Отверженная

Ночь накрыла весь мир своим тревожным покрывалом. Было промозгло и остро пахло прелой листвой. В природе царило то, исполненное очарования грусти время года, когда казалось, что жизнь затаилась, затихла, но небо ещё не пролилось злыми, унылыми дождями. Побуревшая скрученная листва, иссохнув, опала, и задумчивые, голые деревья стояли в испуганном выжидающем оцепенении.
           Было зябко промозгло и очень хотелось курить. Однако, поморщившись, молодая женщина только выше подняла воротник своего плаща. Нет, курить она не будет. Когда-то, оставив эту привычку, возвращение к ней сейчас она готова была воспринимать как проявление слабости. Сейчас же ей надо быть собранной и сильной.
           Ощущение абсурдности всего произошедшего за этот последний неполный час ни на миг не оставляло её. Внутри колотила неприятная нервная дрожь. Горестное чувство чего-то утраченного безвозвратно болезненно сжимало сердце. В воспалённом сознании не угасали всполохи пережитой семейной ссоры.  Рот любимого человека, искажённый злобной гримасой ярости ... он что-то кричит ей прямо в лицо. Она не слушает, не слышит его. Слёзы жгучей обиды застят ей взор. А он всё кричит, грубо трясёт её за плечи, машет  в воздухе руками. Много последующих дней уйдёт у неё на то, что бы ещё и ещё раз, мысленно возвращаясь к событиям получасовой давности всё это пережить и осмыслить, а быть может, просто забыть как страшный сон. Сейчас же она не может ни о чём, ни думать, ни рассуждать. Предстояло воплотить решение принятое бессознательно, в отсутствии свободы выбора. Решение, единственно возможное для женщины, не потерявшей свой внутренний стержень самоуважения.               
                Сонный ветер лениво касался жухлой листвы, трогал и переворачивал какой-то бумажный мусор, лежащий вдоль тротуара. В воздухе повисли острые и совершенно не знакомые запахи. Пахло просмоленными шпалами железнодорожных путей, уложенных, на свежую сырую землю, и чем-то, интуиция подсказывала ей, что служит топливом для локомотивов. Где-то, издалека, множимые раскатистым эхом, искажённые металлической интонацией мощного репродуктора, тоскливо оглашали дали не различаемые на слух команды диспетчеров сортировочной станции. Пронзительные сигнальные гудки манёвренных тепловозов всякий раз сжимали сердце щемящим ощущением сиротской тоски.
           Электричка будет не скоро. Когда-то, она хорошо знала расписание движения на этом направлении.  Но постепенно, всё реже и реже приходила сюда для того, что бы войти в пахнущий колёсной смазкой просторный вагон. Сесть на широкую скамью, заняв место у окна, и прилипнув к стеклу, благоговея от предвкушения скорой встречи с мамой и домом, погрузиться под плавное раскачивание вагона и баюкающий перестук колёс в сладостную дрёму ожидания.
          Сейчас всё произойдет иначе. Она дождётся прибытия состава, расписание движения которого давно позабыла. Войдёт, вся озябшая, исполненная растерянности и отчаяния, внутрь вагона и тихо сев, без мыслей и чувств, будет ждать, когда откроются двери на той, некогда до боли знакомой станции, где прошло её детство и большая часть юности. Нет, она не вспомнит сейчас, будучи не в силах, каким пряным теплом щекочет ноздри острый запах хлева. Слух её не ощутит звонкие струйки парного молока, бьющиеся из-под маминых рук о дно металлического подойника. И не почувствует она во рту этот незабвенный вкус ещё тёплого молока с ароматной краюхой ржаного хлеба, который мать по старинке изредка сама выпекала в русской печи. И, как пахнет сено в стогу, где она, млея и робея, от накрывших её новых непонятных чувств и ощущений лежит, утонув, согреваемая курткой соседского парня. Где они, лёжа, вот так рядом, лишь только касаются, друг друга плечами и неловко молчат, не зная, что говорить. Все эти воспоминания, такие дорогие её сердцу сейчас были бы просто немыслимы.
            Внезапно она вспомнила о сыне. Мальчик, росточком едва ли до середины её бедра всё это время сосредоточенно и терпеливо стоял рядом, ничем не обнаруживая себя. Она, скорее машинально, чем по необходимости, поправила трикотажную шапку на его жаркой головке, потуже затянула цветной вязаный шарф. Тепло его дыхания на короткое мгновение коснулось её озябшей руки. Сердце защемило от боли.
            Потом, когда электричка всё же пришла, они, сидя рядом долго тряслись внутри не уютного, пустого, простуженного  вагона. Электрический свет слабо сочился от ламп, горящих в полнакала. И поезд, то, разгоняясь, то, замедляя ход, зачем-то останавливался у каждой станции, бессмысленно открывал двери перед платформами пустых перронов.
            За мутными стёклами в пугающей тёмноте призрачно проплывали странные причудливые тени. Она горько усмехнулась в душе. Когда-то эта дорога, и дальний лес на вершине холма, и все деревья и столбы вдоль неё были знакомы ей каждый. С ними можно было играть, давая собственные имена, придумывая в воображении нехитрые постановки с их участием. За этой забавной игрой, плодом неуёмной детской фантазии, время в пути в душном, набитом потеющими телами вагоне всегда пролетало незаметно. Люди, сидящие чуть в стороне и прямо против неё, с хмурыми, сосредоточенными лицами, обнимая мешки и котомки со своим деревенским скарбом и снедью, при всём желании своём не могли бы дать ответ на вопрос, почему эта рыжая девчонка с косичками, сидящая, у окна непрерывно улыбается всю дорогу. Почему так, казалось бы неуместно, сияют двумя задорными огоньками её зеленоватые глаза. Зачем она загибает пальцы на своих детских ладонях, что она считает, и какие слова при этом беззвучно шепчут её припухшие уста. И даже мать, сидящая рядом, если б могла видеть в тот миг лицо своей дочери, была бы не мало удивлена и озадачена такому её поведению.
            Сын чутко спал, прижавшись к ней, порою нервно вздрагивая. Иногда, дыхание его становилось прерывистым и по лицу блуждали неясные тени. Время от времени он всхлипывал и издавал приглушённые стоны. Что грезилось ему в его снах?  Быть может он тоже, как и она, прозревая сквозь темноту вагонного окна, догадывался, что вдали невидимого поля у самой оконечности холма раскинулся таинственный тёмный бор. И этот бор, - вовсе не рисунок из книги его сказок, где вся тайна заключена лишь в том, что населён этот лес невидимыми и совсем не страшными лешими и русалками. Где огромный, неуклюжий и простоватый медведь несёт в берестяном коробе за плечами маленькую, но такую смышлёную девочку, которая так ловко его перехитрила.
        О нет! Внутри этого отнюдь не сказочного леса, сквозь буреломы и нагромождения чего-то наваленного пробирался сейчас призрак неясной, но очень тревожной природы, пугающей детское воображение.
Его никак нельзя было представить в деталях. Он, не имея ясных очертаний и форм, ничем конкретным ему не угрожал. И весь ужас был в том, что этот невидимый призрак мог, приблизившись к краю леса, в какой то момент стать осязаемым.  Нет, он никак не был готов сейчас встретиться с ним. Этот новый, только что поселившийся в тёмном бору его детского сознания страх, навязчиво посылал ему сигналы, что сегодня, после всего произошедшего, легкость и беззаботность его бытия, где вся ответственность при решении многих вопросов лежала на ком-то, но не на нём, изрядно сократилась.  Его угнетало предчувствие, что такое еще не раз, и не раз повторится в будущей его жизни. И это очень пугало и обескураживало его.
          Его молодая мама сидела тут же на скамье в слегка расслабленной позе, настолько, насколько позволяло ей её нынешнее состояние. То невидимое, что проносилось сейчас за окном, едва ли оставляло впечатление в её сердце. Во всяком случае, все мысли её, вернее, все её ощущения роились вокруг другого…    
Из памяти прошлого внезапно выплыло и восстало… 
               Этот, непомерного роста и обаяния мужчина давно дарил ей знаки своего внимания. То, что умел он, никому до него не было подвластно. В моменты, когда внутренняя пустота её духа, обусловленная прежними драматическими событиями жизни, сдавливала её сердце такой непомерной болью, что терпению уже не было сил, она интуитивно стремилась к нему. И он, большой, мужественный, сильный мог, как ни кто иной вылечить её от этого состояния. Что ему стоило!? Он, стоя к ней лицом, брал её голову в свои огромные ладони, практически впивался могучими пальцами в мягкие ткани затылка, и, запрокинув её лицо вверх внимательно, долго вглядывался ей прямо в глаза. От чего, дыхание её учащалось, тело как бы обмякало, и лёгкая паволока тумана обволакивала бьющееся и пульсирующее в своём смятении воспалённое сознание.
Позже, когда они уже долгое время жили вместе этот целебный эффект повторялся ещё не раз, и не два. Сложности быта, всё то, чего не избежать никогда, двоим, живущим под одной крышей мужчине и женщине, он мог растворить своими ласками, не давая развиться, во что-то большее. Все обиды, и мимолётные склоки, - реакция сознания на мнимое не понимание друг друга, незаметно отходили на задний план. Так вылечить её мог только он.
Потом, у них родился сын. И он, - счастливый отец, сам, как юнец играл с ним, изображая коня, шумно катал его у себя на спине по всему полу их небольшой съёмной квартиры. С каким умилением и замиранием сердца, находясь на кухне, вслушивалась она в эти звуки. Стулья падали, воображаемый конь неистово фыркал и ржал, а малыш заливался звонким, счастливым и беззаботным смехом.
Она была замужем. Радость и достоинство этого состояния женщины трудно передать в словах. Вечером, в конце рабочего дня её как на крыльях несло под крышу их общего дома, к такому тёплому и уютному семейному очагу. Теснясь в общественном транспорте, не обращая внимания на давку и неудобство, она строила планы, чем и кого порадовать на ужин. Переступив порог их жилья, она словно попадала в храм любви и неги. В ту пору она была безгранично счастлива.
             Внезапно, что-то, зябким холодком полоснуло ей по сердцу. Тот час отлетели все воспоминания и грёзы. Это, в сереющей предрассветной туманной мгле за вагонным окном уже стали проступать до боли знакомые контуры, предметы и строения. Она машинально извлекла из недр своей сумки, какие то предметы, сотворив над собой нехитрый туалет. Пригладила волосы, потёрла краем смоченного носового платка в уголках осунувшихся глаз, зажмурилась и вновь резко открыла их. С тоской и жалостью взглянула на спящего сына, не желая в сердце своём столь раннего его пробуждения. Но, когда состав резко осадило, малыш проснулся сам, чуть не упав с вагонной скамьи. Удивлённо озираясь по сторонам, он хлопал своими большими ресницами. Ничего, не говоря, она схватила его за тёплую ото сна ладошку, и почти поволокла за собой к дверям тамбура, где уже, пугающе шипящие автоматические двери вагона так лаконично, и безжалостно правдиво указывали ей дорогу в её новую жизнь.
           Стоя, в сыром, сером сумраке осеннего утра, на промозглой платформе остановочного пункта со стёртым из памяти названием, она в оцепенение тревожно вдыхала старые давно забытые запахи своей малой родины. Какая то очень большая работа, сама по себе, без всякого её непосредственного участия, происходила сейчас внутри неё. Сейчас она пойдёт по знакомой дороге, осторожно обходя грязную жижу, собранную на дне рытвин и ухаб разъезженной дорожной колеи, держа за руку сына, со страхом, и любопытством озирающегося по сторонам. Её городские туфли не приспособленные месить сельскую грязь конечно испачкаются. Может быть, даже будет сломан и потерян каблук. Так, пройдя какое то время, ноги сами принесут её к родному покосившемуся крыльцу в две ступени, к старым сеням почерневшего дерева её родного деревенского дома. Никогда не запираемая просевшая дверь жалобно скрипнет и подастся. Она сделает шаг, переступив порог. ПахнЁт чем-то тёплым, кислым, родным, материнским. Сняв у входа выпачканную, и навсегда испорченную обувь она осторожно переступив порог, молча разденет сына. И так же, ничего не говоря, нащупав в темноте проход в малую горницу, едва касаясь ладонью шероховатых бревенчатых стен, пройдёт, вкрадчиво ступая по старым половицам, укрытых вязаными половиками туда, где в сумерках угадывалась, укрытая чистотой тюлевых покрывал её кровать. И так же тихо, стараясь не разбудить мать, потонет в обнимку с ребёнком во взбитых облаках пуховых перин, словно в сладостных грёзах своего прошедшего детства. Сын, наконец-то, согревшись, счастливо уснёт, уткнувшись головой в материнский живот. Так будут спать они, какое то время, ничего не предвосхищая, ни о чём не думая. Утром, когда взойдёт солнце, по прошествии вечности сна, они начнут привыкать к новой жизни. Ребёнок, будучи немало удивлённый, таким разительным и конечно интересным переменам обстановки скоро забудет всё плохое произошедшее с ним. Быть может, даже найдёт себе новых товарищей. Его очаруют домашние животные и то, что никак нельзя выразить словами. Это, когда в отличие от городской суеты, окружающий мир, порой, тонет в пространном безмолвии и приводит сознание и душу в состояние созерцания бесконечности и мечтательного вдохновения.  Она?.. ну, что же она!? Надеюсь, она не оставит ребёнка на попечение престарелой матери. Но, приняв с достоинством выбор судьбы, вновь станет селянкой. Будет работать секретарём или в бухгалтерии совхоза, усмирив в себе огонь нереализованных амбиций. Её появление всколыхнёт чувства местных парней. Это отвлечёт её, уменьшив печаль, и кто знает… Мать, вначале конечно поплакав и посетовав на злую судьбу, в душе всё же будет рада присутствию внука и дочери. Она возблагодарит Небеса, зато что они, вот так скрасили её старость. Всё будет потом, когда они проснуться… всё будет после, всё и вся… и не будет ничего нового в их жизни, за исключением каких то незначительных деталей. Гере, страдание, боль, эти вечные спутники идущего человека. Эти трое нищих в грязных лохмотьях с забинтованными лицами, делающие нас сильнее, никогда не оставят наши стези. Но это будет потом, а сейчас спите. Я посижу рядом, … постерегу ваш сон…