командирован на ВДНХ от колхоза как огородник.
Работая в совхозе, Василий на правах ссыльного построил дом. К нему вернулась супруга, которая, как жена «врага народа» отбыла свой срок. Вернулся и сын Юрий, который женился там на сибирячке.


Дальнейшие события всем теперь известны. В марте 1953 года умирает Сталин. С октября 1953 года генеральным секретарем становится Никита Сергеевич Хрущев, который решает развенчать культ Сталина и пересмотреть дела осужденных за этот период. Все было сделано быстро и по справедливости. Жены, дети и прочие родственники бывших «врагов народа» вздохнули свободно и стали равноправными людьми в своей стране.
Свободно вздохнул и я…

После амнистии Василий Михайлович с семьей вернулся в Киев, получил квартиру и пост, равный занимаемому им до суда. Интересно, что ему дважды официально назначали свидание с тем лицом, которое его судило и записало во враги народа. Даже предупреждали дядю Васю, чтобы он не полез на своего обидчика с кулаками. Но  «вершитель судеб» так и не явился на встречу.

Василий Михайлович говорил мне, что встречал этого человека в Киеве несколько раз, что тот спокойно дожил до пенсии, имел дачу и, очевидно, не пострадал за содеянное. Может, он был небольшим винтиком в той адской машине приклеивания ярлыков простым смертным.

В Киеве и дожил дядя Василий до смерти. Он жаловался на состояние здоровья, так как пережитое давало знать. И если его брат (мой отец) и его сестры прожили все по 86 лет, то Василий Михайлович до таких лет не дотянул…



***2

Теперь о другом «враге народа» — о Романике Григории Михайловиче. Для меня он был просто дядя Гриша, так как мы виделись часто, и он меня баловал, ибо своих детей у него не было.
Пусть Романика Василий Михайлович был благородным «врагом народа», грамотным и образованным. Но за что пострадал Григорий, так и осталось загадкой и для меня, и для всех нас оставшихся в живых.

Простой сельский труженик колхоза, замечательный огородник, который выращивал постоянно к первому мая свежие огурцы, за что он был посажен? Какие ему были предъявлены обвинения, куда он был направлен, где он нашел себе могилу??? Все это осталось неизвестным.

По характеру он был смелым, решительным, подчас крутым. Обладал хорошей физической силой. До колхозной поры он всегда был впереди по выращиванию урожаев хлеба и других культур. Возможно, он сказал когда-нибудь справедливое замечание председателю колхоза, и тот постарался убрать его с дороги? Но это только догадки.

Ночью его и еще несколько селян забрали, и — концы в воду. Осталась его жена Пелагея Федоровна, и как она ни мыкалась, как ни пыталась узнать, куда же увезли ее мужа, так ничего и не узнала. Все попытки были напрасными. Ей лишь объявили, что он «враг народа», осужден и лишен права переписки.

 Так тетка Пелагея Федоровна дожила до царствия небесного, ничего не узнав, где же подевался ее Гриша. Она умерла в 1950 году, когда о реабилитации еще не было речи.
Лишь однажды просочилась версия, которая была передана от одной вдовы к другой. И вот ее суть. Эту команду боромлян, куда попал дядя Гриша, направили куда-то на ртутные рудники — то ли на остров Колгуев, то ли на Вайгач. Они работали там до изнеможения, и когда были обречены на верную смерть от воздействия ртутных паров, их партиями сажали на баржи и топили в Северном Ледовитом океане.
Эту версию поведала некая Сахно, ее мужа забрали в ту же зловещую ночь. А у нее осталось три малолетних сына. Они выросли, выучились и где-то добыли такие вести.


Я вновь вернусь к мемуарам маршала Горбатова. Он рассуждает о причинах таких повальных арестов и резюмирует одну услышанную им версию, что якобы это был сталинский метод поднятия экономики страны и развития дальних окраин. Тут же Горбатов пишет, что он не верит этому, так как слишком дорогой ценой поднимались окраины, слишком много человеческих жертв. Можно-де было бросить клич, и при тогдашнем патриотизме нашлось бы много добровольцев для этого.

Но я соглашусь, что часть правды в такой версии есть. И пример тому арестованные в ту ночь боромляне. Их труд не был для страны дорогим, как «врагов народа» их плохо кормили, плохо одевали, а жили они в камерах тюрем,  дело делали — пилили лес, добывали руду, строили заводы, и не получали  ни копейки. А помня о них,  остальные жители страны при сталинских временах находились в рабском повиновении, готовы были в любую минуту кричать Сталину «Ура!» и идти за него, куда угодно.
К слову, жен боромлян, арестованных в ту ночь 1938 года, не тронули и не прилепили им ярлык жен «врагов народа». Это еще доказательство того, что нужна была только дешевая сталинская рабочая сила.



Во времена реабилитации мы с отцом написали в Верховный суд запрос насчет «врага народа» Романика Григория Михайловича. Пришел официальный ответ, и я его здесь привожу.

Справка Верховного Суда СССР от 4.12.58 г. За № 02-2003с54
Дана в том, что определением Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР от 10 апреля 1954 года постановление особой тройки УНКВД по Харьковской области от 19 апреля 1938 года в отношении Романика Григория Михайловича, 1884 года рождения,  отменено, и дело прекращено за отсутствием состава преступления (печать, подпись).

На наш запрос, где же делся Григорий Михайлович, пришел ответ: умер в местах заключения. А где эти места заключения и когда умер? Ответа не было.



***  3

Конечно, тема жертв культа Сталина в наше время (1988 год) гласности и демократии стала освещаться широко. Много появилось отсебятины, выдумок, философии и т.д. Особенно в художественной литературе (типа «Дети Арбата»). Но правду партия и современное правительство сказали, народ вздохнул свободно, и каждый стоит на том, чтобы подобные жестокие времена не вернулись.

На моей личной жизни хоть и отразился культ Сталина, но я так же, как и многие другие в то время, верил в непогрешимость вождя. Мы часто с отцом, оставшись наедине, когда нас никто не слышал, спорили на эту тему. И отец всегда утверждал одно, что ты, мол, сын, доживешь до тех времен, когда скажут, что Сталин был ракло и бандит.  Для меня же Сталин был иконой, я возражал отцу, говорил, что какой отсталой была царская Россия и какой она стала…

И вот хмурым пасмурным мартовским днем мы, курсанты Уманского училища летчиков Дальней авиации, стояли в строю на стадионе. Объявили траурный митинг по поводу кончины Сталина. Сначала выслушали выступления вождей Молотова, Маленкова, затем офицеров-преподавателей. Высказывалась масса печали…
Дальнейших событий я описывать не буду, так как их история и хронология сейчас хорошо известны.


          А теперь о самих рикошетах…
Так вышло, что я попал в техникум, который готовил специалистов для пороховых заводов. На 4-м курсе я, как племянник «врагов народа», не был допущен к преддипломной практике  на завод военного профиля. После проволочек меня направили на сахарный завод в Хутор-Михайловский Сумской области. Меня три с половиной года учили совсем не этому. Мои соклассники стали называть меня «контра».

Мне шел 21-й год. Труден был мой путь в науку — через тяжелый сельскохозяйственный труд впроголодь, тем более я начал его с двенадцати-тринадцатилетнего возраста; через ужасы оккупации. Но выходило, что я все же отпрыск «врагов народа», и моя учеба бросалась, образно говоря, псу под хвост.

Таких «контриков» на курсе оказалось четверо: братья Николай и Павел Федоненко, Ульяна…  и я. Нас направили на сахарный завод, и мы с присущей нам энергией взялись изучать новое для нас дело — производство сахара. Что ж, сахар так сахар. Изучали мы ретиво, так как предстояло защищать диплом по производству сахаров. Допустим, защитимся, а что дальше? Это было открытым вопросом.

Не без помощи добрых людей, консультирующих и обучающих нас, я освоил сладкое дело, защитил диплом с оценкой «хорошо» и получил свободный диплом.

Старший брат Федоненко, вернувшийся с фронта, посоветовал нам обратиться с письмом к Сталину. Он и помог нам его составить. Мы адресовали письмо так: Москва, Кремль, товарищу Сталину. На такой смелый шаг мы, «контры», пошли потому, что знали, что Сталин всемогущ, и знали его слова, что сын за отца не отвечает. 

Надо сказать, что через 1,5 месяца мы получили вполне официальный ответ, что наши дела рассмотрены и переданы Сумской Сельхозтехнике, и она обязана нас трудоустроить.

Получалось, что 3,5 года учил одно, за полгода освоил другое, а работать предстояло на третьем. 
Так и попал я в Лебединскую МТС Сумской области на должность агрохимлаборанта. Я и здесь с присущей мне энергией и пытливым умом принялся было за дело. Но сельское хозяйство я знал хорошо, работа мне не нравилась, порой брало отчаяние и хотелось уехать куда-нибудь подальше от людских глаз. Но меня не брали никуда из-за того, что я не отслужил свой срок в Советской Армии.

И тут получилось, как по пословице: нет добра без худа, или не было бы счастья так несчастье помогло. При постановке на воинский учет меня в военкомате прилично пожурили, что я чуть ли не дезертир (а я ждал ответа на письмо от самого Сталина), быстро соорудили мне новое личное дело, а то досье, где говорилось, что я «контра» осталось в Шостке под семью замками. Я был острижен под ноль и стал ждать призыва в Армию.

Это же наспех сколоченное личное дело попало и на мандатную комиссию при приеме меня в летное училище. При беседе я ничего не сказал о моих осужденных дядьках. Сильное желание было учиться на летчика и стать им. Я считал, что честным трудом, чему научил меня отец, оправдаю звание курсанта летного училища. Но времена культа тем и славились, что органы любили копаться в подноготной любого человека. Раскопали и моих «врагов народа».

Так как я готовился в летчики дальней авиации, то должен был обладать кристальной преданностью Родине, ибо готовились в случае войны бомбить глубокие тылы врага. Вот особый отдел и прощупывал нас, как рентген. Якобы были даже посланы гонцы в с.Боромлю, и там они замаскировано опрашивали несколько человек, что они  знают обо мне и моих родственниках. Спрашивали они и у сельсоветовских начальников. Таким образом, они разнюхали о моих дядях.

В 1952 году в одну из ночей я был вызван в особый отдел, где мне были заданы вопросы: кто для вас Романика Григорий Михайлович, кто Романика Василий Михайлович?? Что я им мог сказать? Я ответил, что это родные братья моего отца, что Василия Михайловича я никогда не встречал, а другого видел, когда мне было 8 лет. За что они осуждены, я ничего не сказал, так как и не знал.

Вышел я, конечно, с унылым настроением. Я понял, что в летчики мне путь перекроют, и останется одно — ехать к отцу в Боромлю, заниматься земледелием, жениться на какой-нибудь Марье, которая народит мне кучу детей, и пахать, пахать, пахать…

Смерть Сталина меня не потрясла. Я все помнил слова отца, что он «бандит и ракло». Но хоть Сталин и умер, но дела его продолжали идти по инерции. Берия еще не был арестован.

Летом 1953 года к нам в лагеря приехал офицер особого отдела. Он хоть и был одет в летную форму, но его холеное лицо  не имело аэродромного загара. В первую очередь, конечно, был вызван я на беседу-допрос. Он предварительно познакомился с моим личным делом.  Я подсмотрел, на листке перед особистом были выписаны все мои данные:
- курсант, отличник боевой и политической подготовки, масса благодарностей, без единого взыскания,
- член ВЛКСМ с 1944 года,
- младший сержант, командир отделения,
- старшина летной группы,
- старшина авиационного звена,
- старшина классного отделения,
- группкомсорг,
- физрук эскадрильи.

И он начал меня «прощупывать». Я помнил всегда, что только  за счет добросовестной службы я смогу удержаться в летном училище и стану летчиком. Но особист продолжал копать, задавая различные вопросы. И когда он понял, что копать-то не под кого, он задал мне последний провокационный вопрос: «Доволен ли ты советским воспитанием?»

После этого вопроса так хотелось врезать по сытой холеной роже или просто плюнуть в его харю! Я внимательно посмотрел ему в глаза, а в голове рыдала мысль: «Гад ты этакий, за кого же ты меня принимаешь? Скольким ты выкопал яму?»
После небольшой паузы я сказал: «Да».

На душе остался неприятный осадок. Я не видел, чтобы он записывал нашу беседу, но мне казалось, что тучи сгущаются надо мной. Мне шел 24-й год, профессии летчика у меня пока еще не было. Вдруг повторится вариант техникума? Время молодости проходило, и было над чем задуматься.

Вскоре были опубликованы материалы по суду над Л.П.Берией. Ему приписывалось вредительство вплоть до того, что он стоял за реализацию капитализма в нашей стране. Культ Сталина еще не был раскрыт. Н.С.Хрущев сделает это позже.

Когда я окончил училище и ожидал присвоения первичного воинского звания лейтенанта, среди нас прошел слух, что якобы четырем курсантам звания не присвоили по мотивам мандатной комиссии. Этот слух меня больно резанул. Я посчитал, что среди четырех наверняка есть и моя участь. Утешало то, что отец все время звал меня домой и твердил: «Сынок, бросай аэропланную школу».

К большому счастью, вообще слух о неприсвоении  звания «лейтенант» оказался беспочвенным. Зачитали приказ, и я получил диплом и значок об окончании летного училища. Так я стал лейтенантом и получил военную специальность летчика.

В 1956-57 был развенчан культ личности Сталина. В одном из выступлений глава тогдашнего правительства Н.С.Хрущев сказал, что во время поездки по стране к нему подошел сын Блюхера (Блюхер, Маршал Советского Союза, расстрелян как враг народа в 1937 году) и спросил: «За что был расстрелян мой отец?» Но что Хрущев мог ему ответить? Тогда ему якобы и пришла мысль сказать правду народу.

И я всегда буду благодарен Н.С.Хрущеву за то, что он сделал это. Вскоре появилось много статей, рассказов, повестей, мемуаров, повествующих о черных днях культа Сталина – «Барельеф на скале», «Четвертая рота», «Один день Ивана Денисовича», мемуары Горбатова и т.д. Однако не все с реабилитацией было доведено до конца.

Вставший у руля Л.И.Брежнев все это прикрыл, не без помощи «вершителей судеб» сталинских времен. И лишь в период демократизации и гласности все стало на свои места, и реабилитация невинных жертв продолжается.

Особый интерес вызвала реабилитация больших военачальников (даже дважды героев Советского Союза, которые внесли большой вклад в разгром фашизма). Оказалось, что и война не научила Сталина, он продолжал выявлять врагов народа.

Мне остается только сожалеть, что мой отец не дожил до этих дней гласности. Он был бы рад, что справедливость восторжествовала. На этом я закончу главу. Пусть и мои мысли по данному поводу останутся для моих потомков на бумаге.



1988 год