Перерождение. Часть 5

Сердце моё начало застывать на несколько минут, иногда посреди разговора.
Остановившийся взгляд, дрожащие пальцы, горькие складки у губ.
Я молчал и ждал. Учился вязать узлы.
Под окнами визжали тормозами машины.
Дикие научились прятаться от них в домах. Швыряли в них разными предметами.
В первую очередь шла в ход электроника.
Иногда я видел, как вышвырнутые бытовые приборы вроде пылесосов пытались двигаться. Пару раз из вышвырнутых приставок и телевизоров доносились скрипящие полуразумные звуки.
Автомобили огибали их.



Вспышка ослепила меня. В воздухе висел, затухая, тяжёлый гитарный рифф.
Когда зрение восстановилось, я увидел, что стоявший в углу сломанный жестяной табурет скрутился в клубок из обломков фанерного сиденья и металлических полос.
Милая смотрела на него, и губы её дрожали. Глаза были полны слёз.
Я обнял её, и она заревела, уткнувшись в моё плечо.
Я слышал, как колотится её сердце.



Когда она выплакалась и оттолкнула меня, я встал и пошёл посмотреть на остатки табурета.
Клубок тихо-тихо пел, что-то младенческое и одновременно потустороннее звучало в его песне.

Я потрогал его рукой. Приподнял.
Полосы металла изменились - стали серыми, без следов ржавчины.
Мягкими. Очень мягкими. Очень лёгкими.
Я достал из кармана нож, и лезвие легко сняло стружку.

Я чуть пропел, и металл клубка сверкающими лужицами растёкся по грязному полу.
Судя по всему, олово. Только очень, очень лёгкое.
Железо 7,9, обычное олово 7,3. Это, судя по всему, где-то 5 с мелочью.
Хватит, зануда. Физмат окончен.
Я оглянулся. Прищуренные, красные от слёз глаза следили за мной.

- Господин Луллий, если не ошибаюсь?




Ночь падала в окна.

- Почему ты плакала?
- Всё тебе расскажи.

Я поелозил головой по рюкзаку.

- Пора. Мне очень не нравится, как развиваются события.

Молчание.

- Сначала меня накрывает, и я начинаю слышать тепловые колебания. Отличная запись в трудовой. Потом - какой сюрприз - просыпаются автомобили. Новое здравствуйте - ты становишься способной на холодную трансмутацию. Сталь в олово, панимаишь...
- Тебе завидно?
- Твоей куртке - завидно. А волнует меня следующее - чем всё это закончится?
- А ты зануда.
- Вот только не говори, что это новость.
- И самое противное - ты прав. Пусть в мелочах. А если окажешься прав и в главном, будет втройне неприятно.

Я помолчал.

- Так почему ты плакала? Было страшно?

Пауза.

- Да. Мне захотелось толкнуть что-то, и я толкнула. А оно вдруг отозвалось... даже не знаю как. Словно из самых глубин, из субатомной структуры. Зазвучало, и изменилось. Совсем...

Тишина.

- Я понял.

Что я понял?
Меня не охватывает мистический ужас.
У кого-то душа тоньше, чем у меня.
Чего тут ещё понимать.

- Спи, милая.

Молчание ответом.




Когда вяжешь узлы с закрытыми глазами, главное - не увлекаться. Репшнур горит ничуть не хуже дерева, если невзначай запеть для него.
Кроме того, меня не покидало ощущение, что петь в окружении спятившей техники и диких - совершенно неправильно. Как, наверно, и трансмутировать что ни попадя.
Вот только выхода я из этого не видел. В ушах звучал голос моего дядьки - “дали тебе что-то - задумайся. Не просто так ведь дали”.

Мы и задумывались. По полсуток я. Минут по пять она.
Её до одури пугала меняющаяся песня сути вещества.
А я... Я прагматик. Я с трудом смотрю на звёзды.
Но до писка радуюсь, когда получаю кусок бумажного льда вместо пылающей газеты.
Стукни по нему пальцем - разлетится тонкими лепестками. Будто бумажными снежинками.
И милая моя была совершенно права - втройне гаже, когда я оказываюсь прав не только в мелочах.



Мой род никогда не отличался стабильной психикой. Мы довольно дёрганые, постоянно на нервном подъёме или в качественной депрессии. Плохо спим. Хорошо терпим монотонные нагрузки. До поры до времени. Язвим и лезем под шкуру. Во второй половине жизни мудреем.
Спасибо тебе, Господи!
Ибо мы живы.



Кто-то лез по решётке снизу, сопел, скрипел металлом.
Когда заросшая грязным волосом морда показалась в окне, я спустил курок совершенно не думая.
Морда принадлежала дикому.

- Бегом на крышу! - просипел я, вгоняя патрон в дробовик. Связки не стали на место спросонья.

Наши рюкзаки переместились на крышу чуть недотёписто, но бегом.
Отступая к вертикальной лесенке, я видел, как в окно пролезла ещё одна косматая фигура.
Я плюнул, но стрелять не стал. Дробовик не винтовка, а зрение у меня не здравствуйте.
Рванул по лесенке вслед за милой.

Крышка люка грохнула металлом о металл.
Я вогнал во вкрученные кольца арматурный прут.
Снизу кто-то ударил.
И ещё раз.



К моему рюкзаку были привязаны две бухты репшнура.

- Перчатки.

Самодельный крюк полетел к соседнему зданию, не зацепился. Рывками я собрал шнур обратно.
Ещё раз. Зацепился. Сорвался. Крути мельницу, самоучка.

- Ну почему эти гребаные альпинисты не пользуются кошками типа абордажных?
- Жить хотят, - проскрипел я сквозь зубы. - А нам похрен.

Третий раз. Крюк зацепился.
В крышку люка колотили - размеренно и упорно.
Я пропел низом и почувствовал, как на том конце репшнур и крюк смёрзлись в кусок льда вокруг стойки домовой антенны.
Закрепил этот конец шнура в ещё два дня назад ввёрнутых кольцах.

- Вперёд. И ноги береги.

Милая отправилась в вояж по репшнуру.
Двадцать метров пустоты между краями крыш.
“Сайга” болталась на ремне над пятнадцатиметровой пропастью.



- Быстрее!

Над моей головой рявкнула “сайга”.
Я перебирал руками и ногами как мог шустро.
Успел.
Рывок за репшнур.
Узел распустился, и шнур вернулся ко мне.

На оставленной нами крыше башни орали трое диких. Из плеча одного хлестала кровь.
Я запел. Три визжащих факела обрушились вниз.

- Бегом, бегом!

Я отогрел заледеневший крюк - ударил теплом в стойку и смотал репшнур.

- Ночка будет длинной.
- Да, если не закончится.

В кармане рюкзака лязгали винтовые шпильки.



На четвёртой крыше я прохрипел:

- Гнилая была идея, признаю. - сплюнул железистую слюну.
- Живы на полчаса больше, чего ещё.
- Поцелуй меня, и я буду счастлив ещё минут на пятнадцать.
- Прикладом устроит?
- Ох и неласковая ты, скалолазка моя.
- Силы на болтовню есть, значит отдохнул. Пошёл!

И я пошёл.



На девятой крыше всё закончилось - крышы с близким доступом и мои силы. Две последние крыши я преодолел в полусумрачном состоянии, почти мешком. Шпильки вкручивала милая.

- Посиди, отдышись.

Между всхлипами я выплюнул:

- Много внизу?
- Четыре.

Сил выматериться уже не оставалось.
Я сидел и со всхлипами рывками втягивал в перехваченное горло воздух.



- Готов?
- Если вы решили покончить с собой и прыгнули с двадцатиметровой вышки, а на середине передумали, то ещё десять метров, хочешь-не хочешь, а придётся лететь.
- Идиот.
- Местные мы.

Я всматриваюсь в ситуацию внизу.
Синяя “мазда”. Серый “БМВ”. Серая же “Лада”. Белый “москвич”.

- Весь зоопарк в сборе. Нет только сторожа.
- Хватит выделываться.
- Синяя “мазда”.

Высокий крик.
Синий автомобиль окутывается огнём.
Уже не автомобиль.
Комок металла.

Оставшиеся собрались кучкой, такое впечатление, что смотрят, но боятся приблизиться.
Стучит в правом виске.
Снова вопль. Ещё раз.
Головная боль. Мягко и отвратительно тяжёло ударяет по мозгу.
В костре внизу горят машины. Два глухих хлопка - взрывается оставшийся бензин в рудиментах бензопроводов и баков.

- Бросаем бухту здесь.

Она скользит по репшнуру вниз, шнур свистит по стали. Выдёргивает репшнур из поясных карабинов. Теперь я.
Съезжаю кульком.
Выдёргиваю шнур.

- Офигенное зрелище!
- Билеты ещё продай. Вон покупатели!

Бежим. Бежим. Бежим.
Очень хочется бросить дробовик. И сдохнуть.
Впереди милая тащит свою любимую “сайгу”.
Сзади стучат ноги диких.
Хрип и пламя в лёгких.



Сгибаюсь. Милая припадает на колено, целится в подбегающих. Слава Богу, не больше десятка.
Воздух с хрипением выходит из её лёгких. Я вообще едва сипящий труп.
Выстрел. Пуля из “сайги” ложится в голову дикой твари.
А мне - квадратный замок на двери подземного гаража.
Больно петь.
“Сайга” рявкает несколько раз.
Дужка замка течёт и выливается из пробоев.

Я открываю дверь и втаскиваю мою Артемиду внутрь.
Лязгает под моими руками засов.
Раздаётся грохот.

- Башкой, что ли, бьют?
- А хоть бы.
- Фонарики не потерял?
- Ты меркантильна.
- В темноте - да.
- Ох уж я с тобой намучаюсь.



Зеленоватый свет химического фонарика показывает два уровня, заставленных машинами.
Я вздыхаю. Чешу подбородок палочкой фонарика.

- Как ни вертись, а надо.

Милая деревянно кивает.
Я замораживаю машины на ближайших стояночных местах.
Моя женщина стоит закрыв глаза, и зелёный свет фонарика делает её лицо гротескной маской, страшной, жалкой.
Гитарный рифф. И ещё. И ещё.
Дикая мелодия рвёт воздух.

Теперь у нас полтора десятка оловянных моделей самых крутых авто. Ну и по мелочи российского автопрома.
Я расплавляю им сразу раздавившиеся под весом кузова колёса и подвеску, стараясь не тронуть баки и бензопроводы. Вот теперь не страшно. Если только всё это не треснет где-нибудь.
Оборачиваюсь.
Она лежит на полу кучкой тряпья.

Я падаю на колени, проверяю её голову, в свете фонаря больше наощупь. Вроде гематом нет. Небольшая ссадина на подбородке.
Проверяю на шее пульс. Ровный.
Обморок.
Прислушиваюсь к её песне.
Внутри зреет понимание - сейчас это уже просто глубокий сон. Спазм прошёл.
В дверь перестают биться.
Слава Создателю.

Подкладываю ей под голову свой изрядно похудевший рюкзак.
Заряжаю дробовик и “сайгу”. На двоих всего три десятка патронов. Больше картечи.
Беру своего ревуна, скручиваю ещё один фонарик и иду обследовать гараж.
Ходили слухи, что тут есть выход в подвал расположенного рядом бара.
Слухи не подтверждаются.
Я кидаю под голову оставшуюся бухту репшнура. Хорошо, что была привязана к рюкзаку. А то бы бросил.
Тьма is on.



Её ладони скользят по моему лицу. Фонари уже погасли.

- Господи, это Ты?
- Замолчи.
- Всегда.
- Только одно скажи - почему ты не обращаешься ко мне по имени? Оно у меня есть, между прочим.

Секунда.

- Я боюсь тебя потерять. Услышит кто и отберёт.
- Трусливец.
- Да, любимая.

Жадные губы впиваются в мой рот. Отрываются.
Дыхание сбито.

- Не бойся. Я здесь...

Я притягиваю её к себе.

- Ты здесь. Здесь...

Мы здесь.
И темнота молчит.




Свет. Мягкие, нечёткие звуки.

- ...ииибббааарррд...

Прикрываю глаза.
Звуки резче.

- Хибард! Хибард о’Квари!

Я вздыхаю.

- Да, кантор.
- Ну слава Создателю!

Я засыпаю, и слова мои смазываются и затухают:

- Господу слава...



Вечер. Тени на стене. Лампа. Джером с трубкой. Кристина.

- Привет.
- Пить хочешь?

Галочий профиль.
Встряхиваю головой. Господи, избави меня от наваждения.

- Хочу.

Белые волосы феи.
Стакан с красным соком.

- Спасибо.



Холодный виноградный сок.

- В этот раз лучше?
- Да.
- Где ты?
- Подземный гараж. Ночь.

Джером усмехается.

- Я вообще должен это видеть?

Джером смеётся.

- Должен. Ты никому не расскажешь. Да и нечего тебе.
- Оно и хорошо, что нечего.
- Не стоит быть сварливым. Они дали официальное разрешение перед смертью.
- Кто бы сомневался.

Джером смеётся снова.

- Когда-нибудь и ты будешь уходить, и немногое у тебя останется. Кто знает, что ты отдашь?

Нечего ответить.
Короткое молчание.

- Кантор, я хочу курить трубку. Научите?

Джером смеётся. Кивает.