Сорок восьмой ронин

   Звонко щелкают по каменистой тропинке деревянные подошвы гэта, в такт им отзывается посох. Шелестят сухие горошины в выдолбленной тыковке-горлянке, привязанной к навершию посоха-сякудзё, отгоняя злых духов, флейтой отзывается ветер в листве придорожных кустов. Я люблю эту музыку горных троп. Она особенная, отличается и от музыки деревенских дорог, и от музыки городских улиц. Мелькнул сбоку рыжий лисий хвост, и пропал в зарослях кустов. Я свернул с дорожки и прошел до того места, где заметил рыжую плутовку. Снял с пояса тыкву-горлянку, в которой бултыхалась чистая родниковая вода, плеснул немного на ладонь, и разбрызгал по широкой дуге над кустами. Увидев то, что и хотел увидеть, усмехнулся, и вернулся на дорогу.
   Показалась впереди характерная крыша постоялого двора - минщюку, я чуть ускорил шаг, и вскоре смог увидеть крыши деревенских домов чуть в стороне от дороги.
Солнце клонилось к закату, и это тоже было мне на руку. На этом постоялом дворе я планировал задержаться подольше.
   Хозяин постоялого двора, лысый дед с бородкой и без усов, лично принес мне полотенце, пока я омывал ноги в деревянном тазу, сидя на дощатом помосте. Теплая вода приятно ласкала натруженные ступни, смывая с них дорожную пыль.
- Уважаемый сохеи останется на ночь на моём постоялом дворе, или отправится дальше? – спросил он, передавая мне сложенное полотенце.
Я молча кивнул, принимая полотенце, вытер ноги, и, словно после некоторых раздумий, ответил:
- Если тут найдется чем поужинать и где вознести благодатную молитву – то останусь до утра.
   Выбежавшая симпатичная девушка стрельнула в меня глазами, хихикнула, и, подхватив полотенце, скрылась в помещении постоялого двора. Прихватив посох и две коробки, до этого громоздившиеся у меня за спиной, я проследовал за ней.

   На постоялом дворе было, на удивление, пусто. Сложив свои пожитки и поправив маленькую черную шапочку-токин на голове, я подошёл к хозяину постоялого двора.
- Как зовут вас, уважаемый?
- Макару. А как мне обращаться к уважаемому ямабуси?
- Гэнкито Гёдзя. Макару-сан, есть ли у вас больные постояльцы? Или может кого из жителей деревни мучают злые духи?  - Как не крути, а всякий уважающий себя ямабуси в первую очередь выясняет такие вещи.
   Выяснив, что срочной помощи никому не требуется, я, в ожидании ужина, затеял с хозяином беседу. Сперва меня заинтересовал свиток с каллиграфией, находящийся в специальной нише-токонома. Макару развернул его. «Лучший воин – тот, кто выигрывает сражение, не обнажив меча», - так было начертано на свитке, однако последний иероглиф был испорчен, и по этому поводу я выразил хозяину своё сожаление. Макару поведал мне историю появления этого свитка. Два года тому назад проезжал через эти края самурай сёгуна Токугава Цунаёси, и не просто самурай, а первый меч сёгуната. Остановившись на этом постоялом дворе и пребывая в дурном состоянии духа, самурай занялся каллиграфией, чтобы «обрести себя», но рука его дрогнула, иероглиф оказался испорчен. Расстроился он ещё больше, бросил свиток, забрал своих сопровождающих, и уехал. А предприимчивый хозяин постоялого двора оставил этот свиток себе. Ведь небольшая помарка в одном иероглифе не обесценивает написанного.

   Макару разделил со мной трапезу, и после мисо ширу (густой похлебки с грибами и соевым творогом) спросил:
- Гэнкито Гёдзя, откуда вы пришли в наши края? Что нового творится в мире? А то мы тут словно пугало на рисом поле, видим только рис и ворон.
- Я иду из монастыря Сэнгаку-дзи. Наставник нашей секты сюгендо был в гостях у тамошнего наставника, и призвал меня. Отправил меня разыскать некоего ронина   Кимитакэ Хираока. Говорят, он разбойничает где то тут неподалёку.

   Старик отвел взгляд, а в руках подававшей сакэ смешливой девушки звякнули чашки.
- Это моя внучка Лю, радость моя и утешение в старости, - ласково глядя на девушку, улыбнулся Макару, уходя от вопроса.
- Так как там про Кимитакэ Хираока? Молодой ронин, - переспросил я.
- Ох, сохеи, это постоялый двор, тут разные люди проходят. И молодые, и старые, и самураи, и ронины. Разве всех запомнишь? Давайте мы с вами лучше выпьем сакэ, пока оно не остыло.
- Ваша правда, уважаемый Макару. Только что же мы будем пить из этих маленьких чашечек? Велите вашей внучке принести чашки для риса. И ещё сакэ. А вы слышали про сорок семь ронинов?

   Немного погодя, не взирая на отсутствие семисяна, и под аккомпанемент старого Макару, державшего в одной руке чашку сакэ, а второй рукой отбивающего барабанный ритм по колену, я пел:
Триста самураев было у дайме Асано Нагори из Ако,
И старший над ними – советник Оиси Кураносукэ.
Погиб молодой дайме, и стало в Ако больше на триста ронинов.
И старший над ними – советник Оиси Кураносукэ.
Сорок семь ронинов решили отомстить за дайме Асано Нагори из Ако,
И старший над ними – советник Оиси Кураносукэ.
Целый год они ждали и строили планы мести,
И старший над ними – советник Оиси Кураносукэ.
Сорок семь ронинов приехали в Эдо,
И старший над ними – советник Оиси Кураносукэ.
Сорок семь ронинов захватили поместье Кире Кодзуке-но-Сукэ,
Отрубил ему голову советник Оиси Кураносукэ.
Сорок семь самураев привезли его голову в Ако,
Положил на могилу дайме эту голову советник Оиси Куранэсукэ.
Спасли честь свою, отомстив за своего господина, сорок семь самураев,
И старший над ними – советник Оиси Кураносукэ.

   Упал и уснул старый Макару, и, шатаясь, помог я внучке его Лю отнести деда на циновку. Когда же уложили мы деда, повернулся я к Лю, и сказал:
- Я, ямабуси Гэнкито Гёдзя, велю тебе разыскать ронина Кимитакэ Хираока, – после этого развернулся и, придерживаясь за стену, ушел спать.

   Петляющая горная тропинка вывела меня на круглую полянку, не просохшую еще от утренней росы. Слева от меня, продравшись сквозь кусты, выскочил на поляну молодой ронин с обнаженным мечом в руке, и, словно свирепый тигр, зарычал:
- Хуррр! Ты искал меня, ямабуси? Я - Кимитакэ Хираока, я пришел, готовься к смерти!
Оперевшись на посох-сякудзё я смотрел на него, потом встряхнул посохом, загремели горошины в тыквочке-горлянке, и я заговорил:
- Триста самураев было у дайме Асано Нагори из Ако, и старший над ними – советник Оиси Кураносукэ. Когда по вине коварного Кире Кодзуке-но-Сукэ погиб молодой дайме, сорок восемь ронинов поклялись отомстить за его смерть, как требует это бусидо, с ними клятву в монастыре на надгробии дайме принес советник Оиси Кураносукэ. А через год приехали в Эдо сорок семь ронинов, и вместе с Оиси Кураносукэ исполнили клятву. Голову Кире Кодзуке-но-Сукэ срубили, и на могилу дайме привезли. За это позволил им сёгун обряд провести благородный сэппуку, как и положено это делать настоящим самураям. Сорок восьмой ронин, не взирая на клятву, в Эдо к ним не приехал.


   «Лучший воин – тот, кто выигрывает сражение, не обнажив меча». Смазанный иероглиф стоял у меня перед глазами, когда я уходил с полянки. За моей спиной над телом молодого самурая Кимитакэ Хираока, сжимавшего холодеющими руками рукоятку кусунгобу (кинжал для сэппуку) плакала маленькая рыжая кицунэ, лисичка-оборотень Лю.