Падший 1, introduce

Или мне показалось, или это действительно было так, но он сильно изменился с момента нашей последней встречи. Если раньше он походил на неоперившегося птенца, мелкого и беспомощного, то теперь это был уже самый настоящий орел, расправивший полутораметровые крылья и познавший вкус свободы.
 Внешне он оставался прежним. Худощавый молодой человек лет восемнадцати на вид, черноволосый, с причудливой челкой, изрезанными руками, носящий странную, изготовленную в популярном нынче стиле hand-made одежду. Он выглядел настолько щуплым, настолько измученным и истощенным, что казалось, стоит только подуть ветру -и он свалится замертво.
 Но эта хрупкая, на первый взгляд, конструкция на деле скрывала в себе немалую силу. Неумело матюгающуюся, безмерно пьянствующую, что попало вдыхающую, колющую, а также черпающую из всего вышеперечисленного вдохновение, но все же силу, причем силу немалую, с каждым годом растущую и становящуюся все более и более опасной.
 Он сидел напротив меня, теребил крашенные волосы и уныло смотрел в окно. В этот момент он здорово напоминал мне Пьеро, и я никак не мог понять, откуда в этом полудохлом теле и этой полупустой башке столько заряда, столько мощи, откуда в этом донельзя некрасивом, можно даже сказать, уродливом человеке столько обаяния.
 Которого я, впрочем, не видел и никаким другим образом не чувствовал. Для меня он оставался все тем же бездарным малолетним уродом, каким был в момент нашей первой встречи.
 Я не хотел ни о чем с ним разговаривать. Отчасти оттого, что он был донельзя противен мне, отчасти оттого, что я как существо, умудренное опытом, понимал, что ничего принципиально нового я от него не услышу.
 Но он не хотел молчать. Такие, как он, этого попросту не умеют делать.
- В чем мое преимущество? – голос его был визглив и неприятен. – В том, что я жесток. Я понимаю жизнь глубже многих. Я сам знаю, что мне делать, и мне плевать на мнение окружающих.
 Мне не хотелось ничего отвечать. Я хотел просто встать и уйти подальше от этого придурка, но что-то мешало, и я сам не мог понять, что именно. Точно не дождь за окном. Хотя… может быть, и дождь, постепенно усиливавшийся и переходивший в ливень.
- Дождь, - сказал я. – Уже который год, не прекращаясь, идет дождь. Мы почти не видим солнца.
- Кто виноват? – спросил он.
- Ты, - ответил ему я.
 Я встал, аккуратно, а не как подобало моему нелюбимому другу, задвинул за собой стул и вышел из кафе. Крашеный полудурок прокричал что-то мне вслед, но я не расслышал, что именно.
 В кафе все равно нынче было пусто, подумал я. Только я и он. Я и он. Вечно так – я и он. Он и я.
 Город был каким-то необычным в этот вечер. Вернее он был самым обычным, просто я за долгие годы непрекращающегося дождя так и не смог привыкнуть к его новому виду – виду погрязшего в тоске, одиночестве и пьянстве логова странных и непонятных мне людей, которых будто запрограммировал этот вечный дождь. Они не стали ни хуже, ни лучше, они просто изменились, сделались другими, начали мыслить как-то иначе, но как именно – я так и не смог понять.
 Дождь, дождь, дождь… вечный, как мировой океан, медленный, словно поступь черепахи, выбивающий причудливые мелодии на проржавевших крышах городских домов. А ведь тот крашеный парень в кафе еще даже не родился, когда начал идти этот дождь, подумал я. Поэтому он привык видеть мир в серых тонах. И все, кто родились в одно время с ним, видят то же самое.
 Проходя мимо здания ПКИ, я с удивлением заметил, что его желтая стена куда-то исчезла. Я хотел подойти поближе и разобраться, в чем же тут дело, как вдруг до меня дошло – ее перекрасили. Она стала черной. Абсолютно черной, как гудрон. И теперь вместо жизнерадостного некогда памятника творческому потенциалу человека на меня смотрел мрачный, как и весь окружающий мир, монумент всем благородно вскрывшим вены героям нового столетия.
- Уроды, - задыхаясь от накатившей злости, прошипел я. – Неужели они не понимают, что стену портить бесполезно?
 Дети, глупые дети, наивно полагающие, что у них есть выбор. Дети дождя, дети депрессии, выросшие в мире, не знающем ни тепла, ни солнца. Странные дети.
 Как знать, может быть, родись я в подобном мире, я бы тоже вспарывал вены, глотал антидепрессанты и транквилизаторы, перекрашивал стены домов в черный цвет, уродовал памятники и презирал произведения искусства.
 Мы все-таки не были в их возрасте такими. Мы любили жизнь, умели радоваться ей. Конечно, у нас были свои разочарования, да у кого их в этом возрасте не бывает, разве что уж у совсем пробитого дурака. А такие были. Да и сейчас, надо признаться, есть, что за эпоха без дурней, только вот почему-то доминирующее положение в обществе стали занимать именно они. Народ тянется за более позитивными? Хе, народ тянется за более активными, а позитивисты всегда более активны. А позитивисты этого поколения – сплошь дурни.
 Что, впрочем, вполне закономерно.
 Гуру, гуру, где же ты, мой гуру, мой сенсей… сколько времени тебя уже нет? Вообще-то не так много, всего лишь пару лет, но эти два года длились так же долго, как длилась бы, скажем, четверть века.
 Впрочем, такие, как он, нынче все равно не актуальны. Шибко умные.
 Он был самым позитивным человеком из всех, кого я знал, притом, что был далеко не глуп.
 Мой дети его не знают…
 Я не заметил, как дошел до Центрального здания. Посреди этого дикого, страшно действующего на нервы дождя я вообще практически ничего не замечал. А Централ… да, он был таким же, как и двадцать лет назад, с той лишь разницей, что теперь из него перестали делать культ, а большей части населения было ровным счетом наплевать на все то, что происходило внутри его стен. А творились там воистину жуткие вещи, и я был одним из немногих, кто знал об этом.
 Я поднялся на крыльцо и позвонил. Несколько секунд спустя, высокие, выполненные в средневеково-готическом стиле двери отворились, и я спокойно прошел внутрь. Первым, на что я обратил внимание, была необычная мрачность помещения – из всей немалой коллекции разноцветных люминесцентных ламп ныне светили только две, да и те были замогильно-синего цвета, и потому первый этаж Централа выглядел так, будто его арендовала для празднования одного из своих чудных праздников группа неформальных эстетов. Под одной из ламп, той, что висела возле лестницы, стояла, крепко обнявшись, парочка молодых людей в черном. Они были настолько заняты своими делами, что они не обратили на меня никакого внимания, и я мог спокойно пройти на второй этаж.
 Но не тут-то было. Стоило мне только подняться на первую ступень лестницы, как я почувствовал, как кто-то схватил меня за подол плаща и теперь усиленно тянет назад. Я обернулся, выхватил из кармана пистолет, который последние годы всегда носил с собой, и направил его в темноту, туда, где по моим соображениям должна была находиться голова уцепившегося за меня типа.