04-16. Между прошлым и будущим

21 мая 1988 года состоялся  вечер   встречи  с  моими  бывшими одноклассниками,  организованный нашей Люсей Тайц  в  ресторане  одной  из двухэтажных  «стекляшек»  в  Купчино. Всего  собрались вместе 21 человек, никого из которых,  за исключением Вероники,  я не видела более пятнадцати лет. Пока их имена окончательно не исчезли из моей памяти, я перечислю их всех по порядку:  наши  ребята  -  Боря  Никандров,  Саша  Бобошкин, Толя Заморенов,  Слава Никонов, Женя Новиков, Юра Турик, Володя Антонов, Володя Богомолов и девочки - Таня Савельева,  Вероника Сыпина,  Люся  Тайц,  Лена Митрофанова, Лена Митина,  Алла Лялина, Люда Ляпина, Надя Соловьева, Лена Евгафова, Таня Смирнова, Ирина Волоскова и я.

Здесь же с нами была и почти не  изменившаяся Марья  -  бывшая  наша  классная  руководительница Мария Михайловна Костылева. Девочки в основном изменились мало, разве что кто-то перекрасил  волосы,  но  все  похорошели и стали ярче,  а вот ребята нас с Вероникой ввели в ужас:  многих я узнавала с большим трудом  -  толстые, облысевшие  и  совершенно  незнакомые лица!  Только Турик всех нас приятно удивил: он полностью избавился от полиемилита и теперь ходил без костылей - Юра стал великим математиком и уже имел научную степень,  что было не удивительно, учитывая его гениальные задатки еще в школе. Смирнова - вдова Володи  Кузнецова  с  тремя детьми, несчастной не выглядела - кокетничала напропалую,  Таня Свельева -  ныне  журналист  «Вечернего  Ленинграда»,  к сближению  со  мной  не  рвалась  -  я  почувствовала,  что  мы обе сильно отдалились друг от  друга,  о  чем  я  искренне  сожалела.  Помянули  Саню Параничева,  о смерти которого еще знали далеко не все.  Моя «соперница» - Митрофанова, ставшая участковым врачом педиатором, была все так же хороша, но в своей личной жизни тоже не преуспела:  недавно развелась, а детей так и не завела. Как я поняла, Саша не исчез бесследно и из ее памяти тоже. За минувшие  20  лет  со  дня окончания нашей школы все из присутствующих уже успели закончить по институту и  сменить  не  по  одному  супругу,  многие родили детей.

Вечер прошел хорошо, хотя особой теплоты к «своим» ни я, ни Вероника, не  почувствовали:  еще  в своем десятом  классе «А», собранном с целью подготовки нас к ВУЗам из пяти прежде разных коллективов, мы обе не сумели полноценно влиться в общую жизнь класса, а теперь, по прошествии стольких лет, нас с ними,  тем более, мало что соединяло. Небольшой костяк бывшего десятого «А»,  поддерживавший более тесные отношения эти годы,  отправился завершать пиршество на квартиру к Смирновой.

Примерно такое  же  ощущение  оставил  у меня и вечер встречи с моими бывшими однокурсниками, прошедший по случаю десятилетия после окончания ЛИИЖТа в  ресторане гостиницы «Европейская» в 1983 году.  Из этого вечера помнится крайне мало - роскошный зал ресторана, в меру размалеванные и еще очень  молодые наши  девушки и остепенившиеся ребята, разговор ни о чем.  Тогда, на не планируемой встрече на квартире у Нины, все получилось гораздо теплей и радостнее. Ресторанную встречу с однокурсниками мне тогда сильно скрасил только Толик: весь вечер мы с  ним  кучковались  парой,  а потом на одном такси отправились ко мне домой: многие «наши» так до конца и не разобрались, не был ли слух о нашем разводе чьей-то  глупой  шуткой, поскольку на все вопросы, сколько у нас детей, мы с Толиком честно, но без уточнений, отвечали: «Трое!» (двое у Толи и одна - у меня).

Возвращения к  далекому  прошлому хороши только в теории. На деле же они всегда оставляют у меня тягостное,  едва ли не болезненное ощущение: грустно видеть постаревшие, ставшие чужими лица, осознавать неотвратимость хода времени и невозможность повернуть  его  вспять. Впрочем,  мне  этого почти никогда и не хочется. Пусть оно все остается таким, как есть, в моей памяти - прекрасным и удивительным! Именно к такому  выводу я  пришла в Адлере, куда  мы  с  Машей прилетели вновь по дороге в Пицунду - во время нашего с ней второго путешествия к Черному морю.  Спустя почти  30  лет  я снова  шла по знакомой улице Богдана Хмельницкого и совершенно не узнавала ее.  Куда-то исчез горный ручей,  пересекавший улицу в  самом  ее  начале, вырубили  заросли  лавра,  вместо  забора  отгораживающего дом номер 17 от проезжей части, а сам дом...  Ничего даже смутно не напоминало  мне  это незнакомое сооружение, окруженное бетонной площадкой, тот дом и сад, где я провела  свое  детство, и  которые  еще  существовали  во  времена  моего последнего приезда сюда с Толиком в 1971 году.  Варвара Ивановна и ее муж умерли, Ася уехала учиться в художественное училище в другой город, Света располневшая и подурневшая - нисколько  не  была  похожа на прежнюю черноглазую и худенькую подружку моих игр. Она и тетя Рая с трудом узнали меня  и с трудом восстановили с моей помощью в памяти картину того старого сада:  почти все у них было  перестроено, перепланировано, одни  деревья погибли,  другие стали неузнаваемы. Так, как я ревела там, в «моем» саду», я, кажется, не ревела еще никогда. Бедная Маша никак не могла понять, что же  такое так  сильно  взволновало ее психованную маму... Пройдясь по знакомым улицам городка, я с удивлением обнаружила странные переименования улиц - Первомайская зачем-то превратилась в улицу Кирова, а Красная - в еще какую-то... Дикий пляж стал еще уже, а вода в море еще грязнее... Нет, я решительно больше не хотела  возвращаться сюда  еще  раз, чтобы окончательно не разрушить в памяти тот город моего  детства,  которому  не должны больше угрожать никакие перемены.

 Итак, за два с  половиной  часа  и  за  129  рублей,  потраченных  на авиабилеты в оба конца, авиалайнер ИЛ-86 и местный автобус доставили нас с Машей до знакомой нам Пицунды - снова на Кипарисовую аллею,  где в доме  5 нас ждала наша прежняя хозяйка Евдокия Андреевна Серикова. Нас устроили во вполне приличной комнате, более теплой и просторной, чем в прошлом году. С учетом квартирных, каждый день в этом благословенном городе обходился нам на двоих  в восемь рублей, куда  входили  и минимальные  ежедневные «удовольствия», типа посещения кинотеатра вечером или поедания мороженого на пляже. При жестком контроле с моей стороны, мы за рамки допустимого не выходили, а на дополнительный и полностью израсходованный мной НЗ  еще и ездили на однодневные экскурсии по побережью. Маше в этот раз  было  уже десять лет, и  я радовалась за нее, уже  полноценно  впитывающую и запоминающую новые впечатления. О прошлой поездке, как  выяснилось, он помнила мало, но для меня здесь за эти четыре года, казалось, ничего существенно не изменилось. Те же пицундские сосны,  те же чистые пляжи  с серым  песком,  хотя  и  с камешками в море,  те же прогулки на территорию пансионата, где, правда, появилось и нововведение: часть женщин рисковали здесь загорать без верхней части купальника, уподобляясь передовой и бесстыдной Европе.  Ради эксперимента я пару раз попробовала загорать  так же - и ничего: подумаешь, делов-то!

Мы с Машей старались увидеть и впитать в себя  за этот отпуск, как можно больше. К счастью, (для меня, а не для Маши!) она не нашла там себе подходящих подружек своего возраста и потому не тратила времени  на пустое общение - на  то,  на  что разумнее расходовать свои дни только в родном городе.  Мы съездили с ней на озеро Рица с остановкой в Юпшерском ущелье и возле Голубом озера, - места, до боли знакомые мне еще по моему свадебному путешествию с Толиком. В Сочи, куда  мы  тоже  съездили, стояла плохая погода.  Холодный дождь портил впечатление о Дендрарии Маше, но только не мне: здесь для меня все, по-прежнему, было таким же, как и в моем детстве, только  сам Дендрарий показался гораздо меньшим по протяженности,  чем это представлялось раньше.

Побывали мы и в Новом Афоне - в этом городке я прежде была с мамой в возрасте 4-х лет. Здесь, сколько я ни старалась, но ничего знакомого мне по моими  детскими  воспоминаниями  не находила: ни по дороге к древнему храму, стоящему высоко на Иверской горе, ни в самом городке. Самой впечатляющей экскурсией оказалось  посещение знаменитой Анакопийской карстовой пещеры, обнаруженной в глубине Иверской горы в 1961 году, где я побывала  впервые. Маленький вагончик подземного поезда за полчаса привез нашу туристскую группу в глубокое  подземелье.  Здесь  находились  слабо освещенные  электрическим  светом  подземные улицы, огромные и кажущиеся бездонными озера с темной водой,  над  головой в черной высоте  исчезал потолок  сводов огромных  подземных  залов. Мы воочию увидели знаменитые сталактиты и сталагмиты - солевые столбы, свешивающиеся с потолка  и поднимающиеся вверх из земли и из боковых сводов. Красиво подсвеченные для туристов, они производили сильное впечатление своей  необычностью.  Здесь даже  были  очень скудные намеки на животный и растительный миры - летучие мыши и какие-то жучки, а возле  освещаемых  участков пещеры  можно было увидеть зеленоватые  лишайники. Ново-Афонская пещера по своим размером и грандиозности зрелища стояла рядом со  знаменитой Мамонтовой пещерой из штата Кентукки в США. Более необычного и яркого впечатления, чем посещение этого подземного царства, у меня, пожалуй, в жизни еще не было.

В Пицунде нам с Машей было удивительно хорошо:  теплое море, ласковое южное солнце,  вкусная  абхазская  кухня, субтропическая  растительность. Покой был в природе и в душе, а на расстоянии и сам Коля, и вся обстановка в доме уже больше не казались мне такими сложными, помнилось почему-то все только хорошее.

Источником моих огорчений стали письма из дома. Их было много: часто, как это принято в нашей семье, писала мама, изредка писал Коля, по письму прислали нам даже Витя Генералов и Игорь Попов. Последние нашли  массу теплых, добрых слов и для меня  и для Маши, Витя даже сочинил Маше отдельное веселое послание с  картинками, за что я была ему  страшно благодарна. Коля до таких «мелочей» не опускался. Опять в его письмах было больше всего лишь его самого - его  комплексов, его сомнений, его нравоучений и ненужных советов «как мне следует жить», но не чувствовалось самого главного - чувства семьи,  чуткой заботы о своих ближних со стороны «своего»  человека. Этого  от него мне хотелось гораздо больше,  чем всех наших затянувшихся разговоров о ничем не доказываемой любви и  о  ревности, чем о его, уже надоевшей мне, сексуальной озабоченности.

Судя по письмам мамы, настроение у нее было плохое,  и  я  прекрасно понимала ее состояние. Коля, по-прежнему, почти не ходил на свою работу, дома только ел,  спал и ходил в свои спортивные и театральные группы, мало того,  наголо обрил свою голову, но при этом стал растить бороду и в таком пугающем виде, потный и красный, бегал на глазах у всех наших любопытных соседей по двору дважды в день в целях «самоочищения». Это его «йоговское» поведение было мне очень хорошо знакомо, - оно кажется вполне приемлемым где-нибудь на природе, в местах скоплений подобных же чудаков, но только не в доме, где нас, как старожилов,  многие знали давно, и где уже дивились «странному новому зятю», которого  я «недавно привела откуда-то». Эти пересуды не заботили Колю, вообще, не  привыкшему  жить постоянно на одном месте и потому беречь «имидж» своей семьи,  но не могли не огорчать маму, которая ему что-либо сказать не решалась, но переживала ужасно.  Меня все происходившее дома очень расстраивало. Все больше где-то в глубине моего мозга укреплялась мысль, что я совершила ошибку, что само присутствие в доме Николая постоянно  является для  меня неудобством, источником волнений, что он - чужой нам, какие бы хорошие отношения между нами  не  имели  места, и  едва ли я когда-нибудь смогу воспринимать его иначе.

Спустя 28 дней наш  удивительный отпуск на Черном море подошел к концу.  В аэропорту Адлера нас ожидал самолет, на котором мы должны были отправиться  домой. Закончилась эта удивительная жизнь между прошлым и будущим, позволившая  мне на некоторое время отключиться от груза неразрешимых проблем и непредсказуемых событий.