Исай, спасатель Поэма

2.
(Продолжение)
Ручей, начало горной речки, протекавшей и по их селению, он перепрыгнул. Стали прыгать следом овцы, некоторые переходили вброд, следя за несмышлёными, ещё не знавшими бурливых горных рек ягнятами, испуганно ступавшими копытцами по каменистому, сверкающему в солнце дну.
Исай думал о брате: верно ли приедет, не случилось что? Однажды, восемь лет назад, таким же ясным и морозным днём Исай ждал, ждал Валерия, через неделю выяснилось: задержали в городе. Вменили вымогательство, угрозу похищения людей и незаконное ношение оружие. Но выкупил в тот раз Исай братишку. Продал двадцать три барана, две козы, отцовские трофейные швейцарские часы. Бывали и другие случаи. Но, как считал Исай, с тех пор перебесился брат Валерий, повзрослел и даже бизнесменом стал – дома, земельные участки продаёт и покупает. Говорят, что дело выгодное в их местах, особенно с тех пор, как начали готовиться к Олимпиаде.
Прежде этого не ощущалось, может быть, Исаю так казалось, потому что сам был молодым – но постепенно разница в годах всё ощутимей делалась. Порой, когда Валерка с кем-то разговаривал по сотовому телефону, старший брат его не понимал. Слова были понятны, почти все в отдельности, а смысла уловить не мог. И, когда спрашивал Валерий что-то сложное, Исай твердил в ответ с блаженной и бессмысленной улыбкой: «Да, конечно, да», - а мысли разбегались или путались, переплетаясь и цепляясь друг за друга.
По-другому было всё до происшествия в горах. Его никто в посёлке не считал придурком. А Валерий и гордился своим старшим братом, не боявшимся даже бандитов: в драке у кафе Исай с троими справился, просить прощение заставил у девчонки-горнолыжницы, с которой те хотели познакомиться, до этого по очереди изнасиловав, что стало популярным в 90-х…
Силой и бесстрашием Исай пошёл в отца. Отец их, Моисей Исаевич (попы в этих местах давали детям исключительно библейские, по святцам, имена, Валерий – исключение из многовекового правила), десантник, бравший Кёнисберг в Отечественную, трижды раненный, контуженный. Всю жизнь, с младых ногтей спасателем работал. Трижды (по его словам, но по свидетельству других – гораздо больше) был женат до встречи с будущей их мамой. А скончался в восемьдесят с лишним, за четыре месяца до появления на свет последыша – Валерки. Маме было сорок пять. Неделю снег валил, машина «Скорой» выехала из райцентра, но завязла, замело её на перевале. Повитухе, принимавшей самого Исая, да и многих жителей села, исполнилось уже сто семь, она едва передвигала ноги. Так что роды принимал Исай, вернувшийся из армии. Мать умоляла: «не гляди, сыночек! Не гляди!» - и дом заполонил её истошный, будто с того света, вопль. Исай сам вытянул дитя из чрева матери, обрезал продезинфицированной спиртом бритвой пуповину, вымыл, вытер, спеленал. Затем и мать, едва живую, всю распухшую, испачканную кровью, вымыл… «Скорая» приехала к утру. Всё было прибрано и мать с ребёнком мирно спали. Но потом мать стала чахнуть. Через год, вся высохшая, стаявшая, точно снег в горах весной, она скончалась, завещав в полубреду не оставлять Валерку.
Как отец, Исай устроился проводником-спасателем. Нередко всё же приходилось оставлять братишку на соседку тётю Лиду или одного, и рос Валерка без руля и без ветрил, что называется. Озорничал: облив бензином, сжёг овцу, потом, сказав, что будет доктором, один оставшись дома, изоляционной лентой обмотал котёнка и проделал «операцию аппендицита» перочинным ножиком… Учился в школе средне, всё легко запоминал, но доводил и обворовывал учителей. Когда нахлынула волна всеобщего развала, начал хулиганить, воровать не только в школе, но и в магазине, и на горнолыжной базе. Юношей стал принимать участие и в ограблениях. Мечтая быть таким, как земляки-бандиты, приезжавшие на иномарках, с часами «Rolex», с длинноногими, накрашенными, в шубах, тёлками, и трудно было усомниться в том, что именно они – хозяева и этой, «пережиточной», и точно уж грядущей жизни, где вообще всё будет продаваться-покупаться. И тогда Исай стал брать Валерия с собой – носильщиком на восхождения. Тот упирался, матерился, плакал, но смирялся. Месяц шёл за месяцем и год за годом – младший брат Исая порой трудился, но хватало его ненадолго (чаще – только на одну, но денежную экспедицию, потом срывался в город, пропадал уже надолго). А недавно позвонил и сообщил, что надоело ему «х..м груши околачивать» – решил всерьёз заняться бизнесом с землёй, с недвижимостью.
Жалобно заблеял в сумке крохотный ягнёнок, подошла, забеспокоившись, маманя – и Исай откинул крышку сумки, демонстрируя, что всё в порядке:
- Убедилась? Ну, пусть будет теперь под твоим присмотром.
Поклонившись благодарно, она снова затерялась в торопящемся волнообразном серо-буром шерстяном потоке. Километра через полтора пошли на спуск, по-над Ущельем оберштурмбанфюрера, как стали его называть с конца 70-х, обнаружив там, на дне, останки наспех захороненных стрелков из «Эдельвейс» с очень высоким, судя по костям, широкоплечим, в лоб принявшим пулю оберштурмбанфюрером. Вошли с лесную чащу, где было промозгло и туманно. Небо постепенно затянули тучи. На озябшего ребёнка походил ягнёнок в сумке. На Валерку годовалого, вспомнил Исай – и улыбнулся, предвкушая встречу с братом. Он его любил.
Тропинка вела круто вниз между торчащих из белёсых бугорков пней и коряг. На елях лежал снег. Затягивалось постепенно небо, становилось дымчато-бледно-лиловым, но не омрачало настроения Исая, повторявшего на все лады, как будто обращавшегося к овцам:
- Приезжает вечером Валерий, брат… братишка младший… мой единственный, Валерка, не понять вам, что это такое, глупые вы…
Он уверен был, что брат обрадуется встрече, и они будут сидеть, вино пить, вспоминать, что было, строить планы – брата ведь всегда к земле тянуло, он любил в земле копаться сызмальства… Наморщив лоб, Исай остановился и задумался над тем, каким приедет брат и с чем на этот раз. Но мысли, как и небо над горами, затуманивались.
И счастливая улыбка расплывалась на губах. Нет, никого на свете ближе, чем Валерка, у Исая не было.
Внизу сверкало солнце, и деревня в кумачовых отблесках на склоне выглядела празднично. Хотя на самом деле праздников, таких, как в прошлой жизни, уже не было давно. Деревня вымирала. До Октябрьской, семнадцатого года революции насчитывалось три сотни дворов, к войне Отечественной – сотня, а теперь – два-три десятка, да и непонятно было, местные или приезжие какие жили, приезжали… Основал деревню русский генерал, хотя неясно было, что нашёл он в этом месте, иногда отрезанном от мира по полгода снегопадами, лавинами и селевыми сходами, с суровой каменистой и неплодородной почвой, выше – только монастырь и несколько приютов альпинистов. Выше – только горы. Но недавно, уже в XXI веке было решено, что рядом, с пастбищ и рукой подать, часов семь-восемь хода, состоится зимняя Олимпиада. Сразу что-то изменилось, исподволь, как камнепад высокогорный и пока невидимый, утробно забурчало, гул, неясный и тревожный, стал всё чаще доноситься, старики считали: быть беде. А молодёжь – оставшаяся, в города не переехавшая - ликовала.
Потянуло сладостным, как в детстве, когда были ещё живы и отец, и мама, и всё было впереди, дымком из труб, вселявшим светлое, почти забытое предчувствие. Чем ближе подходил Исай к жилью, тем громче, радостнее овцы блеяли, как будто узнавали – даже этим летом народившиеся малыши - места зимовки. Шум и гам овечий душу веселил. Хотелось, чтоб и люди видели его весёлую и тучную отару, чтобы знали, что сегодня приезжает его младший брат, уверенный в себе, богатый, модный, современный, уважаемый.
Между домов, где кто-то из приезжих прирастил себе участок, улица сужалась. Сторож базы дед Матфей, почти ровесник их отцу, участник многих войн, как сам он говорил, «всех не упомнишь» (в Брестской крепости был ранен, чудом выжил, демобилизован, награждён медалями и орденом, но в своё время выслан в Казахстан) возился во дворе с котлами. Букли пепельных волос, торчавшие из-под ковбойской шляпы (подарили альпинисты из Румынии) светились в заходящем солнце, крупное мясистое лицо багровой медью отливало."
(Продолжение следует)