7 5 во лбу повесть-коллаж, отрывок 5

Полные бутылки в пустые мы превращали, в основном, у Ваньки дома, к вящей птичьей радости, потому что к ресторанам он относился прохладно в любую погоду, считая их прибежищем невежд («рай для нищих и шутов?») и навещая только по сильно вынужденной нужде. «Не пообщаться толком, не выпить – кругом орут лица и играют на инструментах» – сокрушался он.
Дома разговаривать оно, конечно, сподручнее, но в водке нам нигде отказа не было – ни дома, ни в ресторане, ни в библиотеке имени А.Н.Островского, куда мы однажды припёрлись пьяные и напоили ещё замечательно красивую, но бывшую раньше грустной, девушку, заполнявшую формуляры, полностью выведя её из книжного строя.
А иногда Иван просился выйти на лестничную площадку и выпивать на подоконнике, спустившись чутка вниз. «Зачем?» – поинтересовался я в первый выход, –  у нас же есть пустая квартира без признаков людей?». – «А чтоб шугаться – вдруг кто пойдёт». Раз он так напился у окна, что выучил наизусть семизначные «Таблицы логарифмов» Георга фон Вега. Но утром, слава Богу, снова забыл.
И в кафе «Охотник» мы выпивали, не только в библиотеке. Завалились туда как-то к закрытию, уже пьяные, из гостей. На удивление легко миновали напуганного «вратаря», показав совместно, в четыре руки, мой пропуск-книжицу в Поликлинику №2 в красной настораживающей обложке. Столь же легко обнаружили свободный стол, людей, подающих напитки и сделали голосом на русском языке лаконичный заказ не из блюд, а из напитков, строя попутно интимные рожи соседней жгучей блондинке, на которой было много косметики («Щедра обитель хмеля благодатью»).
– Мамаша, шницеля есть? – спросил Тюрин у молодого галлюциногенного официанта.
Тот отвлечённо молчал, вспоминая слова и устремив ёрзающие глазки в потолковые звёзды.
– А биточки? А те;фтели? А тхунь-дульма?
– Вань, здесь – дичь.
– Дичь? В смысле: удобства во дворе?
– Дичь в смысле: кафе не для гурманоидов, а для охотников.
– За приданым?
– За выпить. Под обычную житейскую еду: под рябчиков, под вальдшнепов, под диких утей. Будем жрать валеркину родню.
Дальше всё само успокоилось и пошло не совсем своим и не совсем чередом, минуя по пути возникшие, было, гастрономические разногласия.
Опростав в жёстких традициях живущих где-то в Африке кенийских бегунов на различные расстояния три (!!!) бутылки «Охотничьей» же водки, пахнущей аптекой Ферейна, и слупив по две, почти невидимые простому русскому глазу котлетки из маленьких трогательных лесных птичек (весьма примечательная закусь), тут же занесённых нами в Красную книгу, мы загрустили среди многих людей в душном чучельном помещении и пошли вон, прочь, на воздух, чтобы выйти из состояния статической неопределённости и в надежде там, на холодном ветру, обрести менее шаткое динамическое равновесие для дальнейшего передвижения.
И мы вышли во враждебно-вражескую ночь, утомлённые электрическим солнцем (лучше б мы увлеклись верховой ездой, чем так пить и так есть).
Наша усталая пара в меру гнедых вежливо шла по улице Горького, предохраняя себя от широких шагов во время ходьбы, не обижая в своём бескрестовом аллюре редко-трезвых прохожих с необоснованным оптимизмом в глазах. Никому не дерзя жаркими, расплавленными от котлет голосами. И всё было бы ничего, и мы бы пришли куда-нибудь, приведя в норму период качения, не попадись Ваньке на его неравнодушные ко всему глаза магазин «Мужская одежда». Испытывая дестабилизирующие влияние маленьких порций обильной пищи, он встретил в освещённой витрине хорошо знакомого молодого мужчину с которым служил в армии, в которой он не служил.
Этикет требовал немедленного, порывисто-радостного приветствия и негигиеничного ни в каких случаях крепкого мужского рукопожатия. И он (этикет) был соблюдён. Со скоростью близкого звука. И без захода внутрь здания с использованием закрытых дверей.
Раздался громкий крупнокалиберный шум некогда большого стекла, обрушившегося на всех. Знакомый манекен остался спокоен и не витиеват, продолжая мирно стоять в компании друзей. Нерешительность не обуяла Ваньку. Был он не прост и дружеобилен, и не угомонился, пока не поздоровался за руку со всеми ребятами, стоящими в витрине, включая неожиданно тёплого и живого милиционера, подоспевшего на выручку толпе искусственных людей.
Стянув с вновь обретённого приятеля одинаковое со всеми серое пальто и изящно повесив его на руку, как курортный ухажёр, Тюрин прямо в витрине, перемалывая ногами осколки собственной Славы, вступил с воинствующим Представителем в заинтересованный разговор. Тот гневался, кричал неинтересные вопросы и махал руками очень вверх; форменная брюква при этом у него довольного высоко задиралась, обнажая уставные носки и несвежий голеностоп сквозь них.
Подошли другие люди высокой важности – тоже в форме и тоже подверженные аномии. Ванька стал подавать им лицом неприятные знаки, а они стали сердиться, не видя отражения его светлой души в осколках бывшего стекла.
Нам пришлось подчиниться тирании современности – мы не были настолько безупречны, чтобы качать права – и Иван рассказал блюстительным Стражам, что он – физик, занимается исследованиями такого явления, как сверхпроводимость. При попытке повторить слово «сверхпроводимость» товарищ капитан вывихнул подбородок и весь вечер потом противно молчал, вращая глазами в невысказанном негодовании.
А Ванька был уже весь в крови и весело поддавался перевязке быстро возникшим выпускникам медицинских ВУЗов и училищ. Потом он прочёл написанную милиционерами свою собственную биографию и ужаснулся…
Человек трезвый, войдя, как к себе домой в одёжную витрину, как minimum, снёс бы себе к чертям всю башку, оборвал бы руки-ноги-локти, разбил бы часы и от часов расстроил бы нервы. А Ванька? А он – ничего! Он лишь слегка, но глубоко, порезал пальцы на левой, редко здоровающейся конечности! Четвёртый лепесток клевера.
Он, конечно, отчинил штраф за нарушение ночного покоя граждан, включая, судя по сумме, и жителей Владивостока, заплатил и за неосторожно разрушенное стеклянное имущество, принадлежащее Казне ( 3500 х 5500 х 8мм; стоимость удовольствия = 38 руб.96коп), но вышел из ситуации без ощутимых потерь.
Он даже пытался минимизировать затраты от проведённого времени, совершенно справедливо указывая разным людям на то, что часть витрины он всё таки обошёл своим рассеянным вниманием и по бокам она – как новая. И, как целая. Но суровый не вполне естественный монополист Мосторг был неутомим в своём стяжательстве, как и всякий нормальный, не вполне естественный монополист, и Ваньке пришлось распорядиться за всю канитель целиком, без учёта сэкономленного на себе материала. О, времена! О, нравы! А пьяного человека опять, как видим, убить не удалось. Как кошку Шрёдингера.