4. Домашние трудодни

     Когда отец затаскивал в сенцы один за другим четыре  полновесных мешка с зерном, не по летам  хозяйственный Аркашка мысленно прикинул: «Вот теперь наша скотинка будет с кормами. Только зачем их  сюда-то, а не в сарай?» Ответ подоспел уже к вечеру. Когда в дотепла натопленной избе собралась вся семейка Степновых, отец устало посмотрел на Анастасию и шутливо скомандовал:
     - Давай, мать, правади свою сабранию.


     Она проворно, словно давно дожидаясь этой минуты, сняла с обмазанного глиной приплитка  большую железную миску и поставила ее в самый центр стола. Сняла крышку, и по хате разнесся еще горячий чесночный запах приправы. В нее  она накануне окатила прямоугольником нарезанные лепешки  из перетертой мерзлой картошки, которую насобирала с полей  поздней припорошенной снегом осенью. Каждому налила в алюминиевую кружку по паре ложек  уже однажды использованного на сковороде  подсолнечного масла и, поправив выбившуюся из-под ситцевого платочка рассыпанную за день косу, улыбчиво произнесла:
     - Садимося, детки. А ты, кармилец наш риднэнький, зачинай вечерю…


     Он почему-то немного задумался, и Аркаша машинально воспользовался заминкой. Ни на кого не глядя, облизнул кончиком языка свои обветренные морозными ветрами губы и потянул правую руку в пышущую чесночным паром миску. Но едва коснулся ее кромки, как тыльная сторона большой деревянной ложки больно коснулась мальчишеского лба. По воцарившемуся вокруг безмолвию он, потирая пострадавшее место, сразу вспомнил отцовскую присказку: «Поперед батьки можно тольки в  ад». И все понял: опередил за столом папаню – тот и съездил ему инструментом, который мать кладет перед ним  на время каждой  семейной трапезы…
     Выдержав  созданную сынишкой паузу, Степан Акимыч взял из миски своими огрубевшими толстыми пальцами побольшенькую лепешку. Неторопливо макнул ее в кружку с маслом и, привычно благословляя очередное застолье, по-мужицки аппетитно откусил ее добрую половину.


     Убедившись в восстановившейся атмосфере начавшегося ужина, хозяйка лукаво посмотрела на мужа и, получив его только ею замеченный  одобрительный кивок, негромко нарушила застольное молчание:
     - Ны пужайтися тольки… Артель дала нашой сымейке заданию, до вэсны перабрати  за трудодни чатыри мэшка семян пашаницы. Папаня наш ужо тыи мэшки  прытарантасив…
     - А зачем нам эти трудодни сдалися? – как бы предчувствуя всю тяжесть предстоящей работы и лишений подростковой свободы, с заметным недовольством спросила Танюша. – Разве мало вашей с тятей работы в артели?
     - Видати, мало, начальству повидней будеть, - понимая  правоту своей старшей помощницы, тихо вздохнула мать. – А трудодни, доця мая, пойдуть на рашшот за ваши ученья у школе и дадуть  апосля уборки чуток  соломы  для скотинки…


     - Когда же мы все эти мешки через свои руки пропустим,  кто за нас уроки будет учить? –  бойко поддержал сестричку Аркаша.
     -  Робити будемо   вечорам, у пятныцу и субботу – кады уроков вам задають помалу…
     -Значит, уже завтра? – переглянувшись с сестрой, спросил  любознательный Аркаша. – И по сколь же килограмм нам придется очищать за вечер?
     -Да нэмножки, - пытаясь смягчить уже подсчитанную с отцом норму, начала в шутливой форме Анастасия. – По  два видэрочка  усево-то… на усих, значыцца… Ни таки ж мы с вам горы снигу перавертывали, и ничо!


     А на завтра - все, как и условились. Мать проворно откормила всех нехитрым деревенским ужином. Отец снял с подвески лампу и, добавив в нее пропущенного через тряпицу керосина, поставил на свободный край стола – чтобы как можно полнее освещала рабочее место трудящегося люда.  А местом таким с этого вечера в семье стали называть большую пригоршню пшеницы, насыпаемую горкой перед каждым ее переборщиком. Его же действия просты, как сами эти зеренки. Указательные пальцы обеих рук слегка прижимают к поверхности стола наиболее крупные, невредимые из них и отодвигают их в сторонку. Потом – опять, еще и еще. В результате перед каждым работником вырастает новая, уже только им  рукотворная горка чистейшей семенной пшеницы, а старая -  превращается в маленький бугорок овсюга, камешков и другого захламлявшего зерно мусора.  Первую, точно лопастями, сгребают руками со стола в чистый мешок, а вторую – в ведро для отходов…


     Работа выдалась настолько нудной, что уже через часок мать про себя заметила: «Ежели мы будемо при ентом ешшо и в мовчанки играти, то нэяково качеста нэ жды… Да и заснуть мои робятушки  ровна совы умисти с сонцем нэбэсным». И подтверждение последовало почти тут же. Первым не выдержал испытания  на бессонницу Аркашка. Сначала он начал «поклевывать» носом после каждой перебранной горсточки зерна. Затем Анастасия заметила, что его  давно не стриженая головушка стала резко падать с плеч уже через каждый десяток  зерен, потом чуть ли ни с каждым движением пальчиков.


     А пока Анастасия, засидевшая ноги, со вздохом и постаныванием   вставала из-за стола, он и вовсе уткнулся носом в него и громко ойкнул. Мать  обхватила его голову, прижала к себе и скоро почувствовала что-то влажное. Глянула – и болью стиснуло ее сердце: под носиком Аркаши появилось  пятнышко крови,  переходящее в медленно сползающую к губам струйку…
     - О, Господи! За шо же нам ты муки енти посылаешь? – почти вскрикнула она. Осторожно и заботливо утерла ушибленный нос, приложила к нему смоченную в холодную, только что из сеней, воду белую тряпицу и добавила:
     - Ну, рабитнички горемышны, на сигодни хватя…  В другий  раз буду вам байки гаварити, шо б носам нэ клевали-то …


     Сели в очередной раз за этот рабочий стол, когда  их  маленькое квадратное  окошко   стала забрасывать  охапками колкого снега разыгравшаяся под вечер степная метель. Ее глухие шлепки звучно дополнялись  одновременным  завыванием ветра в нечищеной с лета трубе, что также  придавало этим звукам некоторую приглушенность. А  она, в свою очередь, как это и бывает в такую погоду, больше располагает к отдыху, нежели к работе. Да и еще к такой,  которая напрочь отрицает даже саму мысль о возможности допущения брака. Колхозное  начальство  предупредило, что при обнаружении в килограмме семян хотя бы одной соринки виновные будут лишены всех  начисленных за эту работу трудодней.


     Поэтому мать решила провести сегодняшний трудовой вечер на фоне оживленного разговора. А темой его избрала  не познанную человеком загадочность Вселенной и божественную связь ее с Землей.  Тем более, что именно сейчас подобные разговоры стали своего рода звуковым оформлением практически каждой колхозной семьи, до которой дошел урок на эту тему новой учительницы естествознания, сосланной сюда из районного центра.
Взволновала обсуждаемая в избах проблема и Анастасию, которая как раз приступила и к чтению   доставшейся ей от покойной матери потертой временем в замасленной обложке Библии. Однако едва она начала свой еще неуверенный рассказ, как осторожненько  вклинился в него Аркаша: 
     - А мы об этом уже знаем…
     -Ну, дык шо таперь! – почти с раздражением  ответила она и молчаливо убыстрила работу своих пальцев.
     - Наша классная дала задание написать семейную биографию, - нарушил молчание все тот же неугомонный Аркадий, - а я мало чего об этом знаю…
     - А шо тут знати-то, - с заметной неохотой откликнулась мать. – Люди як люди, привэзлы нас, вот и поживаем  здеся  як можем.


     Потом оторвала свой взгляд от пшеницы и задумчиво посмотрела на любопытного сынишку: «Кабы знали вы, мои робятки дражайшии, о всея нашой каторжной жысти, никода бы и  нэ запрашивалы…Испужались бы».  А сама глубоко, словно последний раз, вздохнула и сказала, на ее взгляд, самое для них доступное:
     -Каки ж тут сыкреты у люда простявецкаво… Родители появили мене в бяларуском Полесье, затемича перавезли на Украйну…Тамо и устретила вашаво  тятю, который сюды приехав из-под Тагилу уральскаво.  На шахте робил, под землю снова и пераслали. А оттель – сюды. Так шо у вас, ровно у букети, усе кровья  пырамэшаны: русска, беларусска, украйнска…
     -А за что же столько народу с одного места на другое перегоняли? – все азартнее входил в роль домашнего следователя  Степнов-третьеклассник.


     Мать  нахмурила брови и приложила указательный палец к своим губам, словно предупреждая сына  о возможности подслушивания их разговора. Затем слегка улыбнулась и  посмотрела на детей:
     -На усе воля Божия… И партии тожеть. Наше дило – робить по совести, и усе…
     -А бедными вы были с тятей или середняками? – проворно работая двумя пальцами обеих рук, не унимался Аркадий.
     -Ты воно, босяк, овсюг в чысту кучу перагнав! - сердито шлепнула его по руке Анастасия. А когда он устранил этот рабочий брак, стала все с той же осторожностью и несвойственной ей краткостью отвечать на поставленный вопрос:
     -Мы-то каки галадранцы есть, таки и булы. А вот родителев наших куды-то, кажись, запясали. Потому как за коняку-клячу и каравенку-малодойку раскулачыли, значыцца… Мы же с тятей вашим на помещицу робили.
     -Ох, и издевалася, наверное,  над вами? – даже приостановил переборку пшеницы сегодня уже не дремлющий мальчишка.
     -Хто издевалася? Пани Печенкова? – перешла на еле слышимый шепот Анастасия. -  Да она усех сваих рабитников дажеть дни имянин и крестин знавала, подарками задабривала…


     Мать глянула на тикающие ходики и внутренне даже обрадовалась. Они показывали уже полночь,  поэтому для нее наступило самое удобное время завершить этот вечер не очень легких вопросов и не совсем откровенных на них ответов. Хозяйка быстренько смела  со стола в ведро мусорные отходы и не допускающим малейших возражений голосом приказала:
     -Усе! Идемо спать, покудова носы-то цельны!
     …Когда начался очередной день послеужинной встречи за семейным столом, Аркадий даже в сердцах подумал: «Когда же эти семена проклятые закончатся! Уже не только пылью своею в пальцы залезли – до самих печенок дошли!» С этими же мыслями пошел в школу, забрасывая кусочками затвердевшего  за мартовскую ночь снега перебегающего ему дорогу большого черного кота. Посмотрел у дома учительницы на развешанное после стирки пасмурных тонов белье, по-прежнему подтверждающее ее давнишнюю приверженность к кружевам да рюшкам. Обратил внимание на почему-то притихшую сегодня черную ворону, словно застывшую на голой ветке одиноко стоящего у подхода к сельсовету раскидистого тополя. И вокруг – ни одной души.


     «А это что?» – Аркадий замер, как и все его окружающее. На сельсоветском приспущенном алом флаге колыхались на ветру две черные ленточки. Их он увидел и над покосившимся крылечком школы,  которая-то и флага  никогда  раньше не имела. Вошел в обычный,  бурлящий перед началом уроков класс и только расчехлил свой школьный скарб – на пороге появилась  учительница.
     -Дети! Сегодня уроков не будет, - дрожащим голосом, как это бывает при волнении и у Степнова,  сказала она.
     -Урра-а-а! – приглушенно разнеслось по низкопотолочному  классу так впервые звучащее здесь слово.
     -Да вы што делаете!  - с явным испугом закричала учительница. – Умер же товарищ Ста-а-алин! Траур объявлен в стране…


     И  Аркадий впервые увидел как на ее усталых, обрамленных мелкими морщинками глазах появились слезы. Класс  продолжал пребывать в состоянии хоть уже и скрытой, но все-таки радости от неожиданно объявленного ему выходного дня. А она, слегка отворачивая в сторону от стеснения голову, утерла одну слезу, другую…Затем тяжело вздохнула и быстро вышла из класса. За ней, так до конца и не уяснив  всего случившегося, стала  потихонечку  расходиться и ребятня.
     Те же бессловесные вздохи и угрюмые лица взрослых он увидел потом на улице, по дороге домой. С той же какой-то ему дотоле неведомой, по-человечески неживой печалью встретили его в избе родители.  А их, ребятишек, радовало при этом одно: маманя не сажает  сегодня семью за переборку пшеницы…
     И так все дни всенародного траура.  Если говорили люди, то очень тихо, почти шепотом. И чаще всего лишь о том, как же послушать в этом забытом и Богом, и начальством селе саму похоронную процессию. Ведь проводное радио еще только собираются когда-то сюда провести, электричества тоже все еще нет. А послушать, выразить тем самым свою хоть маленькую причастность к охватившему народ великому горю всем  очень хочется, их совести надобно…


     Выход неожиданно для многих нашел третьеклассник Степнов. Он услышал от расстроенного такой безысходностью отца, что начальство соберется у единственного на все село радиоприемника, который находится в доме председателя колхоза. А вот остальному горемычному народу…Мальчишка что-то побормотал про себя и сказал:
     -Тятя, в сельмаг привезли какие-то батарейки. Может, они подойдут  к радиоле сельсоветской секретарши? Мы прошлым летом ее включали, хрипела немного.  Сейчас в сарае, можно попробовать…
     В день похорон разыгрался такой буран, что старожилы здешних краев еще не видывали. Особенно пострадали хозяева тех саманок, входные двери которых открывались наружу. Они вынуждены были ждать помощи только от соседей - те их откапывали из снежного плена.  Но пурга тут же заметала сбегающие, точно в подвал, с улицы вниз ступени, и люди вынуждены были дежурить с лопатами у своих землянок. Тем более, что  расстояние между ними превратилось в сплошную снежную пелену, постоянно забивающую  рот, глаза и уши. Поэтому в дом секретарши разрешили прийти только взрослым. И в порядке исключения - Аркадию, за его так вовремя проявленную находчивость.


     …Когда сквозь хриплый заснеженный эфир, наконец,  прорвался бросавший каждого в дрожь голос Левитана, все собравшиеся  словно застыли. Аркаше стало слышно одно только дыхание людей. И даже тех, кто оставался из-за тесноты за порогом этой сравнительно  с другими землянками  просторной избы.
     -Граждане и гражданки Советского Союза! – раскатисто донеслось почти за четыре тысячи километров от места, к которому сейчас прикипели глаза и уши, наверное, действительно каждого. Каждого, кому выпала хоть малейшая возможность видеть или слышать этот траурный рассказ главного диктора страны Советов. В том числе и здесь, в избе простой секретарши сельсовета, почти замыкающего с севера большую территорию Карлага.
     И Аркадий, везуче попавший в угол этой еще не топленой с утра избы, где как раз и стоял радиоприемник, почувствовал быстрое потепление. От потеющих с волнения людских тел. Они так уплотнились, что даже коробок спичек к поставленной у Божьего образа свечке пришлось передавать над головами собравшихся. Их дыхание все больше учащалось, лица зарделись красноватыми пятнами. А самой толстой из присутствующих новой продавщице стало, видать, так душно, что она в этой изморе аж уткнулась  своей пышностью в плечо маленького конюха, который в числе лишь нескольких мужиков села вернулся с кровавого иль трудового фронта. Да так тяжело наклонилась, что Аркашка стыдливо уловил своим юрким взглядом уже наполовину выбившуюся из кофточки правую с голубыми прожилками грудь.


     С каждым новым траурным документом, которые один за другим продолжал оглашать своим тревожным голосом  диктор, казалось, что в избе становится все меньше кислорода. Несмотря даже на то, что настежь открыли все двери – и здесь словно присутствовала сама тоже скорбно завывающая пурга. Но ее уже заглушали тут все более учащенные вздохи, всхлипы и стоны,  риторические вопросы: «Шо же теперя буде с нами?…»
     Аркадий смотрел на все это и никак не мог взять в толк. Вздыхают, плачут, причитают – все вроде как на похоронах, но все же и не так…Он не чувствовал сейчас  в их действиях главного – той искренности  и безысходности переживания, с которыми на прошлой неделе хоронили здесь Петькину маму. Плакали и причитали всем селом, ровно с ближайшим человеком прощались. А тут они не единым словом жалости не обмолвились в адрес усопшего, его семьи. Их просто обуял новый, послевоенный страх. Потому и беспокоились только   о  дальнейшей судьбе своей и детишек родных…


     Под этим страхом неизвестности молчаливо прожили еще несколько дней. Дома  - тоже. Словно ждали, что и норму переборки семян кто-то отменит. Но никто этого не делал. И пришлось, несмотря ни на что, снова садиться за стол с керосиновой лампой и тускнеющей при ее неярком свете позолотой пшеничных зерен.
     -Садитеся, детки, будемо робить, - вздохнула почернело осунувшаяся за те дни Анастасия и стала рассыпать перед каждым по уже удвоенной из-за «прогулов» горке семян. – Гаварять,  шо норму нашу сробить можно попозжее, аж до маю…Так шо радуйтеся хоть ентим маненько… А там высна покажеть…
     Аркадий с сестренками довольно переглянулись и молча взялись за уже ставшую им за три месяца привычной  вечернюю работу. Взялись, конечно, не с охотой, а  с небывалой доселе надеждой на весну, потепление.  Но никто из них и подумать не мог: сколько еще холода, унижений и обид принесет им и эта, и многие последующие весны. Всем и каждому отдельно сейчас согнувшемуся за столом и таким скрюченным образом зарабатывающему семейные палочки-трудодни. Да и до весенних ли раздумий им сейчас было, когда в печной вечерней трубе еще так мощно завывает вьюга. Вьюга  самой жизни…