1 мая и беременная колхозница

Невыдуманная история, рассказанная фарцовщиком.

Отсидел  я  за фарцовку.  Вышел.  Институт накрылся.   На работу не берут. Мать плачет.

Шурин похлопотал, поручился за меня. Приняли подсобным в театр. Каждый был мне начальником:  подай, погрузи, увези.   На побегушках,   словом.   Но пообтёрся.

Человек я общительный, унывать не в моих правилах.  Просмотрел весь репертуар.

Перезнакомился со всеми. А с художником просто скорешился.  Звали его Аркадий Варламович. Для меня – просто Аркадий, невзирая на разницу в возрасте.
 
Трезвый,  был  он умный собеседник и краснобай. Считался талантом. Поэтому администрация прощала ему вредную привычку –“закладывать за воротник”. В запой уходил он редко, но если уходил, то мог неделю не являться на работу. Потом , правда, навёрстывал несделанное  ночами. Жена от него ушла.   С детьми.  Это проблема многих женщин. Женский вопрос ребром стал  передо  мной  вследствие ниже  описываемых событий.

Раз  запил Аркадий по - чёрному.  И очень не вовремя. Приближался  праздник – Первое Мая, День солидарности трудящихся. Всем  учреждениям  культуры вменялось участие в праздничном оформлении улиц.  Горячее время для художников.

Театр должен был предоставить  в изобразительной форме образ строителей коммунизма: рабочего - гегемона, труженицы села и представителя советской научной интеллигенции. По случаю срочности командировали меня к Аркадию на неделю в полное его распоряжение, в его, так  сказать,  студию.

Заставил он меня набить холст на раму. Потом загрунтовать  его. Пока я  корпел, сам он делал эскизы.  Худсовет, в лице  парторга, утвердил только  один.

Рабочий в каске и спецовке с ключом. Труженица – крестьянка с  широкой лопатой для зерна.  Учёный в очках с циркулем.
 
Аркадий принялся за дело.

Но привезли зарплату. Пока я стоял в очереди, погружаясь в театральные сплетни, прошел час.  А   когда  вернулся в студию, поверх грунтовки  уже  вырисовались  рубленые черты мужественного лица, гордый поворот головы в рабочей каске на мощной шее, твёрдый квадратный  подбородок гегемона. Ключ крепко сжимал он в короткой мускулистой руке.  Спецовку  вздули упругие бугры мышц.

Работницу села представляла загорелая, сочная, круглолицая с атлетическими плечами деревенская  крепышка,  в красной косынке, из - под которой выбивались коротко стриженые волосы. Лопату она держала лопастью вниз, и по мощным  широким голеням видно было, что перелопатить пять тонн ржи ей  одно удовольствие.

Учёный изображался худосочным очкариком с озабоченным выражением лица. Самососредоточенная   углублённость    должна была, по замыслу, демонстрировать напряжённую работу созидательной мысли на благо науки.

Работа была идейно грамотная , выдержанная в духе… Такое заключение дал директор театра, который в день получки особенно активно проверял все службы.

” Ну -  ну…” произнёс он одобрительно.” Закончить успеете?”
   
” Успеем!” - ответил я.   Аркадий промолчал.  И недаром.  Молча,   заканчивал  он бэкграунд.

По  тучной колхозной ниве успел он  протянуть  ЛЭП на фоне восходящего солнца. За спиной пролетария  раскочегарил  дымы из заводских труб. А вокруг головы учёного набросал колб,  реторт, схему строения атома какого – то вещества, а над головой спутник.

Зарплату Аркадий  получил одним из последних и на следующий день не вышел на работу.

Директор был в бешенстве! Второй секретарь райкома проверяла готовность наглядной агитации.

Аркадию звонили.  Он не отвечал. Отправили меня к нему домой привести живым или мёртвым. Соседка развела руками :   ” Загулял!”
 
В ДТС его никто не видел. Предположили, что он, "может быть, на даче у Корсукова оттягивается", но никто не знал, где дача  этого Корсукова.

С  тем и вернулся я к директору .  Он выслушал мой доклад, выбивая нервную мелкую дрожь карандашом по крышке стола, в конце  решительно ударил    им, ставя точку в разговоре, и продавил: 

”Заканчивай работу сам!”
 
“Я не смогу…”   -  пролепетал  я.
 
“Что  мешает?”

“ Я не художник.  Последний раз в третьем классе маме открытку  нарисовал на  восьмое  марта.”

“ И я не артист. Однако, руковожу театром.  Давай!  Там раскрасить  осталось. Постарайся! Нам бы отчитаться…   А я дам тебе хорошую характеристику.    Учиться дальше собираешься?”

Трое суток возился  я с наглядной агитацией. Спал в студии. Ел урывками всухомятку. Я старался изо всех сил. Сделал всё, что  смог.

Спецовку рабочего  раскрасил синим.  Каску его и косынку колхозницы - красным. Пиджак учёного - чёрным. Галстук  и дым - тоже. Циркуль -  серым.   Потому, что  металлический он.  Поле - жёлтым.   Солнце- тоже. Золотые лучи от солнца распустил веером. Ключ и спутник-серым. Железо же серое. Колхознице платье -жёлтым.  Небо- голубым. Колбы - разноцветными.
  Смешивать краски я не рискнул. Цвета получились чистыми,  яркими,  как на детском рисунке.  А внизу приписал  E=mc2.  И здравицу в честь Партии . Дольше всего провозился я с буквами.  Шрифтов   не знал.   Сообразил  скопировать  из журнала    “Огонёк”.

Директор вздыхал над моей согбенной спиной. Но, когда я положил последний штрих, всё же  приказал работу забрать и повесить за театром  в парке,  где  - нибудь подальше от центрального входа. Дальнейшая судьба художественного произведения меня не очень интересовала.

Я был  молод,  а впереди выходные дни и встреча с Леночкой Шеллингер,  из – за  которой  я  и стал фарцовщиком -рецидивистом.

Где жить собираетесь?  - спрашивала меня мать. Но я не очень думал об этом.  Сначала мы жили в коммуналке на восемнадцати  квадратах впятером.Вообще - то шестеро сначала.

Отца я выжил  из  квартиры  криком через неделю после своего прибытия из родильного дома. Он перешёл к одинокой бездетной заведующей обувным магазином, которая была старше него, но квартира у  неё была отдельная сталинская. Она помогла ему найти место шофёра в каком - то министерстве.

Мама наша,  медсестра, не могла предоставить нашему папе ничего, кроме двух сопливых надоед и своих престарелых родителей с тремя соседями.

С лёгкой папиной ноги семья наша начала убывать. Дедушка ушёл первым. Бабушка через  пять  лет. Потом старшая  сестра вышла  замуж. С матерью мы остались  вдвоём. Этот порядок, когда  старшие обязаны  уходить и освобождать место для молодых, казался  мне законом природы.

Согласно нему  дорисовывалось  мне,  как однажды вдруг пустел мамин диванчик,  на нём  появлялась Леночка. Она сидела, накинув  на плечи бабушкин  плед  у  бабушкиной  настольной  лампы и читала. 

То,виделось, вот  мы сидим  с ней вместе,  одни  вдвоём, и смотрим  “Голубой огонёк”.  Я отдыхаю в дедушкином кресле,  вытянув ноги и закрыв  лицо газетой.   “Скрип – скрип...”  - баюкает кресло,  покачиваясь. "Звяк - звяк...", - тенькала ложечка в стакане.  Леночка, не отрываясь от чтения, рассеянно размешивала сахар.

Так оно и стало.

Когда мама уходила на дежурство, я звонил Леночке.

Мы сидели с ней на диванчике. Было тихо и уютно.

Зима задержалась. Снег выпадал и тут же таял.

“Кап – кап”? -  капало с крыши.

Томно и сонно.

В комнатке темнело. Мерцал голубой экран.  Пел беззвучно Магомаев.
 
“Прибавь звук!”- сказал я Леночке.

Она встала, повернулась ко мне, и , вдруг, спросила:
“А ты хотел бы что – нибудь  изменить?”

“Что изменить?”

“Так… Хоть что – нибудь…”

“Зачем ?  Я хочу тишину и тебя”.

Леночка подошла к окну, протянула руку отодвинуть штору, но не стала.

Постояла и медленно пошла к двери.

“Не вставай.   Я захлопну.”



За день до праздника появился  Аркадий. Лицо у него было серым, но тщательно  выбритым,   костюм “ с иголочки” источал запах тонкого мужского одеколона. Я был рад,  что  он нашёлся,  наконец.

Не успели мы обменяться рукопожатиями, и еле  успел я рассказать,  как  завершал  его  шедевр,  вдруг  створки двери  студии с треском разлетелись,  и на пороге  разъярённым лосем возник  парторг театра. Он застыл, словно вкопанный. Зубы сжаты, желваки бегают, глаза сверкают гневом.
 
“Аркадий Варламович!” – обрушился он на художника.
” Как это понимать? Что вы себе позволяете?”

“Что – то  не так?” - невозмутимо спросил  Аркадий   ” Присаживайтесь!”

“Вы ещё спрашиваете…   Он ещё спрашивает…” -  Кипяток булькал у парторга в горле.
“Нет!  Вы посмотрите на  него! Он ещё спрашивает…   
Присяду если,  то  вместе  с  вами.”

Теперь он шипел,  как  велосипедный насос.

“Успокойтесь!  Что случилось?”

“Что случилось?    Что вы на–ма–ле-ва-ли?”

В животе у меня ёкнуло.  Аркадий был  невозмутим.
 
“Как заказывали: рабочего, колхозницу  и учёного.
С рабочим  что – нибудь не так?”

“С рабочим  всё  в порядке…”

“Интеллигенция опять?”

“Учёный  сойдёт!”  - пропыхтел в ответ партор и добавил  с надрывом:
“Как вы могли меня так подставить?!”    - “ И перед кем? Перед  вторым секретарём райкома…”

Парторг почти плакал.

“Простите!  Как я мог вас подставить?   Чем?”

“Колхозницей …”

“Что не так с ней?”

“И вы ещё спрашиваете…    Что не так с ней…”
 
 Перешёл  на  шёпот:
“Беременная  она  у вас…”

“Как беременная?”

“Так. Не знаю уж,  как.  Беременная только.”

“Вы  уверены?”

Парторг  зашипел в ответ:  ”Он не  в курсе…”

“Почему беременная?”

“Вы издеваетесь надо мной?!  Почему  беременная…   Потому,  что  ваша работа!”

“Не может быть.”

“Езжайте и посмотрите!   Звонит мне,  значит,  второй секретарь райкома.   Лидия  Марковна.  Сама!!! Она,  как ответственная за пропаганду и агитацию, объезжала район.  Проверяла готовность к празднику перед парадом. Увидела ваши малевания – говорит, чуть плохо ей не стало. Беременная баба  с лопатой в компании рабочего и учёного. Внизу призыв “Планы Партии – планы народа!”  И где?  В  городском парке… Напротив танцплощадки…”

Аркадий молча надел пальто и вышел. Мы поспешили за ним. Нагнали его только  у входа в парк.

Долго стояли мы втроём напротив танцплощадки, разглядывая наше с Аркадием  творение. Парторг был прав. Колхозница и вправду оказалась в  интересном положении. Причём,  помимо моей  воли.

Крутой край золотого  восходящего солнца в веере лучей  совмещался с  жёлтой юбкой несчастной женщины именно в  месте талии. А  поскольку  палитра  моего гения бедна,  цвет их не разнился, и  издалека казалось,  что колхозница  на  сносях, а два мужика ведут её в родильный дом.  Причём, один с гордостью будущего отца,  а второй  в муках сомнений.

В животе у меня  стало совсем нехорошо. Но Аркадий, как  настоящий мужчина,  принял  удар на себя.  Как  я тогда,  когда  прикрыл  Лену.

"В чём  вы видете проблему?"

“Колхозница… беременная…” -  в  ужасе  прохрипел  парторг.

“Ну  и  что  такого.  Нас  с Вами не мужик произвёл на свет. А  баба.”

“Ну  и что,  что женщина беременна.  Это так  естественно…”  -  начал робко защищаться я.
“Не учёный же…  И не рабочий…

“ При коммунизме другим способом народонаселение будет воспроизводиться?  Труженице возбраняется стать матерью? Женщина  - работница. Ну  ещё предмет досуга.  Франтиха… Допустимо  это.  Понятно.  И всё?”-  наседал Аркадий.

“Пусть тут  висит.  Никто  не увидит.” – предложил  я.

“ Срок большой. Начальство заметит сразу.  На работу не берут  таких.   Намёк на  адюльтер очевиден, ко всему.  Я   всё понимаю… Сам  женат. Сын есть. И ещё бы завёл... Зарплата,  сами знаете... Женщины работать вынуждены. Пятилетку  кто  вытягивать  будет?Токсикоз баб мучит. В консультации сроки скидывают  на  две  недели.  Казне  экономия.  А бедная баба полмесяца  работает за так. На работу не берут. Закон обойдут в  устройстве - прямо  не откажут. На  производстве она обузой.   Болеет ребёнок – косо смотрит начальство. Любит поболеть, дескать…   Ищи  замену…   Потом  детсад  начинает  просить…    А мест  не  хватает. Не вписывается в систему  её беременность. Не  в духе  это… Не зверь я.  Но  что делать?  Берите лестницу! Лезьте  наверх! Соскабливайте  беременность! И немедленно!”

“Не надо скоблить” , - говорит Акадий.” Контрастной краской отделим солнце  от талии. Штрих  - и  всё  намази.  Нет беременности,  как нет.”

Через час на полотне  было  всё  исправлено  согласно духу.  Рабочий,  гордо подняв голову, уверенно смотрел за горизонт  в будущее.  Колхозница,  расставшись  с обременяющим её  материнством, в  кокетливом платке с чувством глубокого удовлетворения,  улыбалась чувственными губами. Соблазнительный румянец рделся на её  полнокровном круглом лице. Глаза её, подернутые  романтической приземлённостью, проникали в  космические  дали. Сыта, одета...  "Что же боле?" Комсомолка, атлетка и просто красавица.

Гармонию нарушал  учёный, искавший нечто  в  себе  самом.

“Что они видят?”,  - спросил  я  Аркадия.

“Будущее”.-  кратко ответил он.

“Что  в  нём?”

“Жигули”.   Двухкомнатная “ хрущёвка.”

“Это ясно. Гараж.  А  что  ещё?”

“Ещё “ Жигули”.  Крым.   Армянский коньяк.  Пятизвёздочный.”

“А  дальше?”

“А дальше - Коммунизм. Окончательный  и  бесповоротный.
И без беременностей,  детей, болезней  и смертей. Конец истории.”

Мы собрали лестницу и краски.   По случаю праздника нас раньше отпустили  с  работы.

Я позвонил Лене. Она не  ответила. Никогда больше не ответила.  Позже я  узнал, что  мама её, секретарь партийной организации научно – исследовательского института,  отравилась. 

Ей сообщили,  что дочь  её, студентка, замечена в фарцовке, да  ко  всему  ещё  и ждёт ребёнка.