Правосудие

Нас осудили. Молчащий адвокат улыбчиво подтверждал приговор. Наша вылазка на пляж солнечным утром осуждалась согласно действующему законодательству на высшую меру наказания, которая заменялась всего лишь пожизненным согласно действующей международной конвенции. Из-за клетчатой решетки мы пассивно наблюдали, как вершился приговор. В сыром изоляторе цвели вши, кусающие периодически за пятки. Унылая фемида работала, как положено.
Согласно пятой поправке уже давно существующего закона о нерадости мы были осуждены, и перспектив обойти его не было, адвокат только следил за соблюдением формальностей. Одна из обвиняемых пыталась смягчить приговор сначала деньгами, а затем своим телом, но судьи были неподкупны и обвинили ее уже по двум статьям. Теперь она будет расстреляна холодными пулями. Нам лучше, наверное.
Мы сидели в сыровяленой камере, уткнувшись в тарелку мокрой каши, местного деликатеса. Приговор казался слишком мягким, ведь мы давно уже привыкли к тому, что суд безлик и абсолютно справедлив, а для нас судьи пошли на смягчение приговора. Они были столь добры, что даже позволили нам увидеться с безрадостно-ожидающим родными в последний раз, что при высшей мере не полагалось, как и переписка. Свидание у всех прошло одинаково банально-слезливо, близкие лишь бубнили одинаковые глупости о том, как тяжело им терять нас и вяло плакали.
Конечно, мы были ужасно виновато перед обществом, ведь забрали солнечный день для себя, хотя полагался он для всех. Своей бледной кожей наш наряженный в плавки легион забрал солнце у остальных, лишив их радости. Тот прискорбный факт, что мы игрались в воде, лепили фигуры зверей из песка и целовались, являлся очень отягощающим обстоятельством.  Мы взяли то, на что не имели права, теперь должны были быть строго наказаны. Наша саботажная акция имела большой резонанс, эта наглость общественно порицалась, ведь была противоправной растратой ценного ресурса солнечного света. Краденое мороженное особенно вызвало возмущение общественности, ведь оно опустошило местный бюджет.
Каждый хорошо из нас хорошо знал, на что шел, и теперь был готов заплатить за дерзость.
Понуро сидя в камере мы перебрасывались поддерживающими репликами, которые прерывались входящими надзирателями. Они были совершенно безразличны, но делали свою работу качественно,  активно следя за нами, особо опасными заключенными. Сквозь бездумную пелену глаз читалось затаившееся глубоко завистливое сочувствие, но оно только усиливало  жестокость обращения.
Даже соседи по камере проявляли отчужденность, мы вызывали страх и какое-то пренебрежительное отвращение. Они не делились с нами едой и воспоминаниями, опасаясь нас. Шансов на отступление не было, осталось лишь изолированное одиночество и чай без сахара, положенный экстремистам.
Потом был только унылый этап в место заключения, полсигареты на стучащий вагон и чашка мутноватой воды. Мы ехали в лагерь отбывать пожизненное заключение. Согласно предписаниям суда мы отправлялись на швейные работы.
В просторном цеху стоял гул и стук, одинаковые узники механично работали. Для нас нашлись места на особо сложной работе, дневная норма которой была невыполнимой, соблазняя делать брак. В наши обязанности входил раскрой и пошив парашютного шелка, а дальше, двигаясь по цеху, парашюты обрастали стропами и оснасткой, отправляясь затем на летную базу.
Мы шили купола парашютов, и аккуратность работы определяла, кому из летящих мягко приземляться, а кому «синее небо черная смерть»*.

* так принято говорить в случае гибели парашютиста