Neverland. Глава 11

«Снег?» - подумал Денис. Воздух был колючий, в нем висели маленькие водяные кристаллы. От немногих работающих фабрик несло промышленным смогом.
«Скоро здесь пойдет настоящий снег со вкусом дыма…»
От остановки до ворот фабрики нужно было долго идти по бездорожью. Под ногами хрустели осколки льда и замерзшая грязь. Вокруг – полная тишина и безлюдье, серые бетонные заборы, огромные пустые дома. В небе множились и росли сизые пузатые облака, беременные снегом. Голые ноябрьские деревья махали своими ветвями, словно бы приветствуя Дениса. Но тот даже не смотрел по сторонам. Здесь был его дом, и все, до последней трещины во льду, было ему знакомо.
Вот и ворота фабрики. Он открыл огромным ключом замок и вошел во внутренний двор. В десяти шагах от забора возвышалась сама Фабрика – именно так он ее называл, с большой буквы. Это было скопище зданий, разных, но одинаковых в одном: в своей неухоженности и заброшенности. Кое-какие из них использовались как склады. В некоторые приходили люди, смотрели, что осталось, что можно еще вынести, продать или использовать иным способом. Фабрика была пустым чревом, которое люди терзали и терзали, хотя оно уже не могло ничего дать. Оно разрушалось, разворовывалось, сносилось, осыпалось. Несколько зданий признали аварийными, и теперь туда запрещено было заходить… Еще несколько лет назад в главном здании ютились офисы мелких компаний, торгующих ломом, собирающих лом… Теперь не было и их. Директор говорил, что уже недолго осталось тут что-то охранять. Денег почти не давали. Но другие охранники не жаловались. Дед Иван был рад крыше над головой - хотя бы несколько раз в неделю. В свободное от работы время ему приходилось жить в каком-то гараже, потому что обычно его старуха не пускала домой. С ними работал еще один человек. Горбатый и молчаливый, он никогда не рассказывал о себе. Никто не понимал, зачем тут работает Денис - сильный молодой парень. Директор смотрел на него виновато и сам несколько раз предлагал поискать место получше. Но Денис неизменно оставался на Фабрике.
Он зашел через главную дверь, которая давным-давно - еще в конце семидесятых - была красивым парадным входом Фабрики, а теперь выделялась лишь битыми окнами и ржавчиной.
Пройдя фойе, он повернул направо.
Длинный темный коридор, в котором было холодно, как на улице, и дверь в их маленькую, обогретую каморку.
Дед Иван смотрел телевизор, сидя на стареньком, прожженном несметным количеством окурков диване. Они пожали друг другу руки. Рука старика была очень жесткой, как деревянная. От деда ощутимо несло перегаром, и Дэн с укором сказал:
- Дед Вань, ты опять?
Дед Иван отмахнулся, но Денис продолжил:
- А если те мальчишки все-таки заберутся на трубу, и кто-нибудь шею сломает?
Дед Иван ответил брюзгливо:
- Да пусть лезут, окаянные, коли ума нет! А на дирехтура мне плевать, так и знай!
Был он злой с похмелья. Денис постарался поскорей вступить на дежурство и выпроводить старика восвояси, пока не явилось начальство.
Вскоре оно действительно явилось.
Начальством был пожилой плюгавый мужичок в поношенной кожаной куртке. Он подозрительно принюхался к запаху, оставшемуся после деда в каморке, так что Денису пришлось срочно закурить, хотя совсем не хотелось.
Но директор ни о чем не спросил. Сказал только известить его, если придут электрики. Но Денис знал, что они еще долго не придут: последний раз они начали пить прямо на рабочем месте - а значит, это надолго. Он решил не говорить пока об этом. Все равно это ничего не меняло.
Они все здесь пили, много и подолгу, даже директор. Денис был единственным человеком, который не брал в рот спиртное. Директор говорил порой: «Если ты сопьешься, это будет на моей совести», - хотя Денис много раз убеждал его, что не пьет.
Вскоре директор мертвой Фабрики ушел, и Денис остался один. Он запер ворота и приготовился идти на осмотр территории. Взяв пневматическую винтовку без зарядов и повесив, как всегда, на плечо свою старенькую гитару, он двинулся по затхлому и знакомому коридору, оставив позади каморку с ее запахами. Сегодня он весь день будет здесь один…
Первым делом – «вышка». Так называли ее охранники. Это была комната с окнами в три стороны, откуда хорошо обозревалась почти вся территория Фабрики. На рассохшемся от старости столе лежал полевой бинокль. Сейчас в одно из окон можно было увидеть даже Сросшийся город, который не поддавался зрению обычных людей. Он начинался как раз у последнего, стоящего на краю пустыря корпуса Фабрики. Ее территория была безлюдной -  должна быть такой, - но там, в Сросшемся городе, виднелись нездешние люди. Их было немного, но те, которых он разглядел в бинокль, шли по своим делам, тащили с собой корзины и кошелки. Все было в порядке.
Денис оглядел огромную территорию Фабрики. Он знал все дыры в бетонном заборе, их нужно было все время осматривать. Некоторые из них пытались чинить, но мальчишки-беспризорники, алкаши и просто любители приключений быстро разламывали новодел снова и снова. К тому же, постоянно чинить забор оказалось дороже, чем оплачивать работу охранников.
Заброшенная промзона с загадочными постройками манила мальчишек, да и скрываться от охранников стало для них забавой. В прошлом году дед Иван подстрелил одного подростка из пневматической винтовки, так что теперь она не заряжалась. Мальчишки лазили везде, били стекла. Но это было еще полбеды, ведь они могли заблудиться где-нибудь внутри построек, или застрять в шестеренках агрегатов, или провалиться в глубокую шахту, которая начиналась в одном из неприметных одноэтажных домиков. Хотя, конечно, чтобы оградить любителей приключений от шахты, директор выделил средства, и на дверь домика повесили огромный амбарный замок. Ключи от всех запертых дверей и замков Фабрики полагалось носить с собой.
Страшной и опасной была труба в тридцать метров длиной. Попасть на ее основание было несложно с крыши ближайшей постройки, но металлические ступени на самой трубе были изъедены коррозией. Денис как-то проверял их, однако высоко лезть не решился – несколько ступеней оборвалось под его тяжестью. Летом он вовремя снял оттуда двоих мальчишек.
К счастью, в холодное время года любителей приключений здесь было не так уж много. Другое дело – те, кого выносило в межзонье, а вынести их могло туда из любой точки города. Территория Фабрики была своеобразным каналом между мирами. Так или иначе, каждый нарушитель границы затрагивал это пространство, даже находясь в нескольких километрах от него. В городе было много пробелов, через которые можно было попасть в межзонье. А Фабрика была входом в это межзонье. Именно поэтому Фабрика была главным наблюдательным пунктом пограничника.
Вообще-то, при попадании человека в межзонье в Трубарии срабатывал сигнал тревоги, который передавался пограничнику, но Денис всегда чувствовал сам, если кто-то нарушал границу, - быстрее, чем срабатывал сигнал.
Вся ответственность за нарушивших границу лежала на Денисе. Он сам решал, что делать с ними, а потом сообщал о своем решении Начальнику Трубария. Конечно, окончательное решение оставалось за Начальником, но он редко когда не соглашался с Денисом.
Ситуации были разные: кто-то попадал случайно, по незнанию - и вскоре забывал об этом; кто-то, однажды побывав в межзонье, стремился туда вновь; кто-то узнавал даже о существовании смежного пространства и рвался попасть туда.
Главной задачей Дениса здесь была охрана смежного пространства. Он охранял путь в Сросшийся город, проходящий через межзонье. Ради этого он работал на Фабрике, притворяясь простым охранником. Кто бы мог подумать – ради этой работы он приехал сюда из своего родного города несколько лет назад.

***
Ему было семнадцать по паспорту, когда он оказался в Омске. Ему удалось, наконец, вырваться из оков удушающей любви матери, из ваты безразличия собственного отца, из унылых воспоминаний родного города. Здесь прошли его самые тяжелые годы – годы болезни, годы отрешения от себя и от мира.
Странно, как иногда болезнь отдаляет ребенка от сверстников. Если другие дети жили полной жизнью, играли, учились, смеялись, то маленький Денис большую часть своего детства старался хотя бы не умереть.
Все могло сложиться по-другому, если бы не тот случай. Маленький Денис очень любил лазать по деревьям, и нет ничего удивительного в том, что однажды он сорвался с ветки. Но высота была приличная, а голова Дениса пришлась как раз на бордюр. Черепно-мозговая травма, несколько месяцев комы. Потом каким-то чудом он пришел в себя, научился заново говорить и ходить…  Когда всем уже казалось, что он пошел на поправку, началось страшное - то, чего втайне опасались врачи. Приступы эпилепсии. Они шли чередой и изматывали Дениса; порой они ненадолго утихали, но только для того, чтобы снова накинуться на изнуренного мальчика. Врачи бились за его здоровье, мать не отходила от него ни на минуту, а сам он больше всего на свете хотел жить.
Прошли многие месяцы, проведенные в больнице, - и вот болезнь стала потихоньку отступать, дав возможность мальчику вести осторожную, полную опасений и страхов жизнь.
Из-за болезни Денис сильно отстал в учебе, и было решено перевести ребенка на домашнее обучение. Мать, вынужденная работать, наняла для него сиделку – пожилую женщину с труднопроизносимым именем Апполинария Филипповна. Она следила за тем, чтобы он ел, выполнял свои уроки, гулял, - и все это под ее надзором. Ему запрещали закрываться в ванной или в своей комнате, запрещали одному выходить на улицу. Мать боялась оставлять его хоть на минуту без присмотра. Денис, обязанный все время находиться на виду, только сильнее замыкался, уходил в себя и в свой выдуманный мир.
Он не мог найти себе друзей. Для сверстников он был странным ребенком, за которым постоянно приглядывали взрослые. Мальчишки что-то знали о его болезни и держались поодаль.
Терзаясь, Денис пытался рисовать, но не получалось. Тогда он стал играть на гитаре. Матери это не нравилось, но Апполинария Филипповна не возражала. Сделав все свои дела, он часами играл на старенькой гитаре разные мелодии, порой усыпляя ими свою сиделку.
Он больше не мог ездить в деревню, лазить по деревьям и ходить на свой любимый пустырь с воронами. Споры с матерью ни к чему не привели. По ее словам выходило, что он не сможет получить квалифицированную помощь, если с ним там что-нибудь случится. Конечно, она имела в виду его приступы эпилепсии.
А Денис скучал. И не просто скучал – сердце его сжималось от тоски, как у  запертого в клетке дикого животного. Он боялся своего тела. Теперь оно казалось ему незнакомым, могло наказывать внезапно, выключаться…
И тогда он придумал себе Мир-в-Стене. Он развлекал себя, представляя, что внутри стены есть другой мир, такой же огромный, как и этот, - или даже еще больше. Он разговаривал с людьми оттуда, следил за их жизнью, придумывая, какой бы она могла быть: какими могли быть их дома, еда, город и улицы. Их дождь пах чуть иначе, а снег был немножко тяжелей, чем тот, который он знал. Тот мир был не такой расплывчатый и туманный, как его настоящий, смазанный таблетками. Мир-в-Стене был резкий, отчетливый, острый, как лезвие бритвы. Мальчик представлял, что это мир связывает его с любимыми местами, особенно с тем самым пустырем, над которым кружили вороны.
Мать подозрительно приглядывалась к поведению своего сына, провоцировала его на откровенные разговоры, а потом сама же нервничала, водила его по высоколобым психологам и психиатрам.
«Мальчик мало говорит».
«Мальчик рисует странные картины, а на вопрос, где он это увидел, показывает на стену».
«Мальчик говорит с кем-то, кто живет в стене!»
В истерике мать выплакивала это очередному врачу. Но все они говорили примерно одно и то же:
«Он лишен обычного мира в нашем понимании из-за болезни и из-за отсутствия контактов со сверстниками. Он придумал себе альтернативную реальность. Это может пройти со временем, а может и не пройти. Нужно наблюдать. Нужно давать ему заниматься тем, что он любит, давать больше возможностей общаться с людьми. Что он у вас любит?»
А мальчик любил играть на гитаре. И после этих консультаций мать на время успокаивалась.
Денис играл на гитаре, иногда даже общался с кем-то во дворе. Но дома,  когда никто не видел, – щупал стены, и они порой казались ему мягкими. Он не считал, что Мир-в-Стене - лишь фантазия, он верил в его реальность.
Однажды, когда пожилая сиделка в очередной раз заснула под гитарные переборы, Денис вдруг почувствовал с какой-то необъяснимой тревогой, будто прохладный ветерок пробежался по его волосам и коже. Денис отложил гитару в сторону. Он понял: сейчас это случится. Он хотел закричать, разбудить Апполинарию Филипповну, но в голове стучало лишь: «Нет! Нет!»
Сейчас будет приступ! Опять! Только не это!
И он неимоверным усилием толкнул себя в стену там, где она, казалось, была мягкая.
Тело прорвалось сквозь нее, словно через сгусток душной серой ваты.
Он оказался где-то. Он лежал на какой-то поверхности.
И приступа не было. Его просто не случилось.
Было что-то другое.
Боль, пронзающая каждую клетку его тела. Это была отрезвляющая, резкая боль, она будила каждую его клетку - и все-таки была нестерпимой.
Но он не мог кричать.
Прошла вечность, прежде чем боль ушла, уступая место жжению, как будто под кожу насыпали перца. Он лежал еще целую вечность, просто позволяя жжению существовать в его теле. А потом понял, что это было лишь информацией - огромной зудящей информацией о новом мире. И тогда он отпустил его, потому что больше не боялся, и жжение постепенно ушло.
Денис встал, оглянулся.
Это было большое и белое твердое поле. Не сразу он распознал в этом поле площадь какого-то города.
Денис вглядывался в пространство, как будто настраивал резкость на определенные слои. Он видел будто на несколько километров вперед: сразу все улицы, дома с этажами и мебелью, людей, фонари и странных зверей, похожих на кошек, сидящих на крышах. Белые камни, из которых состояли дома, были живые. Они росли прямо из земли, а люди, видимо, просто придавали им форму домов.
Денис стоял на площади большого белого города, какого он никогда не видел раньше. Незнакомые, но с виду доброжелательные люди в светлых одеждах, улыбаясь, бродили по площади, но в отдалении от него. Они не обращали внимания на мальчика, или, может быть, просто не видели его. Но маленький Денис вдруг почувствовал кого-то, кто видел его и шел к нему. Им оказался пожилой мужчина в бежевом пальто странного покроя и такого же цвета шляпе. У него было доброе лицо, седая борода и морщины. Но лицо его не походило на другие лица, которые раньше видел мальчик. Необычно вытянутое строение черепа было, тем не менее, красивым.  Руки его со слишком длинными пальцами держали газету, страницы которой были черными, а буквы - белыми.
- Здравствуй, мальчик,  - сказал пожилой мужчина с неизвестным акцентом. - Кажется, мне очень повезло, что я сразу нашел тебя. И тебе тоже. Я помогу тебе вернуться в твой мир.
- Кто вы? Что случилось? Я что, умер? – сразу засыпал его вопросами Денис.
Пожилой человек нахмурился.
- Конечно, нет! Откуда такие мысли? Ты попал в другой мир. А моя работа – находить таких, как ты, и помогать им возвращаться обратно.
- Но я не хочу возвращаться! - закричал Денис. – Я давно хотел попасть сюда!
- Да? – удивился человек. – И как же у тебя это получилось?
- Я прошел сквозь стену… Я не хочу опять туда, - прошептал Денис. – Там мне очень плохо…
Лицо мужчины стало сочувственным.
- Возвращаться нужно, - с легким нажимом сказал человек. – Но в любом случае этот вопрос рассмотрит Пограничный Совет.
Денису было непонятно, что такое Пограничный Совет. Он продолжал озираться, впитывать в себя тонны новой информации.
- Как же ты попал в город? Расскажи мне все, - потребовал пожилой мужчина.
И тогда Денис сумбурно и скомкано  объяснил  незнакомцу, как болел, как думал о Мире-в-Стене, как начался приступ, а он прошел через стену и оказался здесь. Он боялся, что мужчина не поймет, но тот слушал внимательно и, кажется, решал что-то.
- Теперь я понимаю. Это ситуация, требующая немедленного рассмотрения Пограничного Совета. Удивительно, что тебя вынесло не в межзонье, как это обычно бывает с людьми из вашего мира. Ты сразу оказался среди нас… - задумчиво говорил мужчина. Денис почти ничего не понимал, но ему было ясно, что произошло нечто удивительное.
Мужчина задумался, почесал бороду. Спросил:
- Как тебя зовут, мальчик?
- Денис.
- Расскажи мне, что ты видишь, Дэнис.
- Вокруг? – уточнил Денис.
- Да.
- Я вижу сразу весь город. Вижу людей. Они странные, я таких никогда раньше не встречал. Я вижу эти камни, даже у меня под ногами, они живые! Они смотрят на меня.
- Хорошо, Дэнис. Наверное, ты можешь стать пограничником. Если это так, то мы поможем тебе, будем лечить тебя. Но сейчас нужно вернуться.
- Нет! – вскричал Денис.
- Не бойся. Время в наших пространствах течет по-разному. Тебе не придется долго ждать, потому что мы успеем собрать весь Совет и решить множество вопросов за короткое время, что пройдет у тебя. Но сейчас ты не можешь здесь находиться без разрешения Совета. Сейчас ты, как это ни грустно, нарушитель границы. И моя задача вернуть тебя обратно. Тебе нечего переживать. Мы теперь знаем о тебе.
Он замолчал, и взял Дениса за плечо.
- Возможно, приступов пока не будет.
- Почему?
- Это я тебе объясню потом.
Денису понравилось это «потом». Значит, будет «потом»!
- Как вас зовут? – спросил Денис.
- Илгеман. 
Он сказал со вздохом:
- Тебе пора уходить, Дэнис… До скорой встречи.
И Денис почувствовал, что словно бы растворяется на белой площади. Он снова прошел через стену и оказался в своей комнате.
Ничего не изменилось. Апполинария Филипповна по-прежнему дремала, сидя к нему спиной в кресле. Даже на часах, кажется, было то же время.
Денис нестерпимо захотел спать и лег в кровать. Он спал до вечера и спал бы дольше, но обеспокоенная мать крутилась вокруг:
- Ты не заболел? Почему ты спишь?
Денис пробормотал сквозь сон:
- Там идет дождь. Я так люблю их дождь, понимаешь?
И отвернулся к стене.
Он проснулся лишь утром. Мать взяла отгул и весь день ходила за ним по пятам, всматривалась в его лицо, но даже это не тревожило его, он улыбался. Впервые за долгое-долгое время он улыбался.
Мир-в-Стене существовал! И ничего не могло быть важнее этого!
А следующей ночью он внезапно проснулся в своей кровати: он услышал их, они звали его из стены. Денис потрогал стену над кроватью – она снова была мягкая.
Он прислушался: все в доме спали.
Тогда он бесшумно поднялся и словно бы раздвинул стену, прошел в нее.
На этот раз боль и жжение в теле были не такими мучительными, как в прошлый. Снова информация зудела в каждой его клетке, но постепенно все пришло в норму.
Тогда Денис увидел перед собой Илгемана.
- Здравствуй, Дэнис. Как я тебе и говорил, Пограничный Совет ждет тебя. Ты готов?
Денис, который на самом деле вовсе не был готов, испуганно кивнул.
Они снова находились посреди какой-то площади, но теперь вокруг было темно, лишь неярко горели розовые фонари. Прямо перед ними возвышалось большое здание из белого камня. Илгеман взял Дениса за плечо и сказал:
- Идем.
Они пошли в сторону фонарей.
Ноги Дениса пружинили, и вообще все тело чувствовало себя очень странно и необычно. Зуд и боль прошли, и теперь казалось, что каждая клетка его тела вибрирует. Это была приятная вибрация, и страх куда-то ушел.
Новый мир.
- Как ты себя чувствуешь, Дэнис? -  спросил Илгеман.
Денис задумался, а потом сказал:
- Все мое тело как будто… смеется.
- Да. Ты выздоравливаешь.
Денис широко улыбнулся, еле-еле сдерживая смех, рвущийся изнутри.
Они взошли по главной лестнице и оказались у мощной двери. Ее кто-то открыл им навстречу. Обширный холл, широкие ступени, снова дверь, на этот раз покрытая серебром…
Илгеман слегка подтолкнул Дениса. Они вошли в зал.
За длинным столом сидели странные люди, но в лицах их была доброжелательность. Илгеман и Денис сели во главе стола.
- Посмотри на этих людей, мальчик, - сказал Илгеман. -  Это и есть Пограничный Совет. Они захотели познакомиться с тобой.
Денис молча рассматривал лица. Седой мужчина со странной прической – волосы вверх гладким холмиком – кажется, был самым главным. Остальные с интересом смотрели на мальчика, но он не слишком робел.
 Тот, который был главным, сказал:
- Мы зададим несколько вопросов о тебе самом и о том, как ты сюда попал. Возможно, мальчик, ты пограничник. Если это так, то тебе будет разрешено бывать здесь. Ты должен будешь изучить наши законы и получить свое задание. Каждый пограничник имеет свое задание. В противном случае тебе придется покинуть Город и никогда больше не появляться ни в нашем пространстве, ни в межзонье.
Денис кивнул, хотя мало что понял.
Долго-долго он отвечал на их спокойные вопросы о нем самом, о родственниках, друзьях, о его болезни, а Илгеман сидел рядом и подбадривающее похлопывал его по плечу.
Наконец с вопросами было покончено, и глава Совета Пограничников сказал:
- Ты, Дэнис, и ты, Илгеман, что привел его, должны дождаться нашего решения.
Они с Илгеманом вышли из зала и какое-то время сидели на скамейке у белой стены. Илгеман был совершенно спокоен, а Дениса переполняли впечатления и ощущения. Его тело до сих пор отзывалось странной вибрацией на все, что происходило вокруг. Он улыбался и совсем не страшился решения, которое примет Совет.
Дверь открылась, и Денис с Илгеманом снова вошли внутрь зала. Один из советников сказал:
- Дэнис, тебе разрешено находиться у нас, мальчик, если ты выберешь должность пограничника. Это редкое и почетное занятие! Готов ли ты принять его?
Денис ответил сразу:
- Да.
- Тогда Илгеман назначается твоим учителем. Он научит тебя нашим законам и расскажет о твоем задании. Поздравляем тебя!
И весь Совет хором произнес:
- Поздравляем!
 

***
Денис шагал темными холодными коридорами, поднимая ногами тучи пыли. Целые сутки он проведет на Фабрике в одиночестве.
«Где сейчас мой старый учитель Илгеман? – размышлял Денис. – Начальник говорил, он уже слишком стар, чтобы работать. Тем более, границу в Сургуте закрыли. Илгеман теперь живет на окраине своего города, как и все, кто хочет покоя… Почему мы не встретились с ним за все эти годы?»
Воспоминания что-то чересчур разошлись сегодня - настолько, что Денису стало тоскливо. На стенах коридоров проматывались картинки прошлого, как отрывки старого черно-белого фильма…
Дерево… падение… белые халаты… обшарпанный деревянный пол больницы… санитарка лениво возит по нему мокрой серой тряпкой…
И как яркая вспышка - Мир-в-Стене, его обучение на пограничника, первые задания, первая работа…  А потом, спустя несколько лет, слова Илгемана:
«Дэнис, тебе придется уехать. Ты не сможешь больше работать в этом Городе».
Денис вспомнил, как больно тогда сжалось его сердце, как стыдно и одиноко ему было.
«Но ты можешь поехать в Омск. Там граница пока открыта, а пограничника нет уже несколько лет».
«Что мне делать там?!»
«Будешь работать так же, как и здесь. Будешь учиться в своем пространстве. Для тебя это будет полезно. Свяжешься там с теми, кто помогает пограничникам».
«Мать ни за что не отпустит меня», - вздохнул тогда Денис.
«Почему же? Ведь даже врачи признают, что ты здоров».
«Да, вы правы…»
Действительно, люди иного пространства потратили немало сил, чтобы избавить его от страшного недуга.
Он тогда задумался надолго. Было грустно покидать свою первую границу… Но хотел ли он жить всю жизнь в Сургуте? Рядом с матерью? Рядом со своими воспоминаниями? И, обдумав это, он все-таки уехал…
Родители купили ему квартиру в Омске возле Политеха, куда он поступил.
А Денис познакомился со Сросшимся Городом, границу которого теперь охранял.
Там, на окраине Сросшегося Города, он построил свой собственный дом. Вернее, не построил – вырастил из живых камней, придавая им желаемую форму. Так создавались все дома в ином пространстве. Должность пограничника хорошо оплачивалась, поэтому он смог вырастить большой дом там, где хотел: за городом, на просторном поле, неподалеку от рощи с древними деревьями. Денис любил свой дом и часто наведывался туда. Вот и сейчас возникла такая мысль:
«Может, уйти в Сросшийся Город ненадолго, побывать дома? Но тогда время здесь, в Омске, снова замедлится, и завтра наступит нескоро…»
А он почему-то не хотел, чтобы время замедлялось.
Иногда он скучал по своему дому. Но еще не настала пора поселиться в нем «как и все, кто хочет покоя». И сейчас он больше жил в Омске, чем на окраине Сросшегося Города, жители которого называли его Афийяр.
Денис иногда общался с ними. Он знал их язык, а многие жители сносно говорили по-русски.
У них был свой мир, Денис называл его «чистый». Наверное, именно поэтому Пограничный Совет так трудился, чтобы никто посторонний не проникал в этот мир.
Большинство людей «чистого» мира не знали, что такое ложь, предательство или измена. Их души были чисты и светлы, и само пространство словно излучало свет. Все в нем было живое, даже самая последняя пылинка. Главной задачей пограничника, того, кого Совет допускал до этой работы, было сохранение равновесия между пространствами. То есть никаких проникновений через границу. Ему нужно было беречь этот мир от вторжений. А они случались - неумышленные и умышленные.
Сейчас главной задачей Пограничного Совета было остановить проникновения совсем, как это сделали уже в нескольких городах. Они включали огромный щит, который раз и навсегда разъединял пространства в месте их соприкосновения.
Денис всегда спокойно относился к этому. Если границу в Омске наконец закроют, а к тому все и шло, то ему разрешат остаться в Сросшемся Городе навсегда. Он никогда не рассматривал вариант, чтобы остаться по эту сторону границы, в Омске… Он успел полюбить Омск, но остаться в нем навсегда обычным человеком… Нет, он не думал об этом. Да и не сумел бы он стать обычным человеком.
Денис шел в сторону своего любимого бетонного пятачка. Территория была осмотрена, хотя в этом не было особой нужды. Никаких посторонних не было. Никаких нарушителей границы.
Над пространством Фабрики Пограничный совет работал не один год. Когда Денис приехал сюда по поручению Илгемана и получил здесь рабочее место, пространство уже функционировало, как следует. Оно еще оставалось частью этого мира и города Омска. Но оно имело связь со всеми межзонными пространствами. Так уж его отстроили работники Трубария.
В коридоре одного из аварийных зданий пахло плесенью и пылью. Денис шел, неся на плече, как обычно, свою старенькую гитару. На душе у него было неспокойно. Кажется, впервые здесь, в месте, которое было ему как родной дом, ему стало тревожно. Он шел по переходам и залам, минуя затопленные склады, огромные пыльные агрегаты, кучи мусора… Он спрашивал себя, с чем связана эта неожиданная тяжесть на душе.
«Может, от воспоминаний? Или кого-то выбросит в межзонье?»
Он прислушался к своим ощущениям, пропустил через себя информацию, ощутив привычный зуд в каждой клетке. Нет, в пространствах все молчало. Никаких людей.
Стена негромко чавкнула под напором тела, что прошло сквозь нее, – и вот он уже на бетонном пятачке. Но он не хотел сегодня оставаться здесь. Поэтому он пролистал пространства межзонья и выбрал первое, что приглянулось. Так люди иногда просматривают одежду в шкафу и подбирают подходящую для их настроения.
По правде сказать, эти заброшенные осколочные пространства он любил даже больше, чем Сросшийся Город, чем «чистый мир». В Городе Афийяре был свой порядок, свои правила, которые он уже имел несчастье несколько раз нарушать. Здесь, в межзонье, никаких правил не существовало. Он был сам по себе, в своем мире. Только он, и никого больше.
Денис остановился на одном из осколочных пространств.
Земля здесь была покрыта большими бетонными плитами. Плиты уходили вдаль, куда-то за горизонт. Тут все еще было бабье лето, и солнце пригревало. В щели между плитами пробивалась трава, кое-где росли даже целые кусты, с которых мирно облетали желтые листья. Там и тут стояли маленькие бетонные будочки с небольшими запыленными окнами. По высоте они были меньше человеческого роста, но Денис понял, что внутри они уходят в глубину на много-много этажей, соединяясь внизу в огромный зал с молчащими уже много лет  пыльными агрегатами, с металлическими ржавыми лестницами…
Не хотелось туда. Здесь, наверху, было уютно. Денис сел на бетонные плиты, сложенные друг на друга у одной из будок. Стал смотреть вдаль. Там, в легкой осенней дымке, будочки сливались с опутавшей их растительностью. Ему казалось, что чем дальше от него растения, тем более странный вид они принимают. Словно огромные сталактиты, оторванные от стен неведомой пещеры и воткнутые вверх ногами, - вот на что были похожи эти растения.
Он подумал о снеге. Здесь, в этих пространствах, уже не было лета. В них всегда было время года, близкое к тому, что господствовало в его реальности, в городе, где он жил. В Омске скоро пойдет снег. И здесь через какое-то время тоже все укроется снегом. А в некоторых других пространствах, возможно, будет уже суровая зима. И даже в его любимом месте, на пустыре с воронами, будет снег и холод…
Он снял с плеча гитару, положил ее на колено, подстроил. Ему хотелось сидеть здесь и петь - для этой травы, для этих последних бабочек, что иногда пролетали над ним, для этого лукавого солнца, для этих старых будок и причудливых растений вдали…
Он думал об Омске. Это было странно, но сейчас его тянуло именно туда… На серые слякотные улицы, в здание его университета, домой, в свою комнату, или даже на балкон – курить, глядя в окно, и болтать с Ником о том о сем…
Он подумал о предстоящем концерте. Нет, определенно, к концерту он был уже равнодушен. Почти равнодушен. Поначалу, когда все это только начиналось с группой, он волновался и думал об этом. Но после третьего концерта ему стало почти все равно. Хорошо, если кому-то нравились его песни, и мысль о том, что в чью-то жизнь они могли привнести новое ощущение, согревала. Но, несмотря на это, он мог спокойно уехать в свой дом за Сросшимся Городом на пару, даже тройку месяцев и не вспоминать об этом – группе, концертах, Омске… А сейчас… Что изменилось? Он не мог понять. Чтобы заглушить свои бессвязные мысли, он начал петь одну из своих грустных песен, такое уж у него было настроение.

Стылая любовь хрустит под ногами.
Воздух пахнет снегом и золой.
Нет домой дороги,
Только небо с облаками,
И тоска рекой…
Черная река - Тоска.
Стылая любовь скулит под ногами.
Воздух пахнет снегом и огнем.
Нет домой дороги,
Только небо с облаками.
И тоска - дождем…
Темная Река – Тоска…

Вдруг он остановился. Его сердце резанула тоска - такая, какой он не помнил давно. Это было настолько забытое, почти новое для его сердца чувство – боль. Он прерывисто дышал и прислушивался к себе и своей боли. И мысль, мечущаяся, как последняя осенняя бабочка:
«Омск… Если они закроют границу, мне придется покинуть Омск навсегда?!»
И, вскакивая, на бегу вешая гитару на плечо, он поспешил обратно, под хмурое осеннее небо, туда, где воздух пах дымом из труб, где все вокруг притихло в ожидании скорого снега.