Братья

                ПАМЯТИ МОЕГО ОТЦА И ДЯДИ


  Не вошли, ворвались, перегоняя друг друга. Вороты рубах распахнуты, лбы в капельках пота.
Военком встал навстречу.
    – На перегонки  что ли? Почему вдвоём?
    – Мы братья,  – выдохнули братья, – добровольцами на фронт хотим.
    – Как звать? – строго спросил военком.
    – Илья
    – Иван
    – Я старший. Я должен первым пойти, – мотнул кудрявой головой Илья, полоснув быстрым взглядом «неслуха», своего младшего брата.
    – Из какой деревни?
    – Из Павловки, – опять разом выдохнули братья.
    – Как добрались?
    – Отец привёз, – хмуря брови ответил Илья, – он почту возит со станции Барабинска по деревням.
    Вот они какие вымахали сыновья Семёна Павловича. Военком взял заявления  братьев «Хочу добровольцем на фронт…»
    – Значит, на фронт, добровольцами? Илья, ты с какого года?
    –Ему двадцать лет. Он у нас поэт. Он стихи пишет, – командным голосом отрапортовал Иван, – Пусть он стихи сочиняет, а меня на фронт.
    – Образование есть? Школу закончили? – спрашивал братьев военком, вспоминая спокойного Семёна Павловича, которого все в округе знали, как добросовестного почтальона и безобидного человека. И история его биографии была известна военкому. Ещё по  реформе Столыпина 35 лет назад приехал с обозами Семён Павлович осваивать Западную Сибирь. В первую мировую воевал, вернулся. Теперь вот очередь сыновей. Отправить-то раз и отправил. Вернулись бы.
 – Так спрашиваю, школу закончили?
    Братья посмотрели друг на друга. Ивану вспомнилось, как мама стояла у плетня, покусывая губы, руками теребила цветастый передник, не отводя огромных карих глаз от лиц сыновей,  растерянного взгляда младшего сына, который впервые расставался с матерью. Отец, Семён Павлович увозил сыновей в город Куйбышев продолжать учёбу. В Павловке была только начальная школа. Илья тот привык, а Ванятка впервые отрывался от родного дома, от матери, которая души не чаяла в сыновьях. Дочери, те всегда рядом, а мальчики, сыновья им учиться надо. Илья смел, занозист, даже жесток с обидчиками. А Ванятка сердцем добрый, жалостлив. Как он, сможет ли жить вдали от матери и без заботливых сестёр? Конечно, Илья не даст в обиду младшего брата. Попробуй!
    Ванятка, сидя на телеге, смотрел на удаляющееся лицо матери, на старших сестёр, чинно стоящих возле неё. Дальше был не в силах вынести приближающуюся разлуку. Он соскочил с телеги и бросился обратно к дому.
    – Мама, мама, не отдавайте меня учиться! Не отпускайте меня! Я буду  каждое утро уток ловить… – это было правдой, с восьми лет он на заре, пока сестры с мамой доили коров, выводили их со двора в стадо,  выходил из дома к Омке. В овраге, где безымянная речушка впадала в  речку Омь, силками ловил уток,  нёс добычу матери. Мама встречала его со сдержанной радостью. Не хвалила. Мужчина растёт, помощник, трудолюбивый и ласковый.
    – Мама, мама, – Ванятка бежал, раскинув руки к матери, – мама, не отдавайте меня учиться! Не хочу жить в чужих людях! Мама…
    Полина кинулась навстречу сыну. Обняла,  прижала к себе. Он крепко обхватил её руками. Она чувствовала его дрожащее тельце. Сыну захотелось на миг стать совсем маленьким, чтобы мама взяла его на руки и никогда больше не отпускала из своих объятий. Семён Павлович остановил лошадь. Они замерли с Ильёй, терпеливо смотря на происходящее.
    Вихрем в голове матери, тревожа память, пронеслось прошлое. Полина впервые встретилась с Семёном Павловичем вечером перед его отъездом из Санкт – Петербурга. Он пригласил её в кабак, где гуляли перед  отъездом в Сибирь бывшие военные. Она пошла. Разговор получился откровенным. Она работала гувернанткой в барском доме. Грамотная, знала три языка. Но капризные, злые её воспитанники обижали её. Барыня обманывала при расчётах. Семён в свою очередь поведал, что утром обоз отправляется осваивать далёкие земли Западной Сибири. Получено хорошее денежное довольствие, свобода. Но он, Семён, в холостяках задержался.
    – Построим свои дворы. Деревни сами назовём и на карте обозначим. Своя земля, свой скот. Поехали, Полина, со мной. Обвенчаемся по дороге. Если  надумаешь, приходи на рассвете к обозу.
    Поговорили и расстались. Она ушла, ничего не ответив, но, когда утром он подошёл к своему обозу, Полина стояла с маленьким узелком в руках, потупив глаза. Он поднял её, посадил на обоз и они поехали.
    – Решили судьбу поменять? Молодцом!  Лучше мужа не найдёте,  – одобрил её решительный поступок товарищ  Семёна Павловича.
    Время внесло коррективы в их планы. Но главное сбылось.  Крепкая семья, дом, хозяйство и дети, которые по мнению родителей обязательно должны быть образованными.
    Дом их стоял на краю деревни. Три окна смотрели в сад, где цвела весной сирень, распускались цветы, огромный двор, где бегали дети и в маленьком пруду, вырытом самим Семёном Павловичем, плавали утята, гусята. Справа от крыльца хозяйственные постройки, где ночевали коровы. Ворота, приоткрытые на пыльную дорогу. Слева калитка в огромный по своим размерам огород, пробежав через который по тропинке, попадаешь на высокий берег, где шумит тёмно – зелёной листвой густая черёмуха. А с высокого берега к реке сбегала рыжая тропинка до самых мостков.
    Полина обнимала сына, а в памяти её ожило утро, когда с той стороны оврага, у их деревни расположился цыганский табор. Как обычно Семён Павлович нарезал с утра траву аира, плотно настелив её в сенях для очищения дома, да и босыми ногами приятно пройти по свежей траве. Сам  уже уехал в Барабинск по своим почтовым делам. К ним в дом через сени, устланные свежими стеблями аира, вошла цыганка. Взглянула на иконы, висевшие в углу горницы, обвела взглядом домочадцев, голые стены из добротной, круглой сосны,  вперилась жадными глазами на  пушистый хлеб. Полина уже испекла караваи душистого хлеба, которые лежали на длинном деревянном столе. Посреди  крынка с парным молоком. По лавкам дети: три дочери и два сына. Полина нарезала кусками хлеб, дочери мазали масло, которое таяло на горячих кусках хлеба, подавали младшим братьям, потом и себе.
    – Хозяйка, красавица, подай детям моим голодным хлеба с маслицем, – ласковым голосом попросила цыганка, расправляя свою широкую красную юбку,  оборкой зацепившуюся за край лавки.
    – У меня подавать не от кого и нечего, – резко ответила ей Полина, подхватив на руки белотелого Ванятку. Она перекрестилась на образа.
    – Господи, отведи от лихих гостей! – повернувшись к цыганке, да  сверкнув чёрными глазами, сказала,  – Стены, да дети. Не видишь? У меня свой табор.
    – Вижу. Да ты само-то не цыганских кровей? Смуглая, красавица черноокая, да волосы, как воронье крыло.  Сынок-то, что постарше, чисто воронёнок, а этот, что на руках прячешь, белокожий! Ха, ха! В кого он такой, брильянтовая, ты моя?! Ай, черноокий, я спою тебе, а ты спляши! Спляшешь? – обратилась она к Илье.
    – Тятенька у нас голубоглазый, да с пшеничными волосами, – пояснила цыганке Тася, младшая дочь Полины.
    – Не разговаривай с ней, – строго приказала дочери Полина. Тася виновато замигала голубыми, как у тятеньки глазами, опустив голову, обрамлённую копной  белокурых кудрей. – А ты, жемчужная, иди отсюда! Ничего тебе здесь не прибудет.
    – А мне ничего и не надо и хлеба твоего постылого не надо. Тьфу на него, – цыганка смачно сплюнула прямо на горячий каравай хлеба.
    Полина правой рукой взяла этот оплёванный хлеб и кротко протянула цыганке.
    – Бери своим детям. Пусть поедят.
    – Спасибо тебе хозяйка. Слово ещё скажу.  Правду скажу, а ты послушай, не отмахивайся. Дочери твои всегда при тебе останутся. А сыновья высоко взлетят, словно соколы. В достатке жить будут. А этот, в которого ты вцепилась, генералом станет, и ты ещё увидишь это.
    – От нашей-то бедности? – усмехнулась Полина, но в голосе её засеребрились оттенки веры в будущее сыновей, о котором она грезила и молила господа денно и ночно.
    – Иди с богом. Пана, на защёлку прикрой за ней дверь, – приказала она старшей дочери, с любовью и надеждой вглядываясь в светло карие с зелёными  крапинками глаза маленького сына. Тогда ему не было и двух лет…

    Полина оторвала от себя Ванятку, чуть встряхнула его за плечи, глубоко засмотрелась в полные слёз глаза.
    – Ваня, сынок, перетерпи. Перетерпи,  и учись – это важнее всего. Не на век расстаёмся. Учись, сынок. Тятенька будет привозить вам хлеб, картошку. Илья с тобой. Вдвоём легче. На каникулы домой приедете, а мы вас будем ждать. – Полина ещё раз крепко обняла сына, взяла его за руку и повела к телеге…

    – Школу вместе закончили, – братья посмотрели друг на друга, – в Куйбышеве.
    – Хорошо, что образование есть, это хорошо, – говорил военком, перелистывая и заполняя документы. – Ты Илья завтра едешь на фронт, а ты Иван получаешь направление в военное училище, едешь в Иркутск. Учись Иван. Успеешь ещё и повоюешь, не спеши.
    Военком смотрел, как выходя, братья гордо и слаженно  козырнули ему и подумал, что сыновья у Семёна Павловича готовые офицеры, и может через годы кто-то из них скажет: «Мудрый был военком…»

   Так и было. Илья воевал все четыре года, имел ранения, но продолжал писать стихи. После Победы, окончив  Литературный институт имени Горького, стал профессиональным поэтом.
Иван после Авиационного Училища, воевал, стал кадровым офицером. Братья договаривались и отпуска проводили вместе в родной деревне.  Иван приезжал всегда в форме, а в шестидесятых годах приехал таким красивым – форма с золотыми погонами, золотой широкий пояс с золотой  пряжкой, кортик, так что сёстры застеснялись  и здороваясь степенно подавали ему руку, а счастливая, что дожила до такой гордости, мать обняла сына и шепнула:  «правду тогда мне цыганка нагадала».  Сын смотрел в любящие глаза матери своими живыми, всегда смеющимися глазами с зелёными крапинками и, осторожно обнимая хрупкие плечи матери, сказал
     – Правда, мама,  не в словах цыганки, А в ваших. Помните, вы мне  сказали: «Перетерпи всё, сынок, только учись". Я и послушался.

28.03.2013г.