Сладка ягода рябина. Глава шестьдесят вторая

Толстая, неповоротливая, как раскормленный удав, наползала ночь... Наплывала, дышала декабрьским холодом, рвалась на фонарях, обвисала лоскутами у неровного ряда гаражей, жирно оседала в арке двора, отдавая духом копоти, накопленной за день людской суеты, монотонно гудя моторами и музыкой. Мишка терпеливо пережидал её с усталостью и омерзением, как «пережидают» объятия опостылевшей жены. Не оттолкнёшь, не скинешь, не увернёшься – остаётся терпеть.


Монотонно и ненужно мотались по стеклу дворники. «Трик-Трак, трик-трак» – скрипели они, не понимая, за какой надобностью трут и без того чистое лобовое стекло. «Трик-трак… Трик-трак… А ты один, Дьяков… Одинннннн….» – назойливо вызванивало и выскрипывало. «Трик-трак, трик-трак… Куда теперь? Зачем теперь?»


Мишка поднял голову. Вон оно, второе с угла окно кухни. Семейное гнёздышко, чётко отмеренное квадратными метрами. За-ку-ток. Клетка. Один балкон и три окна. Ограниченное пространство жизни, обрывающееся сразу за входной дверью. Сдавленное снизу и сверху такими же ящиками со всеми удобствами. Точь в точь – клетки для кроликов. Сколоченные хозяином с таким расчётом, чтобы животинки плодились и размножались. Большего от них не требуется… Бессмысленный круговорот: жуй, толстей, работай челюстями, чтобы однажды оставить после себя новых кроликов и стать комком мяса.


«Зайчик, бляха муха», – хмыкнул Мишка отражению в зеркале заднего вида. – «домой скачи.»


В окне мягко качнулась штора, отодвинулась, на мгновение появился силуэт женщины…И тотчас исчез.


Явственно представил, как торопливо, путаясь в рукавах, набрасывает Катюшка пальто, как открывает тяжёлую дверь и спешит вниз по полутёмной лестнице.


И Мишка дёрнулся погасить фары, но вместо этого повернул ключ. Умница-машина рванулась с места, лупанула по тёмной арке светом, гоня прочь тьму. Полетели навстречу фонари. Замахали растерянно ветвями деревья в праздничных гирляндах, зазывно мигнула вывеска бара. Жирная слизь городской ночи засверкала глянцем.


– Вот так... – подумалось вслух.


И вдруг стало очень радостно и просто, не осталось ничего, кроме дороги. Ехать, двигаться, что-то делать, стряхивая с себя обречённую неподвижность последних дней.


– Третью жизнь за рулём… Три века без сна – отозвался проигрыватель.


Дьяков улыбнулся хрипловатому голосу и прибавил громкости. Когда-то он любил эту песню, давным давно, ещё в первой жизни. При желании он мог подпеть, и память даже подбросила очередную фразу: «И кажется, всё – по нулям. Кислород и бензин, и с кем-то она…» – Но то, что казалось таким простым и естественным в кабине КамАЗа, тут, в низенькой «тойоте», было глупым. Ошалело мигнул светофор. Нога вдавила педаль торомза.


– Ты-ы-ы-ы не одии-и-и-ннн – чуть гортанно вывел баритон…


Белые полоски перехода совершенно пустые... С каким-то удовольствием сорвал с места машину под запрещающий немой вопль трёхглазого стража.


Город кинулся следом, замельтешил, загудел рассерженными клаксонами Помчался сбоку, норовя вцепиться намертво, взвывал и взывал дорожными знаками, стелил под колёса разметку… Но выдохся, помельчал, погасил яркие вывески, стал одноэтажным.
Вот и семь бетонных букв, тяжёлых и монументальных СИБИРСК отползли прочь серой гусеницей. Округлив глаза, застыла у обочины стая разномастных коттеджей фешенебельного пригорода…


Теперь и вовсе не имело смысла сдерживаться. Машина добавила хода, довольная собой и хозяином…


– Hити шоссейных дорог, километры судьбы намотались на ось. – начал совсем другой голос.


И неторопко, с достоинством потянулась слева полоска березняка. Вот сейчас, сейчас поворот… Фары вырвали знакомый указатель. «Берёзовск – 15 км».


– Дальнобойщик, водила-шофё-ё-ё-ёр – бравурно сообщила музыка…


И по старой памяти, как по наезженной колее, пошла радость: «Всё, дома… Дома…дома!»

Над дремлющим Берёзовым еле заметно – ореол света, незаметный почти, едва проступающий на чернильном небе. И немудрящий указатель подмигнул «с. Берёзовое.» – Притопи, шофёр, вот он – дом! Зло взвизгнули тормоза, тоха заюзила, но покорно сползла к обочине и замерла.


– Ну, ты дятел… – ввернула ночь…


Сквозь плещущий счастьем припев на одной ноте протяжно и горестно донеслось: «Мммммммммммм.», как квозь сжатые зубы. Город цепко держал Дьякова за шиворот.
«А впереди страна большая… Поля, леса и гололёд…» – ненужно надрывался проигрыватель…


Топтался у машины Мишка и жадно втягивал холодный воздух. Дымком пахла ночь, немудрящими домашними стряпушками, снегом, и почему-то хвоёй. Свежо, смолисто… Да, пахнет…


Откуда? Кругом березняк да распахнутые ладони пустых полей. Мишка пригляделся. Под колёсами и дальше по дороге – часто-часто зелёные ветки пихты. «Хоронили кого-то.» – понял.


Вон он, свороток к кладбищу. Вечная незарастающая народная тропа. Удачно остановился. Отшвырнул прочь окурок. И выключил музыку. «Кто же у нас умер?» – подумал озадаченно.


Вспомнился вдруг Михалыч. Дьяков сплюнул через плечо и пробормотал:


– Не дай Бог.


Пальцы запрыгали, залистали номера в телефонной книге… В ухо плеснула разухабистая мелодийка, но тут же и заткнулась, прервалась удивлённым и полупьяным:

– Миха-а-а-а-а! Ты?

– Я… – кашлянул Дьяков – Спишь, поди?

– Какой там. Корове телиться приспичило. Вот только в баню телка определил…

– Копытца обмываешь?


Гошка радостно загоготал.


– Ну, как без того?! Моя сама поллитру выкатила.

– Тёлка? Бык? – не зная теперь, как объяснить Гошке спонтанный звонок, тянул время Дьяков.

– Бык! Здоровущий, бляха муха, думал не растелится. Но ничего вроде. А ты чего?
– Да так…– замялся Мишка и бухнул. – Кто у вас там помер? Проезжал сегодня мимо. Смотрю – ветки, пихта свежая… Короче…


Гошка перебил:


– А чего не заехал? Зажрался, горожанин?

– Да я по работе. – вывернулся Дьяков.

– А ты ж теперь начальство возишь? И чего им у нас?

– Чёрт его знает, надо что-то... – пробормотал и перекинул трубку к другому уху. – А ты откуда знаешь-то?


Пальцы на правой руке уже основательно подзастыли. Декабрь катился именно таким, каким ему и положено быть – стылым, малоснежным и ветреным. Дьяков нашарил ручку и, стараясь не стукнуть, осторожно открыл дверь и втиснул себя в салон.


– А Михалыч ему: всё рано, долго не протянет или уволят, или сам уйдёт. – трещал Гошка.


По всему видно, что пил Рузанов в одиночестве, и поговорить ему не с кем. Вот и нашёл свободные уши... Или уши сами нашлись? Дьяков качнул подвеску-дезодорант и ответил:


– Не уволюсь, не дождётесь.

– Ну, так Мозгуй ему и сказал, что дураком будет, если уйдёт. Он там сыт, пьян, нос в табаке и зарплата, как у вас... Ну, то есть у нас. Правда?

– Правда, – охотно подтвердил Дьяков – Даже побольше выходит. И работа – не бей лежачего. Привёз, увёз и стой себе в гараже.

– Квартиру, говорят, купил? – в голосе Гошки зазвучала еле заметная, как монотонный писк комарья, тоска.

– Купил.

– Молодец ты, Миха, всегда жить умел. И правильно, что тут у нас делать?Мозгуй, сука, зарплаты ужал, сократить грозится. Вроде заказов нет. Бежать отсюда надо.

– Так беги. – хмыкнул Дьяков.

– Куда я? С тремя хвостами? Это ты у нас орёл: старая надоела, к новой ушёл. Ещё не заделали там никого?

– Сплюнь, – откликнулся Мишка.

– Верно… Нафига этот хомут? Мы вон в школу за двоих задолбались платить, на ремонт, на питание, на то, на сё… А твой-то вымаха-а-ал. Тут встретил, считай, меня в росте догнал, за лето, а?


Мишка не сразу понял, что речь пошла о Бориске. Вспомнилась востроглазая мордаха, тощая фигурка пасынка.


– Как они там? – спросил аккуратно.

– Да как? Хорошо – деньги есть, что ещё надо! Что, скребёт небось? Дети – такое дело. С ними не разведёшься.


Дьяков замолчал угрюмо. Дети... Он сейчас, наверное, Деньку бы и не узнал, мелкие быстро меняются. Им полгода – как взрослому два десятка.


– Небось ходит уже, – вырвалось невольно.


Гошка смолк, озадаченный репликой.


– А, чёрт знает… Погоди, я свою спрошу, она у твоей... Ну, у Томки-то бывает.

– Не надо! – вскрикнул Мишка.

– Да она не спит, послед ещё не отошёл... Ну, вот ждёт.


И радостно завопил:


– Людмила! Людмила!!! Мишка звонит! Какой, какой... Не Горбачёв же.


На долю секунды в трубке воцарилась натянутая тишина, и опять Гошка рявкнул:


– Чего? Чего? Про детей узнать хочет… Сейчас, Мишаня. Сейчас…

– Что, сосед! – пропел женский голос насмешливо. – Вспомнил, что дети есть…

– Ну, Людмила, – Дьяков попробовал рассмеяться, – ты сразу-то не бей, давай хоть поздороваемся...

– Да что мне с тобой здороваться? Я тебе ничего не скажу. Хочешь узнать, приезжай. Поди не в Америке живёшь.

– А то я там нужен? – дёрнулся Дьяков.

– А то они тебе нужны? – в тон ответила Людка. – Год, считай, носа не показывал!


Но сбилась, смолкла и выпалила:


– А ведь нарисовался пьяный небось? Езжай к нам, давай, выспишься, а с утра Томку к тебе вызову.


Мишка опешил.


– Да я...

– Не ври мне только, я вас, дураков, насквозь вижу. Езжай, говорю, к нам.


Мишка только крякнул.


– С утра Томку к себе позову. Поговорите, как люди… У нас вон и баня горячая ещё. Езжай… Денька твой лопочет вовсю, потешный такой стал, и вот капелька от капельки – твоя. Глазищами так и стрижёт, ножонки крепенькие, бычок упрямый. Эх…Мишка… Мишка…

– А она придёт? – выдохнул.

– Прибежит, – уверенно сказала Людка.



Дьяков растерянно замолчал. За окнами машины всё так же вьюжила позёмка, заметая зелёные пихтовые лапы. Дьяков улыбался чему-то виновато и глупо. «Прибежит…Прибежит… Капелька от капельки, твой…» – шуршала позёмка.


– На, – протянула Людка мужу телефон, – пойду чайник поставлю. Ты в погреб нырни, огурчиков достань и грибов. Да маслята не бери, неудачные они вышли нынче. Рыжики там… Сейчас приедет.