Материнская берёза

 
  Поднявшись в вагон и устроившись на своём месте,с тревогой и неясной печалью

Начук дожидалась отправления."Куда еду? Что меня ждёт?"- думала девушка и

начавшие движение колёса вторили её мыслям: "Куд-куд-куда? Куд-куд-куда?".

Глубокая ночь. Пассажиры угомонились, попив чая и съев нехитрый ужин. Одной

Начук было не до сна. А что оставалось делать? Снова и снова прокручивать

предсмертные слова матери, вспоминать её необычную просьбу и своё обещание уже

над могильным холмом.

  Им было хорошо вдвоём. Начук не задумывалась, почему у них нет никого из

близких. Софья Марковна любила марийские песни, учила дочку языку, но никогда

не возила её на родину. Водила на концерт приехавшей на гастроли Марийской

Государственной хоровой капеллы, выписывала журнал "Ончыко" ("Вперёд")...

  Почему она так рано ушла? Оставила шестнадцатилетнюю дочку одну. Как той

дальше жить?

- Не просила я у Бога себе болезнь. Ты прости меня, доченька, виновата я перед

тобой. Не справилась с этой болью сама, оставляю тебя в начале жизненного пути.

Негоже матери бросать дитя на произвол судьбы. Живи, среди людей не заблудись.

Доверчивая ты у меня. Сердечко у тебя доброе. Надеюсь - будешь достойным

человеком. А на прощанье молю тебя лишь об одном: съезди в Парфино, где я

росла, найди тётю Овоку. Хотелось когда-нибудь вас познакомить... Так вот, она

покажет тебе берёзу... Привези, Начук, из-под её корней немного землицы и

высыпь на мою могилу. Мне тогда будет спокойнее в ней лежать...

  Софья Марковна хотела ещё что-то добавить, но сознание от неё ушло. Навсегда.

  Начук показалось, что мать стоит рядом. Девушка испуганно оглянулась, но в

полусумраке прохода вагона не было ни души, проводница и та заперлась у себя в

служебном купе. За вагонными окнами бесконечная темень, лишь изредка, словно

светлячок, вспыхивал вдали и тут же исчезал чужой холодный огонёк...

...На маленькой станции Начук из вагона вышла одна. Поезд пришёл сюда к вечеру.

Зашла в зал ожидания. Пусто кругом. В углу из крана бачка капала в тазик вода.

  Вышла на улицу. Постояла некоторое время, раздумывала, несколько раз прочла

название над дверью "Станция Помары", затем пошла по улице. У встречного

старичка спросила, как добраться до деревни Парфино. На трассе, ведущей в

сторону района, встала на остановке, стала ждать попутку. Рейсовых автобусов

уже не было.

  Быстро темнело. Откуда-то вынырнул ветерок, удивлённо покружил у одинокой

тоненькой фигурки девушки, но, у слышав шум приближающейся машины, исчез в

ложбинке кювета.

  "Не везёт, так не везёт. Выезжала ночью, приехала в ночь",- сказала почему-то

вслух Начук и подняла руку. Спасибо- тормознули.

  Молчаливый водитель подвёз девушку и уехал, отказавшись от предложенных

денег. Начук поставила чемодан, уселась на него. Хотелось взять себя в руки и

решить, как быть дальше. Деревня находилась в двухстах метрах, время от

времени, переговариваясь между собой или просто от нечего делать, начинали

лаять собаки, то тут, то там светились окна домов. Близко, совсем рядом,

заиграл невидимый в темноте гармонист, запел приятным завораживающим

голосом:"Опять я выйду к ре-е-ечке, как бывало-о-о, лишь только месяц в небе

заблести-и-ит... Баян, мой друг, душевный запева-а-ала... со мною вместе снова

загрусти-и-ит..."

  Ветер уносил слова в сторону, в глубь деревни. От холодного дыхания сентября

у Начук мёрзли руки. От тихого отчаяния она заплакала.

- Да Божечка, ты мой хранитель! Кто это тут?- послышался женский голос.- Тебе

что? Понравилось на дороге сидеть? Или с кем-то свидание назначила, а он не

приехал? Смотри, здесь черти водятся. Поймают ещё. Почему в деревню не

заходишь?

  Вопросы сыпались и сыпались, оставаясь без ответа. У женщины за спиной была

ноша, которая при движении шуршала. Привыкшие к темноте глаза разглядели,

видимо, и чемодан, и то, как одета девушка. Перешла с марийского на русский

язык.

- Я сено ташшим, чуч чэбя не убил вэ-эт, ай-ай! Чомно. Ничово не видач. Чово на

дороге сидишь? Айда, к нам пойдём. У чебя язык есь?

  Начук робко поднялась, взяла чемодан и покорно двинулась за женщиной.

"Спасибо - нашёлся добрый человек",- подумала она. А приветливая старуха

(теперь девушка поняла, что женщина пожилая), как будто обрадовавшись, что

нашёлся слушатель, всё говорила и говорила. Может, больше для себя:

- Осень пришол, корма эшо мало собирал. Один живу. Скотине держим: коров есь,

овец есь... А без скотине жич скучаю. Эшо ягнят родился. Котел один старый овец

резач, а он взял да родил. Когда гуляч успел - вот каянный, лешак!

  Начук почувствовала как она устала да и проголодалась.

- Пришли тэвэ, открывай вороты, помогай немношко,- велела женщина.

  Вошли во двор. Хозяйка сбросила свою ношу под навесом сарая. Услышав её

голос, замычала корова, в хлеву заблеял ягнёнок.

  Уже внутри избы при свете лампочки девушка встретилась с пытливыми немного с

хитринкой глазами маленькой, круглолицей своей благодетельницы, которой с виду

можно было дать лет шестьдесят пять.

 "А голос какой молодой",- подумала Начук и в первый раз заговорила, притом на

марийском языке:

- Тау, спасибо, тётенька, я ведь не знала как быть...

  Старушка всплеснула руками и засмеялась:

- Да ты мари! А я-то! Ну стараюсь, ну объясняюсь,слова русские подбираю. Снимай

с себя курточку, у меня натоплено. Будучи в гостях, не забывай, что ты дома.

Сейчас мы ужин с тобой сварганим. Газа нет. Зачем мне одной? Печка моя верно

служит много лет. Дров на две зимы хватит. "Социальные" привезли. Помощь таким,

как я, одиноким...

  Хозяйка принялась чистить картошку, сама слушала девушку, стараясь не

упустить ни одного её слова. Уловив имя матери, произвнесённое ночной

"найдёнкой", старушка засеменила из чулана к ней, стала так искренне и желанно

поглаживать Начук по плечу, запричитала по-бабьи:

- Так ты дочка Сопи?! Как её в городе звали, говоришь? Софья Марковна? Нам Сопи

привычнее. Ты не обижайся, если не хочешь, чтобы я её, царствие небесное, так

называла. А я - Овока. Мама твоя перед смертью обо мне вспомнила, значит, ко

мне послала? Это боги свели нас на околице - не иначе. Надо же, какую встречу

мне жизнь напоследок уготовила!

  Долгим получился тот первый разговор по душам. Между одной ещё юной, и

другой, познавшей долгие дни судьбы, ставшими в одночасье родными друг другу

женщинами...

  Утром, пока Начук спала, тётя Овока успела натаскать воды в баню, истопить

её, приготовить завтрак, поставить самовар. Она была подвижна, как никогда:

всё-то у неё спорилось да ладилось. Это от радости с небес к ней силы

спустились.

  Банька была построена на новый лад: кидай дровишки, мойся, парься. Снова

подбрасывай. Огонь гудит, ты плещешься и не угоришь никогда. Начук такую баню

видела впервые. Даже побаивалась идти туда. Но тётя Овока успокоила девушку,

всё показала, где и что, научила правилам осторожности. Да и сама находилась

рядом. Страховала.

  Овока разделась, надела на голову мужскую шапку-ушанку. Попросила смазать ей

спину мёдом, принесённым в мягкой посудинке и полезла на полку. Увидев такое

тело, ни за что не дашь ему годы, указанные в метрике: гладкое, с тугими без

морщин грудями, правильными формами. То, что Овоке немало лет, выдавали только

её натруженные руки. Ох, и любила она париться! Сначала держала веник в ведре с

холодной водой, потом окунала его в горячую, добавляла в эту воду травы. Внутри

бани становилось духмяно, было легко и приятно дышать. Веник в руках тёти Овоки

творил чудеса. Начук не выдержала жары и выскочила в предбанник. А хозяйка

хлестала себя, приговаривала, заговоры заговаривала:

- Чистое ко мне, грязное - от меня, радость ко мне, горе - от меня!

 "Ты думаешь, дочка, почему я такая?- спросила Овока и сама же себе ответила.-

Добра многим людям делала, зла не хранила, поэтому и не стареет моё тело и душа

молода".

  Вернулись обе распаренные, румяные. Сели за стол, стали пить чай из

старинного ведёрного самовара. Настала очередь рассказывать о Сопи. Начук так

этого ждала, ведь ей должны были открыть историю её матери.

- Эх, дочка, не могу я без слёз вспоминать,- начала Овока и на мгновение

закрыла лицо полотенцем. Задумалась, мыслями ушла в прошлое.- Осталась Сопи

сиротой, месяца три ей было... Вырастила девочку деревня. Одевали в то, кто что

отдавал. Передавали девочку из дома в дом, по очереди ухаживали. Сегодня у

одних ночует, завтра у других. Предлагали отдать Сопи в детский дом, но ни у

кого рука не поднялась отвезти и оставить её там. Не хотели от родины

отлучать...

  Когда Сопи исполнилось восемь лет, мы отправили её в школу. Хорошо училась,

старательная была. Подросла немного, стала помогать пастухам, ходила за стадом.

Опомниться не успели, превратилась твоя мама в ладненькую, складненькую, милую

девушку. Она была на удивление стройной, косами цвета льна, чистыми серыми

глазами. Главное в ней - голос. Пела ли весёлую песню, сочиняла ли грустную - к

горлу подступал комок. Пастушка наша без песен не могла жить: её узнавали по

голосу. Помогала всем, бралась за любую работу. Говорю "была" и не верится, что

нет нашей Сопи на свете...

  Э-э-э, такие старухи, как я, живём вот, а молодые уходят раньше срока.

Несправедливо это... Ты знаешь, Начук, любили у нас её все. К каждому умела

слово подобрать, будто в сердце у неё много запасных ключиков хранилось. Даже с

любым животным разговаривала, как с человеком. И они её понимали...

...За зимой зима, за летом лето. Исполнилось твоей маме восемнадцать лет. Время

цветения. Парни не могли на Сопи смотреть - слепли. Одевалась простенько, но

всё сидело на ней красиво. Но она с деревенскими нашими парнями не могла

встречаться, так как каждого считала братом, ведь росли они вместе.

  Однажды возвращаюсь я с базара и вижу: она привела стадо на водопой, а сама

беседует с каким-то парнем. Ни дать, ни взять - пара ласточек, готовых

вспорхнуть и улететь. Внимательнее приглядевшись, я того парня узнала. Он был

из соседней деревни, Алексея-кузнеца сынок, Валюк. Вечером её очередь была в

моём доме ночевать. Пригнала стадо, пришла, а я к ней с предложением:"Сопи,

оставайся у меня и живи здесь постоянно. Одна я (муж мой к тому времени помер).

Ты уже взрослая, не пристало теперь тебе по домам скитаться". "Согласна,-

отвечает она мне.- Спасибо, тётя Овока!" Обняла меня, закружила, благодарно

поцеловала в щёку. Так мы стали жить вдвоём.

  Вижу, что влюбилась она и песни иные стала петь. Нежнее что ли, явственно

проявились в её голосе воркующие нотки. Словами ласковыми так и сыпала. Не

слыхала я такие раньше, мы к простым, незамысловатым речам привыкшие. "Сопи,-

спрашиваю я,- где ты их находишь? Выдумщица!" "Не знаю,- отвечает,- может, они

рождаются в глубине моей души..."

  Не успеет, бывало, поужинать, а под окном Валюк уже дожидается. Сопи мигом

выпорхнет из-за стола - ахнуть не успеешь. Валюк подсадит её на круп своего

коня, сам держит за уздечку, шагает рядом. Смеются, воркуют. Подолгу стояла я у

окна, наблюдала за ними, пока не скроются за околицей.

  Ближе к полуночи Валюк провожал любимую домой. Сопи тихонечко проскользнёт в

свою постель. "Тебе ведь утром рано вставать, когда выспаться успеешь? Смотри,

из-за своей любви голову не потеряй",- подаю голос, притворяюсь, что ворчу на

неё.

...Долго ли, коротко ли всё это происходило между ними, но дождалась она и

печали. Однажды не увидела я огонька счастья в её глазах. Сопи как-то сразу

погасла, съёжилась. "Мало ли что у молодых бывает, поругались-помирились -

обычное дело",- думала я. Но и назавтра, и в последующие дни Валюк не

появлялся. А Сопи темнела лицом, дыхание у неё стало - как тебе по-житейски

объяснить? Пахла девушка особенно, такой запах появляется лишь при

беременности. Я боялась этому верить, терялась в догадках. Сопи не хотела

передо мной открываться, но горе у неё было неподдельное. Я с вопросами к ней

не лезла. Делала вид, что ничего не понимаю.

  Сходила я в ту деревню, где жил Валюк. Не выдержала этой неясности.

Разузнала, что кузнец Алексей с женой крепко поговорили с сыном, ругали и

стыдили:"Зачем нам эта голая девка? Ни кола, ни двора, ни путёвой родни. Пусть

до старости пасёт своё стадо, мы тебе, сынок, лучшую из лучших сосватаем".

Алексеиха выпить любила, на язык остра да злопыха была. Она срамила Сопи, как

только могла. На тех недобрых парах и девушку для Валюка сосватали. А он,

слабак, на защиту любимой не встал, подчинился воле родителей. Бесхарактерный

романтик. Всё наше Парфино с тревогой ожидало, что же будет. Люди переживали за

свою воспитанницу. Наши парни хотели даже поймать и избить Валюка. Как можно

было обидеть такую девушку?!

  Ничего я Сопи не сказала - язык не повернулся. Не хотела расстраивать лишний

раз. Мне самой было худо. Как-то вечером, поздно уже было, легли мы спать.

Проснулась я среди ночи. А мамы твоей на месте нет. И так мне на сердце стало

жутко. "Не дай Бог, руки бы на себя не наложила",- подумалось вдруг. Зажгла

свечку, осторожно, стараясь не скрипнуть дверью, вышла в сени. На улице шёл

мелкий осенний дождь, шуршал, при порывах ветра хлестал по стенам. Только он -

дождь. Больше никаких звуков. Но, чу! Вроде послышался голос Сопи во дворе.

Замерла я, прислушалась ещё раз. Точно! Тихо выхожу на крыльцо и вижу: она

стоит в одной ночной рубашке, руки к небу подняла, волосы распустила ниже

пояса. Боюсь дышать, шевельнуться...

  А Сопи разговаривала с небесами:

- Как семьдесят семь народов смотрят, любуясь, на серебро и золото, так и ты

любуйся мною, Валюк! Как любят друг друга голуби, так и ты не отводи взор свой

от моих глаз. Как белые и чёрные тучи неотрывно кружат вокруг Солнца, пусть

также будет привязано твоё сердце к моему, Валюк! Слышишь ли ты, любимый?!

Ребёночка твоего ношу я под сердцем, Валюк! Ой, папочка и мамочка, почему вы

сразу не забрали меня с собой? Зачем одну оставили? Как мне дальше жить?!

  Причитает и плачет. У меня самой слёзы так и лились. Промокшую, озябшую,

завела я её обратно в дом. И долго ещё всхлипывала Сопи у себя в чулане...

...После той ночи она перестала петь. Больше никто не слышал её нежного голоса.

Словно птица с перерезанным горлом, Сопи замолчала, как мы думали, навсегда.

Стала она часто уходить к берёзе, посаженной ею возле родника. Задумается, вся

в себя уйдёт: не слышит, не видит. Стала ко всему глухая и слепая. Лишь возле

берёзки ей становилось легче. Бывало, еле оторву её от ствола дерева,

уговариваю:"Пойдём. Поешь хоть немного. Разве так делают? С ума хочешь сойти?"

  А Валюк так и не успел жениться. Не суждено было. Может, дошли до неба слова

Сопи, и там, наверху, поняли её? Только получил Валюк повестку в армию.

  В день проводов новобранцев автобус подогнали в Парфино. Сюда стекался народ

из трёх окрестных деревень. Вышла и я. Играла гармошка. Пляшущие пляшут. Поющие

- поют. Молодёжь столпилась в одном месте. Возле тех, с кем прощались,

находились их девушки. Глазами ищу в толпе Валюка, думая, что он среди

подвыпивших парней. А он совершенно трезвый. За спиной висел рюкзак. С какой-то

стороны протиснулась его пьяная мать, таща за руку ту, которую наметила себе в

снохи. Та сопротивлялась, не желала за ней идти...

  Вдруг стало тихо-тихо. Мекнула гармошка и замолкла. Почему-то все смотрели в

мою сторону. Не пойму никак, старая. Толпа расступалась, давая дорогу...

Валюку. Протянув обе руки вперёд, он шёл ко мне. Бледный, краше в гроб кладут,

с глазами  карими, полными слёз. На меня напал столбняк. Оглянулась... за моей

спиной стоит Сопи. Я отодвинулась...

  Сколько буду жить, столько же и буду помнить тот день и час. Валюк подошёл к

Сопи, крепко обнял её, прижал руки девушки к своему лицу, приник к ним, нежно

поцеловал в ладони первую в своей жизни женщину и потом, резко оттолкнул от

себя Сопи и запрыгнул в открытые двери автобуса. Только его и видели: уехал.

  Наутро Сопи сходила, попрощалась со своей берёзкой, вернулась, прижала меня к

себе, поцеловала и навсегда покинула Парфино. Уходила она огородами. Ни разу не

оглянулась. За шестнадцать лет не написала ни одного письма. Я и подумать не

могла и во сне не привиделось, что вот так увижу её дочь. Тебя, Начук. А ты

похожа на отца. Копия прямо! После службы он в деревню не вернулся.Остался в

Красноярске, где службу проходил. Говорят, что работал он там на алюминиевом

заводе. Мать его спилась и умерла в овраге. Валюк забрал отца к себе. А ещё

говорят, что Валюк ни разу не женился. Вот так всё и было, девочка моя дорогая!

- Мой отец в Красноярске?- переспросила вспыхнувшая вдруг надеждой, Начук.- Но

ведь от Новосибирска, где мы с мамой живём... жили, это совсем рядом!

- Боюсь, дочка, что-либо тебе советовать. Пожелаешь - можешь отыскать его. А

сейчас пойдём, свожу тебя к берёзе твоей матери. Она так выросла - чудо, как

хороша! Вольно и раскидисто, гордо стоит! Излюбленное место нынешних влюблённых

- берёза Сопи.

  Крутой берег над шаловливой речкой. Берёза с густой кроной. Пожелтевшие

листья влажно поблёскивали под лучами утреннего солнца. Рядом с деревом -

родник, вытекающий из-за камней; говорливо убегали струи, догоняли речку.

  Опустившись на колени, Начук набрала в ладони ледяную воду, сделала глоток,

потом умылась и встала возле берёзы. Дерево зашумело листвой, словно пытаясь

что-то сказать своей гостье и... Начук сердцем услышала голос матери,

который... выводил тихую мелодию о своей любви...

  "Эту красоту, землю моих предков я потеряла ещё до рождения, мама унесла меня

отсюда в животе... а ведь могло быть всё по-другому...- думала девушка.- Кого

теперь винить? Кто скажет?"  Но пришло ощущение, что она здесь не чужая -

родная.

   Погостив у тёти Овоки пару недель, познакомившись с сельчанами, Начук

собралась в дорогу. Старушка проводила её до трассы. Она повязала на голову

нарядный платок - подарок. Девушка несла свой чемодан, внутри которого

находилась деревянная резная шкатулочка с землёй из-под берёзы - последняя воля

её матери. Приехав в незнакомую доселе деревню, Начук обрела родину, полюбила

эту землю и людей, живущих на ней.

- Я вернусь!- пообещала она, поднимаясь по ступенькам автобуса.

  Овока улыбнулась сквозь слёзы и долго потом махала вслед рукой.