Любовь и смерть троицкой людоедки Салтыковой. Ново

       

 Авторские права подтверждены публикацией в газете "Сельская жизнь" (Москва) от 29 июля 2010 года.

    Авторское право на этот уникальный, эксклюзивный текст зарегистрировано данной публикацией. Заимствование в любой форме не допускается по закону об авторском праве.

 ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ  «ТРОИЦКОЙ ЛЮДОЕДКИ» САЛТЫКОВОЙ

Ужаснитесь не тому, чего она, может быть, и не делала, а тому, что сделали с ней...


НА СНИМКАХ:

Надгробия Дарьи Салтыковой и ее сына на Донском кладбище.

Герб рода Салтыковых.

Герб Священной Римской империи немецкой нации во времена Карла Великого.

Белый конь на красном фоне – герб рода Вельфов.





 ПРОЛОГ



               
               


Изучая дело  помещицы Салтыковой, диву даешься, как оно похоже на дело  венгерской графини Батори Елизаветы, жившей за 150 лет до Дарьи Николаевны. Но ее дело, в отличие от дела Салтыковой, обсуждается гораздо шире и подробнее во всем мире.
Некоторые исследователи полагают, что графиня Батори, на самом деле, подверглась гонению как глава протестантов Западной Венгрии, а улики против неё были сфабрикованы при участии отдельных иерархов католической церкви и венгерского палатина Дьёрдя Турзо, который претендовал на часть обширных земельных владений  рода Батори. К этой точке зрения склоняется венгерский историк Ласло Надь, выпустивший в 1984 году книгу «Дурная слава Батори» («A rossz h;r; B;thoryak»), где графиня представлена жертвой интриг палатина Турзо. Эта версия нашла отражение в фильме Юрая Якубиско «Батори» (2008).
Сторонники этой точки зрения обращают внимание на недостаток достоверных исторических источников (в прошлом историки, романисты и журналисты питались главным образом слухами, которыми история графини Батори начала обрастать после её смерти).
Характерны процессуальные нарушения, нестыковки и скоротечность судебного процесса над прислугой: предполагаемых соучастников графини Батори жестоко пытали, а после получения признаний очень быстро казнили. Не вызывает сомнений заинтересованность палатина Венгерского королевства Дьёрдя Турзо и иерархов католической церкви в обвинительном исходе процесса над «кровавой графиней», который должен был привести к дележу её обширного имущества.
650 жертв, приписываемых графине Батори без каких-либо серьёзных доказательств, позволили объявить ее одной из «самых массовых серийных убийц всех времён» и занести  в этом качестве в книгу рекордов Гиннесса.
Время от времени зловещая история графини Батори пересказывается в жёлтой прессе (обычно с некритическим воспроизведением версии обвинения).
Дьёрь Турзо (граф и палатин Венгрии) был послан расследовать дело «кровавой графини Батори». Во главе вооруженного отряда 29 декабря 1610 года Турзо ворвался в Чахтицкий замок где, как утверждают, застал на месте преступления саму графиню и ее доверенных подручных. Согласно версии обвинения, Елизавета убивала девушек (в основном, местных крестьянок) между 1585 и 1610 годами. Зачем потребовалось Елизавете Батори  мучить и убивать молодых девушек? Ответ прост – графине приписывают занятия чернокнижием и вампиризм: чтобы сохранить молодость и красоту, она принимала кровавые ванны. 
В ожидании суда графиню заперли в подвале собственного замка. Однако род Батори был очень известным и влиятельным, поэтому судебного процесса не было. Опекаемая прислугой, Чахтицкая пани более 3,5 лет прожила в подземной темнице и скончалась в ночь на 21 августа 1614 года. Подручных графини Батори судили в Бритчанском замке (в резиденции палатина Турзо) 2-го января 1611 года. Служанки Елизаветы – Илона Йо, Дорота Сентеш и Катарина Беницка были сожжены заживо, предварительно им отрубили пальцы рук.
Но не таким простым кажется дело. Доказательств задержания графини на месте преступления «с поличным»  нет. А признания слуг и очевидцев были вырваны под пыткой. После чего свидетелей казнили с подозрительной поспешностью. Многочисленные процессуальные нарушения и нестыковки не могут не навести на размышления. Кровавая» графиня Батори действительно принимала омолаживающие ванны. Однако более вероятно, что вместо крови использовались настои трав и масел, придающих коже упругость. Если предположить, что графиня принимала кровавые ванны, то в ее деле появляется математическая неточность. По разным данным, число убитых девушек составляло от 30-ти до 650-ти человек. В организме человека содержится приблизительно 5-6 (!) литров крови, и всех 650 девушек Елизавете хватило бы не более чем на 30 недель – ведь по свидетельству иезуита Ласло Туроши графиня принимала кровавые ванны еженедельно.
Обвинитель палатин Турзо претендовал на часть роскошных земельных владений, принадлежавших роду Батори. Его нельзя считать беспристрастным судьей, как и принимавших участие в процессе иерархов католической церкви: им также было выгодно устранить влиятельную графиню-протестантку.
Слухи, благодаря которым «кровавая» графиня Батори приобрела репутацию вампира, идут не из достоверных исторических источников. Большинство суеверий и домыслов появилось уже после смерти Елизаветы. Стоит ли обвинять Елизавету Батори на основании неясных слухов и, по большей части, сфабрикованных улик?
А вот следствие по делу нашей «троицкой людоедки» велось  шесть лет. Но результаты – те же. Следствию не удалось  найти ни одного зарытого трупа, хотя, по словам  заявителей, их было более ста. Все обвинения строились на показаниях крестьян. Естественно – от Салтыковой добивались собственного признания, на котором и должно было строиться все обвинение. Признания не последовало даже под угрозой пыток. И что имеется в итоге? Обвинение, построенное на словах заявителей, гражданская казнь и пожизненное заточение, а по ходу – полностью разграбленное огромное состояние  троицкой  помещицы и ее сыновей.
Но если посмотреть на события с исторической точки зрения, то тут все вернулось на круги своя: ведь Троицкое со времен Петра Первого служило как бы «переходящим знаменем» для шпионов и доносчиков, наградой за особые их заслуги перед государем. Вслед за Автономом Ивановым, дедом Салтыковой, сдавшим Петру Первому заговорщика и фаворита его сестры Софьи - Шакловитого, поместье досталось  землемеру Тютчеву (дедушке будущего великого русского поэта Федора Тютчева), сдавшего «заговорщицу» Салтыкову Екатерине Второй. Он «заслужил» это роскошное поместье так же, как и Автоном Иванов – за свою шпионскую деятельность и опасный труд  доносчика, за что едва не был убит бомбой, заказанной для него Дарьей Николаевной. Вот это, видимо, и есть историческая истина.
Дело Салтычихи стало серьезным предупреждением  для дворян, чего и добивалась Екатерина Вторая, требуя от них покорности. Но послужил этот образ и в СССР коммунистам – как пример неимоверных злодеяний помещиков над крестьянами. Этот идеологический образ «верой и правдой» служил режиму  семьдесят лет. Интересно, что и демократы, пришедшие к власти в результате государственного переворота в 1991-м году в России, не спешат отказываться от этого идеологического образа – страшилки. Более того, они его без устали «усиливают»  в  новых художественных произведениях, извращая  даже не очень-то и правдиво уже до них описанные события до абсолютной неузнаваемости.
Однако с недавнего времени историки стали  глубже разрабатывать тему «Салтычихи», и теперь в опубликованных документах можно узнать  истинные факты ее биографии и родословной, о чем  нам всем было запрещено знать более 200 лет.
Родилась она в семье столбового дворянина Николая Автономовича Иванова от брака его с Анной Ивановной Давыдовой. Её дед, Автоном Иванов, был крупным деятелем времён царевны Софьи и Петра I. Вышла замуж за ротмистра лейб-гвардии Конного полка Глеба Алексеевича Салтыкова (около 1714 — 1755), дядю будущего светлейшего князя Николая Ивановича Салтыкова. У них родилось два сына, Фёдор (19 января 1750 — 25 июня 1801) и Николай (ум. 27 июля 1775), которые были записаны на службу в гвардейские полки.
Первый сын не оставил потомства. Второй же, Николай Глебович Салтыков, от брака с графиней Анастасией Фёдоровной Салтыковой, урожденной Головиной, имел детей: Фёдора (бездетен) и Елизавету (1772 — 1852), которая была замужем за графом Гавриилом Карловичем де Раймонд-Моден оставив после себя 4х потомков.
Её праправнуками являлись статс-дама и меценатка Елизавета Николаевна Гейден, предводитель дворянства Николай Николаевич и фрейлина двора Александра Николаевна Зубовы, прапраправнуками генерал-лейтенант Николай Фёдорович, политический и общественный деятель Дмитрий Фёдорович и Мария Фёдоровна (зам. Шереметева) Гейдены. Ольга Николаевна (в замужестве Олсуфьева), Владимир Николаевич, Мария Николаевна (в замужестве Толстая, жена старшего сына Льва Николаевича Толстого - Сергея Львовича - во втором его браке - Т.Щ.) и Дмитрия Николаевич Зубовы, а также многие другие.
В данное время её потомки проживают на территории России, Литвы, Франции, Великобритании, Австралии и многих других стран. Многое потомство рода Шереметевых, Олсуфьевых, Зубовых, Гейденов и баронов Черкасовых, являются её отпрысками на данный момент.
Потомки Дарьи Николаевны Салтыковой любили родниться с Зубовыми, потомками знаменитого рода, из которого двое – Платон и Валериан – были фаворитами  императрицы Екатерины Второй. Причем оба участвовали после ее смерти в заговоре против  Павла Первого, а Валериан лично убивал императора, Платон же стоял у окна и тоскливо повторял: «Ну почему же он так кричит?» Мария Николаевна Толстая, жена  сына Л.Н. Толстого, Сергея Львовича – из рода Салтыковых-Зубовых. Того самого Сергея Львовича, который  так активно возился с российской  предреволюционной оппозицией – старообрядцами (духоборами), переправляя эту пятую колонну за свои деньги в Канаду. Они потом вернулись, но уже в империю, которой не было – в СССР. И продолжали вредить России, отправляясь под бдительным глазом, если попадались,  НКВД  в ГУЛАГовские лагеря.
Женитьбы Сергея Львовича – история особенная. Поначалу он просватал милую девушку, дочь директора ветеринарной академии. Они прожили очень мало, но на свет у пары появился сын – единственный. И Сергей Львович решил развестись. Почему – так никто из родственников, друзей и не понял. Но он был человек особенный -  композитор, публиковавший свои произведения под псевдонимом Бородинский. Однако его мучил сильный комплекс – он был очень некрасив. Какие еще проблемы физиологии и психики доставали Сергея Львовича – его тайна. Но, видимо,  Мария Николаевна Салтыкова-Зубова – пра-пра…. знаменитой Салтычихи -умела усмирить эти комплексы, и, вступив в брак, пара прожила довольно продолжительное время, правда, обошлась без детей.
Так вот о Зубовых. Имея в роду тюрка,  все братья и их сестра Ольга (по мужу Жеребцова), все были изумительно красивы. Особенно их отличали  прекрасные волосы и влажные темные глаза (принято считать – признак самого дьявола). А во дворец девятнадцатилетнего Платона  Зубова ввел  ни кто иной, как  племянник Глеба Алексеевича Салтыкова, мужа Дарьи Николаевны, воспитатель  внуков Екатерины Второй – Александра и Константина - Николай Иванович Салтыков. Именно этот человек  захотел ослабить влияние  Григория Потемкина при дворе (Но, скорее всего, это был заговор между императрицей и Салтыковым, потому что на тот момент между Екатериной и Потемкиным не было уже лада, и ей нужно было избавляться от его влияния. Но совсем скоро избавились от него самого -  в расцвете сил Потемкин неожиданно скончался в дороге по неизвестной причине Т.Щ.).
Екатерина впускала в спальню по очереди обоих  юных братьев. Причем младший – Валериан – горько и искренне плакал, если ему вдруг отказывали, что очень умиляло старушку императрицу (ей на тот момент было 60 лет). Платону Валериан, конечно, мешал. И что же он придумал? Он посоветовал Екатерине отправить братишку на войну,  под крыло Потемкина, где он быстро стал бы генералом (в девятнадцать-то лет!). Императрица, любя делать карьеру своим любимчикам, отправила юношу воевать. И в бою прекрасный Валериан потерял ногу. Увидев бывшего фаворита в инвалидной коляске,  Екатерина тут же охладела к нему. Цель Платона была достигнута, правда, какой ценой! Но нам здесь необходимо отметить схожесть  жестокости характеров  Салтыковых и Зубовых. И если такие «руководители» заблаговременно  готовили кадры для  Февральской и Октябрьской революций в России, то понятно, что бескрайнее кровопролитие и уничтожение  русской нации было обеспечено.



  «ТРОИЦКИЕ СТРАСТИ»  НАЧАЛИСЬ ЕЩЕ ПРИ ЕЛИЗАВЕТЕ



               

И все-таки, в  таком обширного материале, в котором  здесь представлены и  сомнительные, как я убеждена, результаты следствия по делу помещицы Салтыковой, и имевшие место исторические факты, важно посмотреть на хронологию событий того времени. А она  скажет нам гораздо больше, чем и материалы практически бесплодного следствия, и исторические рассказы о  русских императрицах, причастных к гибели двух законных российских императоров – Ивана Шестого и  Петра Третьего - и гражданской казни Дарьи Николаевны Салтыковой.
В 1741 году дочь Петра Елизавета свергла законного императора Ивана Шестого, из древней династии вельфов по отцу,  принцу Антону Ульриху Брауншвейг-Беверн-Люнебургскому, и сама села на трон.
Ива;н VI (Иоа;нн Анто;нович) (12 [23] августа 1740, Санкт-Петербург — 5 [16] июля 1764, Шлиссельбург - российский император из Брауншвейгской ветви династии Романовых. Надо еще добавить – Милославских по прадеду Ивану Пятому и Салтыковых по прабабке Прасковье Салтыковой.
Царствовал с октября 1740 по ноябрь 1741 года. Формально царствовал первый год своей жизни при регентстве сначала Бирона, а затем собственной матери  Анны Леопольдовны. Император-младенец, свергнутый Елизаветой Петровной, провёл почти всю жизнь в одиночном заключении и уже в царствование Екатерины II был убит охраной в 23-летнем возрасте при попытке его освободить.
Родился он в самом конце царствования Анны Иоанновны, поэтому вопрос о том, кого назначить регентом, долго мучил  находившуюся при смерти императрицу. Анна Иоанновна хотела оставить трон за потомками своего отца Ивана V – Романовыми-Милославскими – Салтыковыми - и очень беспокоилась, как бы он не перешёл в будущем к потомкам Петра I –Романовым-Нарышкиным – Скавронским. Поэтому в завещании она оговорила, что наследником является Иоанн Антонович, а в случае его смерти — другие дети Анны Леопольдовны в порядке старшинства, если они родятся.
Через две недели после воцарения младенца в стране произошёл переворот, в результате которого гвардейцы, возглавляемые фельдмаршалом Минихом, арестовали Бирона и отстранили его от власти. Новым регентом была объявлена Анна Леопольдовна, мать императора. Неспособная управлять страной Анна постепенно передала всю свою власть Миниху, а после ею завладел Остерман, отправивший фельдмаршала в отставку. Но спустя год произошёл новый переворот. Дочь Петра Великого Елизавета с преображенцами арестовала Остермана, младенца-императора, его родителей и всех их приближённых.
Но давайте вернемся в семью Дарьи Николаевны Салтыковой. Внучка сподвижника Петра Первого (Нарышкина) Автонома Иванова, служившего ему верой и правдой против его сестры Софьи и всех Милославских-Салтыковых, ставшего его наместником в России на время обучения Петра в Европе, вышла замуж за Глеба Салтыкова, двоюродного или троюродного деда  опального Ивана Шестого Антоновича.
Свидетели утверждали, что от рук Салтыковой погибали не только женщины (хотя, преимущественно все-таки они!), но и мужчины, например, в ноябре 1759 года в ходе растянувшейся почти на сутки пытки был убит молодой слуга Хрисанф Андреев, а в сентябре 1761 года Салтыкова собственноручно забила мальчика Лукьяна Михеева.
В исторических документах и версиях эта двадцатишестилетняя набожная  хрупкая невысокая женщина, заметим – прирожденная аристократка, дважды рожавшая, описывается похожей на мужчину и обладающей  мужской же силой. Иначе как бы ей удавалось вырывать  с голов пряди волос, наматывая их на свои пальцы?
Правда, есть такое явление – психическое заболевание – раздвоение личности. Так вот  психиатры утверждают, что  когда больной «раздваивается», он делает невероятные вещи, которые в обычном состоянии сделать бы ни за что не смог!
Но кто в этой семье был так тяжело болен, что, впадая в транс, калечил и убивал людей? Свидетели говорили следователям, что этим человеком была Дарья Николаевна, их хозяйка, в девичестве Иванова. А у Ивановых в роду такой наследственной болезни не было. Бабка, мать и обе сестры были спокойными набожными женщинами, произвели на свет здоровых детей без каких-либо патологий. О чем говорит и  обильная плодовитость многочисленных потомков Дарьи Николаевны.
И все-таки о безумии именно в ее семье, увы, говорить приходится. О безумии, посеявшем ужас в московском доме (ныне известная «Лубянка») и в подмосковном поместье Троицкое (ныне поселок Мосрентген), который, вполне возможно, и изгнал из родного дома сначала бабку Дарьи Николаевны, а затем и ее мать, которые предпочли отдать  деньги дочерям и поселиться в монастыре?
Убийцей  следствие признало Дарью Николаевну, а императрица Екатерина приговорила ее к лишению дворянского звания и пожизненному запрету именоваться родом отца или мужа, в том числе и в суде; отбыванию в течение часа особого "поносительного зрелища", в ходе которого Салтыковой надлежало простоять на эшафоте прикованной к столбу с надписью над головой "мучительница и душегубица"; к пожизненному заключению в подземной тюрьме без света и человеческого общения.
Интересно, что указом Екатерины от 12 июня 1768 года Салтычиху лишили не только всех прав и всего имущества, но и постановили впредь «именовать сие чудовище мущиною».
То есть, главный судия на веки вечные лично «нарисовала» потомкам образ лютой мужеподобной  бабы - не метр пятьдесят-шестьдесят ростом, каковой она была, а этак метров двух, жилистую, лысую, с огромными кулачищами. Ни одного портрета Салтычихи не осталось. Но Салтыкова-Иванова и Екатерина Вторая были ровесницами, и чтобы представить,  что за женщина в исподнем стояла у позорного столба на лобном месте в день ее гражданской казни под бьющей ее полуголое тело метелью и  мусором, которым ее закидывала толпа любопытствующих москвичей, можно просто рассмотреть портрет Екатерины в этом возрасте – желательно в полный рост и в роскошных  платьях, какие носила на царские приемы и Дарья Николаевна. И вы получите образ «сия чудовища мущины»…
Но вернемся к правлению Елизаветы, которая свергла с российского трона законного императора Ивана Шестого Антоновича Романова-Милославского-Салтыкова ( по русской родне. А по европейской – из рода вельфов Брауншвейгского семейства)) – годовалого младенца.  Это семейство, хотя и отстраненное от власти и упрятанное в жестокие казематы, очень волновало  Елизавету Петровну. Одна из причин волнений – весьма  высокая оценка царствования практически ее предшественницы, двоюродной сестры, дочери Прасковьи Салтыковой и  Ивана Пятого, сводного брата ее отца Петра Первого, Анны Иоанновны прусским императором  Фридрихом Вторым.


               
ПРИСТРАСТИЯ ФРИДРИХА ВЕЛИКОГО В ОЦЕНКЕ РОССИИ






В первой половине 18 века  Фридрих Второй написал «Историю моего времени», очень ценную книгу, в которой дал оценку историческим, политическими событиям своего времени, а также оценил и «женское» правление в России в лице Анны Иоанновны, Анны Леопольдовны  и Елизаветы Петровны. Изложенный им материал  ценен тем, что дает возможность «из первых рук» узнать о хитросплетениях  тогдашней международной политики, которые были  причинами многих народных бедствий, но и побед тоже.  А также  внутренней политики  многих европейских государств и Турции, за влияние над которой, как и за влияние над Польшей, все они яростно боролись. Изучая приведенные факты, любой поймет, почему эта книга так взволновала Елизавету Петровну, едва взошедшую на российский престол в результате  дворцового переворота и свержения младенца-императора.
Книга повествует только о первых шести годах  правления Фридриха Второго – до 1746 года. А позже он оставил свои политические завещания 1752 и 1768 годов. Но удивительно – они до сих пор засекречены! Но зато мы доподлинно знаем, чем отличались эти годы – 1740-1768 – в России, исходя из нашего интереса к делу Салтычихи.
Вот  события, которые я выбрала для своей книги: это кончина Анны Иоанновны,  вступление на престол Ивана Шестого с его матерью-регентшей Анной Леопольдовной, падение Бирона, дворцовый переворот и вступление на престол Елизаветы Петровны, получение наследства – поместья Троицкого  Дарьей Николаевной Салтыковой и ее брак с Глебом Салтыковым, кузеном покойной Анны Иоанновны, приезд в Россию принца Голштинского, будущего императора Петра Третьего для бракосочетания с принцессой Софией Ангельт-Цербстской, ставленницей Фридриха Второго  (София, как пишут исследователи, была навязана нам Фридрихом II, который полагал, что из всех возможных кандидатур именно эта "более всех годилась для России и соответствовала прусским интересам". И она прекрасно понимала, какую роль в ее неожиданном возвышении сыграл политический расчет. По прибытии в Россию София не только письменно благодарила Фридриха, но и уверила, что в будущем найдет случай убедить его "в своей признательности и преданности"). Если для Петра прусский король являлся примером полководческого таланта (впрочем, таково было и мнение европейской общественности), то для Софии это был в первую очередь человек, поспособствовавший исполнению ее честолюбивых мечтаний. Ну а что касается самого Фридриха, то он оставался в выигрыше при любом повороте событий.
Далее - рождение будущего императора Павла Первого, убийство в Шлиссельбургской крепости Ивана Шестого и, наконец, следствие и гражданская казнь с пожизненным заточением в Ивановском монастыре Дарьи Николаевны Салтыковой.
Среди этих событий, как  выяснило  следствие, в ее поместьях в мучениях погибали дворовые люди и крепостные крестьяне.  Всего – более ста человек – со слов свидетелей. Садизм, бесправие и беззаконие были причиной – как результат  внутренней политики в России, которая никак не могла освободиться от помещичьей зависимости, в то время как многие европейские страны уже перешагнули крепостничество и освободили народ. Россия же продолжала держать его в оковах рабства. И женское правление, которое в силу своей природы могло бы быть более лояльным, как ни странно, лишь ужесточало его на протяжение целых 70 лет и довело до страшной крайности,  навсегда оставшейся позорным пятном в российской истории. Печальные и страшные события на Лубянке и в Троицком не прекратили ни Елизавета, ни Екатерина ( не считать же затеянное ею шестилетнее следствие по делу  избавлением!)
Более того, ее приказ о наказании Д.Н. Салтыковой – это чистой воды трусость, помешанная на своего рода - клоунаде. Не найдя точных доказательств вины помещицы, но устроив ей гражданскую казнь  на лобном месте,  где толпа могла забросать  полуголую женщину дерьмом, распевая похабные частушки,  заставить называть  преступницу «мущиною» и перепутать всю ее родословную, чтобы  историки никогда не могли разобраться в ее родственных связях – это же просто  зарыть  императорскую голову в песок!
Из всего женского правления в России  Фридрих Второй в своей книге самой достойной указывает  Анну Иоанновну. И недостойными – Анну Леопольдовну и Елизавету Петровну. Что, конечно же, сильно огорчило последнюю, и она решила «переиграть» германского императора, заказав историю Петра Первого самому известному европейскому писателю и философу – Вольтеру. Тот взялся, но работал под тщательным присмотром шпионов Елизаветы – Бориса Салтыкова, затем – Николая Тютчева. Оба были причастны к «делу Салтычихи». После окончания следствия, которому активно помогали, один стал опекуном  прекрасного Троицкого, второй через некоторое время за бесценок выкупил его для своей семьи. Здесь и развивал свое поэтическое дарование  его внук Федор Тютчев, будущий классик русской литературы.
Ну а теперь посмотрим, что же именно писал Фридрих Второй о женском правлении в России. Приведу некоторые цитаты: «Анна Ивановна, племянница Петра I-го, правила тогда этой обширной империей. Она была преемницей Петра II, сына перваго императора. Царствование Анны было памятно многими замечательными событиями; при ней было несколько великих людей, которыми она умела воспользоваться. Ея оружием дан король Польше. Она послала, в помощь императору Карлу VI, десять тысяч Русских к берегам Рейна, в страну, где почти не знали этого народа. Война, предпринятая ею против Турокъ, была рядом успехов и побед, и в то время, когда император Карл VI посылал в Турецкий лагерь просить мира, Анна предписывала законы Оттоманскому правительству. Она покровительствовала наукам в своей столице; она даже отправила ученую экспедицию в Камчатку, с целью изыскания кратчайшаго пути для торговли Московитов с Китайцами. Эта государыня обладала качествами, достойными ея высокаго сана: она отличалась возвышенностью души, твердостью ума; щедрая на награды, строгая в наказаниях, она была добра по природной склонности и сластолюбива без разврата .
Она сделала герцогом Курляндским Бирона, своего любимца и министра. Дворяне, его соотечественники, оспаривали древность его рода. Это единственное лицо, имевшее заметное влияние на ум императрицы. Бирон был, по природе, тщеславен, груб и жесток, но тверд в управлении делами и способен на обширнейшия предприятия . Его честолюбие стремилось к тому, чтобы прославить имя его повелительницы в отдаленнейших концах вселенной; при этом он был столько же алчен к приобретению, сколько расточителен в издержках; имел некоторыя полезныя качества, но лишен был добрых и привлекательных.
Царь Петр успел только положить начало торговли. При императрице Анне, Русский торговый флот не мог выдерживать никакого сравнения с флотами южных держав. Однакож, все возвещает этой империи, что ея населению, ея силам, ея богатствам и торговле предстоит самое обширное развитие.
Дух народа представляет собою смесь недоверчивости с плутовством. Склонные к лености, но не чуждые любостяжания, Русские являются ловкими подражателями, но лишены изобретательнаго гения. Вельможи предаются крамолам; гвардейцы страшны государям; простой народ тупоумен, предан пьянству, суеверию, и бедствует. Такое положение дел, как сейчас нами изложенное, было вероятно причиною того, что Академия наук доселе не могла образовать учеников из Московитов.
Со времени несчастия Карла XII и водворения Августа Саксонскаго в Польше, и после побед фельдмаршала Миниха над Турками, Pyccиie стали безспорно властителями Севера. Они были столь грозны, что никто не мог успешно нападать на них, ибо они были ограждены пустынными пространствами, и можно было все потерять, даже ограничиваясь оборонительною войною, в случае нападения с их стороны. Этим преимуществом они обязаны большому числу Татар, Казаков и Калмыков, находящихся в их армии. Эти кочевыя орды грабителей и поджигателей способны опустошить своими набегами самыя цветущия области, даже и без вторжения регулярной армии. Все соседи России, опасаясь подобных набегов, старались ладить с нею, и  Pyccкиe смотрели на свои союзы с другими народами, как на покровительство, оказуемое подручникам.
В дальнейшем обзоре государств любопытен  отзыв Фридриха Великаго о Турции. Он уже в 1746 году (когда писаны его Записки) говорил: «Сила этой державы проистекает от ея великаго пространства, но она бы не удержалась, если бы не служила ей поддержкою взаимная зависть Европейских государей». Про Австрию он замечает, что ей удалось укоренить почти везде, в Германии, Англии, Голландии и даже Дании предразсудок, будто с ея существованием связана свобода Европы.
А вот оценка  Фридрихом Бирона, которая, конечно, не может не удивить. Приступая к рассказу о своем вторжении в Австрийскую Силезию в 1740 году, Фридрих говорит: «Герцог Курляндский, правивший в то время Россией, был наемником Венскаго двора…» Добавим, что Венский двор к тому времени  не представлял угрозы для Фридриха в его намерениях напасть на Австрийскую Силезию. «Обстоятельством, побудившим короля (Фридрих пишет о себе здесь в третьем лице) окончательно решиться на это предприятие, была кончина императрицы Российской Анны, что воспоследовало вскоре после кончины императора Германскаго. Наследником престола был младенец Иван, великий князь Российский, сын принца Антона Ульриха Брауншвейгскаго (шурина королю) и принцессы Меклембургской. По всему казалось, что во время несовершеннолетия молодаго императора, Россия будет более занята поддержанием спокойствия внутри империи, чем охраною прагматической санкции, из за которой неизбежны были волнения в Германии…
То было, можно сказать, время превращений и переворотов. Принцесса Меклембург-Брауншвейгская, мать Ивана, находилась, вместе с сыном, под опекою герцога Курляндскаго, которому императрица Анна, умирая, вверила управление империей. Эта принцесса сочла недостойным своего происхождения повиноваться постороннему лицу и полагала, что опека принадлежит скорее ей, как матери, чем Бирону, не Русскому и не родственнику императора. Она ловко воспользовалась услугами Миниха, возбудив его честолюбие. Бирон был арестован, сослан в Сибирь, и принцесса Меклембургская завладела правлением. Эта перемена казалась выгодною для Пруссии, ибо Бирон, ея враг, был сослан; а муж правительницы, Антон Брауншвейгский, был шурином королю (Фридриху Второму –Т.Щ.). Принцесса Меклембургская, при некоторой живости ума, отличалась всеми прихотями и недостатками дурно воспитанной женщины. Ея муж, человек слабый, малоспособный, не имел иного достоинства кроме безотчетной храбрости. Миних, виновник их возвышения, истинный герой России, был в тоже самое время обладателем державной власти. По случаю этого переворота, король послал в Poccию барона Винтерфельда поздравить герцога Брауншвейгскаго и его супругу с удачным окончанием их предприятия. Действительным же поводом и сокровенною целью этой посылки было заручиться поддержкой Миниха, тестя Винтерфельдова) и расположить его в пользу задуманных намерений, в чем Винтерфельд и успел.
(Вот как дорого обходились  министры-иностранцы России – все они  активно служили  европейским странам и своей высокопоставленной родне в ущерб русским. Еще раз приведу цитату – оценку Фридрихом русского общества  в первой половине 18 века: « Русские являются ловкими подражателями, но лишены изобретательнаго гения. Вельможи предаются крамолам; гвардейцы страшны государям; простой народ тупоумен, предан пьянству, суеверию, и бедствует. Такое положение дел, как сейчас нами изложенное, было вероятно причиною того, что Академия наук доселе не могла образовать учеников из Московитов» -Т.Щ.)
Однако, как пишет Фридрих: «Европа встрепенулась от внезапнаго вторжения в Силезию. Некоторые называли это предприятие необдуманным, другие считали его делом безумия. Английский министр при Венском дворе, Робинсон, утверждал, что король Прусский заслуживал общаго политическаго проклятия. Одновременно с поездкой графа Готтера в Вену, король послал в Россию Винтерфельда, который встретил там маркиза Ботту, отстаивавшаго интересы Венскаго двора со всею живостью своего характера. Однакоже, в этом случае, Померанское здравомыслие одолело Итальянскую тонкость, и Винтерфельд, благодаря влиянию фельдмаршала Миниха, успел заключить с Poccией оборонительный союз. Нельзя было ничего лучшаго пожелать в тогдашних критических обстоятельствах.
Швеция тоже хотела играть роль в предстоявших столкновениях. Она была в союзе с Францией и, по внушению этой державы, выдвинула корпус войск в Финляндию, под начальством генерала Будденброка. Этот корпус, возбудивший в России подозрения, ускорил заключение ея союза с Пруссией; но состоявшийся договор едва не разстроился в самом начале. Король Польский незадолго перед тем послал в Петербург красавца, графа Линара. Этот министр полюбился принцессе Меклембургской, правительнице Poccии (матери Ивана Шестого Антоновича –Т.Щ.); а как сердечныя страсти имеют влияние на доводы разсудка, то правительница скоро сблизилась с Польским королем. Страсть эта могла сделаться столь же гибельною для Пруссии, как любовь Париса к прекрасной Елене для Трои; переворот, о котором упомянем впоследствии, помешал подобному исходу.
Главными врагами короля были, как водится, его ближайшие соседи. Короли Польский и Английский, полагаясь на успех происков Линара в России, заключили между собою наступательный союз для раздела Прусских областей; они, в воображении, уже наслаждались этою добычею и, разглагольствуя о властолюбии молодаго государя (Фридриха Второго – Т.Щ.), своего соседа, помышляли обобрать его, в надежде, что Россия, вместе с имперскими князьями, поможет им достигнуть их корыстных видов».
Таким образом, сам Фридрих свидетельствует, что с помощью России он успел обделать дела свои, т. е. без дальних опасностей приобрести Силезию. Но не все оказалось так просто, и эта Силезская война была лишь первой, за ней последовали другие. Вот что пишет Фридрих:
«…Английский   министр   Финч  подстрекал Poccию  к  войне; происки графа Ботты и красота Линара погубили доблестнаго Миниха. Принц Фердинанд Брауншвейгский (шурин короля Фридриха Второго и родной дядя Ивана Шестого Антоновича – Т.Щ.), главнокомандующий Русской армии, по внушениям своей бабки, вдовствующей императрицы (Софии Доротеи Ганноверской, дочери короля Великобритании Георга I –Т.Щ.), и чужестранных министров, наперерыв раздувавших воинское пламя, успел расположить Poсcию к немедленному объявлению войны Прусcии. Войска собирались уже в Лифляндии. Король был извещен о том, и это обстоятельство внушило ему недоверие к Англичанам, двоедушие которых пред ним обнаруживалось. Проискам Англичан удалось также выманить от великаго пенсионера Голландскаго увещательное письмо к королю о выводе его войск из Силезии.
Но тогда случилось на Севере одно из наиболее благоприятных и решительных событий: Швеция объявила войну России и уничтожила этим все замыслы Английскаго и Польскаго королей и принца Антона-Ульриха (родного брата Фридриха Брауншвейгского, шурина Фридриха Второго – Т.Щ.) против Пруссии».
Как видим,  несчастная судьба Брауншвейгского семейства была предрешена и ее активным участием в международных событиях, а не только лишь волею дочери Петра Елизаветы. Именно это обстоятельство облегчило захват ею власти в России. Вот как пишет об этом Фридрих Второй:
«... 1742-й год был годом важных событий. Вся Европа пылала войною из-за раздела спорнаго наследства, составлялись сеймы для избрания императора вне Австрийскаго дома, а в России был свергнут с престола император в колыбели. Один хирург, родом Француз, один музыкант, один камер-юнкер  и сто человек Преображенских гвардейцев, подкупленные Французскими деньгами, привели Елисавету в императорский дворец. Они нападают в расплох на сторожей и обезоруживают их. Молодой император, принц Антон Брауншвейгский, его мать, принцесса Меклембургская, все схвачены. Затем собираются войска. Они присягают Елисавете, признавая ее своею государыней. Опальное семейство заключено в Рижскую тюрьму, Остерман, покрытый позором, сослан в Сибирь. Все это было делом нескольких часов. Но Франция, надеявшаяся воспользоваться этим переворотом, ею вызванным, вскоре увидела тщету надежд своих.
Кардинал Флёри желал выручить Швецию из неловкаго положения, в котором она очутилась по его милости. Он думал, что перемена власти в России побудит ее заключить мир, благоприятный Швеции; в виду этого, он послал некоего Давення (d'Avenues) с словесным приказанием маркизу Шетарди, посланнику в Петербурге, чтоб он всеми средствами постарался погубить регентшу и генералиссимуса. Подобныя предприятия, которыя казались бы безумными при других правительствах, в России могут совершаться: народ склонен к бунту, и Русские тем похожи на другия нации, что недовольны настоящим и ожидают всего в будущем».
А вот  как размышляет Фридрих Второй о любовных чувствах великих женщин и их последствиях, делая очень различными качества и значения этих чувств.
«Правительница (Анна Леопольдовна – Т.Щ.) сделалась ненавистною вследствие своей связи с красивым иностранцем, Саксонским посланником графом Линаром; но предшественница ея, императрица Анна, еще более открыто отличала Бирона, Курляндскаго урожденца, такого же иностранца, как и Линар, из чего следует, что одне и теже вещи имеют различное значение, смотря по обстоятельствам и лицам. Если любовь погубила правительницу (Анну Леопольдовну –Т.Щ.), то более народная любовь, оказанная Елисаветою Преображенским гвардейцам, возвела ее на престол. Обе эти принцессы были одинаково сластолюбивы. Меклембургская прикрывала свои склонности скромною завесою; ее изобличали сердечные порывы. Елисавета доводила сластолюбие до крайности. Первая была своенравна и зла; вторая лукава, но обходительна. Обе ненавидели всякий труд, обе одинаково не были рождены царствовать».
«Утвердившись на престоле, императрица Елисавета роздала важнейшия места в империи своим приверженцам: братья Бестужевы, Воронцов и Трубецкой вступили в Совет; Лесток, первый двигатель возвышения Елисаветы, сделался чем-то в роде второстепеннаго министра, хотя и оставался хирургом. Он радел о Франции, Бестужев об Англии; отсюда происходили разногласия в Совете и безконечныя придворныя каверзы. Императрица не имела предпочтения к той или другой державе, но чувствовала нерасположение к дворам Венскому и Берлинскому. Антон-Ульрих, отец свергнутаго ею императора, был двоюродным братом королевы Венгерской, племянником вдовствующей императрицы и шурином Прусскаго короля; и она опасалась влияния этих родственных связей в пользу низложеннаго ею семейства. Эта государыня, предпочитая свободу законам брака, по ея мнению слишком тяжелым, дабы утвердить престол, призвала, к наследству своего племянника, молодаго герцога Голштинскаго. Она стала воспитывать его в Петербурге, как великаго князя Российскаго.
Публика расположена верить, что события, обращающияся к выгоде государей, бывают плодами их предусмотрительности и ловкости: вследствие такого предубеждения, думали, что король содействовал перевороту, случившемуся в России. Но ничего подобнаго не было: он не принимал в этом событии никакого участия и узнал о нем одновременно со всеми. За несколько месяцев перед тем, когда маршал Бель-Илъ находился в лагере при Мольвице, завязался разговор о делах в России. Маршал был, повидимому, очень недоволен поведением принца Антона и его супруги, правительницы и, в порыве гневной вспышки, спросил короля, будет ли для него неприятно, если в России совершится переворот в пользу Елисаветы и в ущерб молодому императору Ивану, его племяннику; на что король отвечал, что в числе государей считает родственниками только своих друзей. Разговор тем кончился».



САДИСТКА ПРАСКОВЬЯ РОМАНОВА-САЛТЫКОВА



Все  три российские правительницы, о которых пишет в своей книге Фридрих Великий – Анна Иоанновна,  Анна Леопольдовна и Елизавета Петровна – приходились довольно близкой родней мужу Дарьи Николаевны Салтыковой, Глебу Алексеевичу Салтыкову, и ее сыновьям. Ну и конечно над всем этим родством стояла царица, жена Ивана Пятого, как говорили, первая красавица России, Прасковья Салтыкова.
Наши историки твердо и непоколебимо охарактеризовали дочь и внучку Прасковьи совсем в ином свете, нежели ее представил в своей книге Фридрих, написавший: «Эта государыня обладала качествами, достойными ея высокаго сана: она отличалась возвышенностью души, твердостью ума; щедрая на награды, строгая в наказаниях, она была добра по природной склонности и сластолюбива без разврата.
Анна Иоанновна родилась в ненавистном ее родителям браке – ни Иван Пятый, ни Прасковья Салтыкова ни за что не хотели становиться мужем и женой (можно сказать, что  над ними произвела настоящее насилие  старшая сестра Ивана и Петра Софья Романова-Милославская, желавшая видеть на троне не  Нарышкиных (Петра Первого), а Милославских – наследников Ивана), и не просто потому, что у них не было симпатии друг к другу, что-то более сильное и серьезное отталкивало их друг от друга. Возможно, это так и останется тайной двух несчастливцев. Но то, что к многочисленным болезням Ивана Пятого  после женитьбы прибавилось безумие – это отмечено в истории.
Однако если Иван Пятый был «тихий сумасшедший», то  его супруга отличалась буйным нравом до самой своей кончины. Первая красавица России, мать троих дочерей, обожавшая театр и музыку, была настоящей садисткой! Подробности кардинально противоположных пристрастий Прасковьи известны из различных мемуаров и из так называемого «Дела Древнина».
После смерти мужа в 1696 году, скончавшегося в 30-летнем возрасте, вместе с тремя оставшимися в живых дочерьми она поселилась в загородной царской резиденции Алексея Михайловича в селе Измайлове  на казенные деньги. Петр Первый для управления хозяйством и для удовлетворения её нужд отдал в полное распоряжение Василия Алексеевича Юшкова и предоставил выбрать место жительства. Должность дворецкого, по-видимому, исполнял её родной брат Василий Федорович Салтыков, приставленный к ней Петром в 1690 году.
В документах XVIII века вдовствующую царицу продолжают именовать «Её величество государыня царица Прасковея Федоровна».
Дружила со своей золовкой царевной Натальей (сестрой Петра –Т.Щ.) и помогала ей в создании любительского театра. Царица Евдокия (в это время Петр еще не встретил Марту Скавронскую и не изгнал  законную жену Евдокию –Т.Щ.) праздновала в Измайлове дни рождения и именины своего супруга, царя Петра Алексеевича. В 1698 году имперский посол посещает её со свитою в Измайлове и встречает радушный прием, описанный его секретарем Корбом:
«За послом следовали музыканты, чтобы гармоническую мелодию своих инструментов соединить с тихим шелестом ветра, который медленно стекает с вершины деревьев. Царицы, царевич и незамужние царевны, желая немного оживить свою спокойную жизнь, которую ведут они в этом волшебном убежище, часто выходят на прогулку в рощу и любят гулять по тропинкам, где терновник распустил свои коварные ветви. Случилось, что августейшие особы гуляли, когда вдруг до их слуха долетели приятные звуки труб и флейт; они остановились, хотя возвращались уже во дворец. Музыканты, видя, что их слушают, стали играть ещё приятнее. Особы царской крови, с четверть часа слушая симфонию, похвалили искусство всех артистов».
А теперь давайте посмотрим, как такая возвышенная любовь к искусству могла сочетаться со зверствами, творимыми Прасковьей Салтыковой, матерью тех, кого «завораживали» волшебные звуки флейты и гобона…
Говоря о зверском характере Прасковьи, историки имеют в виду дело подьячия Василия Деревнина в октябре 1722 года: он служил у царицы, похитил её зашифрованное письмо к её фавориту и управляющему Василию Алексеевичу Юшкову, и был долго преследуем ею и её слугами посредством московской полиции и много пытан, чтобы добиться его возвращения. Была арестована и избита вся его семья, а сам он был обвинен в растрате. Затем дело забрала Тайная канцелярия, наконец, арестовавшая Деревнина. Обезножевшая к тому времени царица была принесена к нему в камеру по собственному приказу и избила его палкой в ярости. Она хотела забрать его к себе, но сотрудники Канцелярии не отдавали арестованного, тогда она приказала жечь его лицо огнём свечи, опять его бить. Наконец, голову его облили водкой и подожгли. В итоге прибывший Ягужинский едва успел застать Деревнина живым и увезти его в свой дом. Спустя несколько месяцев Петр разобрал это дело: прислужники царицы — добровольные палачи были нещадно биты батогами, Юшков был сослан в Нижний Новгород, однако собственно разбор дела тянулся очень медленно, потому что «высший суд» тайной канцелярии состоял из свойственников и друзей царицы. (Спустя два года после этого несчастия и год после смерти царицы дело было закрыто и положено в архив, но что случилось с Деревниным — неизвестно: либо отпущен, либо отправлен в Сибирь на «государеву службу»).
Нужно заметить, что эти ужасные приемы пыток Прасковьи Салтыковой  удивительно напоминают те, которые  отметили следователи по делу помещицы  Салтыковой, основываясь на показаниях свидетелей – дворни и крестьян! Конечно, если человек делает такое над другим человеком, он однозначно безумен…
Но Фридрих Второй в своей книге очень высоко отзывается о дочери Прасковьи, русской императрице Анне Иоанновне: «Эта государыня обладала качествами, достойными ея высокаго сана: она отличалась возвышенностью души, твердостью ума; щедрая на награды, строгая в наказаниях, она была добра по природной склонности и сластолюбива без разврата …»
Но весьма критично он отзывается о племяннице и внучке  Проасковьи Салтыковой – Елизавете Петровне и  Анне Леопольдовне: «Обе эти принцессы были одинаково сластолюбивы. Меклембургская прикрывала свои склонности скромною завесою; ее изобличали сердечные порывы. Елисавета доводила сластолюбие до крайности. Первая была своенравна и зла; вторая лукава, но обходительна. Обе ненавидели всякий труд, обе одинаково не были рождены царствовать».
Но в этих, хотя и очень разных, характеристиках русских императриц в связи с событиями в семье  Дарьи Николаевны Салтыковой, чей муж  им  родней двоим из них, важна одна и та же оценка характеров женщин – безмерное сластолюбие. Причем,  в отношении Елизаветы  он совершенно безжалостно замечает, что она доводила сластолюбие до крайности. Что это означает? Наверное, то, что в любви Елизавета «не видела берегов». Как бы это сказать попонятнее – секс без границ, что ли…
И вот тут возникают вопросы о качестве сексуальной психики у всех «фигурантов»: Ивана Пятого, Прасковьи Салтыковой,  их отпрысков Анны Иоанновны и Анны Леопольдовны, и родственницы по прародителю -  царю Алексею Михайловичу Тишайшему – Елизаветы Петровны.
То, что принудительный брак Ивана и Прасковьи мог оказаться для них настоящим адом, это понятно. И если они использовали садо-мазохистские приемы  в постели, то это вполне возможно, и свело из с ума, как это часто бывает в таких случаях. Но, скорее всего,  жестокость была в их породе и передалась  детям. Анна Ионнновна, по определению  Фридриха Великого, «обладавшая качествами, достойными ея высокого сана», за свое десятилетнее правление доказала и России, и Европе, что обладала она совсем иными качествами. Ненавидя все прекрасное, отвергая истинную любовь между мужчиной и женщиной, имея пристрастие ко всему мерзкому и отвратительному. В своих моральных извращениях она дошла до того, что  унизила всю российскую нацию, попытавшись публично опустить ее нравственные национальные устои.
А что известно о браке Дарьи Николаевны Салтыковой с близким родственником этих женщин, Глебом Алексеевичем Салтыковым? Была ли она счастлива в своем замужестве? Мы ничего не знаем об этом мужчине. Но то, что он, в отличие от своих многочисленных родственников, не занимал никаких должностей, не делал карьеры, а  жил затворником в доме у жены, кое о чем заставляет догадываться. Был ли он здоров – вот в чем вопрос. И не он ли занимался рукоприкладством в отношении дворни, но… не в своем обычном виде, а в облике жены? И не его ли грехи  Дарья Николаевна бесконечно отмаливала, разъезжая по церквам?
В этом доме все могло быть гораздо страшнее и удивительнее, чем рассказала дворня, может быть, не все знавшая о своих хозяевах.
Но все это не означает, что Салтычиха  не причастна к злодействам в своих владениях. Садо-мазохистские отношения  ломают психику здорового человека до такой степени, что он теряет себя.  Теряет чувство реальности. И когда муж Салтыковой скончался при невыясненных обстоятельствах, его поведение  начала копировать жена?



           САДИСТКА АННА ИОАННОВНА



Итак, по убеждению Фридриха Второго, ни злая лесбиянка и просто развратница Анна Леопольдовна, ни  заменившая ее на русском троне любвиобильная, но «добрая» Елизавета Петровна не были готовы царствовать. Но давайте посмотрим, какова же была та, что  стояла  «между ними и царствовала в России целых десять лет – Анна Иоанновна. Раз уж мы говорим о мучениях и гибели крестьян в поместье Салтыковой, то нужно посмотреть, на какой почве расцветал гнет российских помещиков-крепостников, кто щедро удобрял эту почву преступной вседозволенности.
Решения Анны Иоанновны однозначно ухудшали положение крепостных. Так, указом 1731 года императрица объявила земли помещиков наследственной собственностью. Следовательно, и крестьяне стали передаваться по наследству. С этого же года на помещиков возлагается и сбор подушной подати. Крестьянам было запрещено заключать сделки, такие как торг в порту, казенный подряд (выполнение государственных работ: строительство, продовольственное и вещевое снабжение армии), казенный откуп (право сбора налогов в казну, предоставляемое за плату). Также крестьянам запрещалось покупать имения (земельный участок с усадьбой). А если же  в собственности крестьянина имение было, его следовало продать. 
Указ 1736 года о «вечноотданных» дал владельцам мануфактур право покупать крестьян «на вывоз», то есть без земли. Кроме того, в собственность мануфактуры навечно переходил не только сам крестьянин, но и вся его семья.
А вот пришедшая за ней Елизавета Петровна, казалось бы, немного облегчила положение крестьян, простив им 17-летние недоимки (задолженности по налогам –Т.Щ.) и снизив размер подушной подати. Она ввела новую схему набора в рекруты, поделив страну на пять округов, которые по очереди поставляли солдат в армию. Елизавета разрешила крестьянам заниматься промыслами, а также торговлей. Но в то же время императрица усиливала их зависимость. Так, указом 1760 года дала помещикам волю ссылать неугодных крестьян в Сибирь, причем без суда и следствия.
Очень важный момент: при ней была запрещена смертная казнь. Этим она вошла в историю своей гуманностью. Но за  «милосердным» актом скрывалось страшное дело:  телесные наказания-то не были запрещены, и помещики забивали крестьян насмерть,  таким образом обходя гуманнейший из гуманнейших елизаветинских законов!  То есть, с введением этого запрета на смертную казнь в каждой помещичьей усадьбе укоренялось право на беспредельный садизм, доводящий до «законного» убийства бесправных людей. И конечно, это разжигало нездоровые страсти в тех помещиках, которые не были психически здоровы, а если и были, то «заражались»  этой страшной болезнью – садизмом – от своих дворовых палачей. Не будем забывать, что садизм часто приносит сесксуальное возбуждение и удовлетворение больным на голову людям. Что же удивляться зверствам Салтычихи (или ее мужа, если он был болен), когда  сами цари, приходящиеся им еще и близкой родней, узаконивали так или иначе пытки и избиения домашних рабов, которые должны были только молчать и терпеть, молчать и терпеть…
И все-таки Анна Иоанновна пошла дальше всех из «женского» правления Россией. Она придумала такое, что оно вообще ставило всю национальную мораль и нравственность с ног на голову. Если Петр Романов-Нарышкин и его дочь Елизавета Романова - Нарышкина-Скавронская не  смогли выбить ее  кнутами из русского человека, то Анна Иоанновна Романова-Салтыкова-Милославская придумала ход, где не нужен был кнут, а лишь требовался такой огромный и непостижимо отвратительный цинизм, который  мог убить душу неискушенного человека и превратить его в самую настоящую скотину. Вот это был изощренный садизм, направленный на уничтожение национального достоинства русских. Вот чем, думаю, полюбилась императрица Анна Иоанновна  прусскому императору Фридриху Второму – злейшему врагу России.
Прочитав его лестную характеристику этой правительнице, русский двор удивился и опечалился. Елизавета же, не долго думая, как известно,  наняла знаменитого француза Вольтера  написать биографию своего отца – Петра Великого. В которой никаких других величий, даже  таких маленьких, как его племянница Анна Иоанновна, не было бы. А напротив,  России и миру без стеснения были представлены самые отвратительные черты этой женщины: ее ужасная внешность, любовь ко всему отвратительному, в частности, к карликам и всяким  другим уродам, неспособность и неумение править страной, отдав ее в руки  злого и неукротимого иностранца Бирона.
Дело, однако, было еще хуже, о чем дипломаты Елизаветы предпочли умолчать. Речь как раз о поругании национального достоинства русских ( в которой, напомним, имеются сотни этносов, что отличает Россию от других стран мира –Т.Щ.)
Этот акт поругания связан с весьма необычной забавой, которую придумала Анна Иоанновна в 1740 году.
Но чтобы осуществить ее, нужны были огромные деньги. И тут необходимо посмотреть на десятилетнее правление Анны. Этот период принято называть «Бироновщиной», замешанной на репрессиях и крови. Он характеризуется усилением сыска, репрессиями, расправами, неумелым правлением страной. Так ли все было плохо на самом деле? Историки отмечают (что для нас очень важно в осмыслении дела Салтычихи): режим правления Анны был намного более жесткий по сравнению с тем, что творилось  при Екатерине 1 (Скавронской) и Петре 2 (Нарышкниным-Скавронским).
Любой современный учебник по истории сводит суть бироновщины к следующему: кровавый режим с ужесточением полицейского сыска, мотовство, взяточничество и казнокрадство, в результате чего бюджета у России не было, Бирон отрицательно влиял на Анну, существовало страшное засилье в России немцев. Они виноваты во всех бедах режима.
Что же все-таки происходило в Российской империи с 1730 по 1740 годы? Бирон, при всех его недостатках, кровь не любил и прибегал к насилию только в случае крайней необходимости. Действительно, в России увеличились казни, репрессии и наказания различного уровня. Но говорить, что в этом идеи бироновщины, и что немцы виноваты в этом – нельзя: за полицейский сыск, репрессии и казни отвечал русский Ушаков, а не немец Бирон. Ушаков - это человек Петра 1, режим которого действительно был кровавым и беспощадным. И по объему репрессий правление Анны Иоанновны даже близко не приблизилось к тому, что происходило в петровскую эпоху. Ведь даже сам Петр 1 был страшным ценителем казней пыток и насилия. В правление его племянницы прямая вина за казни, в том числе, и массовые, с особым садистским  «наполнением» - полностью лежит на ней и на Ушакове.
Если массовые казни коснулись дворян, то сыск и преследование – народа, крестьян, в первую очередь. Почему? Потому что таким образом  императрица «вымогала» у него деньги на роскошную жизнь двора, из-за чего к концу 1731 года казна была пуста. Остро встал вопрос поиска денег. Решил его Бирон вместе с Анной за счет 3-х источников:

1. Продажа прав на использование (добычу) природных ресурсов.
     2.Стали выжимать недоимки у крестьян и простых горожан. Вообще интересно, что как только в Российской Империи заканчивались деньги - тут же правители начинали искать способы их получения от крестьян.
3.Увеличение количества репрессий. После репрессирования все имущество человека переходило в казну. За 10 лет было репрессировано 20 тысяч человек.
Между правлением Петра 1 и «Бироновщиной» (правление Анны Иоанновны) прошло всего 5 лет. За это время расходы на содержание двора выросли почти в 6 раз! Французский посол писал по этому поводу: “При всей роскоши Двора никому другому денег не платят”. Никому это значит армии, флоту, чиновникам, ученым и так далее. Денег едва-едва хватало на содержание Двора в роскоши. Главный пункт их привлечения - недоимки. Например, в 1732 году планировали собрать 2,5 млн рублей налогов, а реально собрали 187 тыс. То есть недоимки были страшные. Для их изъятия у населения императрица с подачи Бирона организовала «доимочные облавы». Это регулярная армия, которая выбивала из людей недоимки любыми способами. В этом была суть «бироновщины» - жесткий, кровавый режим, беспощадный к своему народу. Но относительно «доимочной облавы» - идея натравливания армии на население - это не придумка Анны и ее окружения. Это плавное продолжение политики Петра 1.
Прошло более двух веков, и наконец-то отечественные историки разобрались, что не Бирон влиял на Анну, а она на него -отрицательные черты характера были присуще самой Анне гораздо больше, чем Бирону. Достаточно привести несколько примеров, чтобы это доказать. Императрица упивалась жестокостью. Отчасти это нашло отражение в ее увлечении охотой. Но для Анны охота была не спортивным интересом, а маниакальным желанием убивать. Судите сами. Только за 1 летний сезон 1739 года (за год до смерти –Т.Щ,) Анна лично убила: 9 оленей, 1 волка, 374 зайцев, 16 диких коз, 16 чаек, 4 кабанов, 608 уток. 1028 убитых животных всего за 1 сезон!
Любимая забава Анны Иоанновны, от которой она смеялась до слез, это драки шутов. Они дрались между собой, нападали на приходящих во Двор, кидались в них испражнениями и так далее. Императрица была в восторге. От этих развлечений императрицы Бирон постоянно сбегал на конюшню, где  проводил много времени и даже  работал там с бумагами и решал государственные дела.
Показательно то, что при своих нескрываемых даже от  приближенных  (наследственных, вероятно,  переданных родителями) садистских наклонностях и склонности к  убийствам, Анна Иоанновна была труслива неимоверно (что, в общем-то отличает садистов, как правило), ее волновали слухи и сплетни, которые могли распространять о ней при дворе и в народе. Анна буквально требовала, чтобы Ушаков (начальник тайной полиции) ежедневно докладывал, что о ней говорят другие.
Сама императрица предоставляла своему фавориту и доверенным лицам полную свободу. Став из захолустной герцогини полновластной правительницей гигантской империи, она стремилась извлечь из своего положения максимум удовольствия. Разгульную жизнь при российском дворе вели и до, и после неё. Но именно развлечения Анны Иоанновны запомнились своей небывалой пышностью и мрачной, почти садистской направленностью.
Каждый донос она воспринимала со всей серьёзностью и требовала проводить подробнейшие расследования. Занималась этим Канцелярия тайных розыскных дел.
Главным принципом было «слово и дело государево». Выкрикнувший эту формулу давал понять, что готов дать показания, касающиеся бунта, измены или «умышления на его государево здоровье и честь». Этим активно пользовались попавшиеся преступники, которые, стремясь получить помилование или смягчение приговора, были готовы оклеветать кого угодно и придумать чудовищный заговор прямо на ходу, отправив на плаху совершенно невинных людей. Эти семена падали на благодатную почву. За время правления Анны Иоанновны было арестовано и пытано, по крайней мере, 4046 человек по делам об измене. Репрессивная машина работала в полную силу: за различные преступления были сосланы в Сибирь более 20 тысяч человек, казнены более тысячи. Известно, что многие люди отправлялись в ссылку после того, как потеряли разум под пытками. Фактически это было равносильно смертному приговору. Некоторые казни совершались тайно, без суда и приговора. Так что подсчитать точное количество жертв маниакальной подозрительности императрицы не представляется возможным.
Анна Иоанновна была весьма злопамятна и стремилась наказать дворян, которые когда-то пытались ограничить её власть. Самый тяжёлый удар пришёлся на род Долгоруковых, игравших в Верховном тайном совете первую скрипку.
В 1737 году до Анны Иоанновны дошли слухи, что находящийся в ссылке князь Иван Долгоруков ведёт там слишком разгульную жизнь и говорит некие «важные злодейственные непристойные слова» о ней и Бироне. Князь был немедленно арестован и отправлен в пыточную камеру. Там он признался и в «злодейственных словах», и в том, что его родственники в 1730 году пытались провернуть авантюру с коронацией невесты внезапно умершего от болезни Петра II — Екатерины Долгоруковой. Для этого он лично подделал на завещании подпись покойного. За события семилетней давности несколько Долгоруковых были четвертованы. Вместе с Иваном Алексеевичем на эшафот отправились двое его родных дядей и один двоюродный.
В 1740 году состоялся самый громкий политический процесс времён Анны Иоанновны над кабинет-министром Артемием Волынским. Царедворец отличался довольно прогрессивными взглядами и собрал кружок единомышленников, в котором обсуждал планы по преобразованию внутренней политики, устранению от власти немцев и укреплению позиций российского дворянства. До этого особо не было никому дела, пока Волынский, пользовавшийся доверием и расположением императрицы, не вступил в конфликт с Бироном, который поставил вопрос ребром: «Или мне быть, или ему».
Следствие длилось с апреля по июнь. В итоге Волынский был обвинён в государственной измене. Двоим его товарищам по кружку — Андрею Хрущёву и Петру Еропкину — отрубили голову, остальных сослали. Самого же Волынского приговорили к чудовищной казни. Ему вырезали язык, после чего он должен был сам дойти до эшафота. В последний момент императрица «милостиво» заменила посажение на кол четвертованием.
За крутой нрав и бестрепетное отношение к крови Анну Иоанновну в народе прозвали «царицей престрашного зраку». Она и правда испытывала какую-то тягу к смерти живых существ, дело было не только в политике и мнительности. дворца. Когда в октябре 1740 года «царица престрашного зраку» умерла, многие вздохнули с облегчением. Напомним: фамилия ее была Романова-Салтыкова, и она была близкой родственницей  мужу Салтычихи Глебу Алексеевичу Салтыкову.



ВЫСОКОПОСТАВЛЕННЫЕ САДИСТЫ РУССКОГО ДВОРА ПРОТИВ ПОЭТОВ



Итак, в 1740 году состоялся самый громкий политический процесс времён Анны Иоанновны над кабинет-министром (председатель правительства на современном языке –Т.Щ.)) Артемием Волынским. Царедворец отличался довольно прогрессивными взглядами и собрал кружок единомышленников, в котором обсуждал планы по преобразованию внутренней политики, устранению от власти немцев и укреплению позиций российского дворянства. (Эти обстоятельства дают повод современным историкам считать его чуть ли не национальным героем. Но я бы не стала спешить с таким утверждением -Т.Щ.) До этого особо не было никому дела, пока Волынский, пользовавшийся доверием и расположением императрицы, не вступил в конфликт с Бироном, который поставил вопрос ребром: «Или мне быть, или ему».
Надо заметить, этот конфликт между  самыми значимыми мужьями империи на тот момент разгорелся вовсе не по политическим или экономическим разногласиям. Причиной всему стала… поэзия! И прославленный Ледяной дом, построенный для шутовской свадьбы князя М. А. Голицына и А. И. Бужениновой. Строительством руководила «маскарадная комиссия», во главе которой стоял тот самый знаменитый и важный кабинет-министр А. П. Волынский. Дом был построен на Неве между Адмиралтейством и Зимним дворцом. Для развлечения были привезены около 300 человек различных народов, одетых в национальные костюмы и игравших на музыкальных инструментах. «Свадьба» состоялась 6 (17) февраля 1740 года. В апреле 1740 года дом растаял. В октябре того же года императрица умерла.
Буженинова Авдотья Ивановна (после «ледяной» свадьбы княжна Голицына) была шутихой Анны Иоанновны. Такой фамилии нет в официальных списках камчатских имен. Ее и не могло быть, потому что эту фамилию Авдотье Ивановне дали при дворце.
У князя Петра Владимировича Долгорукова в его книге «Записки князя Петра Долгорукова» имеются любопытные сведения о придворной жизни шутов императрицы, описанные им в главе XII. В частности, вот этот эпизод: «Злая судьба, постигшая Голицына; его женитьба на дикарке. – Ледяной дом на Неве».
«Шут князь Михаил Голицын был внуком знаменитого князя Василий Голицына, первого министра и любовника царевны Софьи, сосланного Петром I на крайний север России, где он и умер спустя 24 года весьма суровой ссылки.
Вместе с ним был сослан и его старший сын Алексей, женатый на Квашниной, который впал в глубокую тоску и еще прежде отца сошел в могилу. Князь Михаил родился в 1689 году, в тот самый год ужасной катастрофы, постигшей его отца и деда; юношей он был сдан в простые солдаты и даже в сорок лет имел скромный чин майора линейного полка. Он женился на девице Хвостовой, от которой у него был сын Николай, позднее женившийся и вскоре после этого скончавшийся бездетным, и дочь Елена, вышедшая замуж за графа Алексея Апраксина, который позже так же был объявлен шутом по той же причине, что и его тесть Михаил Голицын – то есть за любовь «не к той женщине» и перемену православной веры на католическую.
А всего у императрицы Анны Иоанновны было трое шутов, принадлежавших к аристократическим родам: князь Михаил Алексеевич Голицын, князь Никита Федорович Волконский и Алексей Петрович Апраксин. Кстати, в историю последний вошел как самый злой шут при дворе Анны, и больше всех он обижал именно своего тестя – Голицына, который от всех этих несчастий, как говорили, сошел с ума. Правда, после того, как  преемница Анны Иоанновны, ее племянница Анна Леопольдовна, отменила официальное шутовство при дворе и распустила всех высокородных шутов по домам, к Голицыну сразу вернулся разум, и остаток жизни – до 90 лет – он прожил весьма комфортно в своих имениях, женившись в четвертый раз после смерти своей жены - подруги по «ледяному несчастью» -  Бужениновой, оставившей ему двух законных сыновей княжеского рода Голицыных.
Да и трудно считать слабоумным человека, который оставил после себя вот такие примеры  острословия, записанные его современниками:
* * *
Как-то в обществе некая пригожая девица сказала князю:
– Кажется, я вас где-то видела.
– Как же, сударыня, – тотчас отвечал Квасник, – я там весьма часто бываю!
* * *
Об одном живописце говорили с сожалением, что он пишет прекрасные портреты, а дети у него весьма непригожи. Услышав это, Квасник пожал плечами:
– Что же тут удивительного: портреты он делает днем, а детей – ночью.
* * *
Однажды всемогущий временщик императрицы герцог Бирон спросил Квасника:
– Что думают обо мне россияне?
– Вас, ваша светлость, – отвечал он, – одни считают Богом, другие Сатаною, и никто – человеком.
* * *
Одна пожилая дама, будучи в обществе, уверяла, что ей не более сорока лет от роду. Квасник, который хорошо знал истинный ее возраст, обращаясь к присутствующим, сказал:
– Можете ей поверить, потому что она больше десяти лет в этом уверяет.
* * *
Известный генерал фон Девиц на восьмидесятом году жизни женился на молоденькой смазливой немке из города Риги. Будучи накоротке с Квасником, он написал ему о своей женитьбе, прибавив при этом: «Конечно, я уже не могу надеяться иметь наследников». На это Голицын ему отвечал: «Конечно, не можете надеяться, но всегда должны опасаться, что они будут».
* * *
Герцог Бирон послал однажды Квасника быть вместо себя восприемником от купели сына одного из камер-лакеев.
Квасник исправно выполнил поручение. Но когда он докладывал о том Бирону, временщик, будучи не в духе, назвал его ослом.
– Не знаю, похож ли я на осла, – возразил Квасник, – но знаю, что в этом случае я совершенно представлял вашу особу.

История шутовства при дворе Михаила Голицына началась так. Овдовев, он отправился путешествовать; в Италии женился на местной уроженке и под ее влиянием принял католицизм. Поскольку эта женщина была простого происхождения, то он не решался объявить о своем браке, опасаясь упреков со стороны своей родни, состоявшей из людей богатых и занимавших высокое положение в светском обществе. Вернувшись с женой в Россию, он поселил ее в Москве, в Немецкой слободе, и только в 1736 году при дворе стало известно о его браке и местопребывании жены. После смерти фельдмаршала Голицына Бирон и немцы начали преследовать эту семью, занимавшую столь высокое положение в российском обществе (Анна Иоанновна и сама ненавидела князей Голицыных, двое из которых, Дмитрий Михайлович и Михаил Михайлович, будучи членами Верховного тайного совета, пытались в 1730 году ограничить ее власть ), и были очень рады нанести ей кровное бесчестие.
Князь Михаил Алексеевич был осужден за измену православию  играть при дворе роль шута. Ему не хватило мужества покончить счеты с жизнью и тем избавиться от этой презренной роли. Его жена была арестована в Москве, препровождена в Петербург и передана в руки Тайной канцелярии; неизвестно, что с нею сталось, но брак был расторгнут и объявлен недействительным. В последние годы своего царствования императрица повелела женить несчастного Голицына на какой-то камчадалке или на ком-то вроде того; эта 30-летняя женщина, грязная и безобразная, прозывалась Евдокией (Авдотьей) Ивановной; у нее не было даже фамилии; ей дали фамилию Бужениновой (в честь буженины, одного из излюбленных блюд императрицы). Свадьба была отпразднована в феврале 1740 года при огромном сборище представителей «диких» народов, созванных специально для этой цели (в том числе и камчадалов).
Молодоженов отвезли в клетке, установленной на спине слона. Приглашенные ехали за ними на санях, запряженных быками, собаками, оленями, козлами и свиньями; было устроено большое празднование в пространном манеже Бирона; потом был бал, где всякий народ танцевал танцы своей страны под звуки собственной народной музыки: царили ни с чем не сравнимые шум и грохот. Затем молодожены вынуждены были провести брачную ночь в запертом на ключ Ледяном доме, построенном на Неве. 24 ноября того же года Евдокия Ивановна произвела на свет сына, названного Андреем, родоначальника нынешней старшей ветви князей Голицыных.
О Ледяном доме говорили по-разному, в том числе и как о «глупейшем позорище». «В истории с Ледяным домом я вижу верх сумасбродства! – писал один из просвещенных людей того времени. – Позволительно ли употреблять руки человеческие на работу столь суетную и ничтожную? Позволительно ли столь постыдным образом унижать человечество и надсмехаться над ним? Позволительно ли издерживать государственное иждивение на прихоти и забавы вздорные?! Забавляя народ, не надо развращать народные нравы!» (Николай Непомнящий, «Загадки истории России»).
Фасад дома имел длину около 16 метров, ширину 5 метров и высоту – около 6 метров. Вокруг всей крыши тянулась галерея, украшенная статуями. Крыльцо с резным фронтоном разделяло здание на две половины. В каждой было по две комнаты: одна – гостиная и буфет, другая – туалет и спальня. Перед домом были выставлены шесть ледяных пушек и две мортиры, которые, кстати, стреляли. У ворот красовались два ледяных дельфина, выбрасывавшие из челюстей горящую нефть. На воротах стояли горшки с ледяными ветками и листьями. На ветках сидели ледяные птицы. По обеим сторонам дома возвышались ледяные пирамиды, внутри которых висели большие восьмиугольные фонари. Ночью в пирамиды влезали люди и поворачивали светящиеся фонари перед окнами – к удовольствию постоянно толпившихся зрителей.
В Ледяном доме в одной из комнат стояли два ледяных зеркала, туалетный стол, несколько шандалов (подсвечников), большая двуспальная кровать, табурет и камин с ледяными дровами. Во второй комнате были ледяной стол, два дивана, два кресла и резной буфет с посудой. В углах этой комнаты красовались две статуи, изображавшие купидонов, а на столе стояли большие часы и лежали карты. Все эти вещи «были весьма искусно сделаны изо льда и выкрашены приличными натуральными красками». Ледяные дрова и свечи намазывались нефтью и горели. Кроме того, при Ледяном доме по русскому обычаю была выстроена ледяная же баня! Ее несколько раз топили, и охотники парились!
По именному высочайшему повелению к «курьезной свадьбе», как уже говорилось выше, привезли со всех концов России по два человека обоего пола «всех племен и народов». Всего набралось триста человек! Шестого февраля 1740 года состоялось бракосочетание сиятельного шута с шутихой – обычным порядком в церкви. После чего «свадебный поезд», управляемый канцлером Татищевым, проехал по главным улицам города.
Во главе «свадебного поезда» ехали «молодые» в железной клетке, поставленной на слона. А за слоном тянулись «поезжане», то есть приехавшие гости. Тут был и абхазцы, остяки, чуваши, черемисы, вятичи, самоеды, камчадалы, киргизы, калмыки. Одни ехали на верблюдах, другие на оленях, третьи на собаках, четвертые на волах, пятые на козлах и т.п.
После обильного обеда во дворце начались танцы. Потешное зрелище чрезвычайно забавляло императрицу и вельможных зрителей. После бала «молодая пара», сопровождаемая по-прежнему длинным «поездом» разноплеменных гостей, отправилась в свой Ледяной дом. Там их с различными церемониями уложили в ледяную постель, а к дому приставили караул «из опасения, чтобы счастливая чета не вздумала раньше утра покинуть свое не совсем теплое и удобное ложе».
Возможно, молодожены и замерзли бы насмерть в ледяном дворце, но предусмотрительная  Буженинова спрятала у себя деньги, и на них охранники ночью принесли им  теплые  вещи. Вообще молодая жена теперь всегда заступалась за «слабоумного» мужа, которого все обижали, обидчиков она  сильно кусала за руки.
А теперь вернемся к всесильному  и как бы патриоту кабинет-министру Волынскому. Именно  при подготовке к свадьбе в Ледяном доме  и произошел конфликт между ним и Бироном, который стоил Волынскому головы. Во время торжества  придворный поэт Василий Тредиаковский должен был прочитать свадебные вирши, которые были ему заказаны. Его нередко били и пинали во дворце, считая таким же шутом, как Голицын. Но на этот раз за отказ писать матерные стихи побои пэту наносил сам Волынский и подчиненный ему офицер, которые затащили Тредиаковского в покои Бирона. Били по лицу и палками по спине — с особым озверением, поняв, что Тредиаковский хочет пожаловаться на своих обидчиков всесильному Бирону. Тредиаковский уж не надеялся выжить, и в таком состоянии ему все-таки пришлось сочинять непотребные стихи. На свадьбе в Ледяном доме их читал сам автор, еще одна жертва этой бесчеловечной потехи, облаченный в маскарадное платье и в маске:

Здравствуйте, женившись, дурак и дура,
Еще бл…дка дочка, тота и фигура!
Теперь-то прямо время вам повеселиться,
Теперь-то всячески поезжанам должно беситься:
Кваснин дурак и Буженинова бл…дка
Сошлись любовно, но любовь их гадка.
Ну мордва, ну чуваши, ну самоеды!
Начните веселье, молодые деды,
Балалайки, гудки, рожки и волынки!
Сберите и вы бурлацки рынки,
Плешницы, волочайки и скверные бл…ди!
Ах, вижу, как вы теперь ради!
Гремите, гудите, брянчите, скачите,
Шалите, кричите, пляшите!
Свищи, весна, свищи, красна!
Не можно вам иметь лучшее время,
Спрягся ханский сын, взял ханское племя:
Ханский сын Кваснин, Буженинова ханка,
Кому то не видно, кажет их осанка.
О пара, о нестара!
Не жить они станут, но зоблют сахар;
А как он устанет, то другой будет пахарь,
Ей двоих иметь диковинки нету,
Знает она и десять для привету.
Итак, надлежит новобрачным
приветствовать ныне,
Дабы они во все свое время жили в благостыне,
Спалось бы им, да вралось, пилось бы, да елось.
Здравствуйте, женившись, дурак и дурка,
Еще бл…дка дочка, тота и фигурка.

А после избиение повторилось. Тредиаковский не надеялся выжить. Спина и бока почернели, лицо распухло. Лежа дома, он писал завещание, в котором свои книги оставлял академической библиотеке. Событие дошло до императрицы – ей обо всем рассказал Бирон, который был взбешен не  самими побоями поэта, а тем, что Волынский для этого распорядился его покоями, как своими. Анна Иоанновна не сразу приняла к сведению эту жалобу, но когда Бирон  всерьез заявил, что она должны выбрать между ним  и Волынским, дело все-таки закрутилось. Да так, что Волынский и его сподвижники после следствия были казнены.
Грубый произвол властей Тредиаковскому пришлось испытать и до и после этого кошмарного случая. В отличие от Ломоносова, он не обладал богатырским телосложением, и с ним не считались, над ним позволено было издеваться. Разительно несоответствие между высокой его значительностью в истории отечественной культуры и унизительностью его положения в обществе. Казалось бы: придворный поэт, крупнейший ученый (в конечном счете, академик), добропорядочный гражданин и семьянин (жена, сын Лев) заслуживал бы неизмеримо большего уважения к себе. Впрочем, что такое придворный поэт при садистке Анне? Преподнося хвалебную оду императрице, должен на коленях ползти от самого входа в тронную залу к подножию престола.
Автор книги «Ледяной дом» Лажечников  посмеялся в ней над несчастной судьбой одного из первых классиков русской литературы, возвышая образ Волынского, на что Пушкин  ему отписал – Тредиаковский – мученик.
«Ледяная свадьба» потрясла российское общество своим грубым цинизмом, демонстрацией пристрастий императрицы к самым гадким извращениям – например, к подглядыванию за людьми. Ведь Ледяной дом просматривался насквозь, и всем было велено наблюдать за новобрачными через прозрачные стены. Ну и потом использование в качестве гостей похабного и преступного  действа представителей 300 национальностей России, усадив их на сани, запряженные в свиней и коров, – это же немыслимое издевательство над русским народом! То есть «свое получили» и дворяне, находившиеся внутри Ледяного дома, и простолюдины, наблюдавшие за ними снаружи. Неизвестно, до чего бы еще додумалась в оскорблении России эта правительница, но через несколько месяцев Господь прибрал эту садистку и прелюбодейку на радость всем.
Так что садизм в стране культивировался на самом высоком уровне – государями. Да не только физический, но и нравственный. И во главе этого грязного и опасного культа  стояли самые близкие родственники Дарьи Николаевны Ивановой – Салтыковы. Понятно, что с сильно вывихнутыми мозгами и больными генами. Но если и был поражен этой болезнью муж Салтычихи, Глеб Алексеевич Салтыков, то это осталось семейной тайной. Но то, что Дарья Николаевна могла «заразиться» этой гадостью от него в супружеской постели – вполне возможно.



                АРЕСТ БЕЗ ПЫТКИ




В феврале 1764 года Дарье Николаевне Салтыковой объявлено об аресте и предстоящей пытке.


Начиная с 1764 года  в Москве, а затем и прочих городах России, стали распространяться слухи о том, будто Салтыкова не только убивала людей, но и употребляла в пищу человеческое мясо. Несведущие обыватели именно кулинарными предпочтениями Дарьи Николаевны объясняли выбор ею женщин в качестве жертв: люди полагали, что женское мясо должно быть нежнее мужского, а предварительная порка человека приводила к отделению мяса от костей, давая возможность людоеду получить качественную вырезку.


В феврале 1764 года Салтычиху взяли под караул.

В феврале 1764 года к ней был приставлен священник московской церкви Николая Чудотворца Дмитрий Васильев. По распоряжению московского градоначальника он провел в обществе Дарьи Николаевны ровно месяц.

По истечении месяца - третьего марта 1764 года - священник подал в юстиц-коллегию рапорт, в котором официально информировал следователей о безуспешности своей миссии: Салтыкова не прекратила своего запирательства и приготовлена им к неизбежной пытке.


ПРОПАЖА ДУШ



Известие о том, что в Москве у графа Кирилла Григорьевича Разумовского, последнего гетмана Украины, младшего брата морганатического супруга Елизаветы Петровны, пропало двадцать тысяч душ, (У САЛТЫЧИХИ – 138, из-за которых против нее начали дело, заподозрив в их убийстве) встревожило императрицу. Она  велела  доподлинно узнать, куда делись люди, коль самому графу это неинтересно, поскольку он свои богатства и сосчитать не может.
Но дознаться сразу было нельзя, ибо пропали они по многим деревням. Следствие выявило, что украл души управитель Разумовского со своей любовницей – какой-то графиней. Однако  граф всегда прощал своих управителей и оставлял их при должности, полагая, что другие красть еще больше будут.

С сомнениями и просьбой о помиловании в числе других обратились к Екатерине Второй родственники Дарьи Николаевны: Салтыковы, Мусины-Пушкины, Толстые.


В начале февраля 1764 года, получив необходимые разрешительные бумаги из Санкт-Петербурга, надворный советник Степан Волков официально сообщил Дарье Салтыковой о взятии ее под караул и о предстоящей пытке. Как и положено, к ней был приставлен священник, которому надлежало подготовить женщину к испытанию и возможной смерти, а также уговорить Салтыкову не доводить следствие до крайней жестокости. Священник московской церкви Николая Чудотворца Дмитрий Васильев по распоряжению московского градоначальника провел в обществе Дарьи Николаевны ровно месяц. В течение всего этого времени он уговаривал подозреваемую очистить душу чистосердечным признанием и раскаянием. Но она вину за собой не признавала и утверждала, что оговорена дворней. По истечении месяца - третьего марта 1764 года - священник подал в юстиц-коллегию рапорт, в котором официально информировал следователей о безуспешности своей миссии: Салтыкова не прекратила своего запирательства и приготовлена им к неизбежной пытке.


Между тем, санкции-то на пытку следователи не имели. Степан Волков решился на довольно жестокую мистификацию: четвертого марта 1764 года Дарья Салтыкова под строгим воинским караулом была доставлена в особняк московского полицеймейстера, куда также был привезен палач и приехали чиновники розыскной части. Подозреваемой сообщили, что она доставлена на пытку. Однако в тот день пытали вовсе не ее, а  разбойника, вина которого не вызывала сомнений. Салтыкова присутствовала при пытке от начала до конца. Но жестокость экзекуции, чужие страдания не произвели на Дарью Николаевну особенного впечатления, и после окончания допроса с пристрастием, свидетельницей которого она явилась, подозреваемая, улыбаясь, повторила в лицо Волкову, что вины за собой не знает и оговаривать себя не будет.
Подозревая, что ее бесстрашие – результат осведомленности о запрете на пытки дворян, Волков еще раз написал в Петербург, рассчитывая получить санкцию на допрос с пристрастием.

  Однако 17 мая 1764 года  6-й Департамент Правительствующего Сената направил в Москву предписание прекратить грозить Салтыковой и проходящим по ее делу свидетелям пыткой: «… Ея Императорского величества Указом повелено не чинить ни ее (дворовым) людям, ни ей пыток». Следователю пришлось смириться, и более вопрос о допустимости пытки в расследовании по делу Салтыковой не поднимался.


17 мая 1764 года на Салтычиху заведено уголовное дело.

  В первой декаде июня 1764 года одновременные повальные обыски были проведены и в Москве, в квартале, где находился дом Дарьи Салтыковой.
Там обыском руководил сам Степан Волков. Одних только допрошенных оказалось более 130 человек! Часть из них сообщили точные даты совершенных Салтыковой убийств и даже назвали фамилии погибших. Однако ни одного тайного захоронения убитых найти ни в усадьбе Троицкое, ни в других местах не удалось. Священник местной церкви Иванов, который якобы  хоронил убитых по распоряжению Салтыковой,  в это время скоропостижно скончался. После него не было найдено никаких документов о подобных захоронениях. Кроме устных свидетельских показаний дворовых людей повальные обыски ничего не дали.

5 июля 1764 года в Шлиссельбургской крепости при попытке освободить его был убит император Иван Шестой – Мирович поднял восстание, проникнув в крепость. Был казнен.


1768 год – начало турецкой войны. Екатерина в гневе обещает поджечь Турцию с четырех концов. Однако войну она проигрывает из-за обрушившейся на страну чумы и восстания Пугачева, который практически открыл второй фронт внутри России и отвлек от войны большие ресурсы.


После убийства Ивана Шестого в деле Салтыковой наступает перерыв до 1768 года, когда ей был вынесен окончательный приговор. Который написала сама Екатерина утвердила его 2 октября 1768 года: «1. Лишить ее дворянского звания и запретить во всей нашей империи, чтоб она никогда никем не было именована названием рода ни отца своего, ни мужа.
2.Приказать в Москве вывести ее на площадь и приковать к столбу и прицепить на шею лист с надписью большим словами: «мучительница и душегубица».
3. Когда выстоит час она на сем поносительном зрелище, то, заключена в железы, отвести в один из женских монастырей, находящийся в Белом или Земляном городе, и там подле которой ни есть церкви посадить в нарочно сделанную подземную тюрьму, в которой посмерть ее содержать таким образом, чтобы она ниоткуда в ней света не имела».


Убив двух законных императоров самым зверским образом, Екатерина судит убийцу Салтыкову. И в отчаянии оттого, что, несмотря на многолетние моральные истязания, не получила от нее никаких показаний о сообщниках заговора за возвращение на престол Ивана Шестого Антоновича из династии  Вельфов, Екатерина повелевает  называть Салтыкову «мущиною».
Проиграв  упрямой заговорщице, императрица пытается запугать придворных самым изощренным способом.
Рассказывали: как - то утром Екатерина среди прочих приказов изрекла: «А из Корпа чучело сделать!» Но как же?  Корп-то был придворным банкиром. При Дворе поднялась суматоха : чем  так страшно провинился несчастный Корп, что из живого человека  приказано чучело сделать? Даже в восточных сатрапиях о таком не слышали. Приказ принялся исполнять полицмейстер Двора. За советом, как привести его в исполнение, обратился к медикам, палачам, шорникам и даже к скульпторам. А уж после этого поехал к Корпу изъяснять волю государыни. Банкир впал в истерику и сумел убежать от полицмейстера,  кинулся к императрице. Она остолбенела, услышав, что хотели сделать с несчастным. А потом принялась хохотать – она-то велела сделать чучело не из банкира, а из околевшего шпица Корпа.


Уже  в 1768 году   имущество Салтыковой распродается  зятем - мужем старшей сестры Аграфены,  действительным статским советником Иваном Никифоровичем Тютчевым - и Борисом Салтыковым, назначенными опекунами детей Салтыковой.  Троицкое покупает Борис Салтыков и затем продает его бывшему землемеру капитану Николаю Андреевичу Тютчеву.


На месте заточения страшной преступницы после ее смерти, в келье, где она провела остаток жизни, в Ивановом монастыре  построили ризницу, святое место. Но часть монастыря в наше время принадлежит Министерству внутренних дел, а на месте, где в Москве был дом Дарьи Николаевны Салтыковой,  на Лубянке, стоит здание известных всем – сначала КГБ, а теперь – ФСБ. В усадьбе Троицкое открыли закрытое предприятие, а поселок назвали Мосрентген.В нем находился военный городок «Видное-4», теперь – Московское военно-музыкальное училище. Похоже, и в советское, и в наше время, и места  пребывания Дарьи Салтыковой, и ее имя по-прежнему окружены «страшной»  тайной, и у этой тайны очень серьезные стражи.

3

Но есть одно место в Москве, где плотная  завеса тайны Дарьи Салтыковой приоткрывается. Это кладбище Донского монастыря, где до сих пор целы надгробия на могилах ее и одного из сыновей. На надгробиях изображен герб рода Салтыковых. Но почему заменены кони, поддерживающие этот герб, на страшные химеры? Причем, сделано это на обеих надгробиях.
Давайте рассмотрим, что из себя представляет родовой герб Салтыковых. Внутри него – черный орел, а сам герб  поддерживают два вздыбленных белых коня.  Черный орел – символ немецкой нации Великой Римской империи, а  белые кони - символ династии Вельфов. Салтыковы – родственники Романовых и также, как они, «вышли из Прус». Поэтому символ черного немецкого орла понятен. А вот  белые кони – символ династии Вельфов -  у Салтыковых от родства с этой династией по линии царицы Прасковьи Салтыковой, которая дала России императора Ивана Шестого от династии саксонских Вельфов.
Изобразив на надгробиях Дарьи Салтыковой и ее сына герб рода Салтыковых, скульптор (уж не знаю, по чьей просьбе – императора Павла или его наследников) – заменил коней – символ  династии Вельфов – подпирающих родовой герб Салтыковых – на химеры – как символ трагического падения несбыточных надежд на воцарение на русском престоле представителей династии Вельфов. Их было у нас трое – законных императоров из этой династии: Петр Второй, Иван Шестой, Петр Третий. Все были зверски убиты. А четвертый – царевич Алексей Николаевич, сын Николая Второго, тоже Вельф по линии своей прабабки английской королевы Виктории, даже не успел сесть на престол и также был жестоко уничтожен.
Загадка российской истории… Частью которой и стала пресловутая «Салтычиха», мать двух сыновей, которые по отцу являлись дядьями Ивана Шестого Антоновича.




ИСТОРИЯ СЕМЬИ В ЛИЦАХ И ФАКТАХ



1

1762 год. Москва. В Москве генерал-губернатором сел Петр Семенович Салтыков, который еще не оправился от душевной раны после отобранной у него только что вступившим на трон императором Петром Третьим  полной победы над Фридрихом II. Завоевания русской армии в Семилетней войне были брошены под ноги уже проигравшему ее Фридриху.Все жертвы русского народа оказались напрасны, а о военном искусстве самого Салтыкова, прославившего Семилетнюю войну с Пруссией,  пришлось забыть.
В Москве в доме на Сретенке подрастали  сыновья его дальней родственницы Дарьи Николаевны Салтыковой, которые по их отцу, Глебу Салтыкову, приходились дальней родней  самой императрице, впрочем, как и сам Петр Семенович, только не нынешнего правления, отобранного немкой  у покойного Петра Третьего, внука Петра Великого, а Анны Иоанновны, дочери его брата Ивана Пятого Алексеевича, правившего с ним на престоле до самой смерти в 1696 году.
Оба брата, один из-за нездоровья, другой из-за возраста, не могли участвовать в борьбе за власть. Вместо них боролись их родственники: за Ивана - сестра, царевна Софья, и Милославские, родственники его матери. За Петра  - Нарышкины, родственники второй жены Алексея Михайловича. Дело не обошлось без кровавого бунта стрельцов.
В итоге патриарх Иоаким предложил провозгласить царями сразу обоих: Ивана - старшим царём, Петра - младшим царём и назначить при них регентшей царевну Софью Алексеевну.
25 июня 1682 года Иван V Алексеевич и Пётр I Алексеевич венчались на царство в Успенском соборе Московского Кремля. Причём «старший» царь венчался подлинной шапкой Мономаха и большим нарядом, а для «младшего» были сделаны копии. Для них был сооружён особый трон с двумя сиденьями, можно сказать, единственный в своем роде.
До 1689 года царствование и Ивана и Петра было номинальным, фактически власть осуществлялась царевной Софьей Алексеевной, опиравшейся на клан Милославских и на своих фаворитов - В. В. Голицына и Ф. Л. Шакловитого.
И кто бы мог подумать, что противник и погубитель Федора Шакловитого – Автоном Иванов – станет прадедом правнуков, которые будут приходиться четвероюродными дядьями Ивану Шестому Антоновичу, потомку князей Милославских. Правнуков - детей своей внучки Дарьи Николаевны Салтыковой. Над которой в этом, 1762 году, как над Милославскими при Петре Первом и его сподвижнике Автономе Иванове, уже сгущались темные тучи.
Ожидал ли такой участи своей родственнице славный генерал Петр Семенович Салтыков? Сам он сделал блестящую воинскую карьеру.
В 1756 году его перевели в Санкт-Петербург на должность командующего Шуваловским корпусом, расквартированным в столице. Неудовлетворительное ведение войны против Пруссии в кампаниях 1757—1758 и непопулярность в войсках главнокомандующего В. В. Фермора вынудили Елизавету искать среди русских генералов другую кандидатуру на пост главнокомандующего. Выбор пал на Салтыкова, который в июне 1759 года возглавил русскую армию. По отзывам современников, мало кто верил, что этот «седенький, маленький и простенький старичок», «сущая курочка», сможет успешно противостоять войскам знаменитого Фридриха II Великого. Но русский генерал проявил себя с самой лучшей стороны, продемонстрировав полководческое искусство, твердость, здравый смысл, а также знание русского солдата.
Салтыкову было предписано действовать совместно с австрийцами, и для соединения с ними он двинулся к Одеру. Прусский корпус генерала Веделя пытался перекрыть дорогу русской армии, но благодаря хорошей разведке и умелым перемещениям Салтыков постоянно опережал противника, оставляя его в неудобных для атак позициях.12 июля у деревни Пальциг Ведель, несмотря на невыгодное расположение своих войск, решился дать русским сражение. Салтыков развернул свою армию в две линии на высотах и оборудовал артиллерийские батареи, часть которых имела на вооружении так называемые единороги, способные вести огонь через головы своих войск. Прусский корпус, с потерями преодолев дефиле между болотами и высотами, повел отчаянные атаки на фланги противника. Активной штыковой борьбой и губительным огнем артиллерии русские расстроили ряды неприятеля. Затем Салтыков фланговым движением первой линии поставил прусские бригады в безнадежное положение и разбил их поодиночке.
За успех при Пальциге императрица поощрила нижние чины полугодовым окладом жалованья (с выплатой которого казна не спешила), сам же главнокомандующий получил из Петербурга лишь письменную благодарность — победа при Пальциге в столице явно осталась недооценённой.
Продолжив с армией движение, Салтыков в районе Кроссена соединился с австрийским корпусом генерала Лаудона и, заняв Франкфурт-на-Одере, предложил австрийскому главнокомандующему Дауну развернуть совместное наступление на Берлин. Пока тот колебался, Фридрих II с главными силами прусской армии, переправившись через Одер севернее Франкфурта, решил ударом с тыла разгромить союзников. 1 августа у деревни Кунерсдорф произошло самое крупное сражение между прусской и русско-австрийской армиями в Семилетней войне. В распоряжении Фридриха в этом сражении было 48 тыс. человек и около 200 орудий, у генерал-аншефа Салтыкова — 41 тыс. русских, 18,5 тыс. австрийцев, 248 орудий.
Салтыков, заняв центром и правым флангом господствующие высоты и укрепив их в инженерном отношении, преднамеренно побудил Фридриха атаковать левый фланг русских войск. С огромным трудом пруссакам удалось овладеть позициями на левом фланге противника, но затем атаки прусской армии разбились о центр русско-австрийских войск, где особенно умело действовал генерал П. Румянцев, будущий знаменитый полководец. Безуспешными оказались и атаки лучшей в Европе прусской кавалерии Зейдлица, отступившей с большими потерями. Сражение, продолжавшееся весь день, завершилось беспорядочным отступлением прусской армии, которая потеряла около 19 тыс. человек, всю артиллерию и обоз.
Потрясенный неудачей, Фридрих едва не покончил с собой. «Всё потеряно, спасайте двор и архивы», — писал он в Берлин. Шляпу прусского короля, бежавшего после сражения, подобрали русские солдаты. Как реликвия Кунерсдорфа она доныне хранится под стеклом на стенде в музее А. В. Суворова в Санкт-Петербурге.
За победу под Кунерсдорфом Елизавета удостоила Салтыкова фельдмаршальским чином, особой медалью с надписью: «Победителю над пруссаками», а австрийская императрица Мария Терезия подарила ему бриллиантовый перстень и табакерку с бриллиантами. Характерно, что сам главнокомандующий скромно оценивал свою роль в армии, отдавая должное русским офицерам и солдатам. «Ныне её императорское величество, — писал Петр Семёнович Елизавете, — имеет у себя много таких храбрых и искусных генералов, каких сомневаюсь, чтоб где столько было; а все свои».
После Кунерсдорфа прусская армия, используя несогласованность в действиях русских и австрийских войск, происходившую от противоречивых указаний из Вены и Петербурга, все же смогла оправиться от поражения и повести затяжную оборону. Поскольку Даун уклонялся от совместных наступательных действий, Салтыков в 1760 году перенёс главные усилия русской армии в Померанию, а часть сил направил в рейд на Берлин. 28 сентября (9 октября) 1760 года берлинский гарнизон капитулировал перед генералом Тотлебеном. При известии о подходе армии Фридриха корпуса генерал-майора Тотлебена и генерал-поручика З. Г. Чернышёва, принимавшие, вместе с австрийским корпусом генерала Ласси, участие в берлинской экспедиции, отступили, по приказу командования, на соединение с основными силами Салтыкова.
Сподвижники русского фельдмаршала замечали его неудовлетворенность затянувшимися позиционными формами ведения войны. Сковываемый инструкциями из Петербурга и бесконечными согласованиями с Веной, Салтыков тяготился тем, что фактически не имел возможности самостоятельно организовывать решительные наступательные операции. В конце 1760 года, ссылаясь на пошатнувшееся здоровье, он отпросился у императрицы уехать в Познань для лечения и вскоре покинул пост главнокомандующего.
Полководческий дар Салтыкова на первый взгляд проявился неожиданно, так как ни до, ни после Семилетней войны он ничем особенным себя не проявил. В боевой обстановке Салтыков вёл себя необычайно спокойно: когда ядра летели мимо него, он махал вслед их хлыстиком и шутил. За мужество и доброе отношение к солдатам он имел большую популярность в войсках. Один из участников битвы при Цорндорфе,А. Т. Болотов, так вспоминал о Салтыкове: «…старичок седенький, маленький, простенький, в белом ландмилицком кафтане, без всяких украшений и без пышностей… никто не только надеждою ласкаться, но и мыслить того не отваживался, чтоб мог он учинить что-нибудь важное, столь мало обещивал нам его наружный вид и все его поступки».
С вступлением на престол Петра III в 1761 году война с Пруссией была прекращена. В период кратковременного правления Петра Салтыков находился в бездействии, но в1762-м новая императрица Екатерина II вернула его на службу. В день своей коронации она пожаловала фельдмаршала золотой шпагой, осыпанной бриллиантами. В следующем году Пётр Семенович стал членом правительствующего Сената, а в 1764-м был назначен главнокомандующим и генерал-губернатором в Москву. Там он успешно управлялся с административными делами. Однако доходившие до него слухи о поступившей к императрице жалобы крестьян  Дарьи Николаевны Салтыковой тревожили фельдмаршала и наводили на определенные размышления.


2



Старый фельдмаршал, конечно, не предполагал, когда брался управлять Москвой, какие страсти предстоит ему пережить здесь, в том числе, и по вине его якобы озверевшей родственницы. Но эти страсти свели его в могилу.
Знал ли он о слухах, что каждый месяц со дворов Дарьи Николаевны выносили по нескольку покойников? Может, в  тайных сыскных конторах информацию скрывали – громкая фамилия заставляла трепетать любого.
Между тем, слухи неслись по Москве и уже достигли Петербурга, куда добежал кучер Ермолай Ильин,  который жаловался, что барыня убила  одну за одной трех жен – красавиц-девок с густыми косами. Говорили, именно из зависти к  этим волосам и еще  за то, что плохо мыли полы. « Она всякую за это убивала, плакался Ермолай,- поленом,  раскаленным утюгом, скалкой, выкидывала босыми на мороз, велела высовывать в окна на мороз руки»... После этого девки гнили и умирали, и их везли на телеге, едва прикрыв рогожею, хоронить на  сельский погост.  А иных и так в Агурцовском овраге в селе Троицком закапывали, если священник отказывался отпевать  изувеченную  девушку. Но такое случалось редко – и попы  Дарью Николаевну или боялись, или покрывали – ведь она сама была из семьи священнослужителей и отличалась  большой богомольностью.
Ее крепостные рассказывали, что особенно  разошлась она после того, как от нее сбежал парикмахер Степка. Да как утек – из клетки, в которой она держала его постоянно. И только потому, что он знал ее страшный секрет – Дарья Николаевна была совсем лысая!  Те девушки, которые  одевали и причесывали барыню и видели, как она  по ночам катается по полу голая и рвет на себе волосья, но лежали в земле убитые и не могли рассказать о ее секрете. А Степка оставался живой, потому что был ей нужен: он умел ловко  причесывать  и пристраивать у нее на голове  накладные волосы. Видно, сильно боялась барыня, что парикмахер выдаст ее секрет, оттого и посадила его в клетку у своей кровати. А он возьми и сбеги! Как уж она кричала, тужила, что не успела ему язык отрезать вовремя – но было поздно.
Говорили, страшно отыгралась она на его девушке  Наталье Ларионовой, на которой не дала ему жениться, хотя  та была уже от парикмахера в положении. Она привязала ее голой на морозе, била ее в живот, морила  голодом, обварила лицо кипятком, а потом подожгла ей на голове волосы, и они вспыхнули факелом. Но несчастная не могла сказать, куда подался ее суженый, и погибла в страшных мучениях, произведя на свет  младенца. Подельница барыни  в ее  гнусных преступлениях девка Аксинья Степанова положила его, еще живого, на грудь Натальи, когда  тело погрузили на телегу. По дороге на кладбище ребеночек замерз, и изверги закопали его вместе с матерью в стылую землю.
А в Санкт-Петербурге парикмахер Степка, говорили, дошел до самого царя Петра Третьего и рассказал про лысую злобную барыню-людоедку. В это время Дарья Николаевна разыскивала его повсюду и грозила расправой. Но дошли слухи, что царь велел сказать ей, что парикмахер утонул в реке и чтобы она его больше не искала. Да вскоре и сам скончался мученической смертью – от своей «барыни».
То ли правда это была, то ли выдумка, но, оправившись от кнута и цепей, на которые посадила его помещица Дарья Николаевна после того, как он пожаловался  на нее в московскую сыскную канцелярию, кучер Ермолай  Ильин снова сбежал, теперь уже в Санкт-Петербург, и подал там  жалобу вступившей на престол спасительнице государыне Екатерине. Может быть, именно эта жалоба  впоследствии, в 1767 году, и заставила государыню издать указ, по которому  крепостные крестьяне не могли жаловаться на своих помещиков. Но тут было другое – когда жалобщиков вели в полицию, чтобы передать обратно помещице, кто-то из них крикнул: «Слово и дело!» - а это уже  пароль  службы государственной безопасности. И закрутилось… Так Екатерина решила дать жалобе ход и начать следствие по делу троицкой помещицы из Подмосковья Дарьи Николаевны Салтыковой.
В это время еще один ее носитель, бывший любовник императрицы, предположительно отец наследника, и также родственник Дарьи Николаевны по мужней линии,  Сергей Салтыков был уже далеко от Санкт- Петербурга. Его отправили послом в Европу. Сначала в одну страну, потом в другую. В Россию он пока  вернуться не мог. Так решила императрица. Но о злодействах его родственницы шептались кое-где среди русских путешествующих дворян и там. И история эта обрастала все более зловещими подробностями, щекотала нервы завсегдатаям модных салонов, потому что в Европе еще очень хорошо помнили столетнюю историю кровавой графини Батори, о которой теперь писали романы.

3



Венгерская графиня Елизавета или Эржебет Батори (по-венгерски) из Эчеда или Альжбе;та Баторова-Надашди (на словацком) родилась 7 августа 1560 года в  Ньирбаторе, Королевство Венгрия, умерла 21 августа 1614 в замке Чейте, Королевство Венгрия. В мировую  историю вошла как Чахтицкая пани или Кровавая Графиня. Племянница Стефана Батория, печально знаменитая массовыми убийствами молодых девушек. Является, согласно Книге рекордов Гиннесса, одним из самых массовых серийных убийц.
Родители Елизаветы происходили из двух ветвей одного рода - Батори. Отцом был Дьёрдь Батори из Эчеда, матерью - Анна Батори из Шомьё (1539-1570), сестра будущего короля Польши и Великого Князя литовского Стефана Батория и дочь палатина Венгрии Иштвана IV.
Елизавета провела своё детство в замке Эчед. В 11 лет она была обручена с дворянином Ференцем Надашди и переселилась в его замок у Шарвара. В 1575 году во Вранове Елизавета вышла за него замуж. В то время он имел титул смотрителя императорских конюшен. В 1578 году муж Елизаветы был назначен командующим венгерскими войсками в сражении против турок. За его маниакальную жестокость по отношению к пленным турки прозвали его «Чёрный бей» («Чёрный витязь»).
В качестве свадебного подарка Надашди подарил Елизавете Чахтицкий замок в словацких Малых Карпатах, который в то время был имуществом императора. В 1602 году Надашди выкупил замок у Рудольфа II. Поскольку муж Елизаветы проводил всё время в походах, она взяла на себя управление хозяйством. У супругов было 5 детей: Анна, Екатерина, Миклош, Урсула и Павел.
В 1604 году Ференц Надашди умер, и Елизавета осталась вдовой. А в 1610 году до двора Габсбургов начали доходить слухи о зверских убийствах юных девушек в замке Елизаветы Батори. Император Матвей поручил палатину Венгрии графу Дьёрдю Турзо расследовать дело. 29 декабря 1610 года Турзо с вооружённым отрядом ворвался в замок Елизаветы Батори и, как утверждают, застиг её с подручными прямо на месте преступления - пытающими очередных жертв.
Точное время, когда Елизавета начала убивать девушек, неизвестно. Принято считать, что это произошло между 1585 и 1610 годами. Утверждают, что муж и родственники графини знали об этом и старались её как-то ограничивать. Большинство жертв были местными крестьянками. Графиню заперли на некоторое время в её собственном замке, якобы для её же безопасности - пока она не предстанет перед судом. Однако этого так никогда и не произошло. Полагают, что причиной было громкое имя рода Батори. Остаток жизни Елизавета провела в заточении в подземной темнице собственного Чахтицкого замка, где она, опекаемая заботливой прислугой, приставленной дочерьми, спокойно и без невзгод прожила три с лишним года и умерла в ночь на 21 августа 1614 года.
Суд над подручными графини состоялся 2 января 1611 года в Битчанском замке - резиденции палатина Венгрии Дьёрдя Турзо. Все обвиняемые были приговорены к смертной казни. Служанок Дороту Сентеш, Илону Йо и Катарину Беницку сожгли заживо, предварительно отрубив им пальцы рук. Слуге Яну Уйварю Фицко отрубили голову.
Обсуждая век спустя эту тему в связи с  делом помещицы Салтыковой в России,  кое-кто не мог не вспомнить, что графиня Батори была главой протестантов Западной Венгрии, что вызывало недовольство у католической церкви и венгерского палатина Дьердя Турзо, который претендовал на часть обширных земельных владений рода Батори.
Дарья Николаевна Салтыкова так же, как и графиня Батори, принадлежала к знатному роду крупных землевладельцев. И если  графиню Батори упекли в подземелье ради  захвата ее  земельных владений, то Салтыкова возбуждала всеобщую  зависть из-за владения землями прямо в центре Москвы и истинной жемчужиной  Подмосковья – поместьем Троицким. Которое   переходило от одного  русского вельможи к другому путем обмана и кровопролития, пока не  стало собственностью Дарьи Николаевны. Но если на добро графини позарился сам палатин - вице-король - Венгрии, то Троицкое возжелал  заиметь  один из самых последних бедняков среди известных дворян России - из рода Тютчевых…


4


К знатному роду Дарья Николаевна принадлежала и по отцовской линии, и по мужниной. Ее дед, Автоном Ива;нович Ивано;в, - думный дьяк Поместного приказа конца XVII и начала XVIII веков. Родился в семье московского приходского священника. Сумел скопить на своей должности огромное богатство: 16000 душ крестьян ( более 3 процентов от общего количества крепостных в России!) на десятках тысяч гектаров и очень солидные капиталы.
Это было поистине хлебное место. Поместный приказ - одно из центральных управлений в московском государстве XVI и XVII века, возникшее, вероятно, в первой половине XVI века. В памятниках второй половины XVI века и начала XVII оно носит название Поместной избы. Поместный приказ существовал и в XVIII веке, пока не пала окончательно московская система военно-служилого строя на поместно-вотчинном основании, и он был поглощен вотчиной коллегией.
Это был главнейший после Разрядного приказ в московском государстве, ведавший, за некоторыми исключениями, все служилое землевладение в московском государстве, поместное и вотчинное, и притом не только раздачу и справку поместий и вотчин, но и составление писцовых и переписных книг. Круг ведомства Поместного приказа был только отчасти определен законодательством (XVI и XVII главы Уложения царя Алексея). Приказ также решал все споры о поместьях и вотчинах.
В 1712 году Поместный приказ был передан в ведение Сената, в 1717 году - в ведение Юстиц Коллегии. Вероятно, приказ был упразднён в 1719 году, хотя после этого он ещё дважды упоминался в Указах: 4 июля 1720 года (под названием Вотчинная канцелярия) и 2 мая 1721 года.
Делопроизводство Поместного приказа дошло до нас в огромном числе столбцов и книг, почти совершенно не описанных и не изученных; большая часть этого материала сосредоточена в Московском архиве министерства юстиции. О юридической природе Поместного приказа в литературе до сих пор ведутся споры, которые не приводят к надежным результатам, потому что недостаточно опираются на документы. Только в самое последнее время сделаны были попытки систематического изучения столбцов Поместного приказа: первая - по Вологодскому уезду вообще, вторая - по Ростовскому уезду. Специальной литературы по истории Поместного приказа не существует.
Так что даже сегодня мы не можем получить хотя бы какие-то данные о коммерческой деятельности по наживанию земель  Автонома Иванова в свою пользу. И понятно, что семья хранила все секреты  своего огромного земле- и человековладения вместе с необходимыми документами.
Он был сподвижником Петра Первого, и от него за особые заслуги и преданность  ко всему своему богатству получил  сказочное село Говорово, будущее  поместье Салтыковой Троицкое под Москвой, мечту многих царедворцев. После отъезда юного царя за границу  Автоном  Иванов остался как бы на регентстве и занимался делами практически всех  приказов. В том числе, Поместного. То есть, земли всей России были в его руках. Это в то время, когда началось Генеральное межевание.
История русского законодательства знает термин «Генеральное межевание». Так называется мера, предпринимавшаяся государством для определения и укрепления границ поселений и крупных земельных владений, осуществленная на всех, одна за другой, территориях Российской Империи. Внутри отмежеванной территории поселения мелкие владения межевались в соответствии с процедурами, называвшимися специальным межеванием, которое так же,  как и генеральное, было государственным. Начало этой деятельности, и вообще государственного межевания, обнаруживаются в попытках борьбы царской власти против чрезмерного присвоения служилыми людьми поместных земель без соразмерного несения службы (что, как мы видим, не относилось к Автоному Иванову).
Еще  со времени Ивана Грозного в круг обязанностей писцов, вместе с описанием земель для целей налогообложения, входит установление границ и решение споров о них. Наряду с писцовыми книгами, появляются «межевые книги», содержащие описания границ земельных владений. Границы в это время определяются естественными или искусственными признаками, но никаких линейных вычислений или вычислений углов не делалось, планы также не составлялись. Нередко граница описывалась так: «по разлив воды», «полет птиц» (направление), «куда соха, коса или топор ходили» (то есть граница обрабатываемой земли). Описание и межевание производились неточно, часто основывались на одних словесных показаниях владельцев и сопровождались то пропуском целых сел и пустошей, то занесением в книги под другим названием или за другим владельцем. Нередко это приводило к ходатайствам о получении за службу имений, уже находящихся в чьем-то чужом владении и другим недоразумениям.
Стремление положить конец этой неразберихе вызвало в конце царствования Алексея Михайловича предложение послать по своему государству «валовых писцов» для размежевания не межеванных и спорных земель. В 1681-м приступили к осуществлению этого проекта, но тотчас же убедились в необходимости распространить межевание на все земли без исключения. В писцовых наказах 1680-1684 гг. ( уже при регентстве Софьи Алексеевны) межевание впервые отделяется от описания земель и землевладельцев для целей налогообложения. Основной задачей валовых писцов являлось размежевание земель, но при этом им вменялось в обязанность проверять права на землю и отыскивать «примерные земли» (неправомерно прирезанные ко владению территории). В зависимости от того, являлось ли имение вотчинным (родовая земля), или поместным (земля, полученная за службу) с обнаруженными примерными землями поступали по-разному - примерные земли в вотчинных имениях оставляли у тех, у кого межи уже описывались в прежних писцовых книгах; в поместных имениях они отписывались в пользу казны у всех, кто не пожелал приобрести их за определенную сумму денег.
Первоначально предполагалось достигнуть сразу полного размежевания всех имений, но уже в 1683 году решили ограничить задачу валовых писцов одним генеральным размежеванием, предусмотрев возможность специального межевания в интересах отдельного землевладельца (то есть выделение границы его личного имения или надела) по его просьбе и за его средства. Таким образом, наряду с главной задачей, на валового писца была возложена обязанность разбирать споры о собственности и о межах, преследовать за нарушение межи, отводить вновь пожалованные земли, продавать примерные земли или отдавать их в аренду. На практике межевание по наказам 1680-84 гг. ограничилось незначительными масштабами и в 1688 году совершенно остановилось. Точных результатов оно и не могло бы дать не только потому, что большие леса были вовсе исключены из рассмотрения, но и потому, что орудиями измерения служили простая веревка и сажень. Границы описывались только общими выражениями, планов не составлялось. Вопрос о новом генеральном межевании снова возник при Анне Иоановне, когда в 1731 году состоялся указ о посылке повсеместно валовых межевщиков. Их группы были дополнены геодезистами и картографами. Но указ на практике не осуществился, и только при Елизавете Петровне в 1754 году была обнародована основанная на писцовом наказе 1684 года межевая инструкция. В ней было упразднено различие между вотчинными и поместными землями, а мерную веревку заменила десятисаженная цепь, за единицу меры принята десятина, и межевщик был снабжен астролябией. Межевщик, сопровождаемый геодезистом и военной командой, должен был измерять и межевать все земли в порученном ему округе, проверять и утверждать права на владение в определенном пространстве или определенных границах.
Именно этот год – 1754 – стал роковым для Дарьи Николаевны, в это время  овдовевшей. Когда в ее жизни появился землемер Тютчев, ее родственник по материнской линии.


          5

1682 год. Москва. Тело усопшего царя Федора, правнука  патриарха Филарета, несли стольники в санях, а за ним в других санях несли молодую его вдову Марфу Алексеевну, мачеху царевны Софьи, правнучки  патриарха. Только одна она из шести царевен, вопреки обычаю, шла за гробом рядом с юным царем Петром, братом Федора.
Василий Васильевич Голицын внимательно наблюдал за ней из-под насупленных бровей – как колышется от рыданий под польским платьем ее полновесный стан, как сотрясаются  под ним полные груди дородной Софьи. А она кричит громче  толпы черниц, причитающих над умершим: « Брат наш, царь Федор, нечаянно отошел со света отравою от врагов. Умилосердьтесь, добрые  люди, над нами, сиротами. Нет у нас ни батюшки, ни матушки, ни брата царя. Иван, наш брат, не избран на царство. Если мы чем перед вами, боярами, провинились, отпустите нас живых в чужую землю к христианским королям…»
Про отравление кем-то царя народ услышал и запомнил. Через год пообносившиеся на  неоплачиваемой службе своим боярам, стершие до дыр  цветные сафьяновые сапоги да бархатные шапки с собольими опушками стрельцы поставили Софью на царство. Но поначалу подали жалобу разом на всех своих полковников после того, как  вместе извели полковника Семена Грибоедова.  Бывший любимец царя Федора Иван Максимович Языков приказал посадить его по челобитной  от стрельцов в тюрьму, а потом лишил поместья и чина и сослал Тотьму. А уж потом перепороли всех полковников, иных и по нескольку раз, пока не отдали те все, что от них требовалось  - на новые кафтаны и собольи шапки стрельцам. Но заохотились стрельцы с того времени к бунту.
Начали бегать за  князьями да боярами, бить их почем зря. Поймали в Кремле между Чудовым монастырем и патриаршим двором князя Григория Ромадановского, истязали старика, рвали ему волосы и бороду и кричали: «Помнишь, как морил нас голодом под Чигирином и сдал Чигирин туркам изменою!» Потом убили еще Артамона Матвеева, боярина Долгорукого и тащили их тела на площадь, а сами кричали перед ними: «Боярин Ромадановский едет! Дайте дорогу! Боярин Долгорукий едет! Дайте дорогу!»
Вспомнили и  причитания Софьи об отравлении  царя, когда у думного дьяка Ларионова нашли каракатицу, которую он держал в виде редкости.  Кричали: «Это змея, вот этою змеею он отравил царя Федора!» Убили даже сына Ларионова за то, что он знал про змею у отца и не донес.
В это время сокольничим стал Семен Тологанов, и  тут же  село Говорово оказалось у него во владении.
Но недолго владел подмосковным Говоровым  Тологанов. В 1687 году главным над стрельцами стал новый сокольничий, начальник стрелецкого приказа  Федор  Леонтьевич Шакловитый. И уж он приобрел красивое подмосковное село.
Только  приближенные к царскому двору могли спокойно обживать свои поместья, не опасаясь, что у них  отрежут землю или подожгут усадьбу соседи. Разбои в это время усилились, даже люди знатных родов  выезжали на дорогу с разбойничьими шайками. Помещики дрались между собою, наезжали друг на друга со своими людьми, жгли друг у друга усадьбы. Их крестьяне по их же приказанию нападали на других, истребляли хлеб на полях.
Особую ненависть вызывало межевание, начатое еще при  царе Федоре Алексеевиче. Софья велела  продолжать обмерять и разделять земли. Но помещики посылали своих крестьян на межовщиков с оружием, не давали им мерить земли, рвали веревки, а некоторых  колотили и увечили. Какой помещик был сильнее, тот у соседа отнимал землю
Федор Леонтьевич Шакловитый охранял Говорово достаточно – он мог брать  из приказа стрельцов, сколько хотел. И уж было прикинул  фаворит Софьи, как обустроит подмосковную  усадьбу, но через два года  планы его  рухнули.
Василий Васильевич Голицын пошел на Крым с войском, в котором было более ста тысяч человек. Да еще тащили с собою 350 пушек. Дошли до Перекопа, уже надо было в крымские степи входить, но началась южная жара, для россиян непривычная. Армии не хватало воды, и Голицын решил начать переговоры с ханом. Жара усиливалась невыносимо,  князь испугался и повел армию обратно. А татары начали  преследовать ее и нанесли большой урон.
В Москве  Голицына встречали как труса. Но горячо любящая его Софья была не согласна и наградила  Голицына, а также  всех, кто был с ним в крымском походе, деньгами из казны.
Вскоре и Голицын, и Шакловитый были  схвачены и приведены к Петру  в село Преображенское. А Софья тем временем  говорила стрельцам: «Злые люди рассорили меня с братом, выдумали какой-то заговор на  жизнь младшего царя из зависти  к верной службе Федора Шакловитого, за то, что он день и ночь трудится для безопасности и добра государства, они очернили его зачинщиком заговора».
Очернил его с  признания полковника Циклера, ранее верно служившего Софье, Автоном Иванов, которому было поручено расследование заговора  Шакловитого против царя Петра. Шакловитому  после пыток отрубили голову. А Иванов, возглавлявший сразу три приказа – Иноземный, Рейтарский и Пушкарский, был поставлен управлять и Поместным, который наделял дворян поместьями, производил описания земель и переписи населения, а также руководил сыском беглых крестьян. Возглавлял он его двадцать лет, ведая всеми российскими землями от края  до края.
А вот Циклер наградой остался недоволен. То, что Петр поручил ему построить Таганрог, не устраивало полковника, и он  проявлял недовольство и даже сдружился  с братом боярыни Морозовой Соковниным. Заподозрив их в заговоре,  арестовали и пытали. Под пытками Соковнин оговорил своего зятя  Федора Пушкина и сына его Василия. Уже перед казнью Циклер заявил, что царевна Софья и покойный боярин Иван Милославский уговаривали его убить царя Петра.
Царь приказал вырыть из земли гроб Милославского и привезти его в Преображенское на свиньях. Так и сделали, а на площади гроб открыли. Соковнину  и Циклеру рубили прежде руки и ноги, а потом отрубили и головы, голову отрубили и Федору Пушкину.  Кровь текла в гроб.

6

После казни царь Петр уехал, наконец, учиться  корабельному делу  в Голландию. А Автоному  Иванову  перед этим подарил в вотчину  село Говорово  «за то, что он Федьки Шакловитого с товарищами тот их злохитростный воровской умысел разорил». Иванов сразу же начал там строительство и первой достроил  ранее начатую его предшественниками  каменную церковь Живоначальной Троицы, переименовав  село Говорово  в Троицкое.
Состояние Автонома  Иванова быстро увеличивалось и вскоре стало огромным..  По своему ли желанию или по воле царя Петра, знавшего о том, как  немыслимо богатеет его думный дьяк при земельном ведомстве, но в 1705 году  Иванов на собственные средства из служивых людей и рекрутов создал  драгунский полк, который впоследствии был переименован в Азовский. К тому времени, когда  Троицкое перешло к деду Дарьи Николаевны, в замужестве Салтыковой,  семья имела, как уже упоминалось, шестнадцать тысяч крепостных и обширные угодья по всей России.  Далее  это состояние было поделено между тремя сестрами Ивановыми.
Сколько на самом деле было этих сестер, сколько было детей у самого Автонома Иванова, сейчас трудно определить. Дело в том, что после гражданской казни  Салтычихи по приказу Екатерины Второй дворянам было запрещено указывать свое родство с нею, с ее детьми, родителями, также и детям и внукам Салтыковой было запрещено указывать свое родство. Поэтому искать в родоводах точные сведения об этой семье – дело очень трудное и часто вообще бесполезное. Там указаны  заведомо ложные данные.
А ведь именно родовые корни Салтыковой могли стать истинной причиной ее гонения и погибели.
Начну с матери. В истории усадьбы Троицкое уже нашими современниками указано, что  Отцом Дарьи Николаевны был Николай Автономович Иванов, а мать – Анна Ивановна Тютчева. Однако в российских словарях есть только отец. Кто же мать? И Анна ли она? Может быть, биографы, не заморачиваясь, поставили имя, известное в роду Тютчевых в более поздние времена – Анна?  Но была Татьяна Тютчева, которая в 1729 году служила цесаревне Елизавете. Об этом имеется  документ росписи обслуги дочери Петра в период 1729-1730 годов, за одиннадцать лет до ее вступления на престол. Дарья Николаевна родилась в 1730 году. Близость ко двору невестки видного чиновника Петра Первого более понятна, нежели имя неизвестной Анны Ивановны Тютчевой. И тогда  понятнее становится прочерк в «графе»  мать – именно по причине высокого положения ее при дворе Романовых.
Но куда более высокое положение было у мужа Салтыковой – Глеба Алексеевича Салтыкова. Он был троюродным братом императрицы Анны Иоанновны, дочери  Ивана Пятого Алексеевича и  Прасковьи Федоровны Салтыковой, а также и ее средней дочери Екатерины, матери Анны Леопольдовны, родившей некоронованного, но наследного императора Ивана Шестого Антоновича. Дети Глеба Алексеевича Салтыкова, сыновья Николай и Федор, приходились Ивану Шестому четвероюродными дядьями.
Предок царицы Салтыковой был  боярин Михаил Глебович Кривой. Вошел в историю как  сторонник  самозванцев Лжедмитрия Первого и Лжедмитрия Второго. И современные историки называют его изменником. Но так ли это? Заговорщик – да, а вот изменник ли он Романовым? Если находился в станах обоих вместе с Филаретом Романовым, который также служил самозванцам. А потом вместе с ним был в Польше, попав туда в составе русского посольства – опять же вместе с Филаретом.
Бунтуя против Годунова и Шуйского, и Романовы, и Салтыковы не забывали интриговать и друг против друга. В конце концов Романовы сели на престол, а Салтыковы подсадили им на него свою родственницу и породнились с Романовыми-царями. Но сделали это с помощью другого своего родственника, боярина Морозова. Который, находясь в родстве с Романовыми, также постоянно интриговал против них же. Дело дошло до того, что родственница Морозовых по замужеству с одним из них, возглавила раскольничью оппозицию, в которой и пребывали Морозовы до самой революции 1905 года. Точнее, до ее преддверия, когда в 1905 году Савва Морозов  умер при невыясненных обстоятельствах в Каннах.
20-летняя Прасковья была выбрана на традиционном царском смотре невест, она была на 2 года старше жениха. Женитьба Ивана была инициирована правительницей царевной Софьей, поскольку линии Романовых-Милославских был желателен наследник. По указаниям биографа царицы М. И. Семевского, греческий историк Феодози говорил, что брак Ивана был задуман князем Василием Голицыным, который, считая насильственные меры против Петра крайне опасными, советовал Софье: «Царя Иоанна женить, и когда он сына получит, кой натурально имеет быть наследником отца своего, то не трудно сделаться может, что Петр принужден будет принять чин монашеский, а она, Софья, опять за малолетством сына Иоаннова, пребудет в том же достоинстве, которое она желает…». Затем Феодози добавляет, что «хотя Царь Иоанн сперва к тому (браку) никакой склонности не оказывал, однако не был он в состоянии противиться хотению сестры своей». Костомаров пишет: «Есть предположение, что в этаком выборе царя Ивана Алексеевича было участие царевны Софии: это подтверждается, во-первых, тем, что София уже прежде относилась благосклонно к родителю Прасковьи, перед тем пожалованному званием боярина; во-вторых, тем, что, по слабоумию своему, царь Иван Алексеевич едва ли был способен без чужого влияния решиться на важный шаг в жизни».«Первая красавица России», Прасковья заявила (по свидетельству шведского дипломата Хильдебрандта Горна), что она «скорее умрет», чем выйдет за больного и хилого Ивана, но была выдана за него насильно.
Венчание состоялось 9 января 1684 года. Обряд венчания в соборной церкви совершал патриарх Иоаким с ключарем и тремя диаконами. «А на утро следующего дня, как велось это обыкновенно, царю и царице готовили мыльни разные, и ходил царь в мыльню, и по выходе из нее возлагали на него сорочку и порты, и платье иное, а прежнюю сорочку велено было сохранять постельничему. А как царица пошла в мыльню и с нею ближние жены, и осматривали её сорочку, а осмотря сорочку, показали сродственным женам немногим для того, что её девство в целости совершилось, и те сорочки, царскую и царицыну, и простыни, собрав вместе, сохраняли в тайное место».
Её отец Александр Салтыков был переименован по случаю свадьбы в Федора и пожалован в бояре, правителем и воеводой города Киева. Это изменение имени подтверждает в своих записках Патрик Гордон. (Обычай менять отчество цариц на «Федоровна» связан с реликвией Романовых Федоровской иконой Божьей Матери). Пять лет у них не было детей, но как только появилось известие, что Прасковья забрюхатела, вдовствующая царица Наталья Кирилловна тоже женила своего сына Петра Алексеевича (поскольку наследник был желателен и Романовым-Нарышкиным). Невесту Петра Лопухину также звали Прасковьей (Илларионовной), но её имя сменили на «Евдокия Федоровна».
В браке, в особом тереме в Кремле, Прасковья и Иван прожили 12 лет, произведя на свет пятерых дочерей, и ни единого мальчика, что облегчило династическую ситуацию с приходом к единоличной власти Петра I.
Внешность Прасковьи Салтыковой М. Семевский (ссылаясь на портрет, хранившийся в московском Новоспасском монастыре), описывает так: «невеста Ивана была высока, стройна, полна; длинные волосы густыми косами ниспадали на круглые плечи; круглый подбородок, ямки на щеках, косички, красиво завитые на невысоком лбу — все это представляло личность интересную, веселую и очень миловидную». Она неукоснительно соблюдала обрядовую сторону православия, была суеверна и плохо знала грамоту.
В 1686—1692 годах её стольником был Степан Глебов, в будущем - любовник сосланной царицы Евдокии Лопухиной, казнённый за это Петром. Вот с этой фамилией - Глебов – связана история Дарьи Салтыковой.
После смерти мужа в 1696 году, скончавшегося в 30-летнем возрасте, вместе с  тремя оставшимися в живых дочерьми царица Прасковья Салтыкова поселилась в загородной царской резиденции Алексея Михайловича в селе Измайлове (по мнению Семевского, оно не было отдано ей в собственность, она жила не на доходы, а на назначенный деверем оклад). Петр для управления хозяйством и для удовлетворения её нужд отдал в полное распоряжение Василия Алексеевича Юшкова и предоставил выбрать место жительства.
В 1718 году был жестоко казнен Степан Глебов, а в 1722 году при дворе Петра Первого заговорили о зверском характере царицы Прасковьи Салтыковой. Это было связано с делом подьячего Древнина. Он служил у царицы, похитил её зашифрованное письмо к её фавориту Юшкову и был долго преследуем ею и её слугами посредством московской полиции и много пытан, чтобы добиться его возвращения. Была арестована и избита вся его семья, а сам он был обвинен в растрате. Затем дело забрала Тайная канцелярия, наконец арестовавшая Деревнина.
Обезножевшая царица была принесена к нему в камеру по собственному приказу и избила его палкой в ярости. Она хотела забрать его к себе, но сотрудники Канцелярии не отдавали арестованного, тогда она приказала жечь его лицо огнем свечи, опять его бить. Наконец, голову его облили водкой и подожгли. В итоге прибывший  Ягужинский едва успел застать Деревнина живым и увезти его в свой дом. Спустя несколько месяцев Петр разобрал это дело: прислужники царицы - добровольные палачи -были нещадно биты батогами, Юшков был сослан в Нижний Новгород, однако собственно разбор дела тянулся очень медленно, потому что «высший суд» тайной канцелярии состоял из свойственников и друзей царицы. Спустя два года после этого несчастия, через год после смерти царицы, дело было закрыто и положено в архив, но что случилось с Деревниным - неизвестно: либо отпущен, либо отправлен в Сибирь на «государеву службу».
Как эта история похожа на ту, которая изложена в деле о злодействах Дарьи Николаевны Салтыковой, спустя ровно пятьдесят лет после этих событий. В котором описывается, как она мучила своих дворовых и гонялась за землемером Николаем Тютчевым с бомбой…


7



За потомка царицы Прасковьи,   за ротмистра лейб-гвардии конного полка Глеба Алексеевича Салтыкова, вышла замуж юная Дарья Иванова. У них родилось два сына, которые были записаны на службу в гвардейские полки. Но в 1754 году Дарья Николаевна неожиданно овдовела - у мужа приключилась  горячка,- получив в наследство поместья в Московской, Вологодской и Костромской губерниях.
В Троицком с ней проживала мать,  не то урожденная Анна Ивановна Тютчева, не то  приближенная  Елизаветы Петровны Татьяна Тютчева. А по соседству была  небольшая усадьба Тютчевых,  в которой проживал племянник матери Дарьи Николаевны Николай Андреевич Тютчев. В ту пору ему было тридцать шесть лет, он не имел  жены, хотя и слыл в округе  красавцем. Однако отличался нравом крутым  и безудержным.
Практически каждый год Дарья Салтыкова предпринимала поездку на богомолье к какой-нибудь православной святыне. Порой она заезжала довольно далеко, побывала в Киево-Печерской лавре. Во время таких поездок  щедро жертвовала на церковь и раздавала милостыню.
Судя  по всему, у Салтыковой были крепкие связи с церковью. Есть данные, что к тому времени, как она овдовела, ее мать проживала в одном из девичьих монастырей. Мало того, что Ивановы имели отношение к духовенству  - сам Автоном происходил из семьи священника и построил храм в селе Троицком – так и Тютчевы отличались особой богомольностью и непосредственным участием в организации монастырей.
Есть более поздние сведения о княгине Евдокии Мещерской, урожденной Тютчевой, дочери  того самого Николая Андреевича, которая была игуменьей и основательницей Борисо-Глебского Аносина женского монастыря.
В качестве кого жила мать  Дарьи Николаевны в московском девичьем монастыре – об этом  пока что опубликованных документов нет. Но это очень важно, поскольку именно в 1762 году началось  их разорение по приказу сначала Петра Третьего, а потом и его супруги императрицы Екатерины Второй. А, как известно, в монастыри богатые дворяне приходили со своими средствами. И немалыми. И вот что происходило там в начале шестидесятых годом восемнадцатого века. Например, в Ивановом монастыре.
По указу о введении штатов в 1764 году монастырь стал второклассным и лишился своих вотчин, которых по описи 1763 года  было две: села Путятино  Архангельское. И такое происходило повсюду. Монастыри лишались вотчин, монахи изгонялись из обителей, в них Екатерина устраивала тюрьмы и  дома для умалишенных. И именно в Иванов монастырь она и посадила Салтыкову после суда над ней в 1768 году.
Изъятие земель нанесло неизмеримый урон православным монастырям. Передача земельных владений в государственную казну лишила их материального источника существования. Однако помимо материальной стороны здесь был и нравственный аспект. Монастыри созидались народным усердием многих поколений и трудами монахов. Кроме того, часть земель монастыри получали от жертвователей по завещаниям на помин души. И в данном случае нарушалась  последняя воля умерших.
«Все конфискованные вотчины должны идти на государственные нужды», — гласил указ о создании комиссии по секуляризации, созданной в 1762 году Екатериной. Однако большую часть монастырских земель Екатерина раздала своим фаворитам. В результате действий правительства из 964 монастырей осталось только 200. Остальные были либо закрыты, либо оставлены без средств к существованию. Новые же обители открывать запрещалось.
Первым открытым противником изъятия церковных земель стал митрополит Ростовский Арсений (Мациевич). Не случайно его не пригласили на коронование новой императрицы. Екатерина подозревала Арсения в недоброжелательстве. «Она имела какой-то необъяснимый страх перед этим бескомпромиссным владыкой, - вспоминал один из современников этих событий, - и впоследствии боялась его даже больного и в узах».
После образования Екатериной специальной комиссии по подготовке разорительного для церкви указа, митрополит  дважды обращался в Синод с угрозами отлучить от церкви членов Комиссии. Это царское правительство владыка Арсений сравнивал с нашествием монголо-татар, подчеркивая, что даже те не вмешивались в дела Православной Церкви. После принятия указа он подавал в Синод протест за протестом, просил вернуть вотчины монастырям, предавая анафеме обидчиков церкви.
По приказу императрицы было назначено расследование дела о «скандальном митрополите». Он был арестован и доставлен в Москву.
В Ростов в середине марта 1673 года был прислан обер-офицер, который привез указ Арсению следующего содержания: «14 марта  1763 года  определено ваше преосвященство, чрез нарочно отправленного гвардии обер-офицера привезти в Москву, а при том отъезде ризницы и людей, кроме трех нужнейших вашему преосвященству, с собой не брать, и имеющиеся в кельях вашего преосвященства письма, кроме печатных книг, собрав в одно место, вашею и того обер-офицера печатью запечатав, взять оному обер-офицеру в Москву».
14 апреля 1763 года, при приезде в Москву, Арсения держали под крепкою стражею в Симонове монастыре, как преступника. Императрица, находившаяся в ту пору еще в Москве, написала письмо к обер-прокурору Глебову: «Александр Иванович! Нынешнюю ночь привезли враля, которого исповедовать должно; приезжайте ужо ко мне, он здесь во дворце будет». В присутствии Императрицы, Орлова, Глебова и Шишковского Арсений до того простер свою дерзость в объяснениях, что Екатерина зажала себе уши, а ему «закляпили рот».
Заключенный в тюрьму, он продолжал обличать светские власти и саму императрицу. На допросах в присутствии  Екатерины, он смело высказывал сомнения в ее правах на престол.
14 же апреля на заседании Синода Арсения присудили извергнуть из архиерейского сана, расстричь из монашества, а затем предать суду светскому, согласно которому за оскорбление её Величества бывшего архиерея должны были казнить смертью. Приговор Синода был послан Екатерине. Императрица, как об этом сказано в указе синодском, «по великодушию и милосердию своему природному», соизволила освободить Арсения от суда светского и истязания, а повелела оставить ему один только монашеский чин и сослать его в отдаленный монастырь под присмотр настоятеля. Осужденный призван быль в Синод для объявления ему и для исполнения указа. Арсения извергли из священства и сослали сначала в Ферапонтов монастырь, позже местом ссылки стал Николо-Корельский монастырь.
Но и там узнику не дали покоя. Его перевозили из одного монастыря в другой -такова была воля императрицы, которая боялась возраставшей популярности Арсения. В ссылке он продолжал выступать против правительства, уже открыто призывая к свержению Екатерины. Будучи талантливым проповедником,  быстро завоевал уважение не только у монахов, но и охранявших монастырь солдат и офицеров. Его принимали не как преступника, а как митрополита, пострадавшего за церковь.
Екатерина не могла спокойно относиться к выступлениям опального митрополита. В 1767 году началось новое следствие. Арсения обвинили в политической неблагонадежности и расстригли. Когда ссыльному объявили новый указ, он не вымолвил ни слова. Монашескую одежду ему заменили на арестантскую и заключили под именем некоего мужика Андрея Враля в тюрьму Ревельской крепости на вечное содержание.
Екатерина писала коменданту: «Народ его почитает, считая святым, а он более никто, как превеликий плут и лицемер». В 1772 году в Ревельской тюрьме митрополит Арсений заболел и скончался. На окошке его каземата осталась вырезанная им надпись: «Благо мне, Господи, яко смирил мя еси». Многие в правительстве тайно сочувствовали митрополиту. После его смерти посылали деньги на панихиды в Ревельскую крепость, а орловский помещик Лопухин даже поставил Арсению памятник в своем имении
И все эти годы, пока сражался с императрицей Арсений, Дарья Николаевна ездила по монастырям и доехала до Киево-Печорской лавры…


8


Овдовев в возрасте двадцати шести лет, она получила в своё полное владение около шестисот крестьян в поместьях, расположенных в Московской, Вологодской и Костромской губерниях. Вот эта цифра смущает.  Все-таки дед-то владел  16000-ю тысячами душ. Правда, он имел много детей. Но если даже поделить на десять, получается по 1600 душ, а не по 600. Как-то сильно уменьшилось состояние  российского креза. Так ли это? А если и так, то не хотела ли Дарья Николаевна продолжить наживать  земли и души с помощью документов, оставленных дедом? И не поэтому ли почти сразу после смерти  Глеба Алексеевича Салтыкова  в  Троицком  поселился  капитан  Николай Андреевич  Тютчев, тот самый землемер-бедный родственник? А по округе вдруг разнеслось - у Дарьи Николаевны начались припадки бешенства, во время которых она истязала своих людей.
Должность у него была важная, поскольку вышел указ императрицы Елизаветы Петровны о новой межевой инструкции.
Вопрос о новом генеральном межевании снова возник при Анне Иоановне, когда в 1731 году состоялся указ о посылке повсеместно валовых межевщиков. Их группы были дополнены геодезистами и картографами. Но указ на практике не осуществился, и только при Елизавете Петровне в 1754-м  была обнародована основанная на писцовом наказе 1684 года та самая межевая инструкция, по которой работал  Николай Андреевич Тютчев. В ней было упразднено различие между вотчинными и поместными землями, а мерную веревку заменила десятисаженная цепь, за единицу меры принята десятина, и межевщик был снабжен астролябией. Он, сопровождаемый геодезистом и военной командой, должен был измерять и межевать все земли в порученном ему округе, проверять и утверждать права на владение в определенном пространстве или определенных границах. Ну разве плохая возможность прирезать себе землицы? Не об этом ли мечтала Дарья Николаевна, пуская к себе в дом Тютчева-сообщника?
Начатое в 1755 году межевание продвигалось настолько медленно, что до 1762 года не было окончено размежевание одного Московского уезда. Чуть ли не каждый шаг межевщика вызывал споры со стороны владельцев, зачастую они шли  друг на друга с кулаками. Доставалось и землемерам. Не потому ли у Тютчева были здоровые кулаки и свирепый нрав, что ему постоянно приходилось  применять силу к владельцам земельных участков?
А вокруг говорили, что бедный, но грамотный и хваткий родственник поселился у богатой, но, увы, неграмотной, даже не умеющей писать,  Салтыковой по любви!  Да ведь она была уже немолода и набожна. И, несмотря на свою неграмотность, умело вела  огромное хозяйство, на которое нужно было много сил и времени. Не говоря уже о воспитании двух сыновей. Хотя… где сговор, там и чувства. Для крепости дела, так сказать. Может, там что-то и было между ними.
Но вот что странно: обвинения в жестокости, на которую жаловались дворовые Дарьи Николаевны, почему-то очень похожи на случай, о котором хорошо помнили при дворе, потому что касался он царицы Прасковьи Федоровны Салтыковой, а участвовал в событии сам Великий Петр. Это было дело  подьячего Василия Деревнина в октябре 1722 года.
Он служил у царицы, похитил её зашифрованное письмо к  фавориту Юшкову и был долго преследуем ею и её слугами. Потом его  настигли и в московской полиции  много пытали, чтобы добиться возвращения письма. Была арестована и избита вся его семья, а сам он был обвинен в растрате. Затем дело забрала Тайная канцелярия, наконец, арестовавшая Деревнина. Обезножевшая, больная царица была принесена к нему в камеру по собственному приказу и избила его палкой в ярости. Она хотела забрать его к себе, но сотрудники Канцелярии не отдавали арестованного, тогда она приказала жечь его лицо огнем свечи, опять его бить. Наконец, голову его облили водкой и подожгли. В итоге, прибывший Ягужинский едва успел застать Деревнина живым и увезти его в свой дом. Спустя несколько месяцев Петр разобрал это дело: прислужники царицы - добровольные палачи были нещадно биты батогами, Юшков  сослан в Нижний Новгород. Однако собственно разбор дела тянулся очень медленно, потому что «высший суд» тайной канцелярии состоял из свойственников и друзей царицы. Спустя два года после этого несчастия и год после смерти царицы дело было закрыто и положено в архив, но что случилось с Деревниным - неизвестно: либо отпущен, либо отправлен в Сибирь на «государеву службу».
Почему же так жестоко обошлась царица с Деревниным, похитившим ее письмо к Юшкову? И почему его Петр сослал? Да потому, что в 1718 году  в России прогремело дело об измене царицы Евдокии – ее связи со стольником Прасковьи Салтыковой  Глебовым Степаном Богдановичем. Эту связь Петр Первый расценил как предательство и государственную измену. О ней он узнал во время следствия по делу царевича Алексея.
В 1716 году в результате конфликта с отцом, который хотел отстранить его от наследования, Алексей с помощью Кикина (начальника Санкт-Петербургского адмиралтейства) тайно бежал в Вену и вёл там сепаратные переговоры с европейскими правителями, включая родственника своей жены австрийского императора Карла. Для сохранения секретности австрийцы переправили Алексея в Неаполь. Алексей планировал дождаться на территории Австрийской империи смерти Петра (который в этот период тяжело болел) и затем, опираясь на помощь австрийцев, стать русским царём.
Согласно его показаниям на следствии, он был готов ради захвата власти опереться на австрийскую армию. В свою очередь австрийцы планировали использовать Алексея как свою марионетку в интервенции против России, но отказались от своего намерения, посчитав такое предприятие слишком опасным.
После возвращения за тайное бегство и деятельность во время пребывания за границей Алексей был лишён права на престолонаследие (февраль 1718). При этом ему было объявлено прощение на условии признания всех совершённых проступков («Понеже вчерась прощение получил на том, дабы все обстоятельства донести своего побегу и прочего тому подобного; а ежели что утаено будет, то лишён будешь живота;… ежели что укроешь и потом явно будет, на меня не пеняй: понеже вчерась пред всем народом объявлено, что за сие пардон не в пардон»).
Алексей в своих показаниях постарался изобразить себя жертвой своего окружения и свалить на своих приближённых всю вину. Лица, его окружавшие, были казнены, но это не помогло Алексею - его любовница Ефросинья дала исчерпывающие показания, изобличившие Алексея во лжи. В частности, выяснилось, что Алексей был готов для захвата власти использовать австрийскую армию и намеревался при удобном случае возглавить мятеж русских войск. На очной ставке Алексей подтвердил показания Ефросиньи. Сейчас трудно установить в полной мере достоверность этих показаний. Хотя пытки на этом этапе следствия не применялись, Ефросинья могла быть подкуплена, а Алексей мог давать ложные показания из страха применения пыток. Однако в тех случаях, когда показания Ефросиньи можно проверить из независимых источников, они подтверждаются (например, Ефросинья сообщила о письмах, которые Алексей писал в Россию, готовя почву для прихода к власти - одно такое письмо (неотправленное) было найдено в архиве Вены).
На основании всплывших фактов царевич был предан суду и осуждён на смерть как изменник. Следует отметить, что связи Алексея со шведами остались неизвестными суду, а обвинительный приговор был вынесен на основании других эпизодов, которые по действовавшим в тот период законам карались смертью.
Царевич умер в Петропавловской крепости 26 июня  1718 года, согласно официальной версии, от удара. В XIX веке Устряловым были обнаружены документы, согласно которым, царевича незадолго до смерти (уже после вынесения приговора) пытали, и эта пытка могла стать непосредственной причиной его смерти. Пётр I опубликовал официальное извещение, где говорилось, что, выслушав смертный приговор, царевич пришёл в ужас, потребовал к себе отца, просил у него прощения и скончался по-христиански, в полном раскаянии от содеянного.
И тут возникло дело Глебова и его любовницы царицы Лопухиной. В 1718 году по обвинению в заговоре против Петра после жестоких пыток был приговорён к смертной казни. 15 марта 1718 г. на Красной площади был посажен на кол и умер спустя четырнадцать часов.
Евдокия Федоровна, сосланная в монастырь,  в 1709—1710 годах сосланная в вступила в связь с майором Степаном Глебовым, приехавшим в Суздаль для проведения рекрутского набора, которого ввёл к ней ее же духовник Федор Пустынный. Но связь открылась только в 1718 году в ходе расследования дела царевича Алексея. В Суздаль для розыска был прислан капитан-поручик Скорняков-Писарев, который арестовал царицу вместе со сторонниками.
3 февраля 1718 года Петр даёт ему повеление: «Указ бомбардирской роты капитан-поручику Писареву. Ехать тебе в Суздаль и там в кельях бывшей жены моей и ея фаворитов осмотреть письма, и ежели найдутся подозрительныя, по тем письмам, у кого их вынул, взять за арест и привести с собою купно с письмами, оставя караул у ворот».
На допросе Глебов показал «И сошёлся я с нею в любовь через старицу Каптелину и жил с нею блудно». Старицы Мартемьяна и Каптелина показали, что своего любовника «инокиня Елена пускала к себе днём и ночью, и Степан Глебов с нею обнимался и целовался, а нас или отсылали телогреи кроить к себе в кельи, или выхаживали вон». У Глебова также были найдены 9 писем к нему от царицы.
20 февраля 1718 года в Преображенском застенке состоялась очная ставка Глебова и Лопухиной, которые не запирались в своей связи. Глебову ставили в вину письма «цифирью», в которых он изливал «безчестныя укоризны, касающияся знамой высокой персоны Его царского величества, и к возмущению против Его величества народа». Австрийский дипломат Плейер писал на родину: «…майор Степан Глебов, пытанный в Москве страшно кнутом, раскалённым железом, горящими угольями, трое суток привязанный к столбу на доске с деревянными гвоздями, ни в чем не сознался». Глебов по преданию, записанному в апреле 1731 года леди Рондо, «плюнув ему ( Петру Первому ) в лицо, сказал, что не стал бы говорить с ним, если б не считал долгом своим оправдать свою повелительницу ( царицу Евдокию )».
15 марта 1718 года в тридцатиградусный мороз измученного пытками Глебова привезли на Красную площадь, заполненную толпами народа (очевидец событий ганноверский резидент Ф. Х. Вебер называет 200—300 тысяч человек). Пётр I приехал в отапливаемой карете и остановился неподалёку от места казни (однако по другой информации, это не более чем легенда, так как за день до казней Пётр уехал в Санкт-Петербург). Рядом стояла телега, на которой сидела опальная Евдокия. Её охраняли два солдата, в обязанности которых входило ещё и следующее: они должны были держать бывшую государыню за голову и не давать ей закрывать глаза. Посреди помоста торчал кол, на который и усадили раздетого донага Глебова. Пётр приказал надеть на казнимого тулуп и шапку, чтобы тот раньше времени не умер от холода. Глебов прежде чем умереть мучился 14 часов. Смерть последовала в половине восьмого утра 16 марта 1718 года. Голова его была отрублена, а тело снято с кола и брошено среди тел других казнённых по этому делу. В тот же день, 15 марта, на Красной площади были казнены проходившие по тому же делу ростовский епископ Досифей (в миру Демид Глебов), казначей Покровского монастыря и духовник бывшей царицы Фёдор Пустынный, певчий царевны Марии Алексеевны Фёдор Журавский; другие были подвергнуты телесным наказаниям.
Через три с половиной года - 15 августа 1721 года -  Петр вдобавок повелел Святейшему Синоду предать покойного Степана Глебова вечной анафеме. Во исполнение этого повеления преосвященный Варлаам, епископ Суздальский и Юрьевский, издал 22 ноября 1721 года  архиерейский указ, в котором привёл форму провозглашаемой анафемы. В ней майор Глебов был назван «злолютым закона Божия преступником», «царского величества противником», «лютейшим благочестия преступником и презирателем».
И вскоре возникло дело о шифрованном письме царицы Салтыковой к фавориту Юшкову и пытках подьячего Деревнина. Что было в том письме и почему так гонялась за ним Прасковья Салтыкова, что едва не убила Деревнина? Неизвестно.
Зато ровно пятьдесят лет спустя после казни на Красной площади Глебова произошла жестокая гражданская казнь Дарьи Салтыковой, в вину которой ставили  точно такое обращение с дворовыми, какое получил Деревнин от Прасковьи Салтыковой, и покушение на жизнь дворянина Тютчева, якобы ее любовника, за которым она велела  своим дворовым гоняться с бомбой… И параллельно со следствием над Салтыковой шло седствие о бунте Мировича. Невольно возникают
прямые ассоциации с событиями полувековой давности.

9


1756 год. Подмосковная усадьба Троицкое. Старейшая служанка  Салтыковых, взятая в дом еще покойным барином Глебом Алексеевичем в 1750 году, после его смерти боялась выходить из людской. Молодой белокурый  соседский барин отчего-то невзлюбил Аграфену Агафонову. Дворовые говорили, посмеиваясь, ревнует, мол, новый хозяин свою пассию к  усопшему супругу через старую его служанку. Но Дарья Николаевна велела Аграфене служить ей по-прежнему да еще любила и поговорить с нею про покойника. И Аграфена выполняла всю работу, какая была надобна в доме, хотя и не слушались уже старые ноги, болели иссохшие руки. Однажды Николай Андреевич рассвирепел, когда заметил, листая какие-то бумаги, что Аграфена трется поблизости. Велел ей убираться вон, а на другой день поступило приказание гайдукам бить провинившуюся старуху. Гайдуки исполосовали ей спину,  переломали ноги и руки, а потом бросили на подводу и отправили в дальнее имение. Думали, умрет в дороге, но Аграфена выжила и молила Богу, что барыня отправила ее от себя подальше. А иных, кто оставался в доме,  говорили,  гайдуки забивали насмерть, а кого и сгноили в  троицкой тюрьме. Много Аграфена потом слышала страшного про свою хозяйку Дарью Николаевну и молодого белокурого землемера, который, как поговаривали, совсем свел ее с ума. Безумные, жесточайшие издевательства сносили и многие иные слуги: Екатерина Устинова, жена конюха Шавкунова, была бита утюгом, Акулине Максимовой все волосы на голове Салтыкова собственноручно сожгла лучиной. Объектами преследований Дарьи Салтыковой были не только убитые ею жены конюха Ермолая  Ильина, но и жены других слуг - Шавкунова и Юдина.
Только сомневалась старуха в безумии самой барыни, а молодого барина по-прежнему боялась пуще смерти. Но о том, что видела и слышала в доме в Троицком, никому не сказывала. И дожила до времени, когда ее горькие рабские слезы отлились ее истязателям. Так гласит легенда.
А вот как развивались события, отраженные в документах.
В ноябре 1763 года  в Правительствующий Сенат в Санкт-Петербург пришел экстракт дела помещицы Салтыковой, в котором следователи из Москвы просили разрешения применить в отношении Дарьи Салтыковой пытку. Помимо этого, юстиц-коллегия просила Правительствующий Сенат назначить управителя имуществом Салтыковой, а саму подозреваемую отстранить от управления поместьями и денежными средствами, дабы лишить возможности запугивать крепостных и давать взятки чиновникам. Также в качестве одной из мер, способной помочь правосудию, следователями был назван повальный обыск в поместьях Салтыковой с поголовным допросом всех проживавших там крепостных.
Но ответ в Москву задерживался. Государыня раздумывала, как правильнее поступить? Ведь  в  проекте нового Судебного Уложения  только что собрались законодательно закрепить ограничения на пытку рожениц и беременных женщин, детей до 12 лет и стариков старше 70 лет, а также сумасшедших. К нему уже готовили дополнение ограничений на пытку в отношении лиц, принадлежавших к восьми первым рангам "Табели о рангах",  минимальный возраст пытаемых поднимался до 15 лет, а главное -  вводился запрет на пытку лиц дворянского сословия. Как же пытать столбовую дворянку Салтыкову?
Такое разрешение в Москве получено не было. Императрица в деле Салтыковой  решила  прибегнуть к повторенной впоследствии неоднократно директиве следователям: пыткой надлежит запугивать допрашиваемого, но применять ее нельзя.
   В остальном запрос московских следователей был удовлетворен: Дарья Салтыкова была отстранена от управления своим имуществом и деньгами, которыми с января 1764 года стал распоряжаться сенатор Сабуров, назначенный опекуном.
Также следователи получили разрешение провести повальный обыск в домах и имениях подозреваемой, если такая необходимость возникнет.
А началось все  летом 1762 года. Тогда в Санкт-Петербурге появились два беглых крепостных мужика - Ермолай Ильин и Савелий Мартынов. Они вознамерились принести государыне Императрице Екатерине Алексеевне жалобу на свою хозяйку,  помещицу Дарью Николаевну Салтыкову. Но сделать это лично не могли: у них не было паспортов,  к тому же  императрица, согласно правилам  делопроизводства, рассматривала документы, подаваемые только чинами высших четырех ступеней Табели о рангах  - не ниже тайного советника. До правления императора Павла Первого, укрепившего на стене Зимнего дворца специальный ящик для доносов всех лиц, без разбора звания, было еще почти четыре десятилетия.
Беглые искали подходы к Зимнему дворцу - такого человека, через которого можно было бы передать императрице жалобу. Неизвестно, как именно такой человек был найден и вообще, кем он был. Но в первой половине июня, едва  встав на престол, Екатерина Вторая получила письменное рукоприкладство Ильина и Мартынова.  В нем крепостные сообщали, что им известны за своей хозяйкой Дарьей Николаевной Салтыковой «смертоубийственные и весьма не маловажныя  креминальные дела». Дарьей Салтыковой  «от 1756 г. душь со ста (...) ею, помещицею, погублено».
Заявители просили императрицу всех крепостных Салтыковой «от смертных губительств и немилосердных бесчеловечных мучительств защитить».
  Доносители заявляли, что только у одного из них, Ермолая Ильина, помещица одну за одной убила трех жен, каждую из  которых мучила собственноручно.
Для себя лично авторы просили «не отдавать помещице их, доносителей, и прочих во владение».
Из канцелярии ее Императорского Величества донос Ильина и Мартынова поступил на рассмотрение и принятие решения в Правительствующий Сенат. Оттуда он был переправлен в московскую контору Правительствующего Сената, а затем попал в юстиц-коллегию. Там его приняли в производство  первого октября 1762 года. Хотя непосредственно сыском по этому делу занималась московская юстиц-коллегия, общее руководство розыском осуществлял из Санкт-Петербурга Сенат.  Так решила императрица.
За  полгода до этого землемер Николай Андреевич Тютчев покинул Троицкое, женившись на  девице Пелагее Денисовне Панютиной.

10



А через несколько месяцев комиссия о генеральном межевании, утвержденная Екатериной II 5 марта 1765 года для рассмотрения вопроса «полезно ли производить межевание на таком основании, как доныне установлено», подробно указала все недостатки инструкции 1754 года. Манифест от 19 сентября 1765 года, ссылаясь на все эти указания, возвестил учреждение межевания на новых основаниях. Задачей генерального межевания постановлено было исключительно «всех владельцев собственное спокойствие и развод по настоящим границам их владения». Отменялась ревизия прав и выявление примерных земель: надлежало «только межевать и класть на планы земли каждого владения».
Так  в 1765 году получило свое продолжение Государственное межевание, начатое еще в 1754 году Елизаветой Петровной. Для упорядочения помещичьего землевладения было необходимо точно определить границы земельных владений отдельных лиц, крестьянских общин, городов, церквей и других собственников земли. Генеральное межевание было вызвано частыми земельными спорами. Проверка старинных владельческих прав вызывала у дворянства упорное сопротивление, поскольку в собственности помещиков к середине XVIII века находились многочисленные самовольно захваченные казенные земли. Генеральному межеванию предшествовали создание 05/03/1765 Комиссии о генеральном межевании и затем издание Манифеста 19/09/1765 с приложенными к нему «генеральными правилами». По манифесту правительство подарило помещикам огромный фонд земель, насчитывающий около 70 млн. десятин (около 70 млн. га). Фактические владения помещиков на 1765 год манифест объявлял узаконенными при отсутствии спора по ним. (Число споров о генеральном межевании ничтожно - около 10% всех «дач»). В 1766 году на основе «генеральных правил» были изданы инструкции для землемеров и межевых губернских канцелярий и провинциальных контор.
Генеральное межевание сопровождалось грандиозным хищением земель однодворцев, государственных крестьян, ясачных народов, но было всеимперским и обязательным для землевладельцев. Оно сопровождалось изучением хозяйственного состояния страны. Все планы содержали «экономические примечания» (о числе душ, об оброке и барщине, о качестве земель и лесов, о промыслах и промышленных предприятиях, о памятных местах и пр.). Уникальная коллекция планов и карт генерального межевания включает около 200 тысяч единиц хранения. К специальным планам прилагались полевая записка землемера, полевой журнал и межевая книга. Итоги генерального межевания до Октябрьской революции оставались основой гражданско-правовых отношений в сфере земельного права в России.
Вместе с манифестом были обнародованы генеральные правила, которые затем были положены в основу новых инструкций:  одной - землемерам (13 февраля 1766 года), другой - межевым губернским канцеляриям и провинциальным конторам (25 мая 1766 г.). Правила предписали «все земли межевать не к именам владельцев, но к именам сел и деревень, а пустоши к их собственным названиям»; при этом, однако, каждому владельцу какой-то совокупности селений и пустошей постановлено было отмежевывать эту совокупность по внешней границе без межевания внутри нее. Споры о границах решались посредством вмешательства межевых канцелярий и контор, которые должны были утвердить на оспоренных местах межи, а затем уже поручить землемеру проведение их в натуре. Отказавшись от полной конфискации примерных территорий, государство приобрело стимул для владельцев земли к полюбовному размежеванию: правила приписывали разыскивать у спорщиков примерные земли и оставлять их им в размере не более 10 %, и не разыскивать таких земель у тех, кто воздерживается от спора.
Правила рекомендовали полюбовное размежевание всем, у кого в крепостных грамотах граница значилась по разлитию воды и т.п., всем, у кого леса записаны были без всякой меры, угрожая, в противном случае, размежевать их «без наблюдения каждого из них собственной выгоды, а естественно по уважению общего государственного блаженнейшего положения». Екатерининские инструкции приняли в расчет то обстоятельство, что исторически в России частные землевладения образовывались в громадном числе случаев не на основании пожалований, а путем захвата и обработки бесхозяйственных земель. Не требуя крепостных грамот, поощряя полюбовное размежевание и вместе с тем издав в инструкциях подробные правила о наделении землею поселенцев на городских выгонных землях, о намежевании земель церквям, однодворцам, ямским слободам, мельницам, иностранным поселенцам, горным заводам, и т.д., об отводе пространств под дороги и бечевники, государство положило начало образованию многочисленных разрядов землевладельцев, которые до тех пор владели часто без юридических оснований, и достигло возможности обособить государственное и частное землевладение. Порядок, в котором должно было вестись генеральное межевание, был изложен в подробной «инструкции землемерам». Последние явились на места межевания в качестве представителей власти, которым владельцы обязаны были повиновением; присутствие при межевых действиях владельцев или уполномоченных лиц (опекунов, депутатов от казенных ведомств) считалось обязательным.
Землемера сопровождали 12 понятых, для указания границ, обнаруженных на момент действий землемера. Межевыми знаками служили межники, просветы в лесах, ямы, наполненные камнями и углем, курганы, деревянные и каменные столбы. Обмеренная территория поселения или крупного владения наносилась на план в масштабе 1 англ. дюйм = 100 саженей. В надписи, называвшейся картушем, обозначались название места, имена владельцев и землемера, время межевания и отклонение магнитной стрелки, в экспликации обозначалось количество десятин по угодьям, число дворов и душ; надписывались названия смежных владений и имена их владельцев. На основании совокупности таких планов составлялся «генеральный план» на весь уезд, а на основании уездных генеральных планов - «атласы на губернии». Подлинные планы, вместе с межевыми книгами, которые содержали в себе повторение того, что значилось на планах, и сверх того еще передавали содержание полевых журналов землемеров, хранились в межевой канцелярии в Москве.
Начатое в 1766 году межевание пошло так быстро, что к концу царствования Екатерины II работы уже были закончены в 18 губерниях.
Несмотря на все эти усилия в России царили чересполосица и неразбериха с тем, кому что принадлежит. Это обстоятельство многократно было использовано как основа ироничных и драматических сюжетов литературных шедевров, один из которых написал  Николай Гоголь, друживший с  дочерью землемера Николая Андреевича Тютчева, фрейлиной царского двора.


11

Но  помещице Дарье Николаевне Салтыковой уже  не  суждено было использовать новый закон о межевании, который  при  участии  ее родственника помог бы ей увеличить свои владения, и не в одной губернии. Ее имуществом распоряжался Сабуров, а как у него шли дела, история умалчивает.  Выяснилось только, что к концу следствия состояние Салтыковой и ее сыновей  растаяло, как туман над тем Агрурцовским оврагом в Троицком, где следователи безуспешно искали зарытые трупы убитых Салтычихой крепостных.
В ходе следствия  землемер Николай Андреевич Тютчев  был признан пострадавшим, и в тот год, когда на Красной  площади на лобном месте народ плевал в «мучительницу и душегубицу», у него  в брянском имении Овстуг, в роскоши и благополучии, родился первенец – будущий отец поэта Федора Ивановича Тютчева.
Шесть лет до того, убегая от Дарьи Николаевны с молодой женой,  Николай Андреевич имел в собственности всего 160 душ, разбросанных по разным усадьбам в разных губерниях. А к 1668 году   его поместье представляло богатую усадьбу с регулярным парком, каскадными прудами, большим барским домом. Кроме того,  вскоре он нашел средства, чтобы купить и поместье Троицкое, откуда уезжал шесть лет назад на брянщину совершенно необеспеченным человеком, да еще вдвоем с такою же необеспеченною женой. Да и женился он поздно, только в сорок два года, видимо, по причине невозможности до этого обеспечить семью.
Первый биограф  поэта  Иван Аксаков, который  был знаком с семьей  Тютчевых с юношеских лет, отмечал, что Николай Андреевич отличался «неистовым нравом» и при этом был рачительным хозяином.
Точно такую же характеристику давали современники Дарье Николаевне Салтыковой, прибавляя при этом, что была она абсолютна неграмотной, но в хозяйственных делах никому не давала обвести себя вокруг пальца. То, что  они так похожи, не удивительно – ведь Салтыкова и Тютчев были родственниками по матери Дарьи Николаевны, Анны Ивановны Тютчевой.
Проживая у нее в  Троицком шесть лет,  Тютчев только ли обмерял ее земли в Подмосковье? Скорее всего, он, грамотный  специалист, помогал ей вести  обширное хозяйство, не имея своего.
Но как Тютчев описывал, измерял и межевал земли Салтыковой? Конечно в ее пользу, раз проживал у нее целых шесть лет. А, может быть, он принимал  активное участие и в управлении домашним хозяйством помещицы, проявляя  «неистовый нрав»? Почему именно с 1755 года, после того, как «неистовый» и «рачительный» Тютчев появился в Троицком,  в характере Дарьи Николаевны открылись  дурные черты, погубившие такое большое число крепостных?
В ходе следствия выяснилось:  в конце 1756 года одной из первых жертв стала та самая престарелая дворовая Аграфена Агафонова, которую в Троицкое выписал еще сам барин,  Глеб Алексеевич Салтыков. Она была избита гайдуками, которые переломали ей руки и ноги в нескольких местах, а затем отправлена в дальнюю деревню и чудом осталась жива. Чем помешала старуха барыне? Тем, что подглядела ее любовные утехи с землемером? А, может, что-то другое увидела за ним  старая служанка и ввела во гнев именно его?
И был ли он  любовником  набожной Дарьи Николаевны? Может быть, их связывали сугубо деловые отношения? Такие вопросы не могли не задавать себе следователи. Или – не задавали? Потому что не надо было задавать таких вопросов после крика заявителей на Салтыкову: «Слово  дело!»
После Автонома Иванова, могущественного деда Салтыковой, могли оставаться  и многочисленные закладные на землю и крестьян из разных уголков России. Ведь именно через его ведомство в царствование  Петра  проходили земельные сделки и кредиты помещикам. Странно было бы не подумать, что он  выкупал эти закладные впрок для себя. Эти документы  давали возможность семье увеличивать свое имущество путем предъявления закладных и отобрания земли и  душ по долгам. Уж не этим ли занимался Николай Андреевич, разъезжая по России все шесть лет, пока работал  на Дарью Николаевну? А, может, и на всю семью тетеньки, урожденной Тютчевой, вдовы  Николая Автономовича Иванова…
И если  Автоном  Иванов   собирал закладные, стремясь  на годы вперед обеспечить  прирост богатства семьи, то  почему бы не сделать то же самое  для себя  знающему дело землемеру? Тем более, что Салтыкова была, как ни странно, действительно совершенно безграмотной ( думаю, скорее всего – по-русски, но не по-французски), так что документы за нее подписывал  едва повзрослевший старший сын. Но поскольку хозяйкой она все-таки являлась хорошей и никому не давала  окрутить себя, то, видимо, обнаружила недостачу. Может, и другой какой случай был – кто-нибудь из должников связался с ней самой. И обнаружилось, что  часть закладных похищена.  Тут и началась  беготня с бомбами за Тютчевым, у которого  Дарья Николаевна любым образом хотела отнять свои бумаги. Но оказалась под следствием сама. Однако расследование этих фактов завело бы следователей туда, куда заглядывать было запрещено. Бумаги Салтыковой – это прерогатива Тайной канцелярии. И не потому  ли в деле было много странного, что главная его составляющая ушла именно в Тайную канцелярию и до сих пор  документы не открыты?

12


Душегубство над крепостными в Троицком  продолжалось шесть лет, а закончилось в 1762 году. Но как?
В феврале погибает третья жена конюха  Ермолая  Ильина. Салтыкова сажает его в Троицком   в собственную тюрьму. Но тут же выпускает, и он бежит в Санкт-Петербург, где в марте через  каких-то людей подает челобитную  императрице. Это очень странно, потому что в это время Екатерина на сносях бастардом от Орлова и сама ждет ареста. Не потому ли в том же марте пятеро дворовых бегут от помещицы обратно -  в московский Сенат, где доносят о  зверствах Салтыковой.
А в апреле бежит сам  Тютчев с молодой женой, и доносит в полицию о попытке Дарьи Николаевны убить его. И это заявление от дворянина полиция уже принимает без оговорок. Но еще до лета неизвестно – будет ли возбуждено следствие по этому делу. И вот в июле, когда  вопрос стоит особенно остро, погибает последняя жертва Салтыковой – Фекла Герасимова. Но как это обнаруживают?
Следствие так описывает это преступление: оно было совершено в доме на Сретенке, откуда изуродованное тело везут по приказанию хозяйки в Троицкое. Но жертва оказывается еще жива и умирает уже в Троицком, на руках старосты Ивана Михайлова. Того самого, который, как показали свидетели, неоднократно ставил свою подпись  в церковных книгах о естественной смерти убитых. Однако эти книги так и не нашли после смерти священника Иванова.
Он отказывается хоронить убитую и везет ее обратно. Да так, чтобы во всех селах видели ее обезображенный труп. А затем привозит тело прямо в канцелярию московского гражданского губернатора. И там составляют протокол, после чего велят везти  хоронить тело в Троицкое.
Уже после этого случая Екатерина, наконец, дает распоряжение начинать расследование.
Как следует из дела, Салтыкова даже под угрозой пытки не призналась ни в одном убийстве. Но ведь она сама и не убивала свои жертвы, а лишь терзала их. Причем, научилась рвать волосы на головах у  истязаемых пальцами, что,  как отметило следствие,  непросто и требует  большой силы. Дарья Николаевна же была весьма хрупкого телосложения, и рвать пряди волос  могла бы сильная мужская рука…
Впрочем, вокруг нее было немало настоящих истязателей и убийц, крепостных, которые со знанием  дела  много лет исполняли работу палачей в усадьбе. А потом  же и донесли на хозяйку. В том числе,  и конюх Ермолай Ильин, который, по его признанию, сам по приказу барыни забил своих первых двух жен до смерти.  Но к ответу притянул хозяйку.
Стремясь добиться от  помещицы признания, к своей работе следователи активно привлекали церковь.  Целый месяц  перед предполагаемой пыткой  с Салтыковой находился священник московский церкви Николая Чудотворца Дмитрий Васильев. Для  фанатично верующей Дарьи Николаевны не исповедаться  перед страшным испытанием, к которому ее готовили, было бы немыслимо. Но она не призналась в грехах, в которых ее обвиняли. Или священник сохранил тайну исповеди? Или  предупредил  Салтыкову, что пыток не будет?
И почему  на месте заточения страшной преступницы после ее смерти, в келье, где она провела остаток жизни, в Ивановом монастыре  построили ризницу, святое место?
Конечно, у церкви могло быть особое отношение к Салтыковой. Она была внучкой священника,   очень набожной и материально  поддерживала церковь, внося крупные пожертвования. Если учесть, что  дед Дарьи Николаевны  распоряжался учетом и перераспределением  земельных угодий в России, он мог наделять ими и церковные приходы в своих интересах. Императрица же могла иметь информацию об особых  связях Салтыковой с церковью.  И тогда роль священника Дмитрия Васильева, допущенного к ней во время следствия для исповеди,  заключалась не только в разузнании того, совершала или нет Дарья Николаевна  инкриминируемые ей преступления, но и не состояла ли она в заговоре с недовольными  екатерининской реформой представителями церкви. И тем выгоднее  было устроить  страшную гражданскую казнь боголюбице Салтыковой, что  таким образом срывались покровы с  нее, а тень падала на ее духовных покровителей принародно. Впрочем, задачу  показательности  судебного процесса императрица и сама не скрывала.
И все-таки, снова и снова возникает вопрос: почему именно Салтыкову Екатерина выбрала для наказания за злодеяния над крестьянами перед всем миром? Ведь такими злодействами занимались многие помещики в России, коим развязали руки сами же русские цари, узаконив рабство в стране. Из-за огромного количества убитых и искалеченных? Но кроме устных свидетельств самих крепостных доказательств так и не нашлось. А ведь должны же были следователи откопать изуродованные, тайно захороненные трупы, обнаружить среди крестьян искалеченных людей – без волос, по крайней мере. Ничего такого в деле нет. И сама цифра – 138 убитых – не только поражает воображение, но и вызывает вопросы.
Как перед всем миром предстала обличенная Салтычиха? Старой обрюзгшей мужеподобной бабой, лысой, злобной, расхристанной – с поленом или скалкой в руках. С раскаленным утюгом. Вот она с утра встает и бегает по дому с поленом, убивает  моющих полы девок, рвет им косы…
Да, одной из крупнейших налогоплательшиц России было больше нечего делать, как смотреть за моющим полы девками. Представьте себе – управляющий банком спускается в  холл, а перед ним, нагнув задницу, уборщица драит полы. Даже современные уборщицы и домработницы стараются сделать свою работу в отсутствии хозяина и  домочадцев.
Вернемся к той действительности. Начнем с того, что Дарья Николаевна была двадцатишестилетней хрупкой женщиной, красавицей и богомолицей. Одной из богатейших дворянок России, имевшей сыновей царских кровей. Она обладала большим домом в центре Москвы, землями в центре Москвы, усадьбами в Подмосковье, которым завидовали многие вельможи, поместьями в глубине России. Она управляла ими. Управляла, но не подметала, не  таскалась к поленнице возле печей и на кухни к грязным скалкам, в чадящие подсобки с раскаленными утюгами. Скорее всего, она  едва ли когда видела все это хозяйство, где обретались дворовые. Но помещица принимала доклады о происходящем в доме на Сретенке и в усадьбах от своих управляющих. Давала она им распоряжения  наказывать крепостных? Естественно. Но, судя по материалам дела, Салтыкова сама лично лупила и убивала, помолясь, каждый месяц по пять- десять человек! Здоровый мужик надорвется на второй месяц. Все это, конечно, нереально.
Тем более, что хозяйка она была хорошая, значит, рабочих рук было достаточно и работали люди хорошо. И как-то нелогично ей было уничтожать эту рабочую силу, тем более, что убитые числились за ней ( были в бегах, по ее словам), и она  лично платила за них подати. Особенность отношений между помещиками и дворней как раз и заключалась в том, что, забирая из деревни в дом в дворовые крестьян, помещик должен был тут освободить их от уплаты податей и вносить их в казну лично за своих дворовых.
Челяди в помещичьих домах было всегда много, потому что работала она, как правило, плохо. Ту работу, что европейский дворовый выполнял один, в российской усадьбе ее выполняли десять человек. Понятное дело: крестьяне были необразованны, бескультурны, дики, ленивы и испытывали извечную классовую ненависть к хозяевам. Кроме того, сами же помещики их быстро развращали, ведя  неподобающую  для православных жизнь, наполненную бездельем, безмерным потребительством, лакейством перед вельможами. Дворовые быстро перенимали гнусные повадки своих  рабовладельцев: ленились, отличались от деревенских грубостью и распущенностью нравов и даже при любом удобном случае плели всевозможные заговоры. Всю эту мерзость можно было  после Октябрьской революции наблюдать в любом советском учреждении, где засели, теперь уже вместе, «бывшие» и «настоящие», можно это видеть и сегодня  - в банках, супермаркетах, в фермерских хозяйствах и домах миллионеров и олигархов. И если сегодня, положим, по вине зазевавшегося охранника будет ограблен дом, то, вполне возможно, хозяин  его пристрелит, а начальник охраны закопает по-тихому где-нибудь в лесочке…
Помещиков раздражало то, что они были вынуждены кормить, одевать-обувать дворовых,  выделять им жилье и платить за них налоги, а взамен не иметь качественной работы. Естественно, это приводило в неистовство, толкало на преступления против особенно нерадивых. И к услугам помещиков были права скорого суда и наказания – собственные палачи и тюрьмы. А при Екатерине  они еще получили и право продавать  провинившихся в рекруты и ссылать на каторгу. И тут помещики часто использовали еще один преподлейший прием: на каторгу ссылали стариков, которые умирали в дороге, молодых же под их именами оставляли в усадьбе. Был такой закон: сосланные на каторгу не могли быть проданы в рекруты. В общем, сплошная экономическая целесообразность, замешанная на крови крепостных. И делали так повсеместно в России. А вот спросили с одной Салтычихи, да еще так жестоко!



13


Все-таки необходимо оторвать воображение от мифологизированного, сказочного, образа троицкой помещицы, вспомнить, кем она была, чтобы трезво оценить ситуацию. А тогда возникнет необходимость  посмотреть на ее родственников, на ее окружение, на политическую обстановку в России в 1762-1768 годах – в течение времени, пока шло следствие над «душегубицей».
Я попыталась восстановить хронологию событий. Однако не исключено, что все началось гораздо раньше. Именно со смерти мужа Дарьи Николаевны в 1755 году, когда в доме появился Николай Андреевич Тютчев. Это 1756 -1757 годы. А именно в 1757 году была создана, еще Елизаветой, комиссия по проведению секуляризации церковных земель. Естественно, церковь сопротивлялась. Как могла относиться к этому событию Дарья Николаевна Салтыкова, мать которой в это время жила в одном из московских девичьих монастырей и наверняка имела там свою долю землевладений.
Объединение церкви с близкими родственниками Романовых-Милославских - Салтыковыми – это прямой противовес имеющейся власти. И именно в это время выходит на авансцену первый любовник Екатерины Сергей Салтыков, да еще, как говорят, не без участия самой императрицы Елизаветы, которая устала ждать от великих князей наследника российского престола.
В 1754 году у Екатерины родился наследник престола Павел. Ни для кого при дворе не было секретом то, что он мог родиться от Сергея Васильевича Салтыкова, красавца, камергера великого князя Петра Федоровича - супруга Екатерины. Сплетни о романе будущей императрицы и Салтыкова еще в 1752 году  вынудили его покинуть дворец и переехать в Москву. Но в 1753-м он возвращается, и 20 сентября 1754-го появляется на свет Павел. А Салтыков отсылается с радостным посланием к шведскому двору. Оттуда он должен был вернуться  весной 1755 года, но не вернулся – ему не велели. И позже он не вернулся.
22 июля 1762 года, менее чем через месяц после вступления Екатерины на престол, Высочайшим указом сенату повелевается выдать Сергею Салтыкову 10000 рублей для выезда его из Петербурга в Париж, куда он назначен полномочным министром. Уже в начале 1763 года в Петербурге носятся слухи о вероятно скором отозвании его оттуда; с одной стороны очень многие желали попасть на такое важное место, как пост посланника в Париже, с другой - Сергей Васильевич оказался по легкомысленности и беспечности своего характера не на высоте этого назначения. Он наделал долгов в Париже и возбудил против себя многие жалобы.
В августе 1763 года состоялось назначение Салтыкова в Регенсбург (местопребывание германского имперского сейма) на место бывшего там И. Симолина, отправлявшегося в Дрезден. «Для меня особливо теперь все равно, Салтыков ли или Симолин, понеже с саксонским двором ныне менее дел будет, как прежде ожидать надлежало, а кто умнее, тому книги в руки». Такую собственноручную резолюцию положила Екатерина 29 декабря 1763 года. О дальнейшей судьбе Салтыкова не встречается печатных известий.
Именно во время отъезда, точнее, высылки Сергея Салтыкова на дипломатическую работу дворовые начинают плести заговор против своей хозяйки – Дарьи Николаевны Салтыковой.
Но только в марте 1762 года пытаются подать ее именно Екатерине. А в этом месяце она еще на сносях  и с ужасом ожидает ареста, который обещал ей вступивший на трон Петр Третий. Который объявил ее императрицей, но о Павле как о наследнике не сказал ни слова. В апреле Екатерина благополучно разрешилась от беремени, и в этом же месяце до нее дошла жалоба крепостных Салтыковой.
Странно, почему они упорно несли свою жалобу именно ей? Ведь это не она, а Петр Третий, вступив на престол, издал указ, в котором помещикам запрещалось  увечить крестьян и высылать их без суда в Сибирь.
Жалоба была не только принята Екатериной, но и взята к рассмотрению в октябре 1762 года в Московской юстиц-коллегии, после дворцового переворота и гибели императора.
Итак, Сергей Салтыков отослан из России, неизвестный младенец под именем князя Сицкого ( бастард Екатерины и Орлова), угасшего рода из династии Рюриковичей, воспитывается у камергера  Шкурина, а в Московской юстиц-коллегии начинается уголовное дело Салтыковой Дарьи Николаевны.
В это же время создается комиссия по секуляризации церковных земель. «Все конфискованные вотчины должны идти на государственные нужды», — гласил указ о создании комиссии по секуляризации, созданной в 1762 году Екатериной. Какие же это были «государственные нужды»? Все  конфискованные у монастырей земли, в том числе, и завещанные им на помин души от помещиков, ушли на подарки фаворитам и новых преданных трону  людей, которых подбирала во власть  еще не коронованная даже императрица. Она лихорадочно меняла весь государственный аппарат управления. Но только ли его?.. Очевидно, внутриполитические задачи Екатерины были куда серьезнее. Здесь речь шла в первую очередь о престолонаследии.
После отречения мужа Екатерина Алексеевна вступила на престол как царствующая императрица с именем Екатерины II, издав манифест, в котором основанием для смещения Петра указывались попытка изменить государственную религию и заключенный мир с Пруссией. Для обоснования собственных прав на престол, а не наследника Павла, Екатерина ссылалась на «желание всех Наших верноподданных явное и нелицемерное». 22 сентября (3 октября) 1762 года она была коронована в Москве. Как охарактеризовал её воцарение В. О. Ключевский, «Екатерина совершила двойной захват: отняла власть у мужа и не передала её сыну, естественному наследнику отца». Какого отца? Вот вопрос. Если Сергея Салтыкова, то Павел – потомок Романовых-Салтыковых-Милославских, и у него,  наполовину немца по матери, наполовину же  наследственные права на престол. Если его отец действительно Петр Третий, представитель Гольштейн-Готторпской династии, то по крови там совсем капля Романовых.
РОМАНОВЫ-МИЛОСЛАВСКИЕ- САЛТЫКОВЫ (Иван Пятый, Софья, Анна Иоанновна, Анна Леопольдовна и Иван Шестой - все законные русские цари).
РОМАНОВЫ-НАРЫШКИНЫ-СКАВРОНСКИЕ (Елизавета, Анна, Петр Третий, ее сын – бастарды, незаконные дети Петра Первого, которые так и не были признаны церковью законными даже после венчания Петра и Екатерины Скавронской).
Не потому ли Екатерина сразу не объявила о наследственных правах сына, что опасалась – немца на престол Салтыковы - Стрешневы- Милославские- Нарышкины-Романовы не поставят, случись что с ней, а сгноят в казематах, в лучшем случае. В худшем – пример с Петром Третьим, отцом Павла, был только что продемонстрирован без всякой жалости  страха.
Поэтому Екатерине предстояло не только заменить всю придворную администрацию, окружив себя новыми людьми, но и позаботиться о том, чтобы причастные к царской фамилии роды России не посмели  заглядываться на власть в стране.
Странное и печальное совпадение: во время коронации тяжело заболел восьмилетний Павел, с которым Екатерина прибыла в Москву. Для лечения призвали лучших медиков, и они смогли вылечить будущего императора. А в Москве императрица решила построить, по просьбе Павла, как она говорила, больницу для бедных и для постройки выбрала усадьбу генерал-крикс-комиссара и генерал-прокурора Александра Ивановича Глебова,  «прилично задолжавшего казне». (Павловская больница, существует в Москве и сегодня - Т.Щ.). 
А Глебовы-то – родня Стрешневым, от которых  пришла на престол вторая  царица Романова - жена Михаила Федоровича, сына Филарета, мать царя Алексея Михайловича-Тишайшего. Дальше Глебов будет на всю жизнь объявлен взяточником, мздоимцем. Таким и останется в русской истории. Но об этом – ниже.
Екатерина не просто меняла в России управленческий аппарат на новый, она подрубала русский корень наследников престола, оставив на нем и укрепив до 1917 года немецкую династию, перемешанную с кровью русских бастардов.



14


Так Екатерина нейтрализовала своих соперников в борьбе за престол. Которая не прекращалась все ее правление: одних самозванцев было в ту эпоху аж сорок человек! Включая, конечно, Емельяна Пугачева.
С Салтыковой, скорее всего, была особенная история. Не могла же отрубить головы и сослать всех Стрешневых, Нарышкиных, Салтыковых и Милославских. Она решила их… вообще не трогать! И всем раздала должности, звания, награды, не отдалила от двора. А  на расправу с  древними родами выбрала ту, которая сама не принадлежала к царскому роду, но имела  его фамилию и детей с царской кровью.
Здесь еще надо подумать о внезапной смерти супруга Дарьи Николаевны, как и она, молодого человека, скончавшегося в цвете лет. Да уж не по приказу ли Тайной канцелярии  извела его дворня. Которую так ненавидела с тех пор Салтыкова?...
В ноябре 1763 года следователи установил ее виновность. Принимается решение применить к ней пытку и отстранить от управлении я имениями и денежными средствами. За четыре месяца до этого Екатерина решает посетить Ригу и Ревель. В армии проносится слух, что именно там и состоится ее венчание с графом Григорием Орловым, отцом ее сына, родившегося в апреле 1762 года. Екатерина предприняла путешествие на запад для обозрения прибалтийских областей, причем особенно хотела посмотреть Балтийский порт, или Рогервик, о котором так долго толковали, на который было потрачено так много трудов и денег. Императрица отправлялась с правительственными целями, но гренадеры говорили, что она едет в Ригу затем, что хочет выйти там замуж за Орлова и сделать его принцем.
Она выехала из Петербурга 20 июня и чрез Ямбург отправилась в Нарву, где происходила торжественная встреча; на немецкие речи эстляндского рыцарства и нарвского бургомистра именем императрицы отвечал по-русски граф Григорий Орлов.
В феврале 1764 года Дарье Николаевне Салтыковой объявлено об аресте и предстоящей пытке. Месяц к ней ходит священник Дмитрий Васильев и уговаривает признаться в злодеяниях. Или в чем-то еще? Если следствию все ясно, и оно установило, что она виновна в несомненном убийстве 38 человек, то какие еще признания нужны? И такие, которые грозятся выбить  с помощью страшных пыток?
В  этом же феврале императрицей подписан манифест о секуляризации церковных земель.
В марте 1764 года в Московскую юстиц-колегию поступает сообщение от следователей о том, что Салтыкова «приготовлена к неизбежной пытке».
А в апреле ростовского архиерея Арсения, взятого под арест, лишают сана, имени и ссылают в монастырь. На допросах он прямо высказывает сомнение в  праве Екатерины на наследование русского престола.
В июне 1764 года в доме и в имениях Салтыковой проходят повальные обыски.
Пятого июля 1764 года Мирович поднимет восстание в Шлиссельбурге, в ходе которого убит законный наследник русского престола император Иван Шестой Антонович, четвероюродный брат сыновей Дарьи Николаевны Салтыковой. Убит под именем неизвестного колодника.
Панин, живший с великим князем-наследником в Царском Селе, получил из Шлюссельбурга от коменданта Бередникова такое донесение от 5 июля: "Сего числа пополуночи во втором часу стоящий в крепости в недельном карауле Смоленского пехотного полку подпоручик Василий Яковлев, сын Мирович, весь караул в фрунт учредил и приказал заряжать ружья с пулями, а как я, услыша стук и заряжание ружей, вышел из квартиры своей и спросил, для чего так без приказу во фрунт становятся и ружья заряжают, то Мирович прибег ко мне и ударил меня прикладом ружья в голову и пробил до кости черепа, крича солдатам: "Это злодей, государя Иоанна Антоновича содержал в крепости здешней под караулом, возьмите его! Мы должны умереть за государя!" Подхватили меня, и в аресте находился я до пятого часа утра, держан был приставленными солдатами за все мое платье. Пока я содержался, Мирович двукратно покушался идти с заряженными ружьями против караула гарнизонной команды, которая находилась в ведомстве капитана Власьева и поручика Чекина, где многими патронами с пули стрелял, напротив того и ему ответствовано. Мирович привез шестифунтовую пушку к казарме, где содержатся колодники. Что при том происходило, не знаю, ибо видеть не мог; напоследок Мирович привел с собою в арест пред фрунт капитана Власьева и Чекина, и мертвое тело безымянного колодника принесено командою его, где по установлении фрунта со всеми солдатами целовался, сказывая им, что это он один погрешил и барабанщику велел бить зорю утреннюю, а потом полный поход; тут я закричал, чтоб его арестовали, что и было исполнено; при аресте найдены мною у него манифесты, присяга и повеления, писанные его рукою".
Письмо было тут же передано Екатерине, на что она отвечала: "Я с великим удивлением читала ваши рапорты и все дивы, происшедшие в Шлюссельбурге: руководство Божие чудное и неиспытанное есть! Я к вашим весьма хорошим распоряжениям иного прибавить не могу, как только, что теперь надлежит следствие над винными производить без огласки и без всякой скрытности (понеже само собою оное дело не может остаться секретно, более двухсот человек имея в нем участие)»...
Через полгода Сенат получил указ: "В рассуждении некоторых обстоятельств, касающихся до генерал-прокурора Глебова, ее императорское величество повелевает впредь отправлять генерал-прокурорскую должность генерал-квартирмейстеру князю Александру Вяземскому". Екатерина написала ему собственноручно секретнейшее наставление, которое начинается очень нелестным отзывом о Глебове, причем задет и благодетель его граф Петр Иванович Шувалов. "Прежнее худое поведение, корыстолюбие, лихоимство и худая вследствие сих свойств репутация, недовольно чистосердечия и искренности против меня нынешнего генерал-прокурора - все сие принуждает меня его сменить и совершенно помрачает и уничтожает его способность и прилежание к делам; но и то прибавить должно, что немало к тому его несчастию послужили знаемость и короткое обхождение в его еще молодости с покойным графом Петром Шуваловым, в которого он руках совершенно находился и напоился принципиями хотя и не весьма для общества полезными, но достаточно прибыльными для самих их. Все сие производит, что он более к темным, нежели к ясным, делам имеет склонность, и часто от меня в его поведениях много было сокровенного, чрез что по мере и моя доверенность к нему умалялась; а вреднее для общества ничего быть не может, как генерал-прокурор такой, который к своему государю совершенного чистосердечия и откровенности не имеет; так как и для него хуже всего не иметь от государя совершенной доверенности, понеже он по должности своей обязывается сопротивляться наисильнейшим людям, и, следовательно, власть государская - одна
его подпора».
Так было навсегда покончено с карьерой и репутацией прокурора Глебова, потомка стольника царицы Салтыковой, любовника  первой жены Петра Первого, жестоко казненного им.
Есть версия, что провоцировала бунт Мировича сама же Екатерина. Ей нужно было избавиться, наконец, от несчастного, которого они с Елизаветой сделали сумасшедшим, заперев от людских глаз и содержали хуже зверя. Иван Шестой был не только император по линии Милославских-Салтыковых-Романовых, он представлял наполовину одну из старейших европейских династий франкского происхождения – Вельфов, представители которой занимали престолы ряда европейских государств, в частности, различных германских и итальянских княжеств, а также России и Великобритании.
Вот куда, оказывается, уходила борьба Екатерины за престол – в Европу. Оттуда ее направляли, оттуда она получала  нужные инструкции и эффективные политтехнологии, которые были в Европе опробованы веками. В частности, история с захватом венгерским королем земель графини Батори, судьбу которой просто скопировали для русской помещицы Салтыковой.
Мирович был казнен 15 сентября 1764 года.
После этого в деле Салтыковой наступает перерыв до 1768 года, когда ей был вынесен окончательный приговор. Который написала сама Екатерина утвердила его 2 октября 1768 года:
«1. Лишить ее дворянского звания и запретить во всей нашей империи, чтоб она никогда никем не было именована названием рода ни отца своего, ни мужа.
2.Приказать в Москве вывести ее на площадь и приковать к столбу и прицепить на шею лист с надписью большим словами: «мучительница и душегубица».
3. Когда выстоит час она на сем поносительном зрелище, то, заключена в железы, отвести в один из женских монастырей, находящийся в Белом или Земляном городе, и там подле которой ни есть церкви посадить в нарочно сделанную подземную тюрьму, в которой посмерть ее содержать таким образом, чтобы она ниоткуда в ней света не имела».
10 декабря 1768 года Салтыкову доставили на Красную площадь, где уже был возведен эшафот. В самый последний момент Екатерина все же решила заменить смертную казнь пожизненным заключением. А пока Дарья Николаевна, лишенная дворянского звания и фамилии, имущества, материнских прав на собственных сыновей, была цепями прикована к позорному столбу. На шею ей повесили лист с надписью «мучительница и душегубица».
Народ заполнил площадь до отказа. С неба падали крупные хлопья белого снега, словно небеса хотели очистить землю от людских страданий.  Толпа начала улюлюкать и плевать на покрытую  белым чепцом голову  людоедки. Люди кидали в нее дерьмо и комья грязи. Гражданская казнь продолжалась час. После этого Салтычиху, как уже давно называли в Москве  троицкую помещицу, заковали в цепи и увезли в подземную тюрьму при Ивановом девичьем монастыре, выстроенном в честь Ивана Грозного. Люди шептались, что это душа царя-душегубца вселилась в  троицкую помещицу и теперь будет маяться на предназначенном ей от рождения месте.
Сообщников  - нескольких дворовых и священника - высекли кнутом, вырезали им ноздри и сослали на вечные каторжные работы в Нерчинск.
Кто знает, подписала ли бы императрица этот  приговор, если бы не случилось в России в 1767 году очень крупного события - в конце июля 1767 года в Грановитой палате в Москве начались заседания комиссии. Прибыли 570 депутатов от дворянства, однодворцев, горожан, казачества, нерусских народов Поволжья и Сибири. Вот только крестьян там не было, и гражданских прав им никто не гарантировал. Как было это объяснить Европе? А громким судебным процессом над помещицей-крепостницей, что показывало  вполне просвещенные и гуманные подходы  русской царицы-матушки к крестьянским правам.
Уложенная комиссия заседала в Москве до декабря 1767 года, затем переехала в Петербург, где возобновила работу 16 февраля 1768 года.
Через полтора месяца после вынесенного Салтыковой приговора,18 декабря того же года, маршал Бибиков объявил о закрытии Большого собрания Комиссии на том основании, что начавшаяся в октябре война с Османской империей требовала присутствия депутатов либо на театре военных действий, либо в учреждениях, обслуживавших военные нужды. Историки, однако, установили, что война потребовала привлечения только четырех процентов списочного состава депутатов. Следовательно, она явилась лишь предлогом для роспуска Уложенной комиссии. Война закончилась, движение Пугачева было подавлено, но Екатерина так и не возобновила общей работы Уложенной комиссии.



15


Как себя чувствовал московский губернатор  Петр Семенович Салтыков 17 мая 1764 года, когда на Дарью Николаевну было заведено уголовное дело, неизвестно. Продвигалось оно очень медленно.
А вот слух о пугале дошел из Петербурга до Петра Семеновича быстро. Рассказывали: как - то утром Екатерина среди прочих приказов изрекла: «А из Корпа чучело сделать!» Но как же?  Корп-то был придворным банкиром. При Дворе поднялась суматоха : чем  так страшно провинился несчастный Корп, что из живого человека  приказано чучело сделать? Даже в восточных сатрапиях о таком не слышали. Приказ принялся исполнять полицмейстер Двора. За советом, как привести его в исполнение, обратился к медикам, палачам, шорникам и даже к скульпторам. А уж после этого поехал к Корпу изъяснять волю государыни. Банкир впал в истерику и сумел убежать от полицмейстера,  кинулся к императрице. Она остолбенела, услышав, что хотели сделать с несчастным. А потом принялась хохотать – она-то велела сделать чучело не из банкира, а из околевшего шпица Корпа. «Поучительный анекдот»,- размышлял Петр Семенович, наблюдая, какую веселость он вызывает у его подчиненных. На сердце у старика становилось совсем не спокойно. Мог ли он предполагать, что наступит день, и  на лобное место к Кремлю в простой телеге привезут богомольную именитую дворянку Дарью Николаевну Салтыкову, словно живое чучело привяжут цепями и оставят толпе на глумление…
Хотя дознание велось тщательно, многие приведенные следователями для суда факты и у них, а особенно у тех, кто знал семьи Тютчевых, Салтыковых и Ивановых, вызывали вопросы. С сомнениями и просьбой о помиловании в числе других обратились к Екатерине Второй родственники Дарьи Николаевны: Салтыковы, Мусины-Пушкины, Толстые. Один из Салтыковых – племянник мужа подследственной помещицы Николай Иванович Салтыков.
Отец его, генерал-аншеф Иван Алексеевич, был сыном внучатого племянника императрицы Анны Иоанновны. Мать - графиня, Анастасия Петровна Толстая, внучка петровского сподвижника П. А. Толстого.
Начал службу рядовым лейб-гвардии Семёновского полка, вступив в который в 1748 году, вместе с отцом участвовал в походе русского корпуса на Рейн. Во время Семилетней войны участвовал во многих сражениях с прусскими войсками. После победы при Кунерсдорфе над Фридрихом II, был послан в Санкт-Петербург с донесением главнокомандующего о победе и произведён в полковники. В 1761 году под командованием Румянцева сражался при взятии Кольберга. Император Пётр III произвёл Салтыкова в генерал-майоры.
Именным Высочайшим указом 12 мая 1763 году Салтыков был назначен начальником отряда, состоявшего из трех пехотных и одного кавалерийского полков, отправляемого в Польшу для поддержания партии Чарторижских, которым грозила опасность от приверженцев короля Августа III. В Польше он поступил со своим отрядом в распоряжение посла графа Кейзерлинга, согласно с указаниями которого и должен был действовать. Поручение было весьма серьёзное, требовавшее от начальника отряда большого такта. До военных действий, на этот раз, дело не дошло, и Салтыков, как видно из письма императрицы Екатерины 19 августа 1763 года, получил приказание возвратиться с отрядом в Россию. Одновременно с этим, императрица поручала ему постараться вернуть в Россию скрывающихся в польских пределах беглых русских солдат и крестьян, «разведывая, где таковые находятся укрывающиеся, и сыскивая с собой забирать, не употребляя никакой строгости и озлобления обывателям». Всем беглым, большинство которых были старообрядцы, приказано было объявлять полное прощение. В последующие годы, включительно по 1768 год, русские войска, под начальством Салтыкова, ещё несколько раз входили в Польшу, где благодаря такту и мягкости обращения, он успел заслужить общую любовь и расположение.
Затем Салтыков принял участие в русско-турецкой войне. В 1769 году содействовал князю Голицыну в осаде и занятии Хотина, командуя отдельным деташаментом, он  производил рекогносцировку, с целью подробнейшего определения неприятельских сил. В Хотин русские войска вступили 10 сентября. Собственноручное письмо императрицы 20 сентября 1769 года, в котором ему жалуется орден св. Александра Невского, свидетельствует об отличном отзыве о нем главнокомандующего. Этим походом и заканчивается боевая деятельность Салтыкова; вскоре после взятии Хотина он, по причине расстроенного здоровья, оставил армию и уехал за границу, где провел три года, посетив Берлин и Париж. Может быть, и страшная судьба тетки, которая год назад была  казнена гражданской казнью и посажена в тюрьму Ивановского монастыря, как-то повлияла на его решение уйти из армии и покинуть Россию?
По возвращении он получил от Екатерины, в апреле 1773 года, чин генерал-аншефа и пост вице-президента Военной коллегии. Более того - императрица повелела ему находиться при наследнике, цесаревиче Павле Петровиче, вместо графа Никиты Ивановича Панина! Близкого родственника убийцы, «людоедки»,  страшной маньячки - да прямо  в покои к  цесаревичу! Невероятно…
5 ноября 1773 года, в письме к Салтыкову, императрица писала: «…Я вас избрала, чтобы быть при сыне моем, а на какой ноге и при какой должности, о том завтра поутру, в десятом часу, когда вы ко мне придете, я сама с вами изъяснюсь». Уже одно это назначение показывает, каким глубоким доверием Екатерины пользовался Салтыков. В письме к сыну, в котором императрица уведомляет его о назначении Салтыкова, она, между прочим, пишет: «при тебе будет лицо значительное и не для того только, чтобы придать важности твоим выходам, но и для того, чтобы оно держало в порядке людей, назначенных к твоему двору… Чрез него к тебе будут представляться иностранцы и другие лица, он будет заведовать твоим столом и прислугой, смотреть за порядком и за необходимою внешностью твоего двора. Этот человек исполненный честности и кротости и везде, где он ни служил, им были довольны. Я определяю тебе Салтыкова, который не называясь гофмаршалом твоего двора, будет исполнять эту должность, как увидишь из приложенной записки, излагающей его обязанности».
Но юный Павел был удивлен и встретил Салтыкова с недоверием. Но он сумел вскоре заслужить не только его полное расположение , но и любовь. Вместе с великим князем Салтыков посетил в 1776 году Берлин, где состоялось обручение великого князя с племянницей прусского короля принцессой Вюртембергской, а в 1781 и 1782 годах сопровождал великокняжескую семью в её путешествии по Европе. 24 ноября 1782 года Екатерина II наградила Салтыкова орденом Святого Андрея Первозванного и произвела затем в генерал-адъютанты и подполковники лейб-гвардии Семёновского полка, назначив сенатором и членом Совета при Высочайшем дворе.
В марте 1784 года императрица поручила Н. И. Салтыкову воспитание своих внуков Александра и Константина. 21 мая 1788 года Салтыков получил орден Святого Владимира большого креста первой степени. В 1790 году, в дни празднования мира со Швецией, Николай Иванович получил титул графа Российской империи, а затем - 5 тысяч крестьянских душ на присоединенных к России польских территориях. За воспитание великих князей ему был подарен дом в Санкт-Петербурге, 100 тысяч рублей и 25 тысяч руб. годового пенсиона.
В 1791 году он был назначен вице-президентом Военной Коллегии.
Вступив на престол, император Павел I произвёл графа Салтыкова 8 ноября 1796 года в чин генерал-фельдмаршала с назначением президентом Военной коллегии. Однако племяннику Дарьи Николаевны пришлось в это время пережить еще более страшную трагедию – жестокое убийство своего воспитанника. И произошло это почти одновременно со смертью его тетки. Салтыкова умерла немного раньше. И государь разрешил похоронить Дарью Николаевну в семейном склепе Салтыковых. А вскоре сам был зверски убит своими же приближенными. Она словно утащила его за собой во тьму небытия.
А вступивший на престол Александр I в день своей коронации удостоил графа своим портретом, украшенным алмазами. С началом наполеоновских войн Салтыкову было поручено управление комитетом учрежденного Земского войска. В год Отечественной войны он был назначен председателем Государственного совета и Комитета министров (29 марта-9 сентября). Во время же заграничных походов русской армии в 1813-1814 годах, когда Александр I находился при армии, Салтыков фактически занимал пост регента Российского государства. После возвращения царя в Санкт-Петербург он был возведен 30 августа 1814 года в княжеское достоинство Российской империи с титулом светлости. По словам князя И. М. Долгорукова, Салтыков «внутренне любил только себя и не способен был благодетельствовать, когда требовалась на то некоторая упругость в характере, настойчивость в поступках и твердость в правилах».
Из рук Салтыкова регентство перешло к графу Аракчееву, который десять лет затем практически правил Россией, пока Александр Первый  занимался делами страны за границей.


16

1771 год. Осень. Москва, Санкт-Петербург. Османская Порта не дремала и вела постоянно подрывную работу  в России, добираясь до самых ее окраин. То, что оттуда  может придти моровая язва, императрица понимала и одобряла опыты своих врачей с прививками. И тут она даже послужила примером Европе – протянула свою  руку ланцету 26 октября 1768 года. Через неделю привила оспу и своему сыну, великому князю Павлу. Отчет об этом написал англичанин  Димсдайлем, который и сделал прививку. Он опубликовал его в Лондоне. Вольтер тогда восторгался императрицей, которая «привила себе оспу с меньшими церемониями, чем монахиня совершает омовения». А сама Екатерина  через несколько дней написала генералу Ливонии Брауну, что смеялась над теми, кто восторгался ее храбрости, полагая, что каждый уличный мальчишка Лондона обладает такой храбростью.
Однако семилетнего мальчика по фамилии Марков, которому предварительно привили оспу от больной коровы, чтобы воспользоваться взятой у него лимфой, она возвела за его тяжкие испытания в дворянское достоинство и дала ему фамилию Оспинный, воспитывая в своих покоях. Благополучие его рода было обеспечено. И заслуженно – ведь этот мальчик обеспечивал будущую безопасность всей России от одной из самых тяжких моровых  язв. Но, к сожалению, лишь – будущую. «Оспицы», как называли в народе прививающих, только успели разъехаться по стране. Война началась, как всегда, не вовремя.
Та, которая сидела в  тюремной яме Иванова монастыря, была в безопасности от страшного поветрия, которое начало гулять по Москве. Она не знала, что мерзкую песню  теперь распевал только караульный солдат: «Салтычиха, балтычиха и Высоцкая дьячиха, Власьевна, Герасимовна, Дмитревна, Васильевна, Савишна – давишня барышня! А у нас пироги горячи, горячи, с рыбкой, с вязичкой,  с говядиной, с яичком. Пожалуйте, у нас для вас в самый раз! В нашей лавке атлас, канифас, ситцы, шпильки, булавки, чирьи, бородавки». Народ сюда больше не ходил, ему было не до Троицкой «людоедки». В Москве начался страшный мор и голод, и иные оголодавшие  сами были готовы  съесть себе подобного,  да кое-кто и ел уже человечину, принесенную с базара в пирогах.
Но кое-какие слухи о Салтычихе все-таки передавали из  дома в дом. Говорили, что  заключенная не слушала похабных песен караульного, забившись в дальний угол и угрюмо наблюдая оттуда за ним. А он стал раз от разу задерживаться все дольше и с интересом рассматривал бывшую барыню, которую  в царском указе было велено называть мущиною. Очень интересно было ему узнать, в самом ли деле эта баба в низко повязанном на лоб платке мущина и что у нее такого мущинского имеется между ног?  Да и знакомые  в трактире приставали -  скажи  им, какая такая мущина   энта самая Салтычиха? Есть ли у нее хвост и рога, не окопычена ли нога? А что он скажет – баба как баба, и все тут?
Не утерпел караульный, полез-таки  к  ней под юбку. А под шершавыми ладонями оказалась обыкновенная гладкая кожа барыни на ляжках, никогда такой мужик не щупал.  Да и  завалил ее навзничь на гнилую солому. 
Потом, пьяный, в трактире бахвалился: «И сам того не ожидал, как она извернулась и встала  на карачки, подол бесстыдно заголила… И как моя смена, так  бывшая барыня уж наготове – задом  поворачивается.  Да еще  шею  до крови драла и за волосья на затылке таскала». Но он ей тут воли не давал – раз-другой по уху съездил, сразу остепенилась,  послушно шелковые свои ляжки растопырила, бери не хочу!»
И заговорили на Москве, что  в положенный срок огласилась  тюремная  яма звериным криком Дарьи Николаевны. Вышел у нее между кровавых ног ребенок. И кричали они вместе. А изумленные и опечаленные тем событием монахини младенца забрали, а  караульного начальство отправило в каторжные работы, но потом вместо этого в казарме натянули на него черный смоляной балахон и послали с другими  висельниками на верную погибель -  таскать с московских улиц и из домов  чумные трупы.
Шел тогда Дарье Николаевне пятый десяток. И что было в том подземелье на самом деле никто не знал и  никогда не узнал.
…Обо всем  доносили государыне в Санкт-Петербург. Екатерина  знала,  что и в Версале  уже красочно описали злодеяния ее подлой подданной и пребывание ее в темнице, и глазение народа на чудовще через зеленую шторку… Кому-то там понравятся эти выдумки и появится новый  роман, списанный с российской «людоедки» в монастырской яме.  Как будто там своих преступников мало!
Но сейчас  Москве не до Салтыковой и ее томления в монастырской тюрьме.  Некому теперь плевать в нее через шторку и распевать ей глупые песни. На Москве чума и бунт! Не утешила она, выходит народ наказанием  одной кровавой преступницы, проглотил он эту кость и снова скалится.
А  что же славный фельдмаршал Петр Семенович Салтыков, руководитель Москвы? Не справился.
Екатерина раздраженно размышляет: « Действительно не справился или намеренно допустил кровавый бунт в Москве, спрятавшись в деревне?  Ох уж эти Салтыковы! Ее первая незабвенная любовь Сергей Васильевич Салтыков влачит где-то жалкое существование, растратив в Париже, в российском посольстве, куда она направила его консулом, все свое состояние.  Говорят, до того поиздержался, что и ко двору показаться не смеет. И старый генерал Салтыков прячется в злую годину в своей деревне, вместо того, чтобы не допустить кровавого злодейства над архиереем Амвросием. Что за фамилия, прости  Господи!»

17


1869 год. Подмосковье. Федор Иванович Тютчев сидит в мягком кресле в кабинете своего роскошного дома  в Мураново под Москвой.  К его приезду  слуги старательно  вытерли пыль со всех картин  Айвазовского,  перебрали в шкафах  дорогие фарфоровые сервизы, которые он привез из Германии и Италии, где провел молодые годы на дипломатической службе. Не очень любит вспоминать Федор Иванович то время крушения его едва начавшейся карьеры. Оставив  пост секретаря посольства, он уехал к  невесте, на которой вскоре женился. А по дороге потерял все шифры своего внешнеполитического ведомства, которые должен был хранить как  зеница око. Что стало с  российскими резидентами, работавшими под крышей министерства иностранных дел Нессельроде, он  тогда не узнал, потому что тут же получил отставку. Но вскоре граф  Нессельроде снова принял его на службу  в свое ведомство,  теперь, правда, цензором над иностранными переводами. А вот женитьба… Все пошло прахом из-за женщины, которую, любя, он жестоко погубил. Ее не принял свет, и она рано умерла, оставив ему двух детей, один ребенок вскоре ушел за ней. Судьба, судьба…  Видно, довлеет над его родом  злой рок, и никуда от него не деться, не спрятаться..
Чудятся ему сейчас  его юношеские годы в  подмосковном Троицком.  Старый  помещичий дом. В окно залетает  ветер, облизавший белые яблоневые цветы, и  волнует  пряным ароматом… Федор Иванович снова ощущает себя молодым и бодрым, полным  заветных чувств и тайных желаний.
«Слезы людские, о слезы людские, льетесь вы ранней и поздней порой…Льетесь безвестные, льетесь незримые, неистощимые, неисчислимые, льетесь, как льются струи дождливые в осень глухую, порою ночной»…   С этого стихотворения начался путь Федора Ивановича в  литературу, благодаря Пушкину, который, получив его из Германии,   тут же опубликовал в своем «Современнике», объявив, что в России явился  новый великолепный поэт. Наверное,  строки стихотворения перекликались с настроением его души в то время.
«Ах, молодость, молодость,- шепчет  Федор Иванович,- сколько всего было, будто вот только вчера, а уж минуло, вихрем пронеслось… Еще томлюсь тоской желаний, еще стремлюсь к тебе душой – и в сумраке воспоминаний еще ловлю я образ твой»…
Через некоторое время лицо его хмурится – о нем  всю жизнь такие сплетни в свете носятся! Хотя и его род  – древний, восходит  к временам Дмитрия Донского. Это при нем служил  Захарий Тютчев и был послан в Орду к Мамаю с прошением от Дмитрия не увеличивать еще дань россиянам. В той посольской миссии Захария едва не убили татары, сам Мамай его спас от смерти. И как могло случиться, что такая почтенная фамилия уж целый век связана с другой,  не менее почтенной, но  постылой и страшной для Тютчевых – Салтыковы? Сам  Федор Иванович  не верит в то, о чем говорят уже сто лет - о любовной связи  троицкой  злодейки Салтычихи с его дедом Николаем Андреевичем. Ведь нет же никаких доказательств, документов. А все равно говорят и еще сочиняют к тому невесть что. Сорок лет назад его семья продала  любимое Троицкое, которым владела  после смерти отца,  Елизавете Воейковой. И снова у поместья стала хозяйкой женщина. Сначала была Дарья Николаевна, потом его бабка,  «пышноволосая, белокурая соперница» ее,  Пелагея Денисовна Панютина, потом – Воейкова, потом – племянница Александра Сергеевича Грибоедова  Анастасия Устинова. За что же Троицкому - долголетнее   женское управление? Может быть, эта необыкновенной красоты земля захотела отдохнуть от жестокой борьбы за нее сильных мира сего, начиная еще от незапамятных времен? Когда отнимали ее друг у друга приближенные царей, а потом корчились на дыбе под пытками и смотрели мертвыми глазами отрубленных голов с  колов у большой дороги? И пропитывалась  здешняя земля  кровью, и вылезали из-под нее по ночам черти, искушавшие и сокрушавшие обитателей Троицкого?
Федор Иванович вздыхает. Не хочет он  вспоминать былое, столько страданий ему это принесло. И от Троицкого избавился  потому, что не хотел, чтобы его имя как-то связывали с Салтыковыми. Но ведь все равно связывают, и сейчас, может статься, ходит вокруг  его квартиры какой-нибудь писаришка, задумавший  навалять  страшную историйку и тиснуть ее в какую-нибудь газету, чтобы заработать себе на  рюмку водки в кабаке и кусок  зажаренной свинины… Вынюхивает, мечтает раздобыть какие-нибудь скандальные подробности, новые доказательства. Таких вездесущих «биографов» он повидал за свою долгую жизнь. Для них ничего святого нет, лишь бы  у чужих страстей погреться.
Немало волнений семье Тютчевых принесли отношения тетки  Федора Ивановича, младшей сестры его отца,  Надежды Николаевны с Гоголем. На склоне лет она подружилась с Николаем Васильевичем и долгие часы проводила с ним в задушевных беседах. Он и жил здесь, в Мураново, в своей комнате. А потом волновалась – на самом ли деле писатель сжег второй том «Мертвых душ»? Гоголь вполне серьезно отвечал, что скоро опубликует, и тогда откроется к изумлению всех тайна, которая пока лежит только у него в душе. А их родственник Федор Иванович Толстой Американец тогда при многолюдном собрании заявил, что Гоголь враг России и что его следует в кандалах отправить в Сибирь!
Аксаков,  университетский друг его,  подбросил жару в огонь, писал после смерти Николая Васильевича: «Пусть те из читателей, для которых неясен образ Гоголя, сами посудят теперь, какую пытку испытывала эта любящая душа, когда, повинуясь своему призванию, шла «об руку» с такими героями, каковы, вполне верные действительности, герои «Мертвых душ».
Аксаков бывал в Троицком еще в их юные студенческие годы. Приходил пешком из села Знаменского, а потом гостил время от времени там все девять лет, до тех пор, пока Федор Иванович не отправился на дипломатическую службу за границу. Он восторгался прекрасной, обустроенной еще дедом Федора Ивановича, Николаем Андреевичем Тютчевым, усадьбой  с четырьмя каскадными прудами и регулярным парком. А в этом парке прятался тот самый Агурцовский овраг… Что об этом рассказывала  его тетушка? И не у нее ли  Гоголь взял сюжет для своих «Мертвых душ»? Хотя уверял, что  получает смешные истории от Пушкина, который очень настаивал написать о том, что вовсе не секретом было в России. Несуществующие души скупали повсеместно, чтобы брать казенные кредиты.               
То, о чем могла рассказать Николаю Васильевичу  Гоголю  тетка  Федора Ивановича Тютчева, было проклятьем их семьи со времен императрицы Екатерины. Это леденящая душу и век спустя история  Троицкого, связанная с именем Дарьи Николаевны Салтыковой.
Федор Иванович изучил историю своего поместья еще в студенческие годы. Он читал документы – купчие, закладные,  выписки из указов - а в его воображении возникали картины далекого прошлого, когда  Троицкое, при царе  Федоре Алексеевиче, еще называлось селом Говоровым.

   

18

1764 год. Москва.  В московской юстиц-коллегии дело попало в руки чиновника  неблагородного происхождения, без родственных и деловых связей, надворного  советника Сергея Волкова. Когда из северной столицы пришла  команда принять к расследованию жалобу на Дарью Салтыкову, все чиновники  поняли, что дело предстоит рисковое: с одной стороны - в Петербурге жалоба уже доложена императрице, и надо показать какой-то результат, а с другой - Салтыкову тронуть нельзя, поскольку у нее вся Москва в родственниках. Все более или менее именитые коллеги Волкова сумели от себя это дело отпихнуть.
В подчинении  ему был назначен молодой надворный советник князь Дмитрий Цицианов.  В течение первого года - вплоть до ноября 1763 –го - следователи занимались изучением арестованных у Салтыковой счетных книг и допросами свидетелей. Была опрошена многочисленная прислуга помещицы, проживавшая в ее московском доме на Кузнецкой улице, на Сретенке. Подверглись допросам ее слуги из имений в Троицком  и в Вокшине.
   Изучение счетных книг позволило следователям довольно точно определить круг должностных лиц московской администрации, состоявших с Дарьей Салтыковой в теплых отношениях и получавших от нее разного рода презенты. Кроме того, удалось проследить движение крепостных людей во владениях помещицы: кого и кому она продавала, кто отправлялся ею на заработки и промыслы, кто умирал, кто записывался в штат обслуги.
   Прежде всего довольно подозрительной показалась следователям доля официально умерших крепостных, причем смертность среди женщин намного превосходила смертность среди мужчин, что не находило никакого  объяснения. Смерти некоторых лиц с самого начала представлялись следствием преступлениями, которое, однако, как выяснилось, никто и не думал расследовать. Так, например, в ноябре 1759 года в Сыскной приказ  Москвы предъявлялось тело умершего крепостного Салтыковой Хрисанфа Андреева с заметными на глаз телесными повреждениями. Расследование его смерти было проведено должностными лицами приказа с явными и грубыми нарушениями в оформлении документов, например, датированные ранним сроком документы ссылались на поздние, что, несомненно, указывало на подлог.
Помимо этого, следователи из юстиц-коллегии составили поименный список крепостных Салтыковой, обстоятельства жизни или смерти которых даже по документам представлялись весьма подозрительными. Например, молодая здоровая 20-лентяя женщина попадала в дом Салтыковой в качестве домашней прислуги и через две недели умирала. Весьма подозрительны были смерти трех жен Ермолая Ильина, о чем последний упоминал в доносе на имя императрицы. Ильин, кстати, занимал должность личного конюха Салтыковой,  был человеком,  достаточно приближенным к помещице. В течение трех лет у Ермолая Ильина одна за одной умерли три молодые жены. Некоторых лиц из своей обслуги Салтыкова, согласно записям в ее домовых книгах, отпускала в свои вотчинные деревни, но там они почему-то либо тут же умирали, либо исчезали, да так, что никто не мог толком сказать, где же эти люди теперь находятся. Сама барыня уверяла, что людишки ее находятся в бегах.  Но надворный советник Волков насчитал 138  крепостных Салтыковой, от которых не было никаких известий. По его мнению, они были жертвами преступлений хозяйки.
Попутно осуществлялась проверка архивов канцелярии московского гражданского губернатора, Сыскного приказа, московского полицеймейстера. Оказалось, что в период 1756-62 годов на Дарью Салтыкову ее крепостными была подана 21  жалоба. В каждой приводились конкретные примеры побоев и последовавших смертей крепостных. Формально все поданные жалобы прошли надлежащую проверку, но  у следователей вызвала сомнение  ее непредвзятость. Судьба жалобщиков была тягостной: полиция возвращала их помещице, где следовало строгое «взыскание», либо отдавал под суд за клевету. В последнем случае жалобщики отправлялись в каторжные работы в Сибирь. Как и многие помещики того времени,  Дарья Салтыкова имела собственные тюрьмы с пыточными застенками, колодами, кандалами, «стульями». Некоторые из доносчиков, попав туда однажды, остались в тюрьме на годы и получили свободу лишь благодаря возникшему расследованию.
   Следователи из московской юстиц-коллегии утверждали, что Салтыкова препятствует правосудию. Они считали, что до тех пор, пока эта женщина остается на свободе и распоряжается жизнями своих холопов,  нет возможности рассчитывать на полную откровенность свидетелей. Слуги Салтыковой, видя полную бесполезность жалоб на хозяйку, прямо говорили Волкову и Цицианову, что «управы на нее не может быть», и на этом основании отказывались помогать расследованию.
   Наконец, получив необходимые разрешительные бумаги из Санкт-Петербурга, надворный советник Степан Волков в начале февраля 1764 года официально сообщил Дарье Салтыковой о взятии ее под караул и о предстоящей пытке. Как и положено, к ней был приставлен священник, которому надлежало подготовить женщину к испытанию и возможной смерти, а также уговорить Салтыкову не доводить следствие до крайней жестокости. Священник московской церкви Николая Чудотворца Дмитрий Васильев по распоряжению московского градоначальника провел в обществе Дарьи Николаевны ровно месяц. В течение всего этого времени он уговаривал подозреваемую очистить душу чистосердечным признанием и раскаянием. Но она вину за собой не признавала и утверждала, что оговорена дворней. По истечении месяца - третьего марта 1764 года - священник подал в юстиц-коллегию рапорт, в котором официально информировал следователей о безуспешности своей миссии: Салтыкова не прекратила своего запирательства и приготовлена им к неизбежной пытке.
   Между тем, санкции-то на пытку следователи не имели. Степан Волков решился на довольно жестокую мистификацию: четвертого марта 1764 года Дарья Салтыкова под строгим воинским караулом была доставлена в особняк московского полицеймейстера, куда также был привезен палач и приехали чиновники розыскной части. Подозреваемой сообщили, что она доставлена на пытку. Однако в тот день пытали вовсе не ее, а  разбойника, вина которого не вызывала сомнений. Салтыкова присутствовала при пытке от начала до конца. Но жестокость экзекуции, чужие страдания не произвели на Дарью Николаевну особенного впечатления, и после окончания допроса с пристрастием, свидетельницей которого она явилась, подозреваемая, улыбаясь, повторила в лицо Волкову, что вины за собой не знает и оговаривать себя не будет.
Подозревая, что ее бесстрашие – результат осведомленности о запрете на пытки дворян, Волков еще раз написал в Петербург, рассчитывая получить санкцию на допрос с пристрастием.
  Однако 17 мая 1764 года  6-й Департамент Правительствующего Сената направил в Москву предписание прекратить грозить Салтыковой и проходящим по ее делу свидетелям пыткой: «… Ея Императорского величества Указом повелено не чинить ни ее (дворовым) людям, ни ей пыток». Следователю пришлось смириться, и более вопрос о допустимости пытки в расследовании по делу Салтыковой не поднимался.
    В запасе у Волкова оставался, впрочем, еще один весьма действенный инструмент дознания: повальный обыск. Крупная полицейская команда блокировала Троицкое и другие села, причем внутрь оцепления можно было проникнуть извне, а вот выйти - нет. Полицейская бригада допрашивала поголовно всех, попавших в оцепление, и если требовалось, проводила обыски любых помещений безо всяких дополнительных санкций. Повальные обыски  растянулись на несколько дней и  сопровождались индивидуальными допросами многих людей, причем лица, ожидавшие допроса и те, кто его прошел, содержались под стражей порознь. Демонстративная активность сыска и страх быть обвиненными  в недонесении развязывали языки лучше любого посула.

19

     В первой декаде июня 1764 года одновременные повальные обыски были проведены и в Москве, в квартале, где находился дом Дарьи Салтыковой.
Там обыском руководил сам Степан Волков. Одних только допрошенных оказалось более 130 человек! Часть из них сообщили точные даты совершенных Салтыковой убийств и даже назвали фамилии погибших. В числе преступлений, о которых рассказали жители соседних домов и священники Введенской церкви и церкви Иоанна Белоградского - обе располагались в непосредственной близости от дома Салтыковой - в частности, значилось убийство посредством продолжительных побоев 12-летней дворовой девочки, предположительно, Прасковьи Никитиной. Убийство в результате длительного истязания 19-летней Феклы Герасимовой, тело которой было официально передано 1-й полицейской команде, где погибшую видели священники. Содержание в кандалах и колодах крепостных людей - об этом сообщили независимо друг от друга четыре человека, проживавшие по соседству с домом Дарьи Салтыковой. Длительное содержание босоногих крепостных в зимнее время на снегу - показания об этом дали девять свидетелей. Продолжительные телесные наказания дворни, в ходе которых Салтыкова лично командовала изтязателям «бей больше!» – пятеро свидетелей.
   Но 94 человека,  допрошенных Степаном Волковым в ходе повального обыска в доме на Сретенке, заявили, что ничего не знали о преступлениях Дарьи Салтыковой.
     Помимо показаний соседей очень важными для следствия оказались и рассказы дворовой прислуги подозреваемой. Когда арестованная барыня лишилась ореола личной неприкосновенности, крепостные мало-помалу поверили в то, что следователь сумеет-таки найти управу на  столбовую дворянку и разговорились.
Прежде всего, следствие интересовал вопрос о том, действительно ли три жены Ермолая Ильина, одного из двух авторов челобитной на имя императрицы, были замучены Салтыковой?
   Как выяснили следователи,  в марте 1762 года среди домашних слуг Салтыковой, постоянно проживавших в ее московском доме, образовался своего рода заговор. Заговорщики - братья Шавкуновы, Тарнохин, Некрасов и Угрюмов - решили донести московским властям о бесчинствах барыни. Надо сказать, что это была далеко не первая попытка слуг сообщить властям о преступлениях Салтыковой, но впервые не один, не два, а сразу пятеро человек решились выступить с согласованным заявлением. Зная о том, что Дарья Николаевна имеет прекрасные личные отношения с чинами московской полиции,  эти пятеро  решили обратиться с жалобой в Сенатскую контору  -  отделение Правительствующего Сената в Москве.
Крепостные ночью скрылись из дома помещицы, но та хватилась беглецов и послала за ними погоню. Пятеро слуг, опасаясь расправы на месте, обратились за помощью к ночному полицейскому караулу. Беглецы были задержаны, доставлены в околоток, затем препровождены в полицеймейстерскую канцелярию. Там они содержались две недели, в течение которых неоднократно заявляли о многочисленных убийствах людей, совершенных Салтыковой, упоминая, в том числе, и об убийстве трех жен Ермолая Ильина. Этих пятерых слуг полиция пыталась вернуть хозяйке, но люди отказались идти в ее дом, за что и были избиты полицейскими прямо на улице. В конце концов, всех пятерых отвели в Сенатскую контору, где заявители были официально допрошены и  возвращены Дарье Салтыковой. Там бежавшие были выпороты и отправлены в Сибирь. Именно неудачный исход побега братьев Шавкуновых, Тарнохина, Некрасова и Угрюмова навел Ермолая Ильина и Савелия Мартынова на мысль искать правду в Санкт-Петербурге.
   Степан Волков узнал, что доносы об убийстве трех жен Ильина уже подавались прежде как в полицию, так и в Сенатскую контору. Это, разумеется, повышало доверие к заявлению Ермолая Ильина. Но помимо этого, следователь впервые узнал фамилии людей, бывших непосредственными свидетелями убийств упомянутых жен. Это были Михаил Мартьянов, Петр Ульянов, Василиса Матвеева и Аксинья Степанова. Кроме того, значительное число лиц смогли подтвердить наличие на телах умерших женщин явных и притом весьма значительных телесных повреждений (струпьев на открытых ранах, вырванных волос, следов обварения кипятком, обожженных ушей, синяков. Следствие, благодаря повальному обыску, смогло найти подтверждения тому, что три жены Ермолая Иванова действительно были убиты.
Следователи докладывали: во время повального обыска, проведенного в московском доме  Дарьи Салтыковой, была обнаружена весьма примечательная бухгалтерская книга, заполненная рукой эконома Савелия Мартынова, в которой были перечислены все взятки, розданные Салтыковой должностным лицам московской администрации.
    В числе  получавших от Дарьи Николаевны ценные подарки и деньги, значились: начальник полицеймейстерской канцелярии, действительный статский советник Андрей Иванович Молчанов, прокурор Сыскного приказа Федор Хвощинский, присутствующие Сыскного приказа, надворные советники Лев Вельяминов-Зернов и Петр Михайловский, секретарь Тайной конторы Иван Яров, актуариус Сыскного приказа Иван Пафнутьев и пр. Это объясняло, почему  никто из жалобщиков на Салтыкову не мог найти правды в Москве.
    Одновременно с повальным обыском в доме на Сретенке аналогичная операция проводилась в Троицком, а также прилегавших к нему селах. В полицейское оцепление попали  деревни Саларево, Орлово, Семеновское. Руководил обыском князь Дмитрий Цицианов, впоследствии, после окончания обыска в Москве, к нему на помощь прибыл Волков.
Число допрошенных людей исчислялось сотнями. Только в экстракте по делу, подготовленному в следующем - 1765-м -  году упоминаются показания почти 300 человек, опрошенных Цициановым во время повального обыска. В целом, добытая следователем информация касалась следующих преступных деяний Дарьи Салтыковой:  убийство летом 1762 года дворовой девушки Феклы Герасимовой - информация об этом преступлении дополняла сведения, полученные Волковым в Москве. Староста села Троицкого Иван Михайлов, непосредственно перевозивший труп замученной девушки, дал изобличающие Салтыкову показания и назвал свидетелей, способных подтвердить правоту его слов, в частности, полицейского врача Федора Смирнова, обследовавшего тело убитой в помещении московской губернской канцелярии. Далее -  побои, пытка голодом и последующие смерти дворовых девушек Афимьи и Ирины (о чем они сообщили в предсмертной исповеди священнику Троицкой церкви Степану Петрову).
Следователи докладывали в Сенат: факты неоднократных и жестоких издевательств Салтыковой над своими крепостными людьми подтвердило значительное число крестьян соседних деревень  - 80 человек.

20

1768 год. Москва. Прошло четыре года со времени  проведения повальных обысков в усадьбах Салтыковой. Сенат молчал, а следователи Волков  и  Цицианов думали  о том, что им пришлось все-таки разочароваться: никто из этих восьмидесяти не был непосредственным свидетелем побоев и давал свои показания с чужих слов. Значительное число крепостных Салтыковой (22 человека) сообщили следствию о том, что слышали от прислуги барыни, что та совершала неоднократные убийства людей, но сами свидетелями таковых не были.
    И все-таки обыски, как считали Волков и Цицианов, позволили резко продвинуть следствие вперед. Теперь в распоряжении сыщиков было значительное число свидетелей, на основании показаний которых можно было довольно точно реконструировать как обстоятельства жизни самой Салтыковой, так и ее слуг. На руках у Волкова был список крепостных, состоявший из 138 фамилий, судьбу которых следовало прояснить, ибо все они были потенциальными жертвами своей хозяйки. Из этого списка 50 человек официально считались «умершими от болезней», «безвестно отсутствовали» 72 человека, 16 считались «выехавшими к мужу» или «ушедшими в бега».
    Крепостные люди Дарьи Салтыковой обвинили свою хозяйку в смерти 75 человек. Однако далеко не по всем инкриминируемым Салтыковой случаям убийств имелись свидетели или соучастники: значительная часть сообщений заявителей делалась со ссылкой на отсутствующих или умерших лиц, а потому такие сообщения требовали тщательной проверки. Кроме того, некоторые из дворовых слуг оказались замешаны в преступлениях хозяйки, исполняя ее приказания избивать людей, и потому, признавая одни события, эти люди категорически отказывались признавать другие. Последнее обстоятельство заметно путало следствие, поскольку вызывало разноречия свидетелей по большому числу фактов.
  История трех жен Ермолая Ильина, восстановленная следствием, оказалась в общих чертах такова: первой супругой кучера барыни была дворовая девка Катерина Семенова, в обязанность которой входило мытье полов в хозяйском доме - этим она занималась наряду с прочей прислугой. Вызвав плохим мытьем полов неудовольствие хозяйки, Семенова была сечена батогами и плетьми, после чего скончалась. Произошло это в 1759 году. К умирающей был приглашен московский священник Иван Иванов, который довольствовался  глухой исповедью умиравшей (женщина уже не могла говорить) и разрешил произвести захоронение тела на территории кладбища при храме, в котором служил. Салтыкова быстро снова женила своего кучера, поскольку не хотела, чтобы тот  томился без женщины.
     Второй супругой Ермолая стала молодая Федосья Артамонова, которую поселили в московском доме Салтыковой и поручили разную домашнюю работу. Очень скоро Федосья вызвала неудовольствие хозяйки и, подобно Катерине Семеновой, подверглась жесточайшей порке. В результате весной 1761 года Федосья умерла, и Салтыкова опять позвала своего знакомого священника Иванова. Тот, впрочем, смутился очевидными следами насилия, заметными на лице и теле убитой женщины и заявил, что хоронить ее как обычную покойницу не позволит: мол, пусть Салтыкова предъявит тело полиции и получит официальное разрешение на захоронение. Дарья Николаевна  утруждать себя не стала,  велела отвезти труп Федосьи  Артамоновой в Троицкое, дабы тамошний священник Степан Петров похоронил его без проволочек. Так и было сделано.
   Менее чем через полгода Ермолай Ильин по велению барыни был женат в третий раз. Последняя супруга - миловидная и тихая Аксинья Яковлева - была ему очень по сердцу. Однако  век Аксиньи, как и ее предшественниц, оказался очень недолог, она была убита в конце февраля 1762 года. Причину гнева Дарьи Салтыковой никто из свидетелей вспомнить не мог: помещица внезапно набросилась на служанку и принялась собственноручно избивать ее. После нескольких ударов руками, Салтыкова вооружилась скалкой, затем, сочтя ее недостаточно серьезным орудием, схватилась за полено. Свидетели Михаил Мартынов и Петр Ульянов наблюдали сцену убийства от начала до конца, чуть позже к ним присоединились Матвеева и Степанова. Последних Салтыкова позвала сама, дабы те отпоили избитую вином и подготовили к причастию. Помещица велела звать священника, чтобы тот причастил умирающую и разрешил похоронить ее в Москве.
      Привести в чувство Аксинью Яковлеву не удалось. Женщина умерла, не приходя в сознание. Священник Иванов, увидев труп с черными гематомами по лицу и рукам и струями крови из носа и ушей, хоронить Яковлеву отказался. Салтыкова распорядилась отвезти убитую женщину в Троицкое и поручить священнику Петрову похоронить Яковлеву. Распоряжение помещицы выполнили Аксинья Степанова и кучер Роман Иванов (последний был доверенным лицом Салтыковой и принимал участие во многих ее преступлениях). Тело они передали старосте села Ивану Михайлову.
     Убийство Аксиньи Яковлевой вызвало нервный срыв Ермолая Ильина, мужа погибшей. Кучер плакал и кричал,  грозил местью лютой помещице, причем его ярость не на шутку ее напугала. Салтыкова распорядилась посадить его в свою тюрьму под караул. Ермолая сторожили два гайдука помещицы, и ему пришлось продемонстрировать притворное смирение и просить прощения у барыни, чтобы выйти из-под стражи.
     Настаивать на виновности Салтыковой в убийстве первых двух жен Ермолая Ильина Волков и Цицианов не могли. Выяснилось, что запорол до смерти  первых своих жен сам Ермолай Ильин, в чем и признался. Хотя ряд соображений уличал и помещицу, все же прямых улик и свидетельских показаний не существовало. Она была обвинена лишь в убийстве третьей жены своего кучера - Аксиньи Яковлевой.
Последней жертвой помещицы оказалась дворовая девушка Фекла Громова. Она погибла в июле 1762 года,  как раз в то самое время, когда в Санкт-Петербурге уже решался вопрос о возбуждении расследования в отношении Салтыковой.
Следователи установили из показаний свидетелей, что избитая в московском доме Салтыковой женщина была отвезена в село Троицкое для захоронения. Старосте предписывалось организовать похороны Герасимовой, хотя женщина еще была жива. Не подлежало сомнению, что Герасимова подверглась жесточайшему избиению: по словам старосты Ивана Михайлова «и волосы у нее были выдраны, и голова проломлена, и спина гнила». Михайлов, до той поры беспрекословно покрывавший черные дела хозяйки и неоднократно ставивший свою подпись как свидетель под фальсифицированными записями в церковной книге (эти записи удостоверяли якобы естественный характер смерти похороненного), на этот раз возмутился.
Волков и Цицианов не получили  объяснений, что побудило старосту проявить принципиальность - то ли слухи о побеге Ермолая Ильина и Савелия Мартынова, то ли мартовский побег  пяти  крепостных в московский Сенат - но Михайлов вдруг заявил, что хоронить Герасимову не станет. Он повез тело умершей у него на руках женщины обратно в Москву, причем постарался привлечь к этому внимание как можно большего числа людей. Обезображенный побоями труп Феклы видели не только селяне Троицкого, но и жители других деревень.
     Михайлов предъявил труп замученной женщины в канцелярии московского гражданского губернатора. Дело было довольно скандальное, никто из чиновников не захотел сделать вид, будто ничего не происходит, а потому пришлось вызывать врачей и информировать о происшедшем полицию. Доктор Федор Смирнов официально осмотрел тело и письменно зафиксировал многочисленные следы телесных повреждений, его акт был передан в сыскную полицию. Туда же направили тело Герасимовой. Там тело приняли, осмотрели и через некоторое время  вернули обратно в Троицкое с распоряжением осуществить захоронение.

21

     Как рапортовали Волков и Цицианов, следствие совершенно точно установило время начала Салтыковой убийств и истязаний своей дворни. Вплоть до смерти супруга  за Дарьей Николаевной никто не замечал особой склонности к рукоприкладству. Но примерно через полгода после смерти мужа, она стала все чаще прибегать к такому странному способу вразумления своей прислуги, как избиение поленом. В московских домах того времени, обогревавшихся печами и каминами, дрова лежали чуть ли не в каждой комнате, Дарья Николаевна хватала первую попавшуюся под руку чурку и начинала ею избивать людей. Постепенно тяжесть наносимых таким способом ран становилась сильнее, а сами побои - продолжительнее и изощреннее. Салтыкова стала использовать для мучительства горячие щипцы для завивки волос (тогда их называли «припекательными щипцами»): ими она хватала провинившегося за уши. Очень полюбила Дарья Николаевна «таскания за волосья», эта процедура сопровождалась ударами человека головой о стену и порой длилась по четверти часа. Многие забитые ею люди, по рассказам свидетелей, почти не имели волос на голове, Салтыкова научилась рвать волосы прядями, что  довольно непросто и требует большой силы в пальцах.
     Утомившись от побоев,  поручала продолжить избиения своим гайдукам. Ее лакеи  пороли провинившихся плетьми и палками. Обычно в избиениях участвовали двое или трое гайдуков. Кучер Ермолай Ильин, один из доносителей на Салтыкову императрице, был в числе доверенных слуг и регулярно избивал провинившихся.
     Уже в 1757 году в доме Салтыковой начались систематические убийства людей. В декабре была забита до смерти беременная Анисья Григорьева. Во время ее сечения батогами (этим по приказу Салтыковой занимались конюх Богомолов и упомянутый выше Ермолай Ильин) у женщины произошел выкидыш. Салтыкова приказала жене Ильина (той самой Катерине Семеновой, что впоследствии сама погибла от рук помещицы) похоронить выкинутый плод у Введенской церкви в Москве. Семенова ночью тайно исполнила это поручение. Григорьева скончалась без причастия, и приглашенный священник Иван Иванов отказался хоронить тело без официального разрешения.
    Полицейский врач Николай Тележкин официально засвидетельствовал наличие на теле многочисленных следов побоев и открытых ран. Видимо, Анисья Григорьева умирала на протяжении нескольких дней от заражения крови, ибо акт, подписанный Тележкиным, указывал на гнилостные изменения кожи в области поранений. Текст его заключения не оставляет никаких сомнений в насильственной причине смерти женщины. Муж погибшей прямо заявил в полицеймейстерской канцелярии, что жена скончалась от побоев помещицы. В хронологическом отношении это был первый официальный донос на бесчинства Дарьи Салтыковой. Однако никакой реакции властей на полученное сообщение не последовало: тело Григорьевой вернули  с официальным разрешением провести захоронение, а доносителя - Трофима Степанова - отдали Салтыковой для наказания. Официально было заявлено, что муж погибшей совершил побег, а потому его донос продиктован желанием избежать наказания за собственное преступление. Степанов был жестоко порот и сослан в дальнее имение Салтыковой, где вскоре скончался.
В последующие годы избиения и убийства приняли характер фантасмагорический. От рук Салтыковой погибали не только женщины (хотя, преимущественно все-таки они), но и мужчины. В ноябре 1759 году в ходе растянувшейся почти на сутки пытки был убит молодой слуга Хрисанф Андреев, а в сентябре 1761 года Салтыкова собственноручно забила мальчика Лукьяна Михеева.
Издевательства над Андреевым были особенно изощренны: по велению Салтыковой он был раздет донага и подвергнут порке кнутом. Порол Хрисанфа его родной дядя, конюх Федот Богомолов. Никто не считал количества полученных Андреевым ударов, известно только, что после прекращения избиения молодой человек не мог стоять на ногах. Его оставили на ночь во дворе на снегу, рядом был выставлен караул. Наутро Хрисанф был все еще жив. Салтыкова велела привести его к ней в кабинет и некоторое время собственноручно избивала палкой. Затем, горячими щипцами для завивки волос она принялась таскать Хрисанфа за уши, после этого - поливала его голову кипятком из чайника, а потом опять била палкой. В конце концов Салтыкова принялась избивать бесчувственное тело ногами. Утомившись,  приказала унести Андреева. Бывшего без сознания слугу из кабинета Салтыковой вынес на руках гайдук Леонтьев. Вся вина умершего через два часа Хрисанфа Андреева заключалась в плохом смотрении за мытьем полов; Андрееву надлежало руководить горничными и он, по мнению помещицы, плохо справился с этим поручением.
   Убийство Хрисанфа Андреева явилось своего рода исключением: больше Салтыкова мужчин так не истязала. Лукьян Михеев, видимо, был убит ею по неосторожности - помещица ударила его несколько раз головой о стену, после чего последовала смерть мальчика. Скорее всего, Салтыкова вовсе не рассчитывала его убивать. Следствие установило, что по велению помещицы погиб еще один мужчина - Никифор Григорьев - но расправа над ним имела характер опосредованный, Григорьева забили гайдуки, сама же Салтыкова пальцем к нему не притронулась.

22

1768 год. Москва. Сенат, спустя четыре года, вдруг снова проявил интерес к следствию. Волков докладывал: он пришел к заключению, что Дарья Салтыкова несомненно повинна в смерти 38 человек и оставлена в подозрении относительно виновности в смерти еще 26 человек. Относительно виновности в гибели 11 человек подозреваемая была оправдана (либо обвинения в их убийстве против Салтыковой вообще не выдвигались ).
Однако через четыре года у следствия появилось новое мнение: оно сочло, что некоторые крепостные Салтыковой желали оговорить помещицу и возводили на нее напраслину. В числе таковых оговоров можно упомянуть показания некоего Василия Антонова о казни по распоряжению помещицы деревенской колдуньи Ирины Алексеевой, а также заявление Родиона Тимофеева о пытках и последующем убийстве шести дворовых девок.
    Особо следствие остановилось на трех важных моментах, не связанных непосредственно с совершенными Салтыковой убийствами людей, но требовавшими разъяснения.
    Начиная с 1764 года  в Москве, а затем и прочих городах России, стали распространяться слухи о том, будто Салтыкова не только убивала людей, но и употребляла в пищу человеческое мясо. Несведущие обыватели именно кулинарными предпочтениями Дарьи Николаевны объясняли выбор ею женщин в качестве жертв: люди полагали, что женское мясо должно быть нежнее мужского, а предварительная порка человека приводила к отделению мяса от костей, давая возможность людоеду получить качественную вырезку.
    Волков докладывал: следствие с абсолютной надежностью установило, что все разговоры на эту тему беспочвенны - Дарья Салтыкова никогда не употребляла в пищу человеческое мясо и никогда не отдавала приказов о расчленении тел убитых ею людей. Обвинение в людоедстве никогда не выдвигалось против нее по причине отсутствия каких-либо к тому оснований.
   Особо следователи рассматривали  вопрос о подготовке Салтыковой убийства дворянина Николая Андреевича Тютчева. Этот капитан, работавший в губернском комитете земель и уделов, занимался межеванием -  проведением на местности границ между землями различных владельцев. Должность очень важная, принимая во внимание тот факт, что с земельных наделов кормилось все дворянство.
    Крепостные говорили на следствии, что молодой капитан, занимавшийся в 1760 году сверкой границ подмосковных владений Салтыковой с записями в земельном кадастре, сделался любовником Дарьи Николаевны. Все было поначалу хорошо, но в январе 1762 года Тютчев собрался жениться на другой. Салтыкова решила уничтожить неверного  возлюбленного. Конюх Савельев в два приема приобрел два килограмма пороха, который после добавления серы и трута был завернут в легковоспламеняющуюся пеньку. Получилась мощная бомба
    По приказу Салтыковой предпринимались две попытки заложить эту бомбу под московский дом, в котором проживали капитан Тютчев и его невеста. Обе попытки сорвались из-за страха посланных крепостных перед расплатой. Конюхов  жестоко выпороли, но неудачные попытки подрыва дома заставили Салтыкову пересмотреть план. Она решила организовать засаду на пути проезда капитана в Тамбов, куда ему надлежало отправиться по делам службы в апреле 1762 года. В засаде должны были участвовать 10-12 мужиков из подмосковных имений Салтыковой. Дело выходило нешуточное: нападение на дворянина при выполнении им государственного задания тянуло уже не на грабеж, а на заговор! Сие грозило мужикам даже не каторгой, а отсечением головы. Крепостные Салтыковой подкинули капитану подметное письмо, в котором предупредили его о готовящемся на него покушении. Тютчев официально уведомил власти о возможном нападении и получил в качестве охраны на время проезда в Тамбов 12 солдат. Салтыкова, узнав об охране капитана, в последний момент отменила нападение.
  Следователи юстиц-коллегии, изучив информацию о подготовке покушения на Тютчева, сочли ее достоверной и признали, что Салтыкова действительно закупала порох и готовила засаду на капитана. Поэтому подозреваемая признавалась виновной в «злоумышлении на жизнь капитана Тютчева».




  23

Особое расследование велось по поводу сокрытия преступлений Салтыковой должностными лицами московской администрации. Охваченные круговой порукой должностные лица были по приказу Салтыковой внесены в особую тетрадь, там же делались записи о передаваемых чиновникам в виде благодарности денежных суммах и разного рода товарах (сене, дровах, меде, свиных тушах, гусях и пр.). Наличие такой тетради  существенно облегчало задачу следствия.
В январе 1765 года юстиц-коллегия распространила среди чиновников городской администрации, полиции и духовного ведомства требование заявить о полученных от Салтыковой взятках. Сыщики надеялись, что коррупционеры явятся с повинной и донесут на себя сами, тем самым избавив следователей от необходимости доказывать что-либо. Расчет не оправдался: ни один чиновник не заявил о получении от Салтыковой каких-либо подарков.
  А тут еще  в октябре 1764 года  умирает московский священник Иван Иванов, хоронивший убитых Салтыковой людей без исповеди и причастия. Бумаги священника оказались в большом беспорядке: в архиве Иванова не были найдены документы, полученные из канцелярии полицеймейстера, на основании которых священнику позволялось производить захоронение трупов с явными телесными повреждениями. Эти документы дали бы возможность назвать фамилию чиновника, покрывавшего преступления Дарьи Салтыковой, однако, исчезновение этих бумаг не позволило это сделать. Трудно сказать, когда и кем были уничтожены опасные документы - то ли это сделал сам Иванов, то ли кто-то из полицейских после его смерти - это так и осталось невыясненным. Впрочем, как и то, были ли такие документы вообще…
Но может быть, ими завладел другой человек и шантажировал ими Салтыкову, добиваясь каких-то своих корыстных целей? И этого человека она преследовала и грозила убить, пытаясь перекрыть ему дорогу для бегства? Но по округе неслось известие лишь о том, что Салтыкова гонялась за своим любовником Тютчевым и хотела его убить, потому что он женился на другой. Рассказывали все это  крепостные из Троицкого.
  В феврале 1765 года неожиданно скончался надворный советник Петр Михайловский. Этот человек работал в Сыскном приказе и, считалось следствием, часто помогал Салтыковой прятать концы в воду. Михайловский любил выпить, и на этом основании его можно было считать слабым звеном в цепочке взяткополучателей.
    Даже после смертей Иванова и Михайловского следствие располагало реальной возможностью вывести преступных чиновников на чистую воду. Однако этого не случилось. Все допрошенные по делу Салтыковой чиновники - статский советник Молчанов, прокурор Хвощинский, надворный советник Вельяминов-Зернов, актуариус Пафнутьев - отрицали свою причастность к сокрытию преступлений и в том принесли присягу на Священном Писании. Следствие посчитало, что подозреваемым очень помогли ошибки, допущенные в показаниях крепостных Салтыковой. Так, например, конюх Роман Иванов, отвозивший продукты в дом Вельяминова-Зернова, утверждал, будто надворный советник жил на улице Ордынке, на самом же деле дом Вельяминова-Зернова находился на улице Кузнецкой. А приказчик Савелий Мартынов, который собственноручно заполнял тетрадь с перечнем взяток, ошибочно заявил, что Салтыкова подарила актуариусу Пафнутьеву крепостного Гаврилу Андреева. Проверка же по спискам московской крепостной конторы (там регистрировались права собственности на крепостных) показала, что Салтыкова продала в 1761 году Андреева за 10 рублей некоей Агафье Леонтьевой. Последняя в свою очередь отдала Гаврилу Андреева своей подруге Анисье Смирновой, являвшейся  двоюродной бабкой жены Пафнутьева. Именно таким путем упомянутый крепостной появился в доме Пафнутьева. Самого Гаврилу Леонтьева следователям допросить не удалось: в марте 1765 года он бежал от своей хозяйки, украв у нее 200 рублей.
Все это посчитали формальными несовпадениями в свидетельских показаниях, но не оговором. Однако юстиц-коллегия освободила от уголовного преследования, как считали следователи, пособников Салтыковой, признав их «формально очистившимися от подозрений».
Тютчев и Салтыкова жили вместе на протяжении шести лет.  Невозможно предположить, чтобы Николай Андреевич ни разу не заметил убийства людей в ее владениях. Или же  считал это – в порядке вещей и  оправдывал такое  зверское отношение к крепостным?  Но если он разъезжал по России с поручениями Дарьи Николаевны по закладным, то и замечать ему что-то  в Троицком  было попросту некогда. Да и происходило такое повсеместно.
Михаил Евграфович Салтыков, родившийся  ровно четверть века спустя после того, как его однофамилицу вынесли вперед ногами из монастырской тюрьмы и повезли на родовое кладбище Салтыковых в Донской монастырь, уже через два года, младенцем,  сам испытал подобное отношение. Вот что он написал в одном из предисловий к «Истории одного города»: «А знаете, с какого момента началась моя память? Помню, что меня секут, секут как следует, розгою… Было мне тогда, должно быть, года два, не больше». И – о Спасском угле, родовом имении: «Спасский угол Тверской губернии – захолустнейшая из захолустных, как будто самой природой была предназначена для «мистерий крепостного права… Все было крепостным, все стороны повседневного быта, житейские отношения, обиходная мораль. Крепостными были и помещичьи дети… Смутные впечатления о детском плаче, почти без перерыва раздававшемся, по преимуществу, за классным столом. Мой младший брат Сергей несколько раз собирался удавиться. Он был на три года моложе меня, но учился, ради экономии, вместе со мною и от него требовали того же, что и от меня. И так как он не мог выполнить этих требований, то били, били его без конца. Взрослая сестра Надежда дралась с таким  увлечением, как будто за что-то мстила».

24

1768 год. Москва. Если и делали свои дела в поместье Троицком и в доме на Сретенке  Дарья Николаевна и Николай Андреевич вдвоем, то  дальнейшую свою судьбу на двоих не разделили. Рачительная  хозяйка Троицкого, изо всех сил пытавшаяся  укрепить состояние для  своих сыновей, отправилась в монастырскую тюрьму после следствия, суда и гражданской казни на лобном месте. Уже  в 1768 году  ее имущество распродается  зятем - мужем старшей сестры Аграфены,  действительным статским советником Иваном Никифоровичем Тютчевым - и Борисом Салтыковым, назначенными опекунами детей Салтыковой.  Троицкое покупает Борис Салтыков и затем продает его бывшему землемеру капитану Николаю Андреевичу Тютчеву. Который совсем скоро  делает  из него крепкую, красивейшую усадьбу Подмосковья. И при этом его никак, по-видимому, не тревожат страшные воспоминания о совершенных здесь зверствах. Почему же? Очевидцы  рассказывают о безмятежном  времяпровождении весной и осенью здесь его детьми и внуками. А, может, и не было закопанных в овраге  изувеченных трупов ( их и в самом деле не нашли во время следствия), если только… их не увечил сам «неистовый» Николай Андреевич.
К тому времени, когда рождается Федор Иванович Тютчев, его семья уже владеет почти тремя  тысячами крепостных, живет безбедно, обеспечивая новым поколениям Тютчевых прекрасное будущее, в том числе, и доходами с Троицкого.
Но ведь императрица своим указом от 2 октября 1768 года постановила вернуть двум сыновьям Салтыковой все имущество матери,  находившееся в опекунском управлении. Почему же крепкое хозяйство вдруг утонуло в долгах, и его продали? И главным приобретателем оказался тот, который  бежал отсюда с женой, охраняемый двенадцатью солдатами…
После  смерти деда Федора Ивановича Троицким владела его бабка Пелагея Денисовна Панютина, с которой Тютчев бежал от Дарьи Николаевны в 1762 году. За ней – его отец  Иван Николаевич. А уж за ним – и он сам. Но в 1829 году Тютчев продал  поместье, в которое больше не любил ездить.
К этому времени детей Дарьи Николаевны Салтыковой и ее  внука давно уже нет на свете. Старший сын Федор Глебович Салтыков умер в пятьдесят три года в одно время с матерью, в 1801 году, бездетным. Младший, Николай Глебович, скончался  двадцати пяти лет от роду в 1775 году. А его сын Сергей Николаевич, внук Салтычихи, умер в двадцатилетнем возрасте в 1790 году. Их род пресекся. Так пишут и современные биографы Салтыковой.
Но опубликованные в настоящее время документы говорят о совершенно обратном. По ним выходит, что у Сергея Николаевича  была дочь, а не сын . Звали ее Елизаветой, и она была замужем за графом Гавриилом Карловичем де Раймон-Моден, французским эмигрантом, обер-егермейстером и гофмаршалом. Интересно, что в иных документах утверждается, что он умер бездетным. Однако вот расширенная справка о его семейном положении, которая ныне доступна любому желающему ознакимться.
Представитель благородного французского рода. Сын графа Франциска-Шарля де Реймон-Модена, французского посланника в Нижне-Саксонском округе и в Швеции, камергера графа Прованского и управляющего «Люксембургским дворцом» в Париже. Службу начал в 14 лет в Карабинерном полку графа Прованского. При начале французской революции вместе с другими офицерами полка покинул Францию. В 1792 и 1793 годах служил в корпусе принца Конде.
В 1793 году вступил на русскую службу майором, состоял при графе В. А. Зубове и участвовал в Персидском походе. С 1798 года адъютант при графе И. П. Салтыкове. 30 сентября 1798 года указом Павла I получил право на русское дворянство. При коронации Александра I был сделан камер-юнкером, а с 1817 года находился гофмейстером при дворе великого князя Николая Павловича. Со вступлением его же на престол, с 22 августа 1826 года, пожалован в обер-егермейстеры, вместо К. А. Нарышкина, и назначен состоять при императрице Александре Фёдоровне, заведуя Аничковым дворцом и Собственной Его Величества конторой.
Пользовался особенным расположением всей царской семьи. Императрица писала о графе, как о человеке с изысканными манерами старинного версальского двора, вежливом даже в шутках и услужливом без низкопоклонства, единственным недостатком которого была излишняя обидчивость. По словам А. О. Смирновой, поэт Пушкин высмеял Модена в образе «сердитого господина» в поэме «Евгений Онегин».
С 1796 года был женат на Елизавете Николаевне Салтыковой (1773—1852), дочери Николая Глебовича Салтыкова (ум. 1775) от его брака с графиней Анастасией Фёдоровной Головиной (1753—1818); внучке известной Салтычихи. В 1831 году была пожалована в кавалерственные дамы ордена Св. Екатерины меньшего креста. Со слов современницы, графиня Моден замечательная женщина, известная своей добродетелью, она и её дочери были милы и очень любимы в обществе.
Аделаида Гавриловна (1803—1844), с 1824 года вторая жена генерал-майора А. И. Пашкова. Состояла почетным членом Санкт-Петербургского филармонического общества. По отзывам современницы была милой, приятной, естественной и доброжелательной дамой.
София Гавриловна (1804—1884), фрейлина императрицы Александры Фёдоровны, с 1837 года вторая жена князя Валентина Михайловича Шаховского (1800—1850), директора Государственного коммерческого банка.
Александра Гавриловна (1807—1839), замужем за графом Николаем Дмитриевичем Зубовым (1801—1871). Их дочь — графиня Елизавета Гейден.
Мария Гавриловна, замужем за генералом Иосифом Францевичем Дайнезе.
Значит, младший сын Дарьи Николаевны Салтыковой был женат на графине Анастасии Федоровне Головиной. Однако в ее родословной указан брак с другим человеком. Чтобы уточнить разночтения, обратимся к родословной другой женщины – графини Елизаветы Николаевны Гейден, урожденной графини Зубовой. Это известная в России женщина, фрейлина, общественный деятель, благотворительница. И по опубликованным документам ее родителями названы  граф Николай Дмитриевич Зубов (сын родного брата Платона Зубова, последнего фаворита Екатерины Второй), а матерью – Александра Гавриловна из графского рода Реймонд-Моден. Как я уже упоминала, по некоторым документам пресекшегося в России. Ан нет, именно дочь Графа Модена и внучки Салтычихи и была матерью графини Елизаветы Гейден.
Значит, Дарья Николаевна и ее муж Глеб Салтыков, близкий родственник царей Романовых, оставили немалое потомство. О котором до недавнего времени в России не было ничего известно. Почему? Удивительно, но приказ Екатерины Второй, запрещающий кому-либо упоминать о своем родстве с Салтычихой,  действовал и в СССР. И только сегодня мы узнаем, что самые известные русские дворяне  охотно вступали в брак с потомками Салтыковых, имевших  царственную родословную.


25


Трудно представить, каково им было жить с таким  вселенским позором. Еще труднее представить то, что они могли чувствовать, зная, где и каким чудовищным образом томится их мать, которой  на лобном месте в 1768 году запретили называться женщиной и их матерью. Да еще при том,  что любой мог придти в Иванов монастырь и посмотреть, где сидит  «людоедка».
Но испытывали ли они этот позор? Или, зная всю политическую подоплеку совершенного Екатериной Второй с помощью землемера Тютчева, восприняли все как должное, не сопротивляясь? И была в этом точно такая же крепостная зависимость от  государыни, как и та крепостная зависимость  крестьян в усадьбах Салтыковой, которая позволяла помещице  по своему усмотрению наказывать людей, сажать их в тюрьму, ссылать на каторгу… Это всего лишь – политическая целесообразность крепостничества в России. Ее почти трехсотлетний позор.
История  помещицы Дарьи Николаевны Салтыковой – это  пример того, как политическая элита в погоне за возможностью наживать капиталы любыми способами, не учитывая божеского предназначения каждого человека быть свободным, может и себя загнать в такой темный угол, из которого уже нет выхода.
В этот угол попали и сами Романовы-Скавронские - Гессены,  представлявшие Гольштейн-Готторпскую династию на русском троне.  И Морозовы из русской династии Романовых- Милославских – Салтыковых, которые со времени Раскола боролись за русский престол.
Вернемся  в дом на Сретенку и в Троицкое. В те годы неподалеку от этого места в своем доме проживали и Тютчевы. И детство  Федора Ивановича прошло здесь. В 1812 году, перед самой войной, Иван Николаевич  приводил к монастырю своих  детей и рассказывал им о Дарье Николаевне. Это очень хорошо запомнил Федор Иванович, которому тогда едва исполнилось  девять лет. Мальчик знал об исключительной набожности своего отца, воспитанного в страхе  божьем и преданности к престолу. Иван Николаевич был благодушным человеком, в отличие от  своего неистового отца, мягким, чистых нравов и пользовался всеобщим уважением.
У Иванова монастыря они  помолились за упокой души  усопших родственников и попросили у Господа отпущения грехов. Через несколько месяцев Наполеон  вошел в Москву со своим войском, его солдаты разграбили и сожгли Троицкое.
Но Тютчевы вскоре восстановили усадьбу заново.
Навещал ли кто из других родных  заключенную во время ее заточения? И слышали ли родные о позорном факте рождения Дарьей Николаевной ребенка от  караульного? А если слышали, то могли ли поверить, что у  сорокадевятилетней  узницы подземелья родился младенец? Если уж за шесть лет «сожительства» с землемером Тютчевым она не сделала этого в  молодые годы, то как удалось это старухе?
И удивительно, что  после  этого приключения  Дарье Николаевне не ухудшили условия содержания, а улучшили, переведя из подземелья в монастырскую келью в 1779 году.
Кто на самом деле рожал в яме? Если она этого сделать не могла, в силу своих преклонных лет, а какая-то женщина родила там ребенка, значит,  или это была  женщина, которая сидела в это же время в подземной  монастырской тюрьме, или вместо Дарьи Николаевны  в предназначенной для нее келье  находилась не она.
В эти годы в Россию по распоряжению Екатерины Второй привозят из-за границы одну за одной двух княжон Таракановых, называвших себя дочерью  царицы Елизаветы Петровны и графа Разумовского. Одна, самозванка, умерла  в 1775 году в Петропавловской крепости. Другую, Августу Тараканову, оставили  живой, постригли в монахини и под именем  Досифеи отправили в Иванов монастырь. Потом пошел слух, что привезли из-за границы лишь одну княжну – Августу Тараканову. Другой вовсе не было. А сделали так, чтобы совсем дело запутать. Она-то и умерла в 1810 году, через девять лет после Салтыковой. Родственники Дарьи Николаевны, конечно, были на  похоронах Досифеи, на которые собралась вся московская знать. Хоронили ее в усыпальнице Романовых в Новоспасском монастыре. Из Петербурга приехали Разумовские. Народ в Москве волновался: кого так пышно хоронят? Но  Иванов монастырь так и не выдал своих тайн.












         




















 

 








 

 










 

 


Рецензии
Здравствуй, Татьяна! Ты настоящий трудяга, человек заинтересованный и целеустремленный. И доступ к закрытым ранее материалам использовала на полную катушку. Читая этот материал, углубляешься в исторические факты и начинаешь задумываться о том, что страсти всегда кипели и не перестают до сегодняшнего дня. И мы варились в этом мировом котле, выплывали из этого кипучего океана. Хорошо, когда все хорошо! А чтение продолжу. Василий.

Василий Храмцов   22.10.2019 16:23     Заявить о нарушении
Спасибо, Василий, за внимание! Да, работать пришлось над материалом для этого очерка очень много и не один год, сейчас я его переписываю пятый раз! Но вы знаете, что я первая, я так думаю, открыла дверь в биографи. кровавой барыни, которая была под строжайшим запретом Екатерины Второй. Онак запретила вообще помнить эту женщину, велев даже называть ее "Мущиною". Была перепутана ужасно вся родословная и ее. и ее родсьвенников. О потомках - вообще ни слова. И вот мне удалось узнать о первом потомке - женщине. Википедия тут же опубликовала со ссылкой на мой очерк. Потом появились фильмы о Екатерине (сейчас начали продолжение по второму каналу), и на мою страницу, конкретно на Салтычиху за неделю пришли 30 тысяч пользователей. Мне потом долго пришлось обходиться без сайта, потому что обычных читателей там сильно потеснил этот поток - по 600 пользователей в сутки! То есть,люди читали очерк и параллельно смотрели фильм.И какой результат, как вы думаете? Какие-то честные ребята-историки постарались вывести на свет правду. Неожиданно для себя я на днях открыла, что на Википедии опубликована полная и объективная биография Салтыковой - происхождение, за кем замужем, кто сыновья и кто многочисленные потомки, котогрые живут сейчас по всему свету. Одна из них - Мария Николаевна Салтыкова (Зубова) была замужем за сыном Льва Толстого - Сергеем, который формировал староверческую оппозицию, отправлял духоборов в Канаду. Таким образом, я считаю, что с моей руки в России был "отменен" приказ Екатерины Второй по Салтычихе. И, еще и еще внимательно его изучив, я поняла - это был очень трусливый документ, Екатерина, как страус. просто закапывала им свою голову в песок - нет ни чего и не было...И мы более двухсот лет оставались в неведении. Но дело-то, конечно, так и осталось нераскрытым. Зато теперь мы хотя бы знаем, кто была такая Дарья Николаевна Салтыкова и ее родня. Да, и про дедушку поэта Федора Тютчева я первая рассказала - о шпионе, разбойнике с большой дороге и мошеннике, завладевшим неправедно полюбившимся ему троицким, в котором так и не нашли никаких трупов. В общем, работать очень интересно. Вот сейчас сижу, дописываю. Получаю удовольствие.

Татьяна Щербакова   22.10.2019 17:43   Заявить о нарушении
На это произведение написано 5 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.