Падший 10, Приближение

Боясь наделать слишком много шума и оттого еле перебирая ногами, я осторожно пробирался вдоль стены. О том, чтобы оторваться от стен и идти, как все нормальные люди, по ковру, не могло быть и речи. По крайней мере, так сказал мне невидимый собеседник, с недавних пор поселившийся в моей ставший в свете последних событий больной голове. Я старался идти как можно более осторожно, но пробираться, не производя абсолютно никаких звуков, было невозможно физически, поэтому после каждого шороха, производимого моим неуклюжим телом, я слышал в свой адрес слова искреннего недовольства.
- У меня нет оснований верить вам, - мысленно отвечал я. – И ради всего святого, не думайте, что я делаю это исходя из альтруистических соображений.
- Я знаю, что альтруизм тут не при чем. Я знаю, что вы просто боитесь, плюс хотите выбраться отсюда, с этих страшных нижних ярусов. Вы не удивите меня ничем.
- Что будет, если я встречусь с ней? – спросил я.
- Вы не сможете обезвредить девчонку? – в голосе послышались насмешливые нотки.
- Все бы хорошо, но она вооружена. А у меня ничего нет.
- Да, тут вы не продумали, - неуверенно произнес голос в моей голове.
- Я? – в любой другой ситуации я бы закричал. – Я не продумал?
- Извиняюсь… но вы могли меня предупредить…
- А смысл?
 Он замолк. Видно, ему, опытному ученому, просто нечего было ответить мне. Слава богу, подумал я, доберусь до подвала в тишине.
 Коридор стремительно уходил вниз, но казалось, что ему нет конца. Я порядочно вспотел, у меня подкашивались ноги, тело пробивала нервная дрожь, но я все равно продолжал идти. Чего-чего, а выбора у меня не было. 
 Честно говоря, я уже не боялся ни неожиданных встреч в нижних ярусах, ни вооруженных украденным у меня оружием отщепенцев в пижамах, ни таинственных механизмов, скрытых в недрах здания. Я был настолько измотан и сбит с толку, что уже ничего, даже, наверное, ядерная война, не могло напугать меня.
 Во всей этой странной, здорово несущей идиотизмом истории я был героем, лишенным всяких прав, включая право выбора.
 Но я не боялся. Не чувствовал какой-либо неуверенности. Мне было все равно. Абсолютно все равно.
 Я не могу сказать, что испытывал ненависть к дождевикам. Они казались мне странными, но таким же странным человек видит все, что непривычно ему и его среде обитания. Дождевики были похожи на обычных людей так же, как небо похоже на землю, но я не ненавидел их, а скорее жалел.  Так же жалею какого-нибудь безнадежного больного или инвалида, неспособного быть таким же, как и все прочие люди.
 Жалел я и то странное создание, получеловека-полуангела, влюбленного в своего темного маэстро.
Жалел и свою младшую сестру.
Жалел немного и себя. Да что кривить душой, мое сердце просто сжималось от моей невыносимой жалости к самому себе.
 Но я продолжал идти. Просто потому что не было выбора, просто потому что было уже глубоко все равно. И чем ближе я становился к подвалу, тем больнее было ощущение покалывания в области сердца – чужие муки.
 В этой боли было все – и тихое, почти неслышное чувство безысходности, и острая, сравнимая разве что с маниакальной яростью ненависть к дождевикам, и безумная, доводившая до нервного срыва любовь к своему маэстро, и ярая решимость совершить непоправимый поступок…
 И все же она напоминала мне собаку. Грустного мультяшного пса с мешковатыми нижними веками.
 Она сливала в меня всю свою боль… но это ничуть не мешало. Я видел, чувствовал и переживал и не такое.
«Они должны остаться здесь».
 Наивное, глупое существо.
 Нет повода ненавидеть дождевиков – они такие же калеки, как и вы.
 «Нет, неправда… это неправда, неправда!»
 От внезапно пронзившей мое тело боли я чуть было не упал, но вовремя сумел удержаться.
 «Неправда».
 Да… я чувствовал это. Это было неправдой.
 Но что именно?
 Впрочем, я знал… я все знал.
 Постоянная, то усиливающаяся, то, напротив, слабеющая, но все же ни на секунду не угасающая боль.
 Это напоминало предсмертные агонии, судороги и стоны умирающего, но агонизировал отнюдь не живой организм.
 Умирало сознание.
 Ее разум постепенно в страшных муках угасал, и я не мог не чувствовать этого. Ей все равно… она может теперь делать все что угодно, ибо ее сознание умрет прежде, чем она сумеет осознать последствия содеянного.
 Протянуть руку? Помочь? Вытянуть?
 Я не хотел. Да и не мог, наверное.
 «Ненавижу».
 Я имел дело с самым настоящим маньяком.
 «Люблю».
 Из глаз текли слезы. Внутренности выворачивало буквально наизнанку.
 Что ты делаешь с собой, дура?
 Есть только две вещи, из-за которых мы идем в ад, - любовь и одиночество.
 Наконец, я дошел до той самой заветной двери, которая, согласно наставлениям поселившегося в моей голове ученого, должна была вести в подвал. Обернувшись, я увидел, что лестница уходила далеко вверх, трудно было даже представить то количество ступеней, которое мне пришлось преодолеть, спускаясь прислонившимся к стене. Я чертовски устал, ноги гудели, как пароходы в открытом водном пространстве, хотелось есть. Но выбора не было. Собравшись с силами и мыслями, я осторожно повернул дверную ручку.
 Если вы представили себе огромный зал с высокими готическими сводами, оснащенный по последнему слову техники, то напрасно. То есть зал был, притом немалый, механизмы тоже были, но выглядели они очень архаично и мало походили на последние достижения науки. Тут нигде не мигали лампочки и не пищали приборы, единственным заметным сооружением была огромная железная дверь по другую сторону зала.
 Я осторожно прошел внутрь и спрятался за ближайшим железным блоком, относившемуся к какому-то механизму. Отсюда я мог без риска наблюдать за всем, что происходило в зале.
 А происходили там странные вещи.