Березовский. In memoriam

У каждого человека есть социально-культурная проекция, как правило, она невелика, но у некоторых необыкновенных людей, как сказал бы Достоевский, она весьма заметна и затрагивает жизни многих, иногда – целого общества или государства. Таковы видные деятели науки и культуры, политики, герои, как положительные, так и отрицательные, проникшие в общественное сознание, став его персонажами. Оставляя в покое личность человека, которая есть тайна и вещь в себе, не будет аморальным рассуждать об образах и смыслах, которые условно с ним ассоциируются и приобретают самостоятельное значение, независимо от его физической жизни или смерти. Не будет даже грешно впасть в ошибку и пристрастие в его оценке, если такой человек вторгся в жизни многих людей и перевернул ее. Но, в общем-то, менее всего хочется здесь что-то обобщать, с кем-то спорить и полемизировать, предъявлять счета.

Смерть Б. Б., что характерно – в Лондоне, и кризис всего проекта «Постмодернистская Россия», частью которого он был, не оставили меня равнодушным. Это именно тот случай, когда человек при жизни стал весьма заметным и типическим персонажем драматической, романтической, иногда трагикомической и зрелищной саги, разворачивающейся на наших глазах, на экранах ТВ, актером, а иногда и своеобразным героем. С его уходом сага если не закончила свое существование, то заметно фрагментировалась и иссякла. Она вторглась в жизни многих людей, преобразив ее часто катастрофически, и эти люди теперь вправе дать свой ответ – осмыслить персонажа и дать ему оценку со своей колокольни.

Тот персонаж, что видится мне, при всем своем математически выверенном уме и изворотливости, энергии и склонности к манипулированию людьми, любви и потребности к кукловодству, кажется в конечном счете поверхностным и неонтологичным, суетным и охочим до внешнего эффекта – артистом, шоуменом, мастером политических инсталляций сомнительного свойства, но внушаемых с большой энергией, которые в какой-то момент потеряли магическую силу.

Похоже, при цинизме и релятивизме, явленном им, все же он имел пару пунктов абсолютных, незыблемых, от смещения которых зависела устойчивость всего его мировоззрения. Он так и не преодолел шокового, гипнотического эффекта от столкновения с Западными ценностями, того переворота, что произошел с ним в начале 1960-х в оттепель, во время американской выставки, по его собственному признанию в одном из последних интервью. Похоже, он действительно верил в эту мишуру, которую впаривали западные голоса, а более всего верил в независимый Лондонский суд, «самый справедливый суд в мире», который ему всегда поможет против ставленников России. Нас всех в позднем СССР расчетливо воспитывали в англофильском духе. Когда он проиграл пророссийскому олигарху А., на горизонте вместе с разорением замаячила возможность его выдачи непримиримым врагам через все тот же Лондонский суд…

И все же печать величия лежит на его облике. В нем отразилась та эпоха, в которой он доминировал и благоденствовал, но которая была особенно безжалостна к нам, «обычным советским людям». Нам тоже знакомы крушения. Мир праху.