Сало. Иван Чичинов

                САЛО (Говорят, что – быль)

      Гришаня «квасил» уже вторую неделю. А что еще делать? Само правительство дало на отпуск людям аж десять драгоценных суток. За такой срок можно было в Армии отсидеть полный срок на гауптвахте, а в колхозе – начать и закончить посевную. Но в Армию уже не вернуться, прошло время, а до посевной – считай, еще полгода терпеть надо. Ведь на календаре – начало января, а вот какое число – Гришаня пока не ведал. Да, еще можно было бы у какой-нибудь родни погостить, в деревне какой или в городе.

      ...Говорят, что раньше, до революции, в зимнее время только то и делали, что ездили по гостям, на кошевках, с бубенцами. Не поедешь же летом, летний день год кормит… Принимающая гостей сторона готовилась к встрече основательно. На печи «доходила» бражка в десятилитровом логушке, да в резерве, в закутке, возле печки, готовилась тоже бражка, но другого сорта, как говорят сейчас – для ассортимента. Она имела уже другой вкус, цвет, крепость… Ведь на вкус и цвет товарищей нет… Хозяин почему-то любил чуть ли не ежедневно, когда хозяйки не было видно на горизонте, подходить к этим емкостям. Озираясь, небольшой стопочкой начерпывал граненый стакан коричневатой жидкости и затыкал лаз деревянной дощечкой-крышкой с матерчатой тряпочкой-прокладкой. Если же хозяйка успевала раскрыть эту тайную церемонию, то беспокойно пытала:

- Ну чо там? Как пузырьки?

- Посмотри! Ишь, как они играют, срамцы – ха-ха!

Мелкие пузырьки на стенках граненого стакана то возникали, то лопались, шипя почти неслышно при этом. От них не хотелось отрывать глаза. Во рту хозяина пересыхало и тонкая струйка хмельной, «дошедшей до ума» браги доходила до желудка, расточительно при этом теряясь по пути, прилипая к бороде и усам. Нетерпеж хозяйки, которая вообще не пила ничего без наличия гостей, нарастал до предела:

- Ну и как оно? Жгет?

- А куды оно денется? В самый раз… Продерет – будь здоров! После гостей неделю будешь бегать на двор… Ха-ха!

- Ага! – прогноз мужа почему-то не понравился ей. –Вот ты-то наперед и будешь бегать… Сроду слова доброго не дождесся…

     Гнать самогон не всегда хотелось. Вроде как дорогой напиток, и заканчивается быстро. Невыгодно… Лучше – испытанная временем и опытом бражка. На этом проба пивочка заканчивалась, хоть и ныл хозяин:

- Дай еще пивну, что-то не понял!

- С гостями поймешь. Ишь ты, загулять захотел? Мотри у меня!

     Питьё – питьем, но ведь надо еще чем-то угощать гостей, ну не картошкой же в мундире. Будут потом весь год плеваться, вспоминая свой визит. Нужна хорошая, настоящая, как говорят – добрая закуска. Мяса в это время у всех полно, муки в сусеках тоже имелись запасы. В одном отсеке – пшеничная, двойного помола – как раз для различного рода теста, особенно – для постряпушек или пельменей. В других - то ржаная, то овсяная. Особый отсек занимало зерно ячменя, для алтайского блюда «талкан», которое хозяева любили и частенько готовили, хоть и много с ним «карусели»… А еще – нужна соль. Мясо рубилось в мелкую массу тяжелой железной, с заточенным полукругом лезвием, сечкой в специальном деревянном корытце.
      Наконец, все готово и большая семья садилась за такой же стол стряпать пельмени. Настряпают доску – и на улицу, на мороз. И таким путем, за несколько присестов настряпывалась пятиведерная деревянная кадушка мясных сибирских пельменей. Но это еще, как говорится – присказка. В последующие вечера примерно таким же макаром наполнялась вторая такая же кадушка, но только уже капустными пельменями.

- Теперь пущай едут! Угостим сватов как надо! - хозяйка, довольная собой, вытирала передником не знающие усталости руки. И потянутся для хозяина такие нетерпежные часы ожидания гостей…

      …Ну, это раньше так было. Говорят, еще до революции, когда бедно жили только самые ленивые. А сейчас совсем другие нравы, другие люди, но… посмотрим…

      … Сейчас Гришаня сам себе хозяин. Хочу – работаю, хочу – гуляю. Работа, в основном, была на своем подворье. Три коровы, шесть разновозрастных телят, две разнорослых свиньи - одна для зимнего , другая – для осеннего забоя, ну там – куры, овцы, их и считать неинтересно… Однако содержать всех надо, кормить, чистить их помещения…
      На дворе, кроме живности – трактор колесный, разные орудия труда, легковушка. Правда, не иномарка. А чем готовить корма, сено и прочие? Без техники и лета не хватит, работай, успевай поворачиваться… И так – круглый год. Правда, к середине зимы число голов уменьшалось, тогда «управиться» с ними можно было одному, и жена Клаша могла замещать мужа в случае чего, «дать продохнуть» мужику. По гостям они не шибко любили «шариться», да и привечать гостей не шибко-то старались. Не те времена, потому и пельмени стряпали редко, а про капустные пельмени – почти уже и забыли, что есть такое блюдо. Да и логушка с пивочком не водилось в их доме. Ходи потом возле него кругами, как лиса вокруг курятника.    Сейчас в магазине – десятки сортов водки, а на худой конец – настойка во флаконе какая-нибудь, вроде боярышника. Она есть даже в хозмаге, под прилавком. Сунет мужик продавцу двадцатку молча, а в ответ та также молча подаст ему флакон – целебную порцию. В аккурат на опохмелку хватит… Всем хорошо.

      … В тот день Гришаня проснулся рано, в десятом часу утра. Кое-как, лежа еще, начал вспоминать вчерашний день. Ага! Начался он с друга детства, Митьки. Заколол ему свинью, ну и Митька вытащил настойку боярышника, пузырьков двадцать, и когда он успел столько накопить?

      Сильно зачесалась спина. Где можно достать – Гришаня чесал, куда не мог дотянуться – терся тем местом о косяк дверной. Голова раскалывалась, начинало мутить нехорошо в груди. Нетвердой походкой, в одних кальсонах, вышел Гришаня в кухню. Тяжело дыша, почесывая бока и спину, опустился на табуретку. Клаша молча делала свою кухонную работу. Гришаня кряхтел, царапая не на шутку спину, начав потихоньку стонать.

- А-а! – наконец-то жена вроде как заметила мужа, - Чо чешемся? Опять боярку глушил? Закололи они, вишь, борова, Ну и чо? Обязательно нажраться надо было? Чешись, чешись, боров проклятый!

- У нас там чё-нибудь есть? – смиренным голосом прохрипел Гришаня. - Чёто нехорошо… помереть можно…

- Была! Была, да сплыла твоя опохмелка! Вечером не давала её трогать, дак чуть не убил! Вон, смотри! – повернулась к нему Клава. Один глаз ее прятался в темном пятне, сверкая искрами ненависти.

- Видел?

Гришаня не помнил ничего такого… Однако он начал понимать, что его шансы резко упали, до нулевой отметки…

- Я что-ли тебя так?

- А кто же еще? Другого такого у меня нету… Итак уже на карачках приперся, дак давай еще последнюю бутылку требовать!

- Ну и? – пытался он продолжить получать оценку своих подвигов вчерашних. – Больше никого не трогал? Ну… дурак был…

- Не нукай! Куды мне деваться было? Кулаки твои целовать? Да подавись ты своей бутылкой, жри ее, как собака! Обос…ться бы тебе с её! Сил больше нету … терпеть…

- Клаша! Я вот счас только похмелюсь и всё! Завяжу… Чё мне? Помирать теперь?...

- Да чтоб ты сдох!. Ничего дома нету, а бежать мне куды – и не надейся! Жри вон чай…

- Ага! – обиделся Гришаня, - Чай только и пить. Ну чё-нибудь дай! Хоть деколон какой! А то повешусь…

- Ишь ты, придумал – повесится он! А кто хозяйство будет вести? Пушкин что ли? Шибко-то не прикидывайся, придурок боярышни… боярковый, - с трудом выговорила Клава.

- Ну дак чо? Плеснешь? – еще раз пошел в атаку Гришаня, - Должно же чёто быть у тебя? Повешусь!

- Да не пужай ты – отмахнулась Клава и полезла за картошкой в подпол. – Пужана я…

- Ах ты!... Ну я вам покажу… Еще на карачках будете ползать вокруг меня…

В порыве благородного гнева выскочил Гришаня в сени, осмотрелся. Нет, тут уж шибко на виду. Никто, тем более Клаша, не успеет испугаться. Он шагнул в кладовку. Вдоль стен стояли сусеки, между ними – полки. В сусеках - мука и сахар, мясо и свиное сало, соленое, оно шматками лежало в сусеках поверх мяса. Хорошее, не очень толстое, с прослойками мяса, соленое так, как учил его отец, с чесноком и перцем. Придет весна, потеплеет, тогда то, что не съедено за зиму, Гришаня ископтит, опять же по своему рецепту… «Уж больше и покоптить сало-то не придется» - пронеслось в голове. Он усмехнулся: «Ничего, я вам покажу»… - правда, что именно и кому он покажет, пока не определил.

      Гришаня пробежался пламенным взором по полусумрачным предметам. Почти над тем местом, где можно было «пристроиться», между сусеками с потолка свешивалась веревка с уже готовой петлей. На нее подвешивались рычажные весы-кантарь, для взвешивания мяса и других тяжелых предметов быта. Оставалось обжить, нагреть это местечко. Гришаня примерил для себя удобную позу, чтобы была полная имитация, выглядевшая со стороны удавившимся телом, и эта поза чтоб позволяла без устали просидеть долгое время… Когда соизволит Клаша заглянуть в кладовку?… Холодновато, на дворе-то января начало. Он вернулся в избу, надел теплые брюки, валенки, шубейку с воротником, чтоб прикрывала шею… Повеселев, потенциальный самоубийца не стал ждать, когда Клава вылезет из подполья и шагнул за порог, навстречу своей печальной судьбе…

      Наконец, Гришаня полностью освоился с веревкой на шее и стал рассуждать о крутых зигзагах жизни… Вон, друг детства Макарка, царство ему небесное,  тоже гулял с месячишко, после Нового года. Тоже не дождался от жены помощи, не похмелила… сучка драная. На нее и смотреть-то только с похмелья, а туда же. «Выпил! - орала она, - всю кровь мою за месяц». Макар вообще-то никакой не пьяница, наоборот, шибко деловой… был. Всё делал основательно, по-честному. Срубил все хозпостройки. Не из теса, а именно срубами, из бревен. Взять ту же охоту. Если уж ехать, так чтоб наверняка, с добрым ружьем. Каким-то путем раздобыл где-то аж трехлинейку времен гражданской войны, с оптическим прицелом. Попробуй, убеги зверь от такого, на два километра бьет без промаха. После ругани с женой, видать, от обиды, что его так унизила своя же жена, он и вспомнил о трехлинейке.  Молодой еще был, сорок пять, здоровый. Кому что доказал?... Ну я-то не взаправду, только жену попужать…

      Ага! Вот сейчас Клаша вылазит из подполья, потом будет чистить картошку, суп доваривать там или пожарить (Гришаня прикидывал предполагаемые действия противника). «Успею еще покурить напоследок»…- усмехнулся он. Затянувшись дымком от «Беломора», начал входить в роль. «В чем смысл-то жизни? А ведь я так и не ответил на этот простой вопрос, елки-палки»… Подумав, он резюмировал: «Раз жизнь дана, то – живи! Живи! Да и всё тут. А что делать вообще – да хоть что! Я вон рисовать могу и даже две песни сочинил. Ежли бы голос смолоду поставил кто, так может и в опере бы пел или, на худой конец, - где-нибудь в районной агитбригаде… На тракторе могу, в стройбригаде тоже работал. А теперь – в петлю, зачем? Ну, ежели бы болел шибко, или прижало так, что невтерпеж. К примеру - своровал бы у кого корову или деньги. А так что получается? Повешусь, а вокруг все так же останется, то же , что и до… Повздыхают люди, скажут, что жил бы да жил. Другие – покритикуют, мол – хороший был мужик, только вот поддавать шибко начал в последнее время, а третьи – что сломала мужика Клавка, какого мужика…

      «Ну, нет! – чуть не крикнул еще живой Гришаня. - Хрен вам в зубы! Не дождетесь! Выживу назло всем врагам!» - подвел он итог и загасил окурок о подошву валенка. С таким настроем Гришаня продолжил готовить свое последнее рабочее место. Вроде все выглядит натурально. Натянута веревка, голова набок, рот открыт… Труднее оказалось с глазами, никак не хотели потухнуть, но и эту задачу, успокоившись, удалось решить. Не открывай их, да и всё! «Ежели останусь живой – брошу пить, другие же не пьют, да и пьют. Но не так… Назло правительству. Ишь, хотят, чтобы спились мы напрочь! Десять дней для этого не пожалели! Мол, чем меньше вас, ребята в Расе будет, тем легче нам вами управлять… Сколь мильонов народу, в основном крепких мужиков, уже закопали? Дак еще столь же закопают, ежли мы не бросим пить. То спирт травленый, то - боярышник, от которого все тело чешется. Гришаня тут же процарапал как мог все чешущиеся регионы своего тела и замер.
 
      Кто-то с улицы входил в сени. По покряхтыванию и словам, произносимых на одном дыхании, к месту и не к месту: «Ос-споди помилуй!», он узнал – это соседка, тетка Валя. Стукнула входная дверь в избу и Гришаня понял: это – надолго. Помимо того, что тетка Валя заходила чуть ли не в каждый дом просто так, почесать язык, но и при возможности, что-нибудь незаметно смахнуть в свой карман то, что плохо лежит у соседа. Она и у Гришани из летней кухни гвоздодер однажды стащила. Обнаружил его хозяин, а доказать, что он евойный – не смог. «Мой!» - сказала соседка и все тут! Да подавись она им, драться что ли…

      Поняв, что время пребывания соседки может измеряться и часами, Гришаня решил покинуть на время свое, уже насиженное место. Только открыл он дверь, как тетя Валя как-бы спохватилась: «Ой! Однако загостилась, думала – Гриша-то все еще пьет где-то!» и шмыгнула мимо него за порог. Немного погодя, скрипнув зубами, хозяин шагнул вслед за ней… Прошло минут пятнадцать. Немного задубевший Гришаня, не меняя позы, чуть не задремал. Скорее почувствовал, что кто-то внимательно смотрит на него. Кому, кроме Клавы, быть тут? Клаша коснулась его руки… Не сопротивляясь, Гришаня с закрытыми глазами повалился набок, натянув еще сильнее веревку… Клаша закричала благим матом: «Повесился!!! Гриша в петле! Помогите! Помогите!» Она за минуту подняла на ноги пол-деревни.

      Первой прибежала тетка Валя. Покачав прискорбно головой с прикрытым ладошкой ртом, она запричитала, осеняя себя крестом: «Осподи помилуй, осподи помилуй!» Затем она изловчилась и залезла рукой в ларь с соленым салом. Схватив шматок, тетка Валя быстро сунула его за пазуху и поспешила на выход… «Сало-то положи на место!» - как будто божественный голос сзади хватил ее по голове. Не успев обернуться на зов, она пробовала закричать что-то, но в голове замутилось и она грохнулась на пол, недалеко от Гришани.

      Гришаня почувствовал, что веревка оказалась уж чересчур натянутой, вот-вот окончательно перехватит дыхалку и тогда… А шевелиться почему-то не хотелось. «Да затягивай ты пуще веревку…» - звенел в голове один голос, другой же говорил: «Куды ты пресся в петлю? Успеешь ишшо, снимай её на хрен с шеи!» Но Гришане было уже хорошо, спокойно. Привиделось яркое, далекое детство. Мама, еще совсем молодая, бежит по косогору, а внизу, в логу, мужики и бабы косят траву, возят копновозы ее в длинную силосную траншею, тут же, рядом, вырытую трактором…

      Очнулся Гришаня, наконец, открыл глаза. Прямо перед ним стоял друг его детства Митрий, почему-то с большим ножом, тем, что вчера кололи свинью… «Он что, заколоть меня хочет?» - пронеслось тоскливо в Гришиной, еще не совсем ясной голове. Рядом кричали бабы: "Разжимай ей рот! … Водки, водки плесни в рот! Хоть с ложку! Кровь разобьет!.."

- Ну, чо, самострел? Может, пондравилось по петлям лазить? … Кое-как перепилил веревку…. Крепкая, зараза, тугая…

Гришаня поискал глазами Клашу, но ему сказали, что она ревет на кухне, и не жалко, в общем-то, ей для мужа было никакой бутылки.

- Да не нужна мне никакая бутылка! Мне лучше трезвым ходить, да сало сторожить…

      Тетка Валя тоже, наконец, очухалась и зажила она с соседями дружнее прежнего. Даже, говорят, пыталась угостить Гришаню аж литром самогона, но тот, верный клятве, наотрез отказался, а принес ей просто так, по-соседски, шмат хорошего сала. Солил его Гриша так, как учил отец ... А вскоре и десять пустых январских дней канули в лету… .

PS: Тетя Валя незаметно, вскоре, принесла и положила гвоздодер туда, откуда он был по-соседски экспроприирован.

Иван Чичинов, март 2013 г.