Течёт река

                Предисловие


Этот рассказ был написан вчера. Этому предшествовало множество событий и в жизни наше страны, и в моей личной жизни.
Отпечатанные на пишущей машинке листки Самиздата, литературные и публицистические радиопередачи всевозможных «голосов», литературные журналы, воспоминания участников и очевидцев, разговоры моих родителей и знакомых, посиделки за кухонным столом, объёмные и талантливые труды классиков русской литературы, - всё это прошло через призму моих размышлений.

Когда я показал этот рассказ первому читателю, то получил отзыв о слишком «сладком» показе лагерной жизни.  «Надо было, побольше, написать об ужасах и пытках, о вонючей рыбе, которой кормили заключённых и пр.

Об этом, написали сами бывшие участники этих событий. Написали правдиво и убедительно. Я посчитал, что не имею права, рассказывать о том, что не пережил сам, или калькировать других. Этот рассказ, очередная попытка осмыслить: как могло произойти подобное? Почему люди отдавали свои жизни во имя добра и справедливости и революционного дела, но не могли пожертвовать своим служебным положением, комфортом (а в некоторых случаях, может быть жизнью), для того, чтобы проявить гуманизм, филантропию, а порой просто добросердечность?
Как, по каким механизмам передаётся вирус «стадного инстинкта»? И это касается не только истории нашей  страны.
В этом рассказе, Родион выглядит «немного не того…»,  сумасшедшим… И это было самое неподходящее время, чтобы переложить эти попытки на возможности усовершенствования человека православной верой,  или верой в Бога.

Все герои этого рассказа носят собирательный образ, хотя где-то, может угадываться и чья-то судьба.

Всё, что произошло в то время, теперь, с высоты нашего «ай-тишного» времени,- выглядит нереальным и диким и далёким. Настолько нереальным, что действия наивного Родиона тонут в историческом неприятии действительности.
Так кто из них сумасшедший?

Поэтому, я поставил эту зарисовку в раздел «фантастика».




                Течёт река





  Последние одинокие снежинки, медленно падали на землю. Снег шёл весь день. Он покрыл большую территорию,- и берег реки, и едва угадываемую дорогу, и  посёлок. Самый широкий тракт, который вёл в зону, тоже был в снегу, но это ненадолго, - утром, пройдёт бульдозер и дорога будет свободна.
Немного снега досталось и зоне.

  Светлана лежала на нарах. Спать не хотелось. Это ночное время, было для неё самое любимое, вернее просто любимое. Ночью, весь барак уже спал, и наступала тишина, иногда прерываемая всхлипами соседок, и можно было погрузиться в воспоминания, и пока не забудешься сном, - опять оказаться в своей квартире на улице Халтурина. Увидеть  сквозь косую призму, наплывающего с оконного стекла на подоконник льда, папу и маму.
  Увидеть школу и подруг, привести их домой, показать скрипки отца и помузицировать самой.

  Всё кончилось, когда арестовали отца, потом мать.
 
  «Какой долгий  мучительный конец. Я уже, никогда-никогда не буду собой. Со мной не будет моих родителей, Со мной не будет папы… Не будет нашей уютной квартиры… Не будет ничего,  даже детдома…А будет этот лагерь, этот бушлат, нары… Хорошо, что соседка попалась удивительная. Так поёт! Враг народа. Никогда не поверю! Может быть, он заболел и наговорил на себя?! Снежинка… висит в воздухе… Лебяжья канавка… Летний сад…»

  У начальника по воспитательной работе с заключёнными  ст. лейтенанта Русакова, в кабинете всё было как обычно: стол, четыре стула, шкаф для документов, железный ящик, закрывающийся на навесной замок, питьевой бачок и круглая вешалка. Самый простой официальный кабинет, часто посещаемый заключёнными. Но этот свой кабинет, он любил больше дома. Не потому, что дома ему было неуютно, наоборот дома было тепло и сытно. Супруга Зоя прекрасно готовила, понимала всю сложность его службы, с расспросами не приставала (если есть необходимость он расскажет сам), но и выслушивала с вниманием и интересом.

  Но именно здесь, Родион Михайлович мог уделить себе часок-другой, чтобы помимо библиотеки, почитать у себя в кабинете.

  «Читать книги дома, совсем нет времени.  Да и откуда ему взяться,- приходишь домой только спать.  Бывает воскресение, конечно,  иногда…  А дров наколоть, а в гости  к соседям с Зоей сходить?»

   Родион  выдвинул ящик стола, достал старинное издание  «Капитанская  дочка»
 Пушкина, пригладил рукой загибающуюся вверх серую обложку с подклеенным корешком  и начал «читать».  Перечитывал  книги  он по-особенному, по-своему. Иногда, просто клал руку на книгу, иногда держал её в руках, а чаще всего, откинувшись на стуле  и скрестив руки на груди, смотрел перед собой рассеянным взглядом, мысленно листая страницы и перебирая в памяти строки произведений.

  Вот, сейчас он участвовал в баталии, и защищал Белогорскую крепость, потом принимал тулуп от Пугачёва и всё действо, все сцены, которые он видел, словно в кино, сопровождал простой лёгкий и великий язык Пушкина. Он погружался в атмосферу повести, в царство слов и выражений, по несколько раз «перечитывал» особенно нравившиеся ему  места, перескакивал и возвращался на прежние страницы, останавливался, вспоминая сцены из других произведений, улавливая стиль писателя и наслаждаясь им. Ему казалось, что даже в нескольких словах: «Как тебя зовут, душа моя? – «Акулиной!»,- виден  талант Пушкина.

  Эта способность давала ему отдушину и отдохновение и на Волховском фронте, где он был ранен, и в госпитале в Арзамасе, где он лежал после ранения.  Каждую неделю по его просьбе, нянечка приносила ему несколько книг из библиотеки: «Глотаешь ты их, что ли?»

  Родион раскрыл книгу, прочитал несколько страниц, сладко вздохнул, испытывая минуты счастья, и спрятал её в стол до следующего раза.


  Доктор Ганевич  срочно была вызвана во вторую колонну в четвёртый барак,-  одной женщине  было совсем плохо. Она прошла в конец строения, где в дальнем углу, кусками фанеры были отгорожены несколько отсеков для женщин, и откинув одеяло закрывающее вход, вошла внутрь.

  На нарах, укрытая  одеялом,  ватником и тряпками лежала бледная худая женщина.

- Ну, как мы себя чувствуем?,- спросила доктор, присаживаясь на край кровати.
Женщина, молча,  медленно откинула одеяло и задрала  толстую шерстяную кофту. Доктор пощупала синее пятно размером с ладонь на животе женщины:
- Ну, да, есть немного. Родион Платонович, - обратилась она к стоявшему  рядом ст. лейтенанту, - ко мне её, -  и  похлопав по руке больной ободрила,- ничего полечим! Ещё споёшь нам свои песни!

  Заключённые, воспользовавшись моментом «внепланового обхода», - сгрудились в проходе, пытаясь показать свои обмороженные руки, ноги и пожаловаться врачу.

  Доктор, пробираясь через толпу,  давала быстрые рекомендации по лечению:

- Вам, завтра разрешаю на работу не ходить, - нагнулась она  и крикнула в ухо пожилому седовласому заключённому,- который сидя на койке, показывал ей обмороженные пальцы ног. – Всем, ещё раз рекомендую наматывать тёплые портянки, и при малейших случаях обморожения идти в санчасть!

  На выходе из барака, доктор обернулась на стоявшую Светлану:

- Не трогай губы! Вижу. Обметало всю! - и взяв её под руку отвела в сторону, к окну - Утром, после подъёма, когда стекло отпотеет, возьми эту влагу и помажь губы. Пройдёт!

  Родион послал двоих заключённых за носилками и сопроводил певицу до санчасти.

  Светлана, худенькая, коротко стриженная, похожая на мальчика, в большом не по размеру,  ватнике шла на хозяйственный двор. Её догнал Родион. Светлана остановилась и начала докладывать:

- Заключённая 351 Светлана…,- начала она представляться, Родион перебил её:

- Опять болеешь? Потерпи немного, - Гриневич  говорит, скоро место в санчасти освободится. Пойдёшь туда работать!
- Спасибо! – совсем слабым голосом произнесла она и посмотрела на него.
«Глаза, отцовские, выразительные, упрямые», - отметил Родион.


  «Странно как-то, - удивился он,- вчера не жаловалась, на работу вышла,- а сегодня уже как опухло!   Интересно, узнала ли она меня? Я же, в первых рядах стоял, когда он у нас в полку пела!? Хотя,  вряд ли! Сколько она на фронте концертов дала! Честно говоря, я в её вину не верю…  Да если бы даже, она  была в чём-то виновата, 10 лет…10 лет!
Имея такой голос и такую душу, не может человек совершить что-то предосудительное! И ведь не она одна! Я вот тут, на службе, еле-еле до вечера дотягиваю…  Хотя, ранение тоже сказывается… Может, не надо было соглашаться… Но приказ ведь! Быть беспощадным к врагам советской власти…  Какой она враг? Русская женщина.  Жена капитана Белогорской крепости…  Как плакала… За мужа в ответе? Но, он же патриот…  До мозга костей военный…  Какой жестокий век!»


  Родион вошёл в кабинет начальника учреждения:

- Товарищ подполковник, по вашему приказанию прибыл!

- Докладывайте, что у вас по режиму делается? – подполковник рассматривал документы, стоя лицом к окну  – садитесь, не стойте.

  Как всегда, когда вызывают  к начальству,- не жди ничего хорошего! Родион сел на стул и приготовился к неприятному разговору.

- Ожидаем прибытия парохода с заключёнными, товарищ подполковник! Организуем ещё одну колонну. Заканчиваем строительство двух буртов для хранения овощей…

- Я тебя не про это спрашиваю,- сел за стол подполковник, - это дело хозяйственников. Я тебя спрашиваю о непосредственно твоей работе? – улыбнулся начальник.

  Родион вынул из кармана блокнот:

- В лагере находится 1183 заключённых. 46 из них женщины. 16 находятся на лечении в санчасти. На работы отправлено 857 человек. Отказов от работы и других случаев саботажа нет. Из конвойного взвода, вчера два солдата подрались в казарме,- чётко дол ожил Родион.

- Это всё понятно,  что подрались, мне уже доложил, кто надо, - закурил подполковник.- Я тебя спрашиваю, что у тебя за дела со Светланой. Ты знаешь, какая у неё статья?

- Так точно! 58-я.

- Вот вчера, ты с ней, беседу на открытом воздухе проводил. О чём?

- Да, так, учил дрова колоть.
- Ну… – задумался подполковник.
- Ну, да! Она-то колун со всего размаху воткнула в чурку, - вот колун и застрял! Вытащить не могла. А надо,  под углом, по краешку чурки, полешки  откалывать. Дерево-то мёрзлое, как стеклянное!

- Да,- произнёс, выдохнув подполковник, - многому можно научиться! А вообще-то мне жаль её! Да и других дуралеев тоже! Связались, понимаешь с иностранной разведкой, подрывают основы советской власти. – он бросил спичечный коробок на стол, и Родион успел подставить руку, чтобы не упал, - хотя какие они враги? Ты этого доходягу профессора видел? Представляешь, сколько пользы он может принести у себя, так сказать, в родных пенатах? А, тут… свёклу перебирать? Неправильно как-то, получается!

  Он, исподлобья посмотрел на Родиона, потянулся и вырвал коробок из его рук:
- Ты только, смотри, Русаков,- сжал коробок, поднял его над столом, и него посыпались спички.

  Родион, подсел ближе к столу, наклонился и произнёс:

- Я, товарищ подполковник,  наоборот,- давно с вами этот разговор хотел завести. Сколько же поломанных судеб! А сколько людей вообще… ни за что! Вот, хоть Светлану взять: отец её, правда, в белой гвардии служил, но потом же перешёл на нашу сторону!  Да и не он один! А заслуги у него какие?! Такого военного специалиста не найти больше!  И вдруг – враг народа… Сколько он пользы принёс, скольких он выучил! Какой же он враг?
А Светлану-то, вообще ни за что!

  «Дело Ваше кончено. Я убеждена в невиновности Вашего жениха… я в долгу, перед дочерью капитана Миронова! Не беспокойтесь о будущем!», - вспомнилось Родиону, как императрица разговаривала  в Царском селе с Машенькой.

  Он посмотрел на кивающего начальника и продолжил:

- Я думаю, что это, даже, может быть заговор.

- Против кого?

- Против нашего народа! Союза Советских Социалистических Республик.

- Но, там, же не могут ошибаться?!

- А тут, обратная связь идёт! – продолжал Родион,- Там, думают, что это народу нужно, а народ, думает, что служит верой и правдой стране. Взаимосвязь, понимаете?

- Понимаю. У нас здесь, тоже взаимосвязь,- они живы, пока мы хорошо работаем, а мы живы, пока они здесь сидят!

  Родион совсем осмелел, поправил стул и уселся поудобнее:

- А если учесть,- поднял он вверх палец,- что это происходит с каждым? С каждым из нас,- он похлопал себе по погону,- сколько нас  будет?

- Много!

- А этих, бедолаг?

- Много! Ты ещё тех, кто в плену был, не забывай,- собирал на столе спички подполковник.

-  А если всех соединить в одну силу?! Если каждый задумается: «Что же я делаю?! Кого же я расстреливаю? Кого же в тюрьме гною?! Насколько наше государство было бы сильнее?
 
- Ты, ещё учти 37-38 год!

- А, представьте, что скажут наши потомки? Куда вы дели так много народа? В войну сколько погибло?

- Миллионов 10-11, я полагаю…

- Вот… и за эти годы… сейчас у нас 48-ой, так?

- А, мы с тобой,- улыбнулся подполковник, - вроде святителей получаемся? Проповедников каких-то? Эх, был бы жив Ленин?!

  На плацу, раздавались крики конвойных,- привезли заключённых с работы. Темнело.

  Подполковник встал, за ним поднялся Родион.

- Пора мне идти,- сказал Родион,- сейчас поверка начнётся. Поговорили, вот…

- Я, ты знаешь, Родион,- он впервые назвал его на «ты»,- я человек фронтовой, военный. Эти мысли и меня посещали раньше. Давай начнём, прямо с сегодняшнего дня!

- Я, для начала, хочу докладную написать в Кремль. Ну, не изверги же там?! Прочитают, поймут. Какое счастье для стольких людей! Добро?

- Добро, Родион! А режим, с сегодняшнего дня ослабим. Я, съезжу, завтра в совхоз,- попрошу продуктов дополнительно. А ты, письмо сегодня же отправь, и завтра списки мне политических подготовь, и с конвойными беседу проведи, чтоб не очень там свирепствовали!  Начнём с малого. Когда разрешение придёт, будем действовать по-другому.


  Родион  медленно шёл домой. Он не спешил, ему хотелось продлить эти минуты прозрения и выполненного долга.

  Низкое закатное солнце, медленно вращаясь, в клубах поднимающегося пара из труб домов, лесопилки, котельной и здания вокзала, подсвечивало розовым цветом переворачивающиеся с боку на бок серые облака.  Поскрипывал снег. Где-то за Двиной устало гудел паровоз.
Родион  снял перчатки, с выделенным указательным пальцем для стрельбы, сунул их в карман шинели, поднёс озябшие  руки  ко рту, подышал на них, и тихонько запел свою любимую песню.

   Он никогда не видел море, но всегда восхищался мужеством  моряков,  особенно когда представлял военный корабль в бушующем шторме, где никто, никто, кроме тебя самого не поможет.  Песню эту, он очень любил. Она приходила  внезапно,- не клевала как ворон, не кричала пугливо и встревожено  как чайка, - а постепенно наполняла  всего Родиона, прибивая белую пену грусти сначала к ногам, потом перемещалась в руки, поднималась к груди  и растворялась там, в глубине, лопаясь пузырьками, отчего голос становился прерывистым и скрипучим.

  «Раскинулось море широко, и волны бушуют в дали. Товарищ, мы едем далёко, подальше от нашей земли.  Товарищ, я вахты не в силах стоять - сказал кочегар кочегару…»
И уже на подходе к калитке, чтобы не петь при домашних, он пропустил несколько куплетов и протянул последние строчки: «Напрасно старушка ждёт сына домой, ей скажут, она зарыдает…» Только тут, он почувствовал, что замёрзли ноги. Он потоптался на деревянном настиле вдоль забора, посмотрел на белые облака на темнеющем небе и подумал: « Завтра мороз покрепче будет! Надо валенки одеть, и полушубок с погонами».


  Вдоль городов и посёлков, изб и бараков несла свои холодные воды Северная Двина. Она омывала крутой берег, где стоял дом матери Родиона, потом, закручивалась в водовороты под торчащими корнями тёмных безжизненных лесов и  успокаиваясь,- вливалась в Белое море.

  Если сесть в лодку и плыть на север, то сквозь воду, на глубине, можно различить остовы затонувших парусников и лодки поморов. Молчаливо и обречённо лежали на дне баржи, уже почти забывшие своих пассажиров,- белогвардейских офицеров затопленных вместе с ними.

  Если плыть дальше, к полюсу,- то на воде сначала будет шуга, дальше лёд будет крепчать и придётся оставить судно и идти пешком.
Надо, обязательно, застегнуть бушлат на все пуговицы, закрыть горло вафельным полотенцем и попытаться туго, под подбородком, завязать бечёвки шапки-ушанки, несмотря на узелки.

  Придётся так, идти долго, сопротивляясь ветру, который будет часто менять направление, не обращая внимание  на конвойных, ослепительно белый снег и усталость.

  Стоя на полюсе  там, где сходятся меридианы в одной точке, можно сделать оборот «кругом»  и совершить кругосветное путешествие. Потом, встать по стойке «смирно», повернуться на юг, расправить руки и обнять Россию. И держать в своих руках всё, всё, всё,- и жаркие степи Кубани, и хлебосольное Черноземье, и старинные города в средней полосе, и Магаданские прииски, и Воркутинские шахты и много всего, что было утрачено, убито, потерянно, замучено.

  И ближе всего будет к сердцу этот северный край,- как тяжело больной в прошлом ребёнок, который, выздоровел, и больше не будет болеть никогда. 



 


Рецензии