Пожелаю всем удачи!

                Пожелаю всем удачи



Вертолет сел между двумя высокими холмами. Винты продолжали вращаться, но с гораздо меньшими оборотами. Машину уже не так трясло. Два крокодила «МИ-24» продолжали кружиться в пятидесяти метрах от земли, не переставая разбрасывать светлячков. Вертолеты безустанно маневрировали к земле, давая понять своим агрессивным настроем, что не для красоты летают.
Медленно начал открываться задний люк, словно гигантский динозавр нехотя раскрывал пасть. Опустилась платформа. Мы, шокированные перелетом, не успели опомниться, как уже прозвучала команда:
-На выход!
Вытаращив глаза мы спешно покидали борт железного великана. Соскочив с платформы заднего люка, я ощутил на себе мощный ураган, нагнетаемый гигантскими лопастями. Шквальным порывом ветра с моей коротко стриженной головы сорвало шапку и понесло в противоположную сторону от моего спешно удаляющегося строя. Второпях догнав головной убор, я ловко подхватил его надел на голову и прижимая рукой помчался догонять своих. Метрах в тридцати я заметил по пояс торчащего из-за холма старого чечена в национальном головном уборе из овечей шерсти. Его шапка напоминала афро-американскую прическу.
Вот он какой, местный туземец, промелькнуло в голове. Старик поднял в верх свою кривую клюшку и потрясая ею над головой что-то проголосил по-своему. Но даже если б и на русском, то все равно было не разобрать из-за шума уже отрывавшейся от земли коровы, «МИ-26».
Прапор вел нас, явно и сам не зная, где находится комендатура. Он спрашивал у каждого встречного военного, где штаб. А нам уже было все равно, где штаб, где комендатура и куда мы идем, лишь бы сутки за двое шло. Со всех сторон в глаза бросались здоровенные горы и впадины. Здешний рельеф был на столько непривычен, что казалось, мы на другой планете. Проходя мимо различных охраняемых объектов, мы рассматривали условия жизни и быта. При виде рваных палаток, по окна вросших в грязь и черных лиц солдат, не говоря уже о их одежде… , дар речи терялся. Первое впечатление - усталые глаза окружающих, мельком скользнувшие по тебе, и думающие в то же время о чем-то своем. Если бы в день прибытия в Чечню мне кто-нибудь сказал, что эта толи пыльная, толи пластилиновая земля, эти хмурые горы и глухие поселки войдут в мою душу и станут ее тревожить даже после возвращения на родину, я определенно этому не поверил бы.
 Мы проходили мимо глубоко врытых в глину самоходных установок, из их гигантских башен, торчали длинные, толстые стволы, накрытые маскировочной сетью. А на сапогах к тому времени уже налипли тяжелые комы глины. И впрямь, как контрактники рассказывали, пластилиновая планета. Вот мы уже проходим место расположения ракетных установок «Град». Всю эту технику мы могли видеть только по телевизору. Часовой, охранявший подход к «Граду», не подпуская к себе ближе, чем на двадцать метров, внятно объяснил, где находится расположение комендатуры. Внешний вид часового был ужасен. Всего две вещи: автомат и каска, говорили, что это не бомж привокзальный, а часовой. Его засаленный и затертый глиной бронежилет сливался по цвету с сапогами.
У ворот в расположении комендатуры нас встретили наглые «одембелевшие» физиономии.
-Во! Замена прилетела! Вешайтесь духи. Пи…ц вым. - пробасила одна из них.
Солнце уже перевалило за гору, и у ворот комендатуры зажегся осветительный фонарь. Как-то резко потемнело заметил я. Приземлились совсем светло было и вдруг так резко сумерки. Прапор метнулся в офицерскую палатку, указанную одним нахально разглядывающим нас сержантом, и буквально сразу вышел из нее с подполковником.
-Комбат, - прошипел кто-то из оглядывающей нас толпы.
 Толпа моментально растворилась среди палаток. Комбат, подойдя к нам, поздоровался, мы ответили зычно в один голос и сами удивились в стройбате так только на смотре части бывает и то перед смотром месяц тренировок и репетиций а тут все в один голос. Наверно от волнения.
-Отлично, пойдемте в столовую, - командным голосом рявкнул комбат.
Столовой служила длинная палатка. Подойдя к ней, мы спешно сбили комья глины с сапог. Хотелось подробней рассмотреть расположения комендатуры но из-за цвета маскировки в расположении горело всего четыре осветительных фонаря.
-Заходите и рассаживайтесь.
Внутри столовой стояли деревянные столы и скамейки. Суетливый солдатик растапливал буржуйку. Заметив вновь прибывших, он вскочил.
-Пацаны, вы откуда?
-С Тулы, - ответил Пингвин.
-А из Самары есть кто? – не успокаивался низкорослый истопник.
-Нет.
Вошел комбат, усадил нас за столы и начал:
-Так, значит, из Плавска приехали?
-Да, - промычали мы.
-Так, отвечать будешь ты, - комбат ткнул пальцем в Волкова.- Как долго проходили подготовку?
 -Месяц.
-Теперь конкретнее…
-Ручные наступательные и оборонительные гранаты, автомат Калашникова, АК-74, ПК, РПК, СВД, АГС, подствольный гранатомет, укрепление на гористой местности, условия оборонительного боя, - шепеляво прострочил Волков.               
 -То есть, готовы? – уточнил комбат.
-Так точно, - ответили все.
Ну, теперь вы - "махра", от слова "махорка". Это в книгах о Великой Отечественной войне и в кино пехоту величают "царицей полей", а в жизни - "махра". А отдельный пехотинец - "махор". Так-то вот.
     -Слушайте внимательно, куда вы приехали, - еще жестче и убедительней начал подполковник.
И он рассказал нам о том, как чехи воруют и продают русских солдат всего за две тысячи долларов, а офицер стоит от пяти тысяч. В Шатое даже биржа есть, там то и ведется купля-продажа рабов. Он рассказал, как солдаты находят «друзей» среди чеченов, которые по дружбе сажают их на героин, а потом со счетом в полторы тысячи долларов приезжают к офицерам и ставят условие: плати - или мы ему голову отрежем. Еще говорил, на чеченок особо не глазейте, во избежание кастрации. Чехи, если что заподозрят, то выловят тебя и что надо ампутируют. Одним покидать часть строго запрещено. Потом он долго еще рассказывал о видеокассетах, присылаемых с требованиями выкупа, на которых были записаны издевательства и извращения над русскими солдатами. Рассказывал о ночных обстрелах, в которых нередко гибнут или получают тяжелые раны бойцы. Закончив о здешних условиях жизни, он сказал, что служить мы будем в комендантских взводах, охраняя блокпосты на отдаленных от полка участках дорог. Или же в здешней комендатуре охранять «губу», строительные объекты и территорию полка, а также патрулировать рынок, вылавливая на нем военнослужащих, самовольно оставивших территорию своей части.
Фантастика какая то, неужели прямо так и будут по желанию набирать, удивился я.
- А кто не хочет с оружием служить, - потупив глаза в пол продолжал комбат, - для тех найдется место в стройбате. От последнего его предложения душа как-то напряглась, и все внутри меня засопротивлялось, все тело кричало: «Нет, только не это!!!». 
-Сегодня переночуйте в строительном батальоне, там и поужинаете, а завтра разберемся. Киреев, проводи их в первую строительную роту к прапорщику Аршинову, пусть он выдаст им котелки.   
Коротыш из Самары провел нас через калитку, которой соединялись стройбат и комендатура, совершенно разные части. Старшина Аршинов собрал выданные нам еще в Плавске летние комплекты белья вместе с вещмешками и шинелями. На нас остались лишь белуха и камуфляж. Взамен всего этого барахла он выдал потертые бушлаты и обещанные котелки. Распихав мыльно-рыльные принадлежности по карманам, мы поспешили к построению на ужин. По сравнению с калужским здешний ужин показался праздничным. Впервые за год службы мы ели макароны и банку консервов «Сардинелла» на двоих. После ужина нам показали нашу палатку, в которой мы были поселены на одну ночь. У нее была деревянная дверь, полы из больших листов ДСП, две буржуйки стояли в разных концах , по краям в два ряда - двухъярусные кровати. Не успели мы осмотреться, как в палатку заглянул коптерщик.
-Эй, двое, идем со мной за дровами, если ночью околеть не хотите!
Двое наших духов, не раздумывая, подорвались за ним.
После отбоя я спросил Пингвина:
-Ну что, куда пойдем: в полк или в камендатуру?
 Пингвин хмыкнул поскреб щетину на подбородке. И произнес в ответ не членораздельное бормотание.
-Не знаю, Михон, не знаю.
       -А ты, Волчок, - не успокаивался я.
       -Я точно в комендатуру если возьмут. По-моему, там спокойнее, - рассуждая, ответил он.                –     Да  ну, - перебил я его, - как мент, духов на «губе» охранять или вылавливать их на рынке, покупающих сигареты. Не-е я не за этим сюда ехал и, тем более, не для того, чтоб попасть в строительную роту. Мне и в Калуге хватило «бери больше - кидай дальше, пока летит – отдыхай». Хотя, надо разузнать обо всем у дембелей. Пойдем в соседнюю палатку, побормочем.
Прыгнув в сапоги и накинув бушлаты, мы выскользнули из палатки и скорым шагом направились к дневальному. Дневальный, стоявший у входа в соседнюю палатку, сразу заметил нас и уже придумал как будет на нас рычать. Для начала он сквозь зубы, высокомерным тоном процедил: 
-Новенькие, какого хрена после отбоя по части шаритесь, на губу захотели?
 Да, пора возвращаться к реальности. Начинать огрызаться. Входить во вкус, но от этого то и тошнит.
-Слышь, дурило, шлепало захлопни, - глядя ему в глаза, произнес Волчок.
-Ты сколько здесь?
-Месяц.
-А сколько всего служишь?
-Полгода, - ответил оторопевший дневальный.
Волчок в совершенстве владел дизельной напористостью и редкого вида эрудицией, даже при первой встрече с человеком он сразу входил в доверие и уже в разговоре с легкостью брал верх даже над старослужащим.
-Ладно, дух моченый, где здесь старичье? - надавил Пингвин.
-В этой палатке есть старший сержант Соловьев, - не сдающимся тоном говорил дневальный.
Зайдя в палатку, мы ощутили настоящую жару: топились обе буржуйки. Дохловатый истопник кимарил, сидя у одной из них. Я ткнул его в спину.
   -Где Соловьев?
   -Вон сидит, - кивнул он головой в конец палатки.
Мы подошли к двум крепышам в белухах, сидящих на одной кровати.
-Здорово, парни, - начал я.
-О! Вновь прибывшие пришли! – перебил меня один из крепышей. – Че хочу?
-Да, спросить тебя, ты ведь давно здесь, знаешь, где мягче. А то полкан говорит, пока по желанию выбирайте, где служить.
-А вы откуда? – спросил второй.
-С Калуги, потом в Плавске месяц на переподготовке прыгали.
-Все духи что ли?
-Мы, трое, - черепа, а остальные – духи.
-Это, короче, я скажу вам, везде здесь отстой.
И, нехотя жуя тушенку, он начал свой рассказ.
-Я в строительном взводе заместителем командира взвода служу и не жужжу. До дембеля две недели осталось, ни разу ни в какие экстримы не попадал. На стройке чехи работают, у них всегда сигареты есть. С ними что угодно замутить можно, любой обмен. А на блокпостах парни по две недели бани не видят, да дуры свинцовые по ночам летают. Живут кое-как: в грязи, с водой проблемы, гниют часто. В отряде комендачи как менты уставные. Хорошо, если у тебя среди них друг есть, с которым ты сюда приехал. А если нет, то никуда спокойно не пройдешь, даже на рынок.  К ним гауптвахта приписана но ее отдельный взвод охраняет те вообще звероподобные это отдельная история если вдруг к ним на губу сядешь, там все равно, хоть ты и дембель, отстой из гарнизонного очка ведром заставят черпать и бегом за территорию части в яму выносить. Поверьте, они заставят и еще прикладом по горбу подгонять будут. Они за неделю так выдрессируют, мать родная не узнает. Чифир то будете?
-Давай.
-Тех комендачей кто губу охраняет тайком дембеляют, ночью в основном и заранее до приказа. Ну а в штабе дивизии тоже свои писаря есть. например сейчас там Серега Суслов. Это он осенью предупредил когда губарям по домам разбегаться. И пожалуйста: одного с поезда скинули другого в Моздоке отловили и поехал он не домой, а в больницу. А ведь предупреждали чтож ты козел творишь! Земляков своих и то… одного пацана метелил соседа из одной деревни до армии в клубе вместе на электра гитарах играли.
И  пока мы с ними чифирили, они нам рассказали еще много разных случаев и прелестей здешней службы.
  С утра на разводе я, наконец, смог рассмотреть окружающие нас горы да и вообще территорию части, она была гораздо больше чем у комендачей. Воздух так чист, что горы готовы врезаться мне в лицо.
 Очень далеко, в стороне Грузии, из-за горы Ламамаисти виднелась снежная вершина Башлама. Там граница Грузии. В противоположной стороне от нас, на расстоянии примерно пяти километров, находились гигантские ворота – въезд в Аргунское ущелье. Воротами служили две высоченные горы, цеплявшиеся вершинами за облака. Эти горы длинными хребтами тянулись в разные стороны, будто стены крепости. Это их я вчера видел из иллюминатора вертушки. А по левую и правую стороны от части примерно на расстоянии километра стояли еще два хребта высотой в половину гигантских ворот целиком покрытые без лиственной растительностью. В целом чувство было такое как будто мы находимся на дне громадного блюда с глубокими краями.
После развода нас снова отвели в столовую, где нас уже ожидал майор из комендатуры. Шарообразный майор с пурпурного цвета щеками курил и раздраженно сплевывал прямо перед собой, плюс ко всему у него был неприятный язвящий взгляд.
  -Ну что, орлы, есть желающие служить в комендатуре?
Мы тупо замялись на месте, переглядываясь друг с другом.
-Вот ты, глазастый, - обратился он к Волкову, - вроде, крепкий боец, вполне подходишь.
-Так точно, товарищ майор! – выпалил Волков.
-Что так точно?
-Желаю, товарищ майор!
-Кто желает – выйти из строя.
Волков и еще трое салаг вышли на два шага из строя и повернулись к нам лицом.
-Нет, ты по росту не подходишь, - вернул одного из салаг обратно в строй майор. – Ну что, остальные раствор любят замешивать или на блокпостах без воды гнить? Потом рапорта будите писать, умолять будите чтоб с блок поста сняли хотя бы в строй отряд.
Растерянные мысли разрывали меня на части, и страшно терзали беспокойство и сомнение: пойти с Волковым или на блокпост, увидеть своими глазами реальную жизнь в боевых условиях. А оно мне надо? Волков, конечно, кореш замечательный, с ним хоть в разведку. Точно надо вдвоем держаться. Я уже чуть было ни присоединился к вышедшим, как вдруг майор скомандовал:
-Вы, трое, напра-а-во! За мной шаго-о-м марш!
Ну и ладно, подумал я, значит, так тому и быть…или все-таки догнать их….А, к черту все!
И вдруг я почувствовал, что Волкова не стало мы больше не вместе и его как то очень сильно не хватает. В комендатуру я не пошел и уже не пойду а стало быть Волкова больше не увижу а если здесь никакой случайности не случиться то я его вообще больше никогда не увижу. Я стоял со всеми оставшимися у столовой мы потягивали приму и было так горько. Вдруг мы услышали как у ворот части, громко рыча, куролесит какая-то, явно, гусеничная техника. У каждого появилось желание увидеть что там. Но надежные ворота из листов металла, выкрашенные в зеленый цвет, наглухо закрывали обзор как с внешней так и с внутренней стороны так что оставалось гадать. Наконец,  техника заглохла. Часовой приоткрыл ворота, в образовавшийся проход вошел старший лейтенант, до зубов упакованный боеприпасами. Разгрузка была забита магазинами для АКМ и осветительными ракетами на животе каждый в индивидуальном кармашке разместились огурцы для подствольного гранатомета, а за плечом и сам АКМ. За старлеем вошел сержант, вооруженный подобным образом.
Вот это сразу видно: бойцы, не то ,что зажравшийся майор из комендатуры, на том даже броне жилет не застегнется!
Полковые быстрыми, уверенными шагами проследовали к штабу. Не пробыв там и трех минут, они вышли с начштабом и направились к нам. «Точно, моя очередь»-промелькнуло в голове. Я готов был уже побежать им на встречу. Подойдя к нам, старлей, вглядываясь в наши лица, стал нахваливать службу в комендатуре мотострелкового полка. Что, мол, уволят всех вовремя, по расчету сутки за двое, кучу денег получите. Требуются только уверенные в себе бойцы. Помню, как он сказал:
-Под танки бросать вас никто не собирается.
-Итак, кто уверен?
Я поднял руку, то же сделали еще двое салаг. Одним из них был все тот же невысокий дух.
-Нет, ты не подходишь.
Коротыш опустил руку а голову так низко, что, казалось, он заплакал.
-Так, а электрики есть: ну, кто в телефонах, магнитофонах разбирается?
-Я! – снова подняв руку, выкрикнул низкорослый удмурт.
Росту в нем было примерно метра полтора.
-Точно? Магнитофоны можешь чинить?
-Так точно!!!
- Ладно разберемся.
Глаза удмурта заблестели, теперь он точно чуть не прослезился.
-Так, личные дела…
Начштаба, широко раскрыв папку, спросил наши фамилии:
-Вот, Московский, Дыгеев, Роот,- передал он дела старлею.
Старший лейтенант мельком сверкнул на меня из под лобья.
- Михаил Московский из Москвы?
-С Подмосковья, - почему то робко и неуверенно ответил я, наверное, из-за того, что он именно на меня зыркнул. Откуда ему знать, что это моя фамилия. Еще в учебке при громком произношении моей фамилии дежурными или сержантами многие оборачивались поглядеть на москаля, так уж сложилось, что основная масса регионов относится к москвичам с пренебрежением, мол, зажрались в столице.
 А полковой, не спеша листал бумаги, бормотал следующее:
 -Вот ведь, все по малолетству судимые, спокойно не жилось. – перестав листать, он усмехнулся, прочтя вслух ,- ПТУ-28….., и правда электрик. Отлично! Веди их к машине, - приказал он прибывшему с ним сержанту.
В этот момент я встретился взглядом с Пингвином.
-Ну, давай, Михон, - сказали мы одновременно друг другу, - увидимся.
Я заметил в его глазах спокойствие, будто у него был план, как обмануть это нелепое расставание, расставание друзей.
У ворот части нас ожидала боевая машина пехоты, вся улепленная комьями глины.
-Ныряйте живее! – открыв люк кормы гусеничного вездехода, подгонял сержант.
Мы ловко забрались внутрь, уселись на что-то мягкое вдоль борта после чего сержант громко хлопнув, задраил люк. Через пыльное окно, находящееся в перегородке между салоном и кабиной, на нас глядело черное лицо водителя. Вскоре сверху загремело: это старлей с сержантом взобрались на машину. Железная коробочка зарычала, резко развернулась на месте и, судя по ощущаемой тряске, понеслась с приличной для такого транспорта скоростью. В такой штуковине я ехал впервые. Несмотря на то, что мы  вцепились в специальные ручки, нас нешуточно подкидывало и шатало в разные стороны. Пошли уже четвертые сутки как мы выехали из Плавска, а я все еду и еду но до сих пор ничего определенного перед собой не вижу. Да и не надо. Вот так бы ехал и ехал а служба шла и шла и так до дембеля. И думать не о чем не надо. А зачем думать? Зачем что то знать? Ведь нет ни чего интересней чем попасть домой. Домой и как можно быстрей. Все интересы начинаются с этого и этим же кончаются. Ведь мы в Чечню ехали не из интереса, а из-за ускорения времени, и если повезет то и упрощение службы. Остается ждать все дело во времени. Наконец, техника остановилась и заглохла. Распахнулся люк.
-Давай, выпрыгиваем! – поторапливал старлей.
Выбравшись из БМП, мы последовали за ним. В тот момент мы уже были в другой части, которой не было ни конца, ни края. Это и был 291-й мотострелковый полк 42 мотострелковой дивизии. Перейдя поперек здоровенный плац, покрытый белым щебнем, мы зашли в небольшую палатку. Внутри стоял письменный стол, слева от него два огромных, железных сейфа. Справа за школьной партой сидел щупленький солдатик и быстро, быстро тыкал пальцами в клавиатуру. Прямо перед лицом солдатика на выпуклом мониторе вытягивались черные строки знакомого только ему текста. За письменным столом сидел точно такой круглый майор с которым утром ушел Волков. Только у этого офицера нос сиреневый, а щеки так же ярко горят. Здесь у нас долго уточняли разные подробности: где, мол, отец работает, или не было ли в семье суицидов и т.д. за часовым анкетированием последовала кормежка баландой, напоминающей по вкусу перловый суп. После принятия пищи старлей отвел меня на склад боеприпасов. Тысячи ящиков со снарядами и разным стрелковым оружием огражденные колючкой хранились под открытым небом. Склад охранялся всего тремя часовыми и еще одним на высокой наблюдательной вышке, стоявшей у входа на склад. Тут я получил АК-74, который вскоре стал для меня родным, будто бы часть меня. Еще мне выдали мощный гермошлем ( я видел такой в учебке, его пуля не пробивает), новый, еще нигде не рваный и не затертый броне желет.
-Все остальное тебе на месте выдадут, - суетливым тоном прострекотал прапорщик, выполняющий обязанности кладовщика.
И вот, расписавшись за все, я вдруг ощутил внутри какой-то подъем, серьезный боевой дух. Еще около получаса я мчался, восседая на «БМП» рядом со старлеем. Салаг приехавших со мной я видел в последний раз, когда ели баланду. Куда они потом делись, я так и не понял и даже не задавался этим вопросом.
Машина то тяжело поднимаясь в гору надрывно рокотала, оглушая нас, то бешено неслась вниз так, что дух захватывало. По мере движения мы поднимались все выше и выше, будто росли. А слева от нас постепенно росло ущелье. Оно быстро увеличивалось и в глубину и в ширину. Вдалеке завиднелся ярко-полосатый, как на железнодорожном переезде, шлагбаум. Вот уже стало видно укрытие из блоков. Находящийся рядом не высокий холм служил выгодной высотой для зенитной установки. А чуть по дальше на вытоптанной траками площадке стояло больше десятка БМП.
-Повезло тебе, в красивом месте служить будешь, - прокричал сквозь рокот МТЛБ старлей, - а то мог бы на третьем блоке на дне ущелья дня белого не видеть. Дороги…  все здесь начинается с дорог. Та, которую тебе предстоит охранять, ниткой тракта змеится с незапамятных времен.  Этот тракт соединяет Чечню с Грузинской границей.
Потом уже, летом, следуя по этой дороге с продовольственной  колонной, я видел, как она вьется, огибая огромные пустынные плоскогорья, обрамленные крутолобыми скалами, цветущие долины и быстрые холодные реки.

Машина остановилась у шлагбаума. На стене блочного укрытия я увидел фанерную табличку «Контрольно-пропускной пункт № 8». Из укрытия вышел грязнючий солдат, похож он был на трубочиста в военной форме.
-Здравия желаю! – поздоровался он за руку со старшим лейтенантом.
-Принимай пополнение, Семакин. Зови старика, пусть нормальный, теплый бушлат ему даст. – так  и не слезая с МТЛБ, сказал старлей.
-Ну что, давай, вливайся, знакомься…,- поддержал морально старлей хлопая меня по плечу. Я спрыгнул с боевой машины растер замерзшие, затекшие ноги и на не сгибающихся корягах подошел к Семакину.
-Как звать то? – деловито спросил Семакин.
-Миха Московский.
-А я Леха Семакин. Сколько осталось то?
-Да, год, если день за день.
-Значит, полгода, значит, уже дед почти, - улыбнулся он.
Его улыбка ощутимо подняла мне настроение.
Снова застрекотавший МТЛБ резко развернулось на месте и поспешил обратно в полк.
- А что это у вас столько БМП у поста стоят? – Растерянно спросил я.
-Это сопровождение для колонны, оно всегда здесь останавливается, колонну до нашего КПП доведут, и все дальше в полк колонна сама едет. А они здесь дня четыре ее подождут и обратно сопровождают.
-Пойдем к начальнику поста. Хотя нет он сейчас пьяный дрыхнет. Командир у нас прапор. Мы его стариком зовем. Всего на посту восемнадцать человек вместе с прапором.
Вся территория вокруг холма была изрыта траншеями, кое где стены  окоп на совесть укреплены бревнами и досками. Стволы зенитной установки, стоявшей на вершине холма, торчали в сторону высоких гор. Неожиданно из холма вышел сержант, и только сейчас я заметил ,что у холма есть дверь и смотровые окна. Сержант был в сильно засаленном комке, среднего роста, поджарый, с целким взглядом угольно черных глаз.
Я четко отрапортовал свое прибытие.
-Салага?- гаркнул сержант.
-Годок, - таким же наглым тоном ответил я.
-Ну к, дай бумажонку то?
Полистав мои приписные документы, он спросил:
-Ты че приехал то?
-Служить.
-Да мля. А что тебе в Калуге то не служилось?
Я не нашел что ответить.
-Ну здесь ты мля армию прочувствуешь и по полной?
 - прорычал сержант.
-Заяц! - крикнул он.
Из холма вышел тощий солдатик.
-Покажи ему, где спим, едим …
Общительный паренек охотно завязал со мной разговор. Экскурсия проходила уже в сумерках. Холм высотой примерно в пятнадцать метров являлся центром охраняемого блокпоста. По одну сторону от него чернело глубокое и широкое ущелье, почти на краю которого стоял МТЛБ с установленной на нем зениткой. На другом берегу ущелья виднелись подобные нашим укрепления. Как и здесь, там, на холме, еле виднелась зенитная установка. По другую сторону холма шла контролируемая нами дорога, а за ней начиналось подножье высокой горы. По диаметру нашего холма я насчитал пять укрепленных постов не считая КПП и две зенитные установки. В двух самых крупных укреплениях, сооруженных  из мешков с песком, скрывались автоматические гранатометы АГС. В остальных укреплениях было по пулемету. На самой вершине холма стоял грузовик, из кузова которого торчали как и на МТЛБ два злых зенитных ствола. На склоне со стороны ущелья трое бойцов заготавливали дрова. Двое выбирали из кучи недавно срубленных корявых стволов  бревнышко поровнее и двуручной пилой напиливали пеньки. Третий рубил, затем складывал полена в мешок. Дровосеки громко матерясь о чем-то спорили. Показав все, Заяц отвел меня обратно к прапору.
Внутри холм оказался вполне уютным гнездом. В чуть продолговатом прямоугольном помещении две буржуйки размером с письменный стол. Стены и потолок сбиты из ровных, гладких бревен и досок, по одной стене в два яруса стояли сбитые из брусков нары, у противоположной стены – длинный зашарпанный стол рядом плитка и два газовых болона. В конце, на разваленном комоде - телевизор, а сверху видеомагнитофон. Видео аппаратуру накрывал свежее выкрашенный капот от уазика, торчавший из стены (он защищал технику от воды). У прапора были отдельные босяцкие нары рядом с телевизором. За нарами белела оббитая алюминиевым листами дверь, которая вела в коптерку по совмещению с оружейной комнатой. Прапорщик к тому времени уже проснулся и сидя на нарах таращился в телевизор. Его круглое лицо, будто бы собачья морда породы шарпея, было покрыто крупными складками. Перегар, исходивший от него, сшибал с ног. Я сдал прапору автомат и сбрую.
-Сегодня переночуешь здесь, с дневной сменой, а завтра с ней и заступишь. А пока иди, помоги дров нарубить.
Парни к тому времени уже закончили работу и перестали спорить. Познакомившись со мной, они расспрашивали, откуда я да что за человек. Впервые за год службы я ощутил спокойное человеческое общение и это теплое пожатие рук при знакомстве. Одного из них звали Сашей, но его же сослуживец называл его Сапогом. Так как его фамилия была Сапогов, то к нему прилипла как и ко всем служащим в армии кличка, созданная фамилии. Сапог показался мне тогда чересчур странным и серьезным. Толи  из-за того, что всегда смотрел на собеседника из-под лобья бычьим взглядом, толи из-за своих нервических подергиваний то головой, то плечами, будто части его накаченного тела то и дело хотели выделиться, подаваясь вперед, а Саша, одергивая, настойчиво вправлял их на место. Потом уже от парней я узнал, что изначально он служил в комендантском взводе зачистки. И в одном из рейдов его взвод попал в мясорубку: из тридцати в живых осталось двенадцать бойцов. У Сани в бою случился острый ацидозный кризис, вот с тех пор он и подергивается как ненормальный. В госпитале долго решали вопрос о его комиссовании, и все-таки вернули в ряды вооруженных сил. Да он и сам настаивал, говорил, стыдоба домой без ранений комиссованным ехать. Второго парня, сидевшего с Сапогом на бревнах, Колю Федотова здесь звали Федот. Белобровый, румяный паренек. В поведении его наблюдалось некое прихлебайство, вроде желания всем угодить, не сделать ничего лишнего. Он как-то неуверенно, суетливо задавал один и тот же вопрос разными словами, при этом постоянно сдвигал шапку на затылок, как бы невзначай съезжавшую ему на лоб. Было определенно точно видно, что в будущем на гражданке его отменное подхалимство обеспечит ему быстрый карьерный рост. Но как же было приятно, что прапорщик Старостин рубил на корню такого рода начинания.
Никто из служащих на блокпосту не пытался чертить границу между мной, новичком, и ими, прослужившими здесь уже по пол года. Никто за весь вечер не пытался показать себя выше меня или выпросить у меня деньги с часами.
 В калужском стройотряде все с точностью наоборот. Держались, как на зоне, семьями, по четыре-пять человек. Каждый пытался клюнуть любого слабее себя или вновь прибывшего. В тот строй отряд за различные нарушения да и просто по состоянию здоровья переводили солдат из разных родов войск. Были там и дезертиры-десанты и наркоманы-связисты и отмороженные танкисты, но больше всего присутствовало судимых стройбатовцев. Так как отряд был штрафной, то по выходным нас вывозили разгружать вагоны с силикатным кирпичом, по четыре человека на вагон. Пыль белая летит и в глаза и за шиворот, а ты кидаешь и кидаешь кирпичи через борт вагона…. Удачный выходной считался, если на спецработы попадешь, например, могилу копать или грядки на даче какого-нибудь полковника. Могилку часа за два вдвоем выкопаешь и рядышком спать ляжешь. На кладбище тихо лишь изредка ворон каркнет. До обеда продрыхнешь - благодать. В обед тебя заказчики домой привезут, накормят, еще с собой пирогов надают, а к ужину в часть привезут. Таких удачных выходных было то всего…. по пальцам можно перечесть. 
  Вместе мы перетаскали дрова в землянку и сложили их под нары. Буржуйки жадно отдавали тепло и еще с большей жадностью сжирали дрова. Вскоре я перезнакомился со всей ночной сменой. Контингент оказался разношерстным но без капли негатива  у каждого, ярко, по своему выражена личность.  В шесть вечера смена ушла менять дневную. Печки, набирая обороты, выгоняли из землянки перегар, смешанный с прелым запахом сырости. Уже давно работала маленькая дизельная электростанция, вкопанная на склоне нашего холма. Небольшими оборотами ДЭС снабжала электричеством всю охраняемую территорию. От нее то и работало видео. Громко хохоча и матерясь, в землянку ввалилась дневная смена.
-О, здорово, паря! Тебя сегодня на БМП привезли? Ты, наверное, на вчерашней «корове» прилетел? А писем не было? А сколько вас всего привезли?
Я только успевал отвечать «да-нет» или просто мычал. За ужином мы ели супы из сухпайка и тушенку, разогретую на печке, при этом смотрели бешенный боевик, выменянный Семакиным у местного чеха. Такой ужин меня очень даже устраивал. К отбою я наслушался от ребят всяких историй, которые будоражили меня, а за одно вводили в курс дела.
Ночью было жутко холодно. Оказывается, температура упала до минус двадцати градусов, и выпал снег. Разводящий всю ночь суетился, хлопая дверью. Он то будил прапора, выпрашивая для бойцов дополнительные теплые вещи. Прапор дико матерился сонным голосом, но все-таки вставал, открывал коптерку и выискивал там старые шинели, бушлаты и ватники с валенками.  А то неугомонный разводящий заваривал чифир, гремя котелком о печку из-за чего прапор еще плотнее крыл его матом.
С утра при подъеме кто-то промычал:
-Москва, это ты с собой снег привез!
Наверное с этого момента ко мне на какое-то время прилипло прозвище «Москва».
Подшивались здесь редко, в основном, либо только те, кто на КПП стояли, либо все по приезду высших чинов. Так как перчатки были не у всех, у многих от ожогов гнили руки. После завтрака прапор выдал всем сбруи и автоматы. Расплющенный весом тяжеленного бронежилета я вместе со всеми получил по четыре магазина, две гранаты Ф-1, подствольник и к нему восемь огурцов. Одним словом- мощно! Свой бронник я мог и не клеймить: он был чистый, и узнать его было легко. Сделаю это позже, отложил я.
Старик, построил нас, всех осмотрел и провел краткий инструктаж. Потом посмотрел комуто одному в глаза и так по простому сказал:
-Ну, с богом, ребята!
И вот уже зарядив всех у пылеулавливателя, разводящий ведет нас по траншее на рубежи. Миллионы снежинок – белых, пахнущих озоном, планировали в низ, как лепестки, сброшенные ангелами. 
 Я как новенький, в первый наряд попал на КПП с высоким белобрысым парнем из Ярославля. Звали его Дима Кусков. Он весь день обучал меня, как осматривать чеченские машины, проверять разрешение на въезд, что делать, если едет колонна, как действовать в экстремально- боевой обстановке. Мы даже устраивали небольшие вводные.
Все посты соединялись траншеями и связью. Каждые пятнадцать минут я накручивал ручку полевого телефона и сообщал Зайцу в землянку об обстановке. Зенитчик Миха, мой тезка, при наших учебных вводных резко наводил на дорогу стволы зенитки, давая понять, что он тоже участвует. С дальнего укрепления кто-то чуть слышно посмеивался над всеми этими действиями. А вокруг все было белым бело. Это был первый снег, выпавший здесь в этом году. Лишь к обеду, когда солнце горячо пригрело, снег превратился в грязь, только макушки высоких гор оставались девственно белыми.
 В двухстах метрах от КПП находился рынок. Проезжая вчера вечером мимо лавок и кольев, я и не подумал бы, что это рынок, зато днем это целый базар. От Куска я узнал, что наш блокпост в случае реального боя рассчитан всего на пять минут существования. За это время мы должны успеть определить примерную численность врага и по рации предупредить полк. Теперь я понял, что в армии при боевых действиях все рассчитано: каждое движение, жизнь каждого бойца, выстрел каждого орудия. Все по секундам.
Вечером после первого наряда я уже смог сделать вывод, куда я попал. Теперь я уже точно не жалел о своем выборе. И уж точно не жалел, что добровольно написал рапорт в Чечню. За один день службы здесь я понял, что наконец-то попал в армию, о которой мечтает каждый мальчишка лет с шести и о которой молится каждый нормальный призывник, сидя на призывном пункте. Не попади за весь срок службы сюда мне было бы обидно потерять два года молодости в Калуге, разгружая вагоны с кирпичом. Так бы я никогда и не узнал, что можно по-настоящему ответственно служить, знать, что ты – боец, а не мобута, ты – звено; и в случае реального боя жить без тебя семнадцати парням уже не триста, а двести пятьдесят секунд. А сколько сможет прожить не предупрежденный полк?
          
 

 Снег в декабре.

Снег в декабре, суровый снег
Нас приласкал гражданкой проспиртованной
И мы пошли по взлетной полосе,
Забрали нас долгами арестованных.

Смеясь, навзрыд рыдали наши девочки
И обещали ждать, служите мальчики
И мы готовы рвать и мы готовы грызть
Чтоб жили вы, трудились ваши пальчики.               
Над письмами в Чечню.

Ломали нас, как спички на морозе.
Но поднимались вновь, кто не умел сломаться.
Мешали с грязью, нас валили как подкошенных,
Чтоб научились мы в атаку подниматься.

И крик «Ура!» ворвался в наши души,
Кровавый стяг святой иконой нам служил.
Мы били в барабаны, по нервам и по роже
Простой и ротной песней зачарованны.

               
 Нас не страшит ДИС БАТ. Нет, не его боялись мы.
 Боялись не прийти по дембелю домой.
 Вдруг не дождется мать, друзья по растеряются
 И кто-то спать уляжется с девчонкой молодой.

А письма шли и поначалу нежные
Но каждому в отдельности потом пришлось читать:
«Прости, солдат, ошибка вышла глупая.
Я не тебя люблю и некогда мне ждать».

Ох, мы плевались Ольгами и Ленами
И жгли чинарики губами обожженными
А по отбою жилами и венами
Пытались их понять, но так и не смогли.

Но время шло, и мы везде по-разному
Несли свой щит по приказанью меченных.
Мы шли вперед, не смело оборачиваясь,
Чтоб видеть всех убитых, искалеченных.

Мы шли в Чечню и возвращались мертвыми,
А нас потом судили пересудами.
И на заставах обедневшей родины
Цеплялись за курок пальцами грубыми.

Мы висли на тросах, на размыкателях
И обнимались в ночь с боеголовками,
Мы утопали на подлодках атомных
И оттого шутили мылом да веревкою.

Народный фронт нас наградил проклятьями
Еще сказал, что стали мы убийцами.
Нас в Хан Кале расстреливали искренне.
И мы от ненависти грубели лицами.

Мы не могли понять отравленными мыслями
Что служим мы добру святому вроде бы
Так становились мы почти что ветеранами
Не на гражданской но, на своей же родине.



Там  где-то стоит родимый дом,
А у окошка мать и думает о том,
Что редко пишет сын, глотая никотин.
Сын думает о том, как плохо мы живем.

А ну ка, запивало, браток, подкинь-ка в небо свежий глоток.
Про дембель долгожданный мой,
Кусок солдатской души,
Про то, как вернемся домой, пой, запевало, пой…

Отслужил свое: два лета, две зимы.
Прощай, казарма, автоматы, сапоги.
Вновь побегут для нас счастливые деньки.
Нас встретят девушки, бульвары и сады
И примут нас в объятия свои.

Отвоевали свое: два лета, две зимы.
И снова снег, снег в декабре.
Смотри, браток, последний листок
Летит, летит долой.
Бери свой чемодан, пошли домой.